Myself

— Что заставило тебя однажды прийти в кабаре? Югёму неловко сидеть рядом с Хёнвоном в абсолютной тишине, где каждый слишком погружен в свои мысли, слишком оторван от действительности. Той самой действительности, где они сидят в шумном клубе в первом часу ночи, лениво цедят по третьему коктейлю и терпеливо ждут своего друга, который разве что не силой заставил их надеть хоть что-нибудь приличное — в понятии Минхёка, разумеется, со стразами, блестками, бантами — и вылезти из уютной норы под названием «дом». А еще Югёму неловко сидеть рядом с Воном, который, сам того не осознавая, приковывает слишком много чужого внимания. Практически всех, кто оказывается рядом с их столиком. И Ким не уверен, что дело в бордовой помаде или черной шелковой рубашке, что периодически картинно сползает с чужого смуглого плечика. Скорее всего, дело в Хёнвоне, которому, кажется, было суждено родиться слишком красивым, слишком неземным, слишком манящим. — Хмм… — Че улыбается одним уголком губ, вальяжно отставляет стакан с чем-то кислотно-оранжевым в сторону и поворачивается к младшему, гордо расправляя плечи. Хмыкает тихо и прерывисто бегло скользит взглядом по чужому лицу, по белоснежной шее, по широким плечам и призывно распахнувшимся полам серого пиджака, что надет на голое тело. — Сначала ты ответь. Почему ты пришел туда? — Вон улыбается шире, тягуче медленно обводит кончиком языка верхнюю губу и закидывает ногу на ногу, лениво складывая обе руки на коленку. Гём задумчиво поджимает губы, всматривается несколько минут в чужую подвеску Шанель на тонкой шейке и тихо вздыхает, наклоняя голову набок. Его грустное лицо вдруг трогает робкая, совсем немного пьяная улыбка. Хёнвону вдруг кажется, что Югём очень милый. Куда милее Минхёка, милее всех тех мальчишек, что обычно выступали до полуночи. Милее всех, но при этом — что важно — не слащавее. И теплый. Почти такой же теплый, как Хосок. Смотрит вокруг с безграничной заботой, доверчивостью и радостью. Как маленький щеночек. Странно, что Че не замечал этого раньше. — Я искал мужского внимания… — Ким начинает слишком тихо, но заканчивает куда более уверенно. И поднимает взгляд на уровень чужих глаз. Тех, что вновь искусно подчеркнуты тонкой подводкой. Тех, что смотрят с нескрываемым интересом. Тех, что вкупе с хитрым прищуром выглядят однозначно потерянно. Как после бутылочки красного сухого. — Мы все его ищем, — Вон усмехается, приподнимает бровь и хищно улыбается, закусывая нижнюю губу. Лениво и томно взмахивая пушистыми ресницами, не отпуская из плена своего тяжелого взгляда. Заставляет тем самым мальчишку окончательно смутиться, нахмурить носик и зажать ладони между ног, нервно покачивая коленями из стороны в сторону. — Да, но… Я был очень неуверен в себе. И единственное, в чем я был достаточно хорош, это танцы, — младший бормочет и улыбается собственным мыслям. Тем самым воспоминаниям, где он — пухлый парень, самый обыкновенный подросток, открывший для себя неожиданно один простой факт. Девушки не нравятся. Не привлекают. Нравятся пожирающие взгляды парней, следящих за тем, как он танцует. — Жаль, что я не видел тебя на сцене, — Хёнвон бродит взглядом по чужим рукам, что усыпаны множеством дизайнерских колец, делает еще один глоток напитка и касается чужого бедра. Мягко, крайне невесомо, даже отчасти ласково. И совершенно неосознанно. Замирает так на мгновение, будто на долю секунды теряя связь с действительностью, и до искр из глаз сильно прикусывает кончик языка. Физическая боль всегда отрезвляет. — Идём. Это место чертовски скучное, и мы с тобой состаримся, пока дождемся Мина, — Че вдруг усмехается, беззаботно откладывает клатч на спинку дивана и берет Кима за руку, кивком головы указывая на танцпол. — Что, прямо здесь? Я еще недостаточно пьян, — Югём виновато улыбается и пытается тщетно придумать отмазку. Потому что ему, если честно, хочется напиться до беспамятства. Хочется просидеть в уголке, поджав колени, до утра, чтобы потом уже в такси по дороге домой сопливо хныкать что-то о том, что ему одиноко. А не танцевать в клубе, где каждый второй не против затащить тебя в ближайший туалет. — Мы выпьем после! И будем пить всю ночь. И танцевать, пока силы не кончатся! — Хёнвон пытается перекричать музыку. Тянет младшего за собой прямиком вглубь толкающейся в такт басам толпы, щедро раздаривает свои чересчур развратные улыбки, те, что уголками губ, направо и налево и довольно щурится от слепящих разноцветных лучей. Ему бесконечно легко на душе. Впервые за долгие месяцы. И этот безмятежный покой на сердце казался бы весьма устойчивым и надежным, если бы в голове то и дело не проскакивали мысли об одном лопоухом дураке. Которого непременно надо поскорее забыть. Стереть из своей памяти. Из своей жизни. Обрубить все концы, цепи, веревки, нити, что связывают Че по рукам и ногам, не давая вздохнуть. В голову бьет не то алкоголь, не то таблетки, выпитые ранее. Хёнвон теряет ощущение времени, пространства и реальности. Теперь уже окончательно. Чувствует лишь невероятный жар от разгоряченных тел рядом, сильную вибрацию по полу, едкий дым вокруг и руки Югёма, что придерживают мягко за талию. Стискивают едва ощутимо бока, не позволяя упасть, касаясь при этом до того застенчиво, до того бережно. Настолько аккуратно, что Вону выть хочется. Его примерно так же держал в недо-объятиях Хосок. Дурацкий, глупый Хосок. Ничего не знающий и не умеющий. Че едва слышно смеется, тянет Гёма на себя, заставляя прижаться крепче, ближе, теснее, и обвивает руками чужую шею. Младший такой высокий, они практически одного роста, и это, оказывается, так здорово. Так приятно зажимать в порыве сиюминутных желаний самого красивого парня из присутствующих в клубе. Так кайфово без спроса, без разрешения, без денег трогать другого человека, играясь попеременно с собственными страхами — быть отвергнутым или перейти границу. Потеряться в своих же желаниях. Интересно, посещали ли такие мысли всех тех людей, что пытались когда-либо снять Вона. Шин Хосок ведь, наверняка, думал о чем-то подобном. — Ты чувствуешь? Они смотрят на нас сейчас. Все эти люди, — Хёнвон улыбается, словно безумец, шепчет в чужую нежную щеку и тихо смеется. Проводит медленно ладонью по широкому плечу Кима, соскальзывает вниз по руке, перетекает плавно на бок и сжимает крепче, делая еще полшага вперед. Хотя казалось бы, ближе уже невозможно… И запрокидывает голову назад, подставляя лицо под тусклый свет прожекторов, когда ощущает, как его надежно подхватывают поперек спины где-то у поясницы. — Чертовски смущающе, — Югём жмурится, но тихо смеется в ответ. Они двигаются практически идентично, делая акцент на бедра, покачивая ими и лениво вращая, и хаотично перемещаются в этой вязкой жиже из пьяных людей. Периодически ощущая какие-то посторонние, крайне чужие прикосновения то с одной, то с другой стороны, но негласно договариваясь не акцентировать на том внимания. Продолжают и дальше прогибаться плавно, вливаясь в ритм музыки, иногда водить незамысловато руками по телам друг друга, придерживая, и обмениваться мимолетными взглядами, скрывающимися где-то за длинными волосами. — Чертовски хорошо, — Хёнвон мотает головой в сторону, откидывая с лица упавшую челку, облизывает губы и зарывается пальцами в волосы Кима на затылке. Они мягкие, приятные. Ему нравятся все эти тактильные ощущения, которые он вдруг решил себе позволить. Впервые снял запрет. Разрешил себе делать все, что душе угодно. — Хён… — Югём пытается тактично отстраниться и даже замирает на новом шаге, переставая легонько пританцовывать. Потому что внезапно ощущает чужое дыхание на своих губах. Запредельно близко. Потому что заглядывает в абсолютно стеклянные глаза напротив, в которых напрочь отсутствует понимание происходящего. Стопроцентно и безошибочно. И складывает два плюс два. — Один раз. И обещаю, расскажу тебе, почему пришел в кабаре, — Че смотрит прямо и даже не думает дожидаться ответа. Скользит ладонью по щеке младшего, поглаживает подушечкой пальца под ушком, игриво касается кончиком своего носа чужого и рвано выдыхает в сладкие розовые губы. В паху волнами разливается зудящее возбуждение. Поцелуй получается слишком коротким, слишком смазанным и слишком нежным. До одури невинным. Хёнвон такие поцелуи терпеть не может. Ненавидит отныне всей душой. От них только хуже становится. Но губы у мальчишки чертовски вкусные, запредельно мягкие, и удержаться от соблазна попробовать их еще раз у Вона не получается. Хотя он старается, честно. Успевает мысленно дать самому себе по лицу за собственное поведение. Югём же успевает отстраниться. И неловко замотать головой, стараясь выбросить оттуда кратковременное опьянение, наваждение, помутнение. Не важно, как это можно назвать. Факт остается фактом. Он разрывается от противоречивых мыслей, что поцеловать Че Хёнвона хочет каждый. Но он целовать его вроде бы и не хотел. Он думал совсем о другом человеке в тот момент. — Давай присядем... пить очень хочется, — Ким звучно сглатывает и лучезарно улыбается, едва ощутимо подталкивая старшего в сторону их столика. Че почти не сопротивляется. Он мало понимает из того, что с ним творится. И откинуться обратно на уютный диванчик кажется ему хорошей идеей. — Еще мартини. Поскорее, — Хёнвон устало давит дежурную улыбку официантке, взмахивает рукой и валится на так удобно подставленное плечо. У Гёмми оно широкое, и Че так комфортно на нем расслабиться. Откинуться еще дальше, еще глубже в бездну дурманящего препарата. — Ты в порядке? Может проводить тебя, умоешься? — Ким заботливо касается чужого лба, аккуратно вытирая проявившуюся испарину. Вон лишь хрипло смеется, перехватывая чужую руку и обессилено сжимая. Обычно это решает все проблемы. — Ты расскажешь? Ты обещал, — младший поджимает обиженно губу и внимательно всматривается в Че. Им принесли новый заказ, и старший от данного факта заметно оживился, тут же прихватывая трубочку пухлыми губами. — Ах, верно… — Хёнвон улыбается до одури самодовольно. Вспоминает украденный у ребенка поцелуй и качает головой, устало подпирая ее рукой. Что он творит? Одной лишь вселенной известно. — Я просто хотел, чтобы на меня смотрели. Чтобы каждый, кто хоть раз увидел меня в этих блядских нарядах, остаток своей жизни представлял только меня. Чтобы все вокруг с ума сходили от чувства несправедливости, жестокости этой жизни… от зависти. — Вон шепчет, наклонившись ближе к чужому уху, и Гёму кажется, что голос старшего проникает под кожу и пробегается по всему телу легкими покалываниями. Слишком проникновенно. Слишком откровенно. Невзирая на весь этот шум вокруг. — Признайся, ты ведь думаешь о том же, когда танцуешь? — выдыхает Че уже совсем беззвучно. Почти одними губами. Так, будто вдруг закончились разом все силы. Ким растерянно бегает взглядом по столу, поджимает губы и, на секунду запнувшись, отрицательно мотает головой. — Хм... вот как, — Хёнвон тихо усмехается и откидывается спиной назад на диван, глядя на младшего внимательно, задумчиво и с каплей сомнения, — тогда зачем ты это все делал? — Я пытался доказать себе… что могу кому-то нравиться. Хотя бы телом… — Гём отводит взгляд в сторону и до боли прикусывает губу. Даже произносить вслух стыдно. А еще слишком неловко. Он до сих пор сомневается в себе, и поведение Джексона Вана — гребанный маятник в восприятии младшим самого себя. — Какие глупости, — Че глухо смеется и делает глоток напитка, откинув в сторону крайне неудобную короткую трубочку. Слова собеседника его веселят и злят одновременно. Потому что такие, как Югём, всегда нравятся всем. И сомневаться тут нечего. — Доказываешь сам себе… Вместо того, чтобы наслаждаться тем, что вселенная подарила тебе эти чертовски томные глаза. Эти длиннющие ноги. Или этот нежный голос… Вместо того, чтобы использовать все это в своих целях, — Хёнвон вновь порывается приблизиться к Киму, расплываясь в хитрой улыбке. Глядя на него так, как смотрят на ребенка взрослые. Будто знают и понимают куда больше и лучше. — Ты должен доказывать им. Всем этим жалким людям. Что ты… лучше их всех. Выше их всех. Красивее, талантливее, умнее всех. Идеальнее. Слышишь? Шепот растворяется на чужих губах, что завороженно замирают на полувдохе. Хёнвон смотрит Югёму в глаза, что удается с трудом из-за этой удручающей темноты вокруг и невыносимой близости, и видит на дне зрачков дикий коктейль из испуга, непонимания, осмысления и... восхищения? — Не надо... пожалуйста, — неуверенное прикосновение теплой ладошки к груди, и вот уже Хёнвон отвергнут второй раз за ночь. Югём виновато хмурится, опускает взгляд вниз и невесомо проскальзывает по плечу Че, поглаживая. Отстраняя еще больше. Приводя в сознание хотя бы на долю минуты. — Почему? — одними губами. И даже не от обиды за себя, а от глубокого удивления. Хёнвон не помнит, чтобы ему кто-либо когда-то отказывал. Он и первые шаги никогда сам не делал, не считая глупых подростковых попыток. Оттого чужое поведение воспринимается как ушат ледяной воды, вылитой на голову. — Потому что есть человек… которого я люблю, — Гём сжимает руками края пиджака и запахивает его на груди, шумно сглатывая. Он вот-вот признается в своем большом-большом секрете. Хотя какие секреты, если об этом знает уже всё кабаре? Все, кроме Че. — И… какого это? Любить. — Хёнвон с трудом подбирает слова. Хмурится до четкой морщинки между бровей и взгляда исподлобья. Ему почему-то кажется, что он, в принципе, знает ответ. Видел его в глубине глаз Хосока, что смотрели на него с непередаваемой болью и разочарованием в ту их последнюю встречу. — Очень больно, если честно, — Югём поворачивается к собеседнику и улыбается. Страдальчески тяжко, но безумно мило. Надрывно, будто на эту улыбку уходят последние капли стойкости. — Но вместе с тем… чертовски приятно. Ким говорит чужими словами, игриво морщит носик и кусает губы, тихо хмыкая. Кивает сам себе при мысли, что даже если невзаимно. Не рядом. Не до безумия. Все равно приятно на душе. Потому что любовь, что рождается внутри, непременно окрыляет. Делает нас такими глупыми, но такими благодарными. — Если больно, значит это неправильно. Разве эта ваша любовь не должна делать людей лучше? Лучше, чем они есть, — Хёнвон скачет с повышенных тонов на полушепот и раздраженно комкает салфетку, по итогу отбрасывая ее куда-то в сторону. И стискивает зубы, делая судорожный глубокий вдох. В груди вдруг противно щемит, и ему уже начинает казаться, что до утра он не доживет. Слишком много пил, слишком мало ел, слишком большие дозы снотворного и галлюциногенного принимал. — Она и делает... заставляет нас меняться ради других, — Гёми невнятно бормочет в ответ, потому что мысленно конструирует причинно-следственные связи и основания для сравнительного анализа. Там ключевые фигуры Вон и Бэм, немножко ЛСД, Че и любовь, немножко кабаре. Любовь и Джек, немножко экзистенциального кризиса в детских глазах младшего и подкатывающий к горлу ком. Недопитый коктейль уходит подчистую за один глоток. У Хёнвона же фейерверки в глазах отнюдь не мешают также заниматься осмыслением своей философии жизни. Только на любой вопрос «а в чем суть проблемы» находится ответ «Шин, мать его, Хосок». — И кто же Он? — Че приподнимает уголок губ, смеряет Кима всезнающим, всепонимающим и всепомнящим взглядом и подкладывает руку под щеку, упираясь локтем в стол. Наблюдает довольно, до садистского искушения внимательно, как Югём вспыхивает щеками похлеще, чем от выпитого ранее джина. Как опускает голову ниже и приоткрывает рот, словно рыба, которую выбросило на сушу. Знакомая ситуация. Знакомая до ноющей боли в суставах, скрипа зубов и надрывного смертельного кашля. До пугающих волн мурашек по позвоночнику. — Это господин… Черт, нет, я не могу, — Ким дергает плечом, нервно поправляет пиджак, каждое колечко на каждом пальчике, каждую прядку волос, выбившуюся из укладки и тяжко вздыхает. Замирает вновь, вонзившись взглядом в собственные руки, что бездумно царапают белоснежные коленки, проглядывающие сквозь дырки на джинсах. И шепчет почти на грани хрипа, — это Джек. Джексон Ван. Владелец кабаре. Хёнвон усмехается, тягуче медленно выпрямляется в спине, слегка прогибаясь и потягиваясь, и бережно скользит пальцами по собственной шее, щекоча. И улыбается хитро, выдыхая равнодушно куда-то в сторону. — Так и думал. Еще в тот раз по твоему лицу все понял, — хмыкает вновь Че и, ободряюще похлопав по крепкому бедру, едва приметно подмигивает, склоняясь ближе, — похвально, Гёми. Очень хорошо. Я не Бэмбэм, мне плевать на статус человека или его деньги. И я хвалю тебя не за толщину кошелька Вана. Ты же понимаешь? Ким хмурится, непонимающе всматривается в чужое лицо, прикусывает губу, как вдруг осознает. Ответ спускается ему откуда-то сверху сам по себе, стоит лишь вспомнить слова Че, сказанные несколько ранее. Доказывать не себе. Доказывать остальным. Быть уверенным и любить себя. — Хвалю за то, что осмелел в своих чувствах. Своих желаниях. — Хёнвон улыбается вновь, и эта улыбка куда ближе к доброй, искренней и мягкой, чем все прошлые улыбки за эту ночь. Чем все улыбки за всю его прошлую жизнь. Он смотрит на Ким Югёма и думает лишь о двух вещах. Наконец, четко осознает их. Теплые люди раздаривают себя направо и налево, так бездумно, так глупо, так невыгодно. Так легко признаются в любви, зависимости, одержимости. Так легко позволяют себя сломать. Теплые люди, такие как Хосок и Югём, заслуживают того, чтобы рядом был человек, способный это тепло сберечь. Не обжечься самому, не загасить ненароком, не распалить до состояния пожара. А оградить от всего и сохранить. Сохранить внутри них самих и внутри себя. Хенвон бы тоже хотел быть теплым. Как бы абсурдно это ни было, он бы тоже хотел светиться от счастья и сиять от любви, наполняющей сердце. Но его собственное, как говорят вокруг, на 99,9% состоит изо льда, которое и без того уже пошло трещинами по всему периметру. А значит, дальше лишь одно из двух — погибнуть, превратившись в огромный океан талой воды, или же погибнуть, застывая от пронизывающего холода вечного одиночества. --------------------------- — Девочки, вы даже не представляете, кого я встретил у входа в клуб! Минхёк врывается в действительность чрезмерно громко и чертовски неожиданно. Впрочем, как и всегда. Возникает перед столиком ровно в тот момент, когда Че уже начинает мирно посапывать, а у Кима болезненно затекает плечо под головой старшего. — Хён, почему так долго? — Югём обиженно дует губы и хмурится, проговаривая все старательно тихо и бережно приобнимая Вона, что жмется к его обнаженной груди, пробравшись под пиджак руками. Тот лишь вздрагивает от щекотливых прикосновений чужих волос к щеке и растерянно моргает, пытаясь разлепить глаза. И, в общем-то, понять, где он, кто он. И зачем все еще жив. — Шону не хотел отпускать меня одного в клуб. Ой, он такой зайка, я не могу. Я бы рассказал подробнее, но все потом, потомуууу что… у меня для вас есть сюрприз, — Ли, месяц как встретивший «любовь всей своей жизни», привычно много и быстро болтает, взмахивая небрежно рукой. И улыбается от уха до уха. — Ты все-таки купил ту розовую пробку с громадным бриллиантом? — Хёнвон хрипло хмыкает, не размыкая глаз, обессилено обвивает руками чужую талию и утыкается в шею носом, с трудом отыскивая силы для небольшого вздоха. Младший тихо хихикает, расплываясь в улыбке. — Если бы купил, уже бы выставил это… в… Инстаграм… — последние слова слетают с губ Гёма судорожным выдохом. Примерно со всем воздухом, что был в груди. Потому что за спиной Ли в непроглядном мраке, изредка прорезывающимся разноцветными лучами и бликами прожекторов, возникает слишком знакомый силуэт. Тот, что, как правило, с приподнятым подбородком и руками в карманах. С начищенными до блеска ботинками и дурацкими браслетами Картье, которые, если честно, к образу ничерта не вяжутся. Тот, что делает до безумия медленные два шага к столу, звучно вздыхает и скользит тяжелым взглядом по Киму. По кольцам на руках, пиджаку от кутюр, подкачанной груди, поджатым губам. По вьющимся волосам, которые уже ничерта не русые. А, как смола, черные. — Привет моим любимым подчиненным, — выходит слишком надрывно, слишком нервно. Джек ненавидит себя за нестабильное, крайне шаткое состояние, что овладевает им, стоит лишь увидеть мальчишку. С каким-то тощим ублюдком, стискивающем его в своих объятиях. Какого, мать его, черта? — Джек, я... — Югём моргает часто, потому что, во-первых, это все слишком похоже на мираж. А он ведь уже достаточно выпил. Во-вторых, становится чертовски стыдно. Потому что Хёнвон вдруг перехватывает за запястье, удерживая на месте. Потому что у Джексона вдруг крайне уставшее лицо и домашняя одежда, свисающая с опущенных плеч. — Вонни, дорогой, иди ко мне, — Минхёк пробирается с другой стороны стола, упирается коленом в диван и пытается ласково отцепить Хёнвона от младшего, придерживая за плечи. Но тот лишь показательно хмыкает, глубоко вдыхает, медленно выдыхает, небрежно чмокает Югёма куда-то в подбородок и поднимается с места. И смотрит на Вана с хитрым прищуром. Таким, что буквально с первых мгновений заставляет Джексона стиснуть зубы до скрипа и отвернуться. Сдержать себя от желания проехаться кулаком по надменному, самоуверенному лицу. — Пожалуйста, не делай того, о чем потом можешь пожалеть, — Минхёк звучит вдруг до ужаса строго. Слишком серьезно. Выдыхает бегло на ухо, придерживая Че за плечи и подталкивая легонько в противоположную часть зала. Там, кажется, еще остался один свободный столик. — О чем ты? — Хёнвон довольно улыбается, жмурится еще полусонно, лениво трет глаза, размазывая надоевшую подводку, и покачивается в такт звенящей в ушах музыке. Ему вновь хочется танцевать, а, может, даже петь. Или и то, и другое сразу. И смеяться, смеяться до головокружения, что так противно захлестывает трехэтажными волнами. — Прошу, хотя бы раз. Отключи голову и послушай свое сердце. Прошу тебя, — бархатный голос друга звучит, словно эхо, где-то глубоко в черепной коробке и плавно затухает к концу фразы. Хёнвон непонимающе оглядывается по сторонам, но Минхёка не находит. Устало поглаживает пальчиками затекшую шею, ведет плечами, вздрагивая от подступившего озноба, и равнодушно наблюдает, как рядом прогибаются и извиваются абсолютно неадекватные люди. Потерявшие самих себя в этой атмосфере дыма, алкоголя и похоти. — Поймал. Поперек живота проскальзывают чужие крепкие руки. И смыкаются прочным, нерушимым замком. Прижимают ближе к себе, не позволяя даже вдохнуть. Даже допустить мысль о том, чтобы сбежать. --------------------------- — Бармен, бутылку скотча и три стакана, пожалуйста. Чжухон выдыхает заказ уставшим голосом, присаживается за барную стойку и легонько улыбается устроившемуся рядом Чангюну. Тот ласково кладет свою руку поверх его, невесомо поглаживая, и говорит ободряюще. — Ты очень хороший друг. Чжухон улыбается горько, не глядя ему в глаза, неуверенно ведет головой сначала в одну сторону, где Ван раздраженно бросает ключи от машины на столик перед Югёмом и садится рядом, а затем в другую, краем глаз прослеживая как Шин разворачивает в своих объятиях Хенвона к себе лицом. — Будь я хорошим другом, всего этого не было бы, — взгляд возвращается обратно к фактурной столешнице. — Они уже большие мальчики, Хони, не тебе отвечать за их поступки, — Гюн недовольно вздыхает и поправляет взлохмаченную прическу Ли. Перед ними со звоном ставят стаканы, а ловкие руки бармена разливают равное количество напитка. Примерно в тот же момент на барный стул рядом опускается Мин, небрежно бросая на стойку клатч, устало зачесывает назад волосы и сходу осушает бокал до дна. Усмехнувшись удивленному бармену, он аккуратно разворачивается на стуле и нервно бормочет. — Ну, мы сделали все, что могли. Дальше они сидят молча. Чжухон неохотно цедит свой скотч, вглядываясь в яркие блики, что скользят по многочисленным фигурным бутылкам на полках. Чангюн задумчиво рассматривает хмурый профиль своего парня, пытаясь хотя бы на секунду представить, как все могло сложиться иначе у них. Минхек же взволнованно наблюдает сначала за Че, потом за Кимом, чтобы через мгновение настрочить сообщение «скучаю по тебе, Хёну» и отправить тому, кто так отчаянно этого ждет. — Отлично выглядишь. Ван оценивающе оглядывает младшего и тут же отводит взгляд в сторону, сжимая руки в кулаки в карманах растянутых домашних штанов. И язвительно усмехается уголком губ, стискивая зубы. Югём поджимает губы, одной рукой стягивая воротник пиджака, и опускает взгляд, вмиг растеряв все мысли и заготовленные фразы. — И отлично проводишь время, как я вижу, — Джек расплывается в ядовитой улыбке, прослеживая взглядом за проходящей мимо официанткой. И это до тупой ноющей боли напоминает Киму о временах, когда они играли в эту дурацкую игру, в которой были слишком непонятные правила. И побуждает хотя бы сейчас не упустить момент, не поддаться обидам, страхам и сомнениям, и сделать первый шаг. Хотя бы сесть ближе. — Я пытался связаться с тобой. Но ты, видимо, этого не хотел. Так почему сейчас ты здесь? — младший старается говорить уверенно, но откровенно блефует. Это видно по едва дрожащей нижней губе и бегающему по чужому лицу взгляду. По взмокшей ладошке, опущенной совсем близко к ноге Вана. Джексон замечает ее боковым зрением, с трудом одергивает себя от неосознанного желания схватить ее крепко и прижать к своей груди, откуда вот-вот выскочит ошалевшее сердце. А еще еле сдерживается от навязчивого порыва съязвить, обидеть Гёму на фоне всепоглощающей ревности. Но впервые в жизни четко понимает, что именно сейчас нельзя. Нельзя думать только о себе и нельзя обращаться с ним так. С кем угодно, но не с ним. — Не мог себе позволить посмотреть тебе в глаза, — слова даются с трудом и вылетают тихим хрипом. Джексон глухо прокашливается в кулак и рискует бросить взгляд в сторону Кима, который вновь незаметно подсаживается ближе. Мысленно попрощавшись с собственными принципами, Ван продолжает, — но не простил бы себе, если бы не увидел тебя. Знаешь ли, твое сэлфи в Инстаграм сегодня было чересчур интригующим. И ты что, все еще хранишь того плюшевого медведя на кровати? Джек неуверенно поднимает глаза на парня, скользя по покрасневшей груди, дернувшемуся кадыку и румянцу на щеках. По лучезарной улыбке, точь-в-точь как в то злополучное утро. — Я обнимал его, когда думал о тебе, — младший первым заглядывает Вану в глаза, аккуратно опуская ладонь на его предплечье, поглаживая, и льнет к чужому плечу, жмурясь и утыкаясь куда-то под ухо. — Гём-а… — Джексон едва ли находит в себе силы говорить. Потому что даже мысль сформулировать не получается, когда рядом этот несносный мальчишка, что способен одной своей улыбкой убить Вана. Убить, чтобы после тут же воскресить своей нежностью, своим очарованием, своей любовью. — Позвони маме. Скажи, что не появишься дома неделю, не меньше… — Джек улыбается ему в ответ, и это, черт возьми, оказывается так приятно. Так невероятно — видеть человека, который для тебя буквально целый мир. Который смотрит на тебя, а ты смотришь на него. А в глазах у обоих «я боялся, что больше тебя не увижу». Югём розовеет, алеет. Расцветает, словно бутон красной розы, что пару минут назад начал раскрываться. Пылает, словно огненная звезда, что вот-вот взорвется, озаряя все вокруг неземным светом. Тянется к Вану обеими руками, крепко-крепко обвивает шею и целует. Целует снова и снова, до дрожи, до исступления. Потому что губы Джека для него — единственное, ради чего стоит жить. И как только он мог не понять этого раньше? Невероятно. — Хочешь что-нибудь? Хосок робко улыбается, помогая Хенвону сесть за столик, и нервно сглатывает, продолжая крепко сжимать ледяную руку Че. Ему вдруг кажется, что он вновь в этом чертовом кабаре. Что Вон вот-вот напомнит про гребаную оплату. Но тот лишь натянуто-надменно хмыкает, оглядывая его из-под полуприкрытых век. — Хочу. Но здесь не подают холодный американо, — улыбка кажется Хосоку чрезмерно пафосной и абсолютно незнакомой. Он видел такую в последний раз, сидя в первом ряду у сцены. Когда они еще даже имен друг друга не знали. — Я миллион раз представлял себе этот момент и думал, что нужные слова сами возникнут в голове. Но сейчас понимаю, что никакие громкие фразы не оправдают того, каким дураком я был, — Шин виновато хмурится, закусывает губу и бережно поглаживает свободной рукой холодные тонкие пальцы, что неподвижно лежат в его ладони. Всматривается в непроницаемое лицо Че, который смотрит вовсе не на него. — Хенвон-а… ты же так любил смотреть мне в глаза. Что изменилось сейчас? Хенвон бы и хотел сказать вслух, признаться и ему, и себе, но не может. Не может принять один лишь тот факт, что боится. Впервые в жизни не понимает, как должен себя вести сейчас в этой ситуации, где от него слишком многого ждут. Где он сам слишком много хотел бы себе позволить. Он озирается по сторонам, тщетно пытаясь найти ответ на один простой вопрос. Если любовь — это хорошо, если она окрыляет и делает счастливым, то почему ему так горько и страшно. Почему он боится, что малейший поступок может привести к последствиям, с которыми он попросту не справится. Не выдержит всей той неизведанной стороны жизни, где ему придется меняться ради других. Хенвон меняться не хочет. Он хочет вернуть себе прежнее Я, которому не нужны чужие слова о дурманящей привлекательности или собственное слишком идеальное отражение в теплых глазах. Который не будет ощущать тяжелый груз ответственности за искалеченную жизнь на фоне слепой влюбленности. Вон просто хочет быть собой, хотя ему, если честно, где-то на задворках сознания кажется, что вернуться уже невозможно. Невозможно понять, где истина, а где ложь в том трепете, что рождался внутри, когда они оставались наедине, или в тех слезах, что уродовали его лицо, когда он был один. Хенвону вдруг хочется, чтобы кто-нибудь подсказал ему, что делать дальше. Какой-нибудь чересчур шумный Минхек, который всегда найдет нужные слова, сожмет крепко руку и не отпустит, пока не решит все проблемы. Какой-нибудь бесячий Бэмбэм, у которого на любую жизненную трудность найдется колкий ответ, бутылка вина и пачка сигарет в золотой обертке. Какой-нибудь Джексон Ван, который, если присмотреться, ничем от Хенвона не отличается. Такой же запутавшийся в собственных ощущениях, установках и желаниях. Такой же не подпускающий близко — опасающийся, что разрушат тот хрупкий внутренний мир, в котором ты один — центр всего. Че скользит взглядом по столу, склоняет голову чуть на бок и вглядывается в противоположную часть зала. Куда-то в ту сторону, где в тусклом свете мерцающих огней тот самый великий и неповторимый Джексон Ван тонет в любящих глазах Югёма. Улыбается ему в ответ и шепчет на ухо что-то такое, от чего младший смеется радостно и прижимается ближе. И целует Кима так, что даже Хенвону, если быть откровенным, становится завидно. — Я не знаю, что ты хотел сказать прежде, но ответь сейчас. В тот первый день что привлекло тебя во мне? Хенвон собирает оставшиеся силы, бегло облизывает губы и переводит взгляд на Шина, подаваясь корпусом чуть вперед. Хочет, казалось бы, наплевать на все и поддаться соблазну погрязнуть в этом всепоглощающем тепле. Или в край рехнуться от противоречивых доводов, которые подкидывает затуманенное сознание. Хосок неуверенно улыбается поджатыми губами, подносит руку Че к лицу и прижимает к своей щеке. Старается заглянуть ему в глаза, но тот всячески избегает зрительного контакта, предпочитая концентрироваться на расстегнутой верхней пуговице рубашки Шина, на смешных торчащих ушах или на сильных руках мужчины. — Ты казался таким ненастоящим из-за своей красоты, но в твоих глазах было столько жизни. Столько всего, что я хотел бы о тебе узнать. — Что бы ты хотел узнать сейчас? Они смотрят друг другу в глаза, и Хенвон уверен, что это длится куда дольше пяти секунд. Уверен, что его отражение уже выглядит иначе. По-прежнему слишком прекрасно как для действительности, но вместе с тем привычно уютно. Будто Хосок не просто допустил мысль о будущем с ним, а сжился с ней как с возможным сценарием. И это так завораживающе и интригующе для Че. Ведь изменился не только он, не только то, каким его видят. Изменился сам Шин. Неужели это то, о чем говорил Югём? Неужели Хосок его действительно любит? — Хочешь уйти сейчас отсюда со мной? У Шина поначалу дрожит голос, но он крепче сжимает руку Вона, улыбается уголками губ и мягко целует возле запястья. Старается унять бешеный пульс, что стучит в висках, и держится лишь на одной мысли. Одной надежде. Потому что хотя бы в третий раз он ставит вопрос именно так, как нужно было изначально. Хенвон судорожно вздыхает, устало закрывает глаза и приоткрывает губы в беззвучном «да». Пока чужие горячие губы расцеловывают каждый его пальчик поочередно.