home by the sea

глава, в которой юнги целует хосока или наоборот

— ты не украл мой свитер, я сам тебе его отдал, — дождь, обещанный к 20:00, стучит по металлическому карнизу. хосок встаёт с дивана, чтобы закрыть окно. — это театральная условность. мне просто нравится с тобой флиртовать, — он вытягивает руку и ловит капли на холодную ладонь. этажом выше чимин и намджун целуют друг друга на балконе и мокнут. — или ты намекаешь на то, что я тебе своё сердце тоже добровольно отдать должен? — нет, — юнги в это же мгновение хочет изменить свой ответ на положительный, но вовремя себя останавливает. — нет. — ты краснеешь. — я в курсе, — юнги подозревает, но совсем не в курсе. хосок смотрит очаровательно отстранённо и улыбается одним уголком губ. — перестань. — ладно, — он слабо пожимает плечами. — я, наверное, пойду. мне нужно написать эссе, и ты, наверное, тоже хочешь побыть один после, — с его губ слетает смешок. — после визита твоего ученика.  — ага, — юнги залезает на диван с ногами и обнимает выцветшие клетчатые колени. — до завтра. — до завтра. юнги хочет спать. курение, вычеркнутое из жизни отсутствием материальных средств и наличием намджуна в окружении, даёт о себе знать постоянным чувством голода и сонливости. юнги думает о том, чтобы доесть оставленные намджуном тосты с авокадо, но выбирает опцию, связанную с забытьем на восемь ближайших часов. ему давно уже ничего не снится. он просыпается, чувствуя, как его аккумулятор, спрятанный между сердцем и лёгкими, заряжен на сто процентов и внутренняя память очищена. юнги может объяснить своё сравнительно здоровое состояние двумя способами: либо он по-настоящему находится в месте, в котором должен, и ему становится лучше с каждым мгновением, проведённым здесь, либо отсутствие снов и тёмных кругов под глазами — затишье перед страшной бурей, которая вырвется из его черепной коробки в самый неподходящий момент. юнги думает о бушующем море и тонкой жёлтой полоске света у горизонта под тяжёлыми дождевыми облаками, являющимися непрозрачным намёком на приближение апокалипсиса. юнги ложится на диван, снимая кроссовки и накрываясь шерстяным пледом, и закрывает глаза. дождь, обещанный к 20:00, стучит по металлическому карнизу как по солёной тёмной воде, разбиваясь и распадаясь на атомы. шерстяной плед колет кожу как шерстяной свитер. asmr-видео в реальности. театральная условность: хосок, который отстранённо очаровательно улыбается, чимин и намджун, мокнущие под дождём на балконе тринадцатого этажа, тэхён и чонгук в квартире напротив, джин где-то над потолком со случайными следами оливковой малярной краски у стыков стен. в контейнере на кухонном столе из искусственного мрамора лежат недоеденные тосты с авокадо. хосок в двадцати пяти метрах от дивана и юнги, накрытых шерстяным пледом, ненавязчиво просит тэхёна и чонгука уйти. ему нужно написать эссе об эстетизации в публицистике, но сосредоточиться не получается. юнги — его эстетика. юнги засыпает в 20:23 один в квартире на двенадцатом этаже со стенами оливкового цвета. волны бьются о гальку. он стоит в воде босиком. ветер треплет тёмные спутанные волосы и ткань хлопковой футболки размера xxl. пахнет морской солью. кто-то держит его за руку: мама или хосок. пальцы холодные. вода щекочет кожу на щиколотках. юнги что-то снится: в сознании не белый шум, и отвыкший организм включает режим паники. отсутствие снов и тёмных кругов под глазами — затишье перед страшной бурей, которая вырвется из его черепной коробки в самый неподходящий момент — правильный вариант ответа на вопрос, почему он чувствует себя в сравнительном порядке. сравнительный порядок разбивается и распадается на атомы, стуча по солёной тёмной воде, потому что самый неподходящий момент наступает в это мгновение. даже сквозь сон юнги хочет курить и жалеет о выброшенной намджуном пачке синего marlboro. его аккумулятор, спрятанный между сердцем и лёгкими, разряжен. внутренняя память переполнена. мурашки бегут по коже, во сне или в реальности: по пальцам, позвоночнику, щиколоткам, шее, груди — вниз, вверх и куда-то в сознание и органы, сердце и лёгкие, из которых вырывается беззвучный и по-детски испуганный крик, во сне или в реальности, смешанный с кислородом. — юнги, — юнги порывисто принимает вертикальное положение и часто дышит. ему кажется, что он тонет в солёной тёмной воде. кухня, гостиная и кабинет одновременно бледно предрассветно искажаются, и юнги щурится. высокое окно открыто. пахнет дождём, обещанным к 20:00, и кофе. кислород непривычно заполняет лёгкие. на паркетном полу возле дивана сидит хосок. на нём шерстяной, чуть выцветший из-за долгой носки свитер с еле заметной вышитой возле выреза для горла белой чайкой. — ты кричал, — на его коленях ноутбук. юнги часто моргает, гадая, является ли хосок в бледном сером почти утреннем свете его внезапной галлюцинацией. — извини, что разбудил. — кричал? — шерстяной плед лежит на паркете. юнги садится на край дивана. бруклин за высоким открытым окном и сознание юнги покрыты туманом. — где намджун? — юнги бросает короткий взгляд на часы на оливковой стене, в искажающем пространство освещении приобретающей цвет мокрого асфальта, как эстакады нью-йорка. 4:12. — почему ты не спишь? — мне нужно дописать эссе, — хосок двигается ближе, не вставая с пола, и смотрит снизу вверх чуть менее отстранённо, чем обычно. на мгновение юнги кажется, что он видит в его взгляде волнение — солёные тёмные волны. — когда тэхён и чонгук ушли из студии, туда вернулись чимин и намджун, которые, кажется, помирились, и чим-чим попросил намджуна остаться с ним на ночь, — хосок сводит брови. юнги кажется, что он физически смог бы спрятаться в его тёмных кругах под глазами. по позвоночнику пробегают мурашки. — в общем, да, эти два идиота, видимо, начали встречаться, и джун разрешил мне посидеть здесь, пока они, — хосок подносит длинные пальцы к переносице. на паркете возле его бедра стоит чашка горького остывшего кофе. — пока они занимаются чем-то, чем занимаются, и чем до этого занимались чонгук и тэхён. в общем, да, извини, что разбудил тебя, я думал, тебе снится кошмар. — мне правда снился кошмар, — юнги касается холодного пола босыми ногами. хосок закрывает ноутбук и кладёт его на паркет рядом с собой. он пишет эссе об эстетизации в публицистике. — о чём он был? — он встаёт и снова садится на край дивана рядом с юнги. — твой кошмар, — их колени соприкасаются. — у тебя, кажется, озноб, или тебе просто холодно? — хосок смотрит на россыпь мурашек, теряющуюся между родинок, на обнажённой из-за коротких рукавов футболки размера xxl коже юнги и неуверенно дотрагивается до его лба холодными пальцами. юнги думает о том, что определить температуру тела другого человека, имея низкую температуру собственного, невозможно. — я не помню, о чём он был, — юнги вздрагивает от прикосновения холодных пальцев. в сознании пустое побережье моря, в котором можно утонуть или быть утянутым в омут чьим-то холодными руками, и жёлтая полоска света у горизонта под тяжёлыми дождевыми облаками, являющимися непрозрачным намёком на приближение апокалипсиса. — он был страшным, но красивым, и мне не хотелось просыпаться. — а ты эстет, — хосок убирает руку и слабо улыбается. — да, поэтому мне нравишься ты. театральная условность: они молчат в десяти сантиметрах друг от друга несколько секунд. за высоким открытым окном бледно предрассветно, а на лице хосока отстранённо очаровательно. юнги хочет, чтобы на его скулах появились разводы смущения, и юнги мог бы сказать: ты краснеешь. хосок наклоняется ближе, чтобы заглянуть в глаза, покрытые туманом. от него пахнет едва уловимым цитрусовым ароматом: купленным в университетском кафетерии свежевыжатым соком грейпфрута, апельсина и лимона или одеколоном — и кофе, который он пил позже, чем почистил зубы. на нём свитер юнги. юнги кажется, что страшная буря из черепной коробки перебирается куда-то к сердцу. хосок целует его беспричинно или с причиной, но юнги старается об этом не думать и пытается мысленно успокоить страшную бурю где-то в сердце. он чувствует вкус зубной пасты, кофе, и холодные пальцы на своей коже. в сознании играет карли рэй джепсен, похоронный марш и asmr-подборка белого шума одновременно. язык хосока шершавый, а руки холодные, а юнги в хлопковой футболке размера xxl зачем-то порывисто ложится на диван и тянет его за собой за шерстяную ткань серого свитера. эссе об эстетизации в публицистике не написано, потому что хосок не может сосредоточиться. юнги гадает, является ли он в бледном сером почти утреннем свете его внезапной галлюцинацией. его холодные руки заставляют мурашки пробегать по позвоночнику даже сквозь ткань хлопковой футболки. они не могут удержать равновесие. юнги чувствует вес хосока на себе и думает о том, что девятью часами раннее на этом же диване целовались тэхён и чонгук. аккумулятор, спрятанный между сердцем и лёгкими, заряжается: пальцы хосока — восемь процентов, его губы — семнадцать, язык — двадцать пять, и его дыхание, случайно вырывающееся из лёгких вместе с кислородом и стоном, заставляющим страшную бурю где-то в сердце юнги превратиться в современное искусство, которое юнги не понимает, но начинает испытывать удовольствие, — пятьдесят. внутренняя память очищена. юнги отстраняется и смотрит на хосока, который локтем опирается на ткань дивана, пытаясь держать равновесие. — тебе часто снятся кошмары? — последние две недели не снились, но сегодня у меня беспричинный нервный срыв. такое бывает. я привык. — находишь комфорт в грусти? — привычки не всегда комфортные. — это неправильно. если тебе больно, нужно обратиться за помощью. хосок целует его снова. вкус зубной пасты, кофе, холодные руки под тканью футболки размера xxl, шершавый язык, серый шерстяной свитер — эстетизация в публицистике. в сознании юнги голос карли рэй джепсен поёт о том, что i really, really, really, really, really, really like you, и он чувствует себя так, будто бы его школьный crush ответил ему взаимностью на выпускном балу. в реальности юнги не в старшей школе и на выпускном балу не был — в реальности на нём нет носков, он не чистил зубы перед тем, как заснуть на диване в кухне, гостиной и кабинете одновременно, его ресницы мокрые, а суставы коленей хосока издают характерный хруст при каждом слабом движении. юнги тянет его вьющиеся каштановые пряди тонкими пальцами и старается не улыбаться. если ему больно, а хосок — помощь, то юнги не против за ней обратиться. — теперь мне не так стыдно перед нуной. — почему? — технически я не соврал ей о том, что мы встречаемся. — а мы встречаемся? — я в твоём свитере, мы целуемся, и я буквально на тебе. юнги кладёт ладони на его тонкую шею и касается его губ своими. хосок в кроссовках и узких брюках, и ему нужно писать эссе об эстетизации в публицистике, а юнги обнимает его за талию босыми ногами, и его выцветшие клетчатые колени соприкасаются за его спиной. хосок садится и тянет юнги за собой, не разрывая поцелуй. юнги на его колянях, как тэхён на коленях чонгука, где-то в подсознании надеется, что является не слишком тяжёлым. хосок заставляет юнги по-детски смущённо смеяться и вздрагивать от прикосновений холодных пальцев. солнце встаёт над мокрыми эстакадами бруклина. в бледном сером свете хосок целует губы юнги, его кончик носа, щёки, лоб, шею, плечи и запястья, пока юнги произносит бессвязные слова и думает о том, что им обоим стоит лечь спать. — так, мы правда встречаемся? — хосок оставляет влажный след на тыльной стороне его ладони. юнги гадает, как давно хосок чувствует бабочек в желудке при его виде, и думает о том, что соседский crush может быть внезапно взаимным. — практически — да, — хосок отпускает запястье юнги. между ними пять сантиметров расстояния, и юнги видит выпавшую ресницу на его веке. — но теоретически я почти ничего о тебе не знаю. — мы можем сыграть в двадцать вопросов. — хорошо, — хосок смотрит долго и внимательно. — какой твой любимый цвет? — треугольник. моя очередь: чисто гипотетически, если бы я предложил тебе встречаться, ты бы согласился? — да, — он очаровательно смеётся. — я бы согласился. театральная условность: юнги снова целует хосока или наоборот, но юнги не предаёт этому значения. он думает о том, что сможет беспричинно греть руки хосока в рукавах своего свитера, и о том, что ему нужно сходить к психотерапевту. 4:12. эссе об эстетизации в публицистике не написано, потому что хосок не может сосредоточиться. юнги — его эстетика.