Окрылённый

К сожалению, все сказки в жизни Курта превращались в кошмары: феи становились ведьмами, принцы – драконами, а замки – тюрьмами. Теперь, когда гармония нарушена, в них больше не было места любви, дружбе и взаимопомощи, и Блейн из сна превратился в одного из тех людей, что предлагали Курту ночлежку за его тело, но его отличало от них только одно: он был удачливее. Спокойная и тихая жизнь, полная любви, которую проигрывал Курт в голове, прервалась на том моменте, когда мозг услужливо напомнил, что за эту ночь и этот вечер они с Блейном так и не познакомились поближе, что тот может быть кем угодно, может, хорошим гипнотизером, знатоком различных методов уговаривания или просто человеком, умеющим добиваться своего. Следом за этой проскочившей мыслью появились и картинки, на которых Блейн будит Курта, однако не завтраком в постель, а грубыми словами и требованиями. Дальше – наносит ему удар прямо кулаком в и так далеко неидеальную челюсть. Позже – мягко гладит по крыльям и резко выдирает из них сразу несколько перьев, вызывая у Курта крик и жуткую боль. И именно на этом моменте мальчик и проснулся. Из окна приветливо глядело солнце, пропуская свои лучи через поверхность стекла, и это немного успокаивало и помогало оправиться после кошмара. Не рискуя двигаться, Курт с минуту прислушивался к стоящей в квартире тишине и, убедившись, что Блейн ещё спит, собрал крылья, расправленные во сне, и медленно сел, надеясь, что диван под ним не скрипнет: обычно с утра его любила подводить мебель, особенно когда шуметь строго запрещалось. Все прошло без лишних звуков, и юноша проскользнул в кухню, стараясь ступать аккуратно. Он не собирался попить воды и вернуться в постель, как и побежать к Блейну и рассказать о своём кошмаре, ведь с утра разум не был затуманен смертельной усталостью и дружелюбным видом мужчины, в голове гудела мысль о том, что нужно бежать. Бежать без оглядки, без вещей, что дал ему Блейн, и даже без понравившегося одеяла, не оставив от себя ни следа. Кроме небольшой записки. Совсем не большой, всего пара слов, только для того, чтобы о нем не беспокоились, ведь как-никак, а причинять неудобства Курту совсем не хотелось, и неважно, кому: насильнику, повернутому на крыльях, или милому джентльмену, пригласившему бедного подростка к себе. Найти бумагу и ручку не составило труда: видимо, Блейну часто приходилось что-то записывать – но вот слова найти было трудно. Как выразить благодарность незнакомцу? Так и написать, «спасибо за ночь»? Ну, нет, точно не так. «Спасибо за крышу над головой»? А так казалось, что он не прощальную записку пишет, а речь на свадьбу. Такую себе речь, конечно, но все же. А что насчёт «спасибо за ночлежку»? Звучит отвратительно даже в голове, а уж на бумаге будет ещё хуже. Размышления затягивались, Курт видел это по часам на духовке, так что пришлось писать то, что первое приходило в голову. Мистер Блейн! Спасибо Вам за дружбу, за прекрасный вечер и мягкое одеяло! Был рад с Вами познакомиться. Курт взглянул на эти слова и хотел было внести тысячу и одно исправление, но он напомнил себе о времени и поспешил в ванную, ведь вряд ли после ухода он скоро примет душ, нужно было брать все, что дают. И особенно воспользоваться чудесным шампунем Блейна, после которого Курт мог закрывать глаза и думать, что этот мужчина рядом с ним и не желает ему зла. А ещё мальчику хотелось унести с собой хоть что-то, и запах Блейна казался идеальным выбором, пусть он сохранится всего на день-два. На этот раз умывание заняло куда меньше времени, и даже волосы, казалось, высохли быстрее, и уже через минут пять Курт надевал свою старую одежду, уже лежавшую в барабане стиральной машины. Та была куда менее удобной, чем одежда Блейна. Она не пахла тем же уютом, не была такой удобной, а молния на спине, как казалось, мешала крыльям, но с этим ничего нельзя поделать, Курт не хотел забирать чужую одежду, пусть и хотелось, так что он сложил ее на стиральной машинке и посмотрелся в зеркало, уже не пугаясь вида своего отражения. Конечно, за один вечер ничего не изменилось: он был всё такой же худой, всё в той же грязной футболке и с мешками под глазами – было глупо ожидать что-то другое. Да и ожидать что-то в принципе, ведь если нет ожиданий, реальность кажется лучше. И вот, сейчас, Курт не видел ничего плохого в этом, он уже смирился со своей внешностью, как и с тем, что выглядит как скелет, и это было лучше, чем беспокоиться. Тихо открыв дверь, Курт оглянулся и вышел из ванной практически на цыпочках, будто стараясь уравновесить произведённый водой шум своими неслышимыми шагами. Он уже был практически у коридора, когда услышал голос: — Курт? Сердце резко участило своё биение, и Курт приоткрыл рот и замер, стараясь понять, это ему послышалось или нет. — Ты куда-то уходишь? По коже пробежались мурашки. О нет, это ему не послышалось, это был голос Блейна, только проснувшегося Блейна, чьи кудряшки были в милом беспорядке. Однако даже это не помешало мальчику подумать, что всё, он пойман, его не отпустят. Что сейчас Блейн возьмёт что-нибудь тяжелое и вырубит его, если ответ не понравится. — Я... хотел сходить за продуктами, — неловко сообщил Курт, стараясь улыбнуться как можно увереннее. Черт, надо было отрепетировать эту улыбку у зеркала, но кто ж знал, что она ему ещё понадобится. — Но у тебя нет ключей. И денег, наверное, тоже, — для только проснувшегося Блейн был слишком сообразительным, значит, не спал всё то время, что Курт потратил на сборы. Может, он специально выжидал момент? От этого становилось лишь страшнее. — Ты ведь и не собирался возвращаться, правда? Курта затрясло. Он понимал, что надо побыстрее рвануть к двери и сбежать, но вся его сущность хотела остаться, причём не только из-за тепла и уюта, царившего в квартире, но из-за Блейна, смотревшего на него с такой искренней грустью на лице. Блейн точно не хотел, чтобы он уходил, и это было хорошим поводом остаться. — Я просто испугался, — румянец залил лицо Курта, и от этого мальчику захотелось скрыться, но он просто приобнял себя крыльями. Наверное, в этом и был их единственный плюс: можно было окружать заботой себя самого и обнимать, но представлять, что это кто-то другой, что это его обнимает со спины любимый человек, а не чёртовы крылья. — Ты меня боишься? От ответа на этот вопрос захотелось поскорее уйти: было невозможно смотреть на такого прекрасного внешне Блейна и оскорблять его своими словами. А в том, что тот оскорбится, Курт не сомневался. — Ну нет... нет, конечно. Я не боюсь Вас, — мальчик даже кивнул, стараясь убедить в правдивости своих слов. Получалось, правда, не очень: даже крылья видимо подрагивали от страха, что уж говорить об остальном теле. — Я просто испугался своих снов... — И что же тебе снилось? — тут же спросил Блейн, отчего на глаза Курта навернулись слезы. Боже, какой же он жалкий. Жалкий, потрёпанный и пугливый мальчик, от которого становится всем тошно, даже ему самому, который не может держать язык за зубами, когда на него смотрят так, как это делает Блейн. — Меня били. Просто избивали, но это во сне, тут ничего страшного, правда... — Курт. Тебя когда-то избивали в реальности? Это напоминало допрос. Чертов допрос, который Курт хотел прекратить, но не мог, ведь все в нем по-странному подчинялось Блейну. Поэтому он просто расплакался, срывая все барьеры, не дающие слезам превратиться в мокрые дорожки на коже, а всхлипам – вырваться наружу. Ему хотелось упасть на пол, лечь на него и просто лежать, пока рыдания не прекратятся сами по себе, и Курт был близок к этому, но его подхватили чужие руки, тут же забравшиеся под крылья и прижавшие к источнику тепла. Это объятие было совсем не похоже на другие, оно не причиняло боли – ведь на хрупкие крылья никто не давил, их даже практически не трогали – и было даже приятным, куда лучше, чем то, что подарил бы юноше пол. В них можно было бы даже расслабиться, но Курт не мог сделать этого так быстро: его всё ещё трясло непонятно отчего. Была ли причина в том, что он до смерти боялся дать не тот ответ? Или в том, что в памяти все ещё были сохранены отчетливые моменты из сна, на теле – синяки, знаки того, что подобные сны нередко становятся реальностью? Курту не хотелось в этом разбираться, точно не сейчас, и ему оставалось надеяться, что Блейну тоже. Схватившись за плечи того самого «источника света», Блейна, продолжавшего держать Курта в объятиях, мальчик прижался ещё ближе, совсем не думая о том, что такое не всем будет приятно, но всё же немного напрягаясь и сжимая в пальцах чужую футболку. Он и не думал, что его прижмут в ответ, но не крепко, а нежно, аккуратно, будто он мог сломаться, треснуть как фарфор. Обычно люди и называли его так, фарфоровым, но никто не обращался с ним подобным образом. Видимо, Блейн был во всем особенен. — Тшш, малыш, тебе не нужно бояться меня, — тихий шёпот прозвучал совсем рядом с ухом все ещё всхлипывающего Курта, чьи слезы превращались в мокрые точки на ткани, покрывающей тело Блейна. Мурашки вновь пробежались по коже, а крылья чуть дрогнули. Для Блейна он «малыш», пока для всех остальных – «детка». Курт нашёл ещё одно отличие, которое ему ужасно понравилось. «Малыш» прекрасно слетало с губ Блейна и ощущалось так правильно, что Курту хотелось улыбнуться сквозь слезы, но он лишь вдохнул поглубже приятный запах мужчины, стараясь успокоиться. Получалось, конечно, так себе. Особенно после следующих слов Блейна: — Я тебе не причиню вреда, поверь. После этого слез стало ещё больше: Курта разрывало на части. Умудренный немалым для подростка опытом, он знал, что взрослые люди говорят больше лжи, чем правды, и такие громкие слова, увы, часто влекут за собой обратные им действия. За каждым «мы сделаем тебя счастливым» стоят издевательства, так и за «не причиню тебе вреда» стоят избиения. Так было всегда, безо всяких исключений, но Курт начал забывать об этом, когда почувствовал легкий поцелуй в макушку. Как же всё-таки легко его можно было подкупить. А особенно его тело, его организм: всхлипы вырывались из груди юноши уже реже, слезы перестали собираться в глазах, только вот крылья не переставали трепетать, но все же спокойствие медленно начало охватывать его. — Правда? — такой чересчур детский вопрос прозвучал как ещё более детский, а все из-за дрожащего голоса Курта. — Конечно, тебе не стоит в этом сомневаться, — заверил Блейн, поглаживая поясницу мальчика и тем самым успокаивая ещё быстрее. — Ты можешь рассказать мне обо всем, что с тобой произошло. Обо всем Курт точно рассказывать не хотел. Да что уж тут говорить, он вообще не хотел ни о чем рассказывать, ни о том, как он был «горячей картошкой» у усыновителей, ни о том, как его постоянно водили по врачам, ведь каждая часть его жизни была просто отвратительной как реальность и одновременно прекрасной как сюжет для какого-нибудь подросткового фильма, похожего на те, от которых особенно чувствительные зрители обычно остаются в восторге и слезах. А если он опишет вслух все события в своей жизни, то ему придётся признать, что это реальность, а не просмотренный недавно фильм. — Не хочу. Там нет ничего такого, — упрямо закачал головой Курт, наконец отлипая от мужчины: они обнимались уже больше пяти минут, нужно знать меру. Правда, руки Блейна продолжали поддерживать его. — Но если ты хочешь, чтобы я тебе помог, то ты должен рассказать мне если не все, то хотя бы часть. — Не должен. Я никому ничего не должен. Я не хочу рассказывать, и если Вас это оскорбляет, то можете спокойно меня выгнать, я как раз готов, — под конец своей более-менее самоуверенной речи Курт шмыгнул носом, наверняка разрушая в голове Блейна только-только начинавший выстраиваться образ сильного мальчишки этим небольшим действием. Эти слова звучали слишком странно из уст только что рыдавшего юноши. — Боже, Курт, я не собираюсь тебя выгонять, и ты правда никому ничего не должен. Прости, если тебя это оскорбило, — Блейн убрал ладони от Курта, теперь они двое даже не соприкасались друг с другом, и мальчику даже стало как-то удивительно грустно. — Но мне не хочется, чтобы подобные мысли возникали в твоей голове, так что нужно понять, откуда они берутся. Я не хочу, чтобы однажды ты вновь подумал, что я подниму на тебя руку. — Все в Ваших руках. Это не все, что хотелось сказать Курту, а даже малая часть этого. В голове появилась сотня вопросов на разные темы, начиная с «почему Блейн убрал руки?» и заканчивая «зачем Блейну это всё?», но всё-таки был такой вопрос, который мучал больше всего: «будет ли у них это “однажды”?» Разве они собираются настолько долго быть друг с другом, что можно было употребить слово «однажды»? Разве Блейн собирается настолько долго быть с Куртом, что можно было употребить слово «однажды»? Наверное, об этом Блейн не подумал. Курт чувствовал, как тот смотрит на него, но поднял в ответ глаза лишь после того, как стёр мокрые дорожки слёз со своих щек: так он, должно быть, будет смотреться куда увереннее и смелее. Так он, должно быть, сможет противостоять своему желанию выполнять всё то, что говорит Блейн, и не прогнется под его взглядом, главное – думать, что выглядишь сильным. — Ладно. О, похоже, это работало, и теперь Блейн проиграл в этом споре. — Ладно, но знай, что я готов выслушать все, особенно если от этого зависит твоя жизнь, ясно? — голос мужчины твёрдый, его взгляд пронзительный. Сложно было держать преимущество перед ним и не поддаваться. — Ясно. Я Вам расскажу, если что. — Хорошо, — Блейн даже кивнул. Наверное, задумался. Интересно, не над тем ли «однажды», произнесенным несколько минут назад? — Но тебе всё равно придётся рассказать, как ты попал на улицу и что произошло, хотя бы обобщенно. Понимаешь, если твои родители узнают, где ты... — Не узнают, у меня нет родителей, — прервал его Курт, тут же сжимая губы под взглядом Блейна, в котором смешивалась и жалость, и злость. Последняя нравилась Курту больше. — Тем не менее, за твоей спиной стоит орган опеки и попечительства... — Им все равно. — Ты можешь не прерывать меня, когда я говорю?! — не выдержал Блейн. Подумать только, и вот он пару мгновений назад успокаивал плачущего Курта, а теперь на него же и повышал голос. Вздохнув, мальчик кивнул. — В общем, нам обоим надо разобраться в твоей ситуации. Я правда могу тебе помочь, можешь доверять мне полностью. Но для того, чтобы начать этот «разбор полетов», нам нужно позавтракать. Как бы Курту ни хотелось отказаться и от завтрака, и от этого самого «разбора», его тело и разум полностью шли на поводу у Блейна, и вот, теперь юноша сидел на кухне, уже переодетый в вещи, выданные Блейном вчера, и следил за тостером, пока мужчина пытался сделать яичницу. Главное слово – «пытался», ведь судя по запаху, у него не очень хорошо получалось. И несмотря на явную неопытность Блейна в кулинарном деле, тот отказывался от помощи и настаивал на том, чтобы Курт начал думать насчёт своего рассказа. Ну, а что тут, собственно, думать? Придётся рассказать всё, но в кратком изложении. Начнёт он с ничем не примечательного приюта, в котором все было как и везде: сильные обижали слабых и необычных заодно, а Курт относился к двум последним группам. Необычный слабак, вот он кто. Это сочетание, наверное, и привлекало людей, по крайней мере последние его потенциальные усыновители называли его прелестным и хрупким, а потом будто пытались проверить последнее собственными кулаками. Об этих людях Курт в основном и будет рассказывать. Эти двое были супружеской парой, мужчина и женщина, каждую секунду клявшиеся друг другу в любви и верности и не перестававшие ворковать даже когда рядом с ними сидели незнакомцы. Им обоим было все равно, где проявлять свои чувства, дома или в общественном транспорте, и как только Курт это понял, он подумал, что они чокнутые на всю голову. И убедился в этом окончательно, когда эта парочка начала звать его Валентином, а за возражения – награждать синяками, будто желая сделать его ещё и мучеником. В доме этих помешанных на любви Курт продержался всего два дня, и это даже меньше, чем у тех, кто пытался склонить его к записи порно: последние хоть немного слушались его, ведь понимали, что дело может дойти до суда, а первые не считали, что ангелы, подобные Курту, способны на стукачество. А Курт хоть и не был ангелом, стукачество было не в его крови, так что он решился лишь на побег. Ему пришлось пробыть на улице неделю, и повезло, что эти двое влюблённых дураков не прятали от него кошельки, так что первые дни еда была, как и ночлег, но потом все пошло под откос: его рюкзак стащил кто-то из посетителей хостела, пришлось перебраться на улицу, где его крылья становились объектом внимания, а следом за ними – личико, казавшееся всем кукольным. Дальше все было по одному сценарию: кто-то заинтересовывался необычностью Курта, предлагал ему все в обмен на его тело, получал отказ и выдавал порцию оскорблений, плевков, а иногда даже и ударов. И так по бесконечному кругу, который остановил Блейн, сейчас внимательно выслушивавший все это. — Эти твои «больше не потенциальные опекуны» идут против закона, ты ведь знаешь? — мужчина дождался кивка. — Им не светит никакое усыновление, если ты расскажешь обо всем этом органам опеки, их засудят, а они выплатят тебе ещё немалую сумму за эти свои проделки. — Я не хочу рассказывать, — Курт теребил край футболки, за время собственного рассказа растеряв всю храбрость. — Почему? Боишься, что они что-то сделают с тобой после этого? — Блейну удалось угадать причину с первого же раза, но Курту не хотелось этого признавать, ведь этим он признает ещё и свою трусость. Он закусил губу и ненадолго опустил взгляд в пустую тарелку, в которой недавно только была чуть подгорелая яичница и тосты с намазанным сверху сыром Филадельфия, и лишь после долгих секунд молчания кивнул. — Насчёт этого точно не стоит волноваться, Курт, с тобой все будет в порядке, они даже не посмеют подойти к тебе ближе, чем на километр, а если и посмеют, то я им не дам причинить тебе вред. Я буду твоим личным адвокатом и телохранителем, пусть по профессии только адвокат. Твоя жизнь будет в порядке, ты будешь в порядке. Ты мне веришь? Курт снова поймал себя на мысли, что это слишком громкие слова для чуть ли ни первого дня знакомства, но все же понимал, что верит. Верит взгляду Блейна, его голосу и словам, произносимым им, и понимает, что его ответ может служить той чертой, разграничивающей чёрную сторону жизни и белую, ещё неизведанную. А он уже давно готов был осветлить дорожку, по которой идёт. — Верю, — на губах Курта блеснула улыбка, а глубоко в его душе – надежда.