Myself

Абсолютнейшее безумие. Оно накрывает еще в машине, где-то посреди трассы. Руки Югёма вдруг оказываются под широкой футболкой Джексона, и тот едва ли успевает крепче вцепиться в руль. И вдавить педаль газа до максимально возможного предела. Потому что ни авария, ни помятая машина, ни даже смерть не страшны, если его мальчишка дышит ему на ухо так. Тяжело, надрывно, обжигающе горячо. Их обоих накрывает с головой волна долго сдерживаемых эмоций, и Киму, возможно, еще долго будет стыдно за то, какой спектакль они устроили перед охраной на парковке жилого комплекса, где у Вана квартирка на последнем этаже. Потому что Джек плевать хотел на свидетелей, на камеры повсюду, если ему до скрипа зубов вдруг хочется прижать Гёма к крылу машины, страстно целуя. Если хочется до электрического тока на кончиках пальцев одной рукой сжать ворот чужого пиджака, притягивая к себе, а другой провести по покрасневшей груди, по подтянутому животу. По нежному боку, что с такой дурацкой татуировкой I'm not like that. А дальше зеркальный лифт, где поручень так больно впивается в поясницу, когда они прижимаются то к одной стене, то к другой, не отдавая друг другу право вести игру. А после погруженный в звенящую тишину холл, где им долго не удается найти пластиковую карту — ключ. Потому что когда Гём ныряет рукой в карман домашних штанов Вана, тот на секунду едва не теряет равновесие. И еще долго пытается сообразить, где они, кто они. А стоит пересечь порог квартиры, да наспех захлопнуть дверь — жизнь, кажется, вовсе останавливается. И не существует ничего и никого за пределами их маленького мира, где, к слову, чрезмерно мало кислорода, а температура под сорок пять по Цельсию. Джексон срывается, только теперь уже окончательно. Откидывает далеко и надолго свое сознание, свой рассудок, свое терпение, которого и не осталось ничерта после такого долгого ожидания. Югём поддается, только уже целенаправленно. Забывает о своей неуверенности, своих страхах, своих сомнениях, которые растворяются в глубине глаз Вана, что смотрят на него с нескрываемым обожанием. Они путаются в своих чувствах, своих мыслях, своих ощущениях. Не разбирают, где чьи руки, чьи губы, чьи вздохи. Не понимают, почему все еще живы, если нечто тяжелое и горячее разрастается внутри, разрывая органы, мышцы, паутины нервных окончаний. Разливается по венам, словно лава, которая непременно обожгла бы любого другого. Лишь не друг друга. Джек не позволяет себе закрывать глаза. Не позволяет хотя бы на секунду оторваться от Кима, выпустить его из своих объятий. Потому что мало ли что. Вдруг сбежит. Вдруг исчезнет. Вдруг Ван сейчас моргнет, а перед ним окажется кто-то другой. Кто-то недостаточно высокий, не с лучезарной улыбкой, не с таким сладким голосом. Гём не позволяет себе стесняться. Не позволяет краснеть, отстраняться, отворачиваться. Потому что и не хочется вовсе. Не хочется упускать даже малейшую деталь из того спектра непередаваемых ощущений, что может дарить ему этот мужчина. От которого дрожь в коленках, а в голове картинки такие, что до возмущения неприлично. Неописуемо пошло. И губы уже истерзаны в кровь, хотя еще не одна ночь впереди. И смех тихий, хриплый, перекатывающийся лениво с одних губ на другие. И долгие, тягучие взгляды, в которых слов больше, чем во всех языках мира. Но смысл один — «прошу, скорее, иначе мы погибнем». Джексон, наконец, делает то, что давно уже планировал. Подхватывает мальчишку, закидывая его на плечо, размашисто шлепает по ягодице, тут же смачно сжимая, улыбается в ответ на его звонкий смех и спешит в спальню. Но ему не удается до нее дойти. Всего лишь на долю секунды отвлекается на чужое бедро, пока скользит по нему широко ладонью, и этого оказывается достаточно, чтобы непреодолимое головокружение в примесь с возбуждением заставило усадить младшего на ближайший стол, тут же устраиваясь между длинных ног. Джексону эти ноги до одури часто снились последние месяцы. В тех самых снах, он, как правило, оставлял на них миллионы синяков от пальцев, властно сжимал руками где-то под коленками или нетерпеливо укладывал себе на плечи. И обязательно целовал в районе тазобедренной косточки, так, чтоб до темно-бордового кровоподтека. На пол летят коллекционные статуэтки, вазы из лимитированных выпусков и прочая ерунда, которой принято заставлять роскошные апартаменты. Ван сам не знает, откуда у него дома подобные вещи, и в общем-то не хочет знать, сколько стоят эти осколки, что младший ненамеренно давит подошвой черных конверсов. Он беспокоится лишь о том, чтобы тот не поранился, чтобы ему было удобно. Чтобы поясница не затекла в столь неудобной позе, где приходится упираться руками в скользкую столешницу, острыми лопатками в стену, лбом ко лбу, пока Джексон закидывает его ногу себе на бедро и вжимается пахом, ритмично потираясь. — Скажи еще раз. Скажи то, что говорил мне тогда. Югём задыхается, пока шепчет в лицо своему бывшему начальнику. Пока скользит дрожащими руками по плечам, груди, по накаченному прессу. Пока цепляет пальцами края надоевшей футболки, рывком сдергивая ее с Вана, заставляя ненадолго отстраниться. И смотрит прямо в глаза. — Ты нравишься мне. Безумно нравишься, глупый мальчишка. Джек хватает чужие запястья и с силой сжимает, уверенно глядя в ответ. Пытается отразить в своих глазах то, насколько для него Гём волшебный, насколько желанный. Пытается доказать тот факт, что, если честно, прекраснее человека еще не встречал. И где, казалось бы, их свела судьба… в таком месте, как кабаре. — Ты мне тоже, Джек. Очень-очень сильно… Вновь улыбки, прерванные на секунде второй. Потому что невозможно не целовать, не зализывать потрескавшиеся припухшие губы, не дышать этими хрипами, стонами, вздохами. Невозможно медлить. Джексон мысленно аплодирует себе за идею купить абсолютно никчемный огромный пуф, что шел в комплекте с диваном. Казалось бы, для чего его только придумали? Наверняка, для того, чтобы на него откинулся этот взмокший малыш, секундой ранее избавившийся, наконец, от тесного пиджака, что неприятно лип к телу. Откинулся на спину, довольно запрокидывая голову и чересчур по-взрослому оглаживая свое тело. Слишком развратно. В жизни ведь так не бывает. Или Джек уже умер и таки попал в рай? Похоже на то. У Кима запредельно длинные ноги, да и в целом рост за сто восемьдесят, оттого этот странный предмет мебели едва ли оказывает поддержку его спине. Его уже не хватает, чтобы положить голову, не хватает, чтобы расслабить ноги, что то и дело разъезжаются в стороны. Не хватает, чтобы дать хоть каплю места Вану. И он улыбается своим мыслям, что тут либо сверху, либо никак. Или смотреть на мальчишку со стороны, наблюдать, как он дразнит легкими покачиваниями бедер, как покусывает свой пальчик, глядя из-под длинных ресничек. Смотреть и сходить с ума от раздирающего душу и тело осознания, что это все безумно красиво. Но разве Джексон Ван похож на человека, который любит глазами? Определенно, нет. Он наслаждается открывшимся видом, пока лениво обходит пуф вокруг, пока ведет самыми кончиками пальцев по чужому солнечному сплетению. Пока останавливается у запрокинутой головы, медленно обводя большим пальцем подбородок Гёма и тягуче придавливая его губы. Пока разгоряченные ладошки младшего тянутся к резинке его спортивных штанов. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Джек твердит это себе полушепотом вновь и вновь, и ему вторит эхо хлюпающих и причмокивающих звуков, что издает этот хулиган, который уж слишком умело заглатывает стоящий колом член Вана. Настолько глубоко, настолько плотно. С попеременным вакуумом, что до впалых щек и сбитого дыхания. С гортанными стонами, что до дрожи в паху и кромешной темноты перед глазами. Джексон громко сглатывает и цепляется взглядом за чужую шею, что так бесстыдно открыта ему. Опускает на нее ладонь, ласково оглаживая, и едва заметно сжимает, ощущая движение собственной плоти в чужом горле. Все сильнее и сильнее. Резче и глубже. До тех пор, пока мальчишка не подавится при новом толчке. Не покраснеет еще больше, чем прежде, приподнимая голову и отстраняясь, продолжая ритмично помогать себе рукой. Не усмехнется тихо, остервенело закусывая губу, чтобы через мгновение потянуться ближе и широко, медленно, тягуче скользнуть языком по поджатым яйцам, тут же прихватывая и посасывая. Джексон обязательно сожжет дотла то чертово кабаре вместе со всеми, кто научил его малыша такому. Но чуть позже. Уходит полминуты на то, чтобы наконец избавиться от мешающих штанов, что болтались на уровне колен. Еще столько же, чтобы потянуться вперед, наклоняясь ниже, упереться одной рукой в слишком мягкую обивку мебели возле бедра младшего, а второй властно сжать чужой стояк сквозь болюче жесткие джинсы. Услышать надрывный вздох, тесно граничащий с вскриком, настырно заглушаемый толкающейся в щеку головкой члена. Оставить влажный поцелуй — укус где-то между татуировкой, что в виде мандалы, и резинкой брендовых трусов. И еще пара секунд для того, чтобы нетерпеливо расстегнуть пуговицу и молнию, тут же ныряя рукой под натянутую до предела ткань. Чтобы сделать приятно в ответ тому, кто так зачарованно отсасывает и сам от того содрогается всем телом. Чтобы самому рехнуться в край от невероятно сладостных стонов, что отражаются от стен, оседают на сердце и, кажется, останавливают пульс. Кто только позволил мальчикам носить такие узкие джинсы? Джексон ненавидит их до глубины души, потому что они прилипли к Киму, как вторая кожа. Он срывает их грубо вместе с бельем, пытаясь стянуть хотя бы до колен, рычит куда-то в пупок Югёму, прихватывая зубами нежную кожу, и шепчет что-то о том, что одеваться так он ему больше не позволит. Заставляет Кима звонко засмеяться, отвлекаясь от своего отныне излюбленного дела, потому что Ван вдруг выглядит безумно милым, когда тихо ворчит. И потому что чужое дыхание слишком щекотливо касается влажной плоти. Но младшему становится как-то не до смеха, когда чужая крепкая рука смыкается кольцом на его члене. Когда на пробу двигается по всей длине, растирая смазку, и сжимается сильнее у основания, заставляя набухшие венки проявиться особенно четко. Джек вдруг ловит себя на мысли, что, даже невзирая на весь его нарциссизм, между своим телом и телом Югёма выберет второе. Потому что даже его собственная рука на чужом возбуждении выглядит до одури эстетично. Настолько правильно, будто именно там она и должна быть. Югём толкается бедрами навстречу, громко хнычет, напрочь забывая о касающемся щеки члене Вана, и стискивает обивку пуфа до противного скрипа. До боли в суставах. И Джеку нравится это все до дрожи, до опьянения, до безумия. Нравится делать этого мальчишку своим, заставляя терять рассудок от горячих прикосновений. — Гём-аа… — Джексон улыбается, целует мокро, лениво то у основания, то в сгиб бедра. Едва касаясь, проскальзывает приоткрытыми губами по стволу, склонив голову набок, и выдыхает еще тише, продолжая медленно ласкать рукой, — ты думал обо мне? — Да… — Югём хочет ответить громче, увереннее, но ничерта не получается. Из груди будто бы разом вырвался весь воздух, стоило лишь ощутить легкие касания губ в особенно нежном месте. Где-то у уздечки, что всегда являлась его самым слабым местом. — Ты думал обо мне, когда трогал себя? — Джек усмехается, выпрямляется в спине, старается размять затекшую руку и внимательно всматривается в лицо мальчишки, делая небольшой шаг назад и опускаясь на пол на колени. Дожидается, пока Гём скинет кеды, джинсы и перевернется на живот, наконец, давая передышку уставшей шее. Ласково убирает с лица младшего взмокшие волосы, ведет подушечкой пальца по носу с небольшой горбинкой и терпеливо ждет ответа. И лучезарно улыбается. Югём лихорадочно кивает, покусывая губы и розовея щеками, и прячет лицо в мокрых ладошках. Чувствует, как Ван приближается, нависая сверху, зарывается носом в волосы на макушке и выдыхает горячо, проскальзывая теплой ладонью от плеча вниз по спине. С легким нажимом, уверенно, властно. Обязательно возвращаясь обратно, к тем самым крыльям, что раскинулись по широким плечам. Очерчивая пальцами каждое перышко. — Что ты обычно представлял? — у Джексона голос и без того слишком низкий, слишком хищный. А сейчас, когда на ушко, задевая острыми зубами, вовсе до смерти приятно. Настолько возбуждающе, что Ким готов разодрать собственный член об грубую обшивку мебели, инстинктивно толкаясь бедрами. Чтобы хоть немного снять то зудящее напряжение, что сдавливает в тиски рядом с Ваном. — Я не представлял… Я вспоминал, — младший поджимает раскрасневшиеся губы и поворачивается к мужчине, заглядывая в затуманенные глаза. Они определенно точно думают об одном и том же. О том крышесносном моменте, что был уже в районе четырех утра, когда у Гёма окончательно закончились силы. Окончательно охрип голос. Ему казалось так ровно до тех пор, пока белесые тягучие струи не покрыли собой его губы, щеки, скулы, подбородок. Пока Ван не склонился к нему и не стал щедро сплетать ниточки слюны и спермы с мокрыми поцелуями, после которых все пошло по пятому кругу. У Югёма от этих картинок в голове сердце останавливается. И заново заходится в бешеном темпе. — Повторим? — Джек спрашивает просто так, ему, на самом деле, ответ не нужен. Ответ ведь в абсолютно черных глазах Кима, что хлопают длинными ресницами будто в замедленной съемке. Ответ в робкой улыбке, что до самых ушей. В дрожащих пальчиках, что смыкаются на члене старшего. В шаловливом язычке, что самым кончиком проскальзывает по уретре. И разве может быть в жизни что-то лучше этого? Джексон силится вспомнить свою прежнюю жизнь, весь свой сексуальный опыт, все свои мечты и планы и понимает, что ничерта ему не нужно. Ничерта не важно. Важен лишь Югём, глядящий снизу вверх взволнованным взглядом, в котором преданности и любви больше, чем в самых известных романах. В которых жизни больше, чем за все двадцать пять лет, прожитых Ваном. Разве может быть что-то дороже того тепла, что дарят чужие руки, чужое сердце, чужое дыхание? Дороже сладкого звонкого голоса, что только бы слушать и слушать веками. Раскрасневшаяся головка члена упирается в ребристое нёбо, а после юркий язычок игриво потирает чувствительные края. Тем самым возвращает Джека в действительность, заставляя опустить взгляд вниз. И примерно тогда же бесповоротно пропасть в пучине собственных эмоций. Потому что у Югёма щеки нежно розоватые, такие же шея и грудь, в уголках глаз парочка едва приметных капелек слез, а на языке, высунутом наружу, налившийся кровью член Джексона. Потому что он смотрит с обожанием, с таким же нескрываемым трепетом, с готовностью отдать свое тело, мысли, сердце, свою жизнь прямо здесь и сейчас. Прямо навсегда. Потому что он любит его, и Джек, если честно, любит в ответ. До одури сильно, до безумия глубоко. Всем сердцем, в наличии которого Ван так сомневался. Рука старшего так удобно зарывается в длинные мягкие волосы, пока вторая аккуратно отцепляет уставшие пальчики младшего и самостоятельно сжимается у основания. Бедра так плавно толкаются навстречу горячей влажности, пока ствол сантиметр за сантиметром скрывается за плотно сжатыми губами. Тишину прорезает очень тяжелый и очень громкий звук того, как Гёми сглатывает слюни, невзирая на член. Потому что, черт возьми, этот ребенок умеет и это. Умеет заглатывать так, что носом касается чужого живота. Умеет мило жмуриться, задерживая дыхание, чтобы Джек пробыл внутри столько, сколько захочет. Умеет пошло улыбаться и размазывать по губам чужую смазку, дыша так часто и так тяжело, что до смертельного опасно. Умеет покорно высовывать язычок, чтобы по нему похлопали, остервенело посасывать, даже если уже откровенно трахают в рот, и урчать, мягко поглаживая чужое бедро. Югём готов делать все, что умеет, и готов научиться всему, что нужно, если только Джексон Ван будет так страстно шептать его имя, стискивая волосы в кулак. Если будет до побеления костяшек сжимать его руки, шею, подбородок и не отпускать ни на секунду. Потому что без этой опоры Ким непременно упадет. Потому что он уже не представляет, как можно жить дальше, если хоть раз видел лицо любимого человека на пике удовольствия. Джексон не может решить, чего ему хочется больше. Кончить младшему на розовые щечки, на его крошечные, как для парня, ладошки или же в горячий рот. Потому накрывший оргазм застает его врасплох и приходится куда-то в область подставленной шейки. Непременно так, чтоб белесые капли, стекая, осели где-то возле впалых ключиц. До сумасшествия сексуально. Слишком сексуально, как кажется Вану. Он спешно скользит рукой вдоль влажных дорожек, собирая капли на подушечки пальцев, и вновь теряется между желанием попробовать их на вкус самому или поделиться с младшим. Но мельком брошенный взгляд на крылышки на спине, на ямочки на пояснице и на округлые ягодицы подкидывают идею куда более интригующую. Куда более желанную. Он итак уже слишком долго откладывал Кима на десерт. Пальцы тягуче медленно растирают собственную сперму и липнут друг к другу, растягивая между собой тонкие влажные ниточки, пока свободной рукой Джек дергает Югёма на себя. Пока отходит на несколько шагов назад к дивану, путаясь в ногах, руках и улыбках, что они дарят друг другу. Пока оба падают на еще пока прохладную поверхность, где младший проворно забирается на чужие колени, прижимается максимально тесно и потирается своим членом об старшего. Так, чтоб крайняя плоть, шершаво цепляясь за чужую кожу, плавно сдвинулась, обнажая головку. Так, чтоб хрипло всхлипнуть куда-то в чужие губы, пока крепкие и сильные руки до садисткой боли сжимают ягодицы. — Посмотри на меня, малыш, — Ван шипит и остервенело кусает Гёма за нижнюю губу, тут же всматриваясь в глаза напротив. Ким дышит через раз, жадно хватая воздух приоткрытым ртом, и обессилено хватается за чужие плечи, стараясь удержать равновесие. Потому что это оказывается чертовски сложным, когда босс касается тебя там. Когда мягко скользит пальцами по импульсивно сжимающемуся колечку мышц, периодически надавливая подушечками, тягуче обводит по кругу и смачно шлепает свободной рукой по бедру. До красноты, до простреливающей боли, которая сливается воедино с удушающим наслаждением. До парализующего смущения, которое можно уничтожить лишь одним способом — посмотреть в ответ. Задохнуться, подавиться собственными эмоциями, которые льются рекой, когда под рукой стучит чужое уже такое любимое сердце. — Ты мой, слышишь? Только мой, — Джексон шепчет одними губами, беспрестанно целуя подставленный подбородок, щеки, нос и шею. Бесконтрольно кусая острые ключицы, особенно в тех местах, где выглядывает тату. — Я твой, — стонет в ответ Югём, несдержанно толкаясь навстречу ласкам. Уверенно насаживаясь на чужие пальцы, которые даруют непередаваемое чувство наполненности. Запредельной завершенности. Неземного счастья. Потому что именно сейчас Гём будто бы стал собой, именно вот таким, что в руках Вана плавится до состояния клубничного мороженого. Джексон матерится на китайском, и Югём, в общем-то, догадывается, о чем суть. Лишь хихикает тихо в чужую макушку, едва сдерживая дрожь в теле после того, как внутрь проскальзывают сразу два пальца. Так просто и так приятно, будто бы не было всех этих месяцев. Будто бы еще вчера они с легкими улыбками прощались после жаркого марафона, что стоил порядком десяти миллионов вон. Кажется, будто это было еще вчера, посему Джек не забыл, как именно нравится Киму. Именно так, чтоб грубо толкнуться в самую глубь, ударяясь при входе костяшками пальцев. Так, чтоб впиться другой рукой в ягодицу до посинения, чтобы младший еще долго не смог сидеть спокойно. Не заливаясь краской до ушей. Югём не заставляет себя ждать. Наконец, демонстрирует свой голос во всеуслышание, заставляя сердце Вана разорваться на миллиард частиц. Заставляя чужое возбуждение вернуться с еще большим масштабом. И прорычать в ответ. А после толкнуться еще сильнее, еще резче. Еще быстрее. Так, что младший валится грудью на Джека, хватается руками за спинку дивана и прогибается в пояснице, еще больше подаваясь навстречу. И несдержанно подмахивает бедрами, вращая ими по кругу, непременно задевая своим членом чужую эрекцию. — Как ты можешь быть таким, Югём-а? Таким невероятным… — хриплый шепот тонет в чужих опухших губах. Джек зацеловывает их до ноющей пульсации, до мелких кровавых трещинок и сбивчиво выдыхает, иногда тягуче пристально поглядывая на лицо Кима. Счастливо улыбающегося, прикрывшего глаза, потерявшегося в сильных мужских руках. — Ты делаешь меня таким, — столь искренно, но так смущающе. Куда-то на ушко, склонившись в крайне неудобной позе, обвив руками чужую шею. Прижимаясь одной разгоряченной взмокшей грудью к другой рвано вздымающейся груди. Гём всхлипывает на новом толчке, дергает инстинктивно бедрами вниз и ближе, теснее и импульсивно сжимается. Замирает так на мгновение, теряя рассудок от накрывающих волн мурашек по телу, и медленно выпрямляется в спине, лениво открывая глаза. Так, что полуприкрытые веки наполовину закрывают абсолютно почерневшую радужку затуманенных глаз. Так, как умеет только он. Джексон шумно сглатывает, закусывая губу, неотрывно смотрит в ответ и насильно пытается раздвинуть пальцы внутри младшего. И утробно низко рычит, резко выскальзывая двумя, чтобы через секунду грубо протолкнуть еще один, третий. Перехватывая взглядом каждую эмоцию, каждый полувздох, каждое вздрагивание нижней губы. Ощущая, как пальцы липнут между собой от собственной спермы, взбитой до состояния пены слишком быстрыми движениями. А после повторить все заново, но еще сильнее. Непременно больно ударяя младшего рукой, проталкивая пальцы максимально глубоко. Так, чтоб услышать одну из самых высоких нот, что может брать Ким, выкрикивая его имя. Чтобы внезапно ощутить огненно-обжигающее семя на своем животе и члене, щекотливо стекающее куда-то во внутренний сгиб бедра. Чтобы крепко подхватить ничего не понимающего, потерявшего ощущение реальности, Гёму под коленкой и под поясницей, рывком дернуть на себя, поднимаясь с дивана на дрожащие ноги, а после неуверенно осесть вместе на мягкий белоснежный ковер. С тихим смехом, легкими ударами обессиленных кулаков по груди, искренними счастливыми улыбками, что адресованы лишь друг другу, и настойчивыми поцелуями-укусами, что стремительно пробегаются по широкому плечу младшего, исчезая в надрывном вздохе после влажного засоса где-то под подбородком. — Поможешь? — Джек хитро улыбается своей фирменной самодовольной усмешкой, заглядывает в влюбленные глаза, вздергивает своим носом чужой и, придавив младшему коленку к груди, упирается свободной рукой возле его головы. Югём тихо смеется в ответ, розовеет щеками и, слегка опустив взгляд в область подкачанного пресса Вана, высовывает язычок, тут же широко проскальзывая по нему собственными пальцами. Обильно смачивая их и растягивая упругие ниточки слюны, что, обрываясь, цепляются за подбородок. И тянется рукой вниз, к члену Джека, аккуратно размазывая влагу по покрасневшей головке подушечками пальцев. Джексон на секунду прикрывает глаза от закладывающего уши счастья. А после распахивает их еще шире, цепляясь взглядом за то, как Югём поддается бедрами ближе, обвивает свободной рукой свою же коленку, запрокидывает голову назад и медленно направляет его ствол в себя. Ван давится вздохами, мыслями, чувствами. Давится хриплыми звуками, что так гармонично срываются с истерзанных губ Кима. И нетерпеливо, рвано толкается вглубь переполняющего доверху тепла. Так, чтобы младший выгнулся всем телом, впиваясь в пол острыми лопатками. Так, чтобы утробно прорычать самому, вцепившись до синяков в крепкое молочное бедро. Чтобы размашисто качнуть бедрами назад, а после толкнуться еще резче вперед. Еще грубее. А дальше лишь сладостные стоны вперемешку с детскими всхлипами. Прилипшие ко лбу черные вьющиеся волосы, томный взгляд полуприкрытых глаз, красные росчерки на чужих плечах от коротких ногтей и крупная дрожь по телу. Звонкие шлепки кожа об кожу, плоть о плоть. С низким рыком, перетекающим в протяжный хриплый выдох. Сильная рука на покрасневшей мальчишеской шее, мимолетные прикосновения пересохших губ к нежной щеке, точечные кровоподтеки от болючих шлепков широкой ладони по ягодице и раздражающая испарина на фоне удушающей нехватки кислорода. Абсолютнейшее безумие.