Темный лес

      Рассказывать что-либо членам семьи Карлайл не стал. Даже если Эдвард услышал хоть отзвук его мыслей, он молчал и делал вид, что ничего не происходит. Впрочем, с учетом того, насколько юный Каллен был поглощен еще более юной Беллой Свон, ничего удивительного в сохранности секретов главы семейства нет. Карлайл написал паре друзей, подспудно пытаясь выяснить, как именно они встретили свою пару и чувствовали ли связь еще до встречи. Насколько стало известно, найти свое отражение - удар, вынести который довольно… проблематично. Никто, кроме разве что Элис, не знал, где и каким образом найдет половину своей души. (Карлайл, в отличие от сына, верил, что у вампиров душа все-таки есть, однако, как истинный демократ, соглашался на утверждение хотя бы половины ее).       Совместное и весьма близкое времяпровождение с Эсми сошло к минимуму, и причина не совсем в Карлайле. Конечно же, он чувствовал определенные трудности в близости с той, которая стала казаться вдруг до омерзения чужой, однако в силу закручивающейся вокруг их семьи пружины с чудным именем красавицы, все они так или иначе были на нервах. Безусловно, человеческая девушка примет их, пусть Эдварду и будет казаться, что она спускается за ним в ад. Однако в этих сомнениях и страхах Карлайл находил себе убежище - и думал, искал, пробовал.       Думы казались мучительно горькими с легкой отдушиной в мечтах. Искания заканчивались тупиком. Пробы становились… пробы становились все странней, если не сказать - безумней. (Иногда Карлайлу даже казалось, что он ощущает чужое присутствие или темный, смарагдовый взгляд, или тонкий шлейф из неопределенных, но сладких до зубного скрежета ароматов).       Что еще он мог сказать? Делать эти “пробы” стало возможным только на работе или дома, когда Эдварда и Джаспера нет. Думать о том, что Элис может увидеть специфические увлечения главы семейства не хотелось…       И вот, запершись в рабочем кабинете, отрешившись от больничного запаха и шуршащих тканей в палатах, мужчина садится в наиболее глубокое кресло, стремясь утонуть в нем. Он закрывает глаза. Да, вампиры не спят, однако никто не запрещал им делать вид и представлять. Первый вопрос: что он видит перед собой?       Темнота, холодная темнота закрытых век. Глубже, Карлайл, глубже, ты можешь, тебе уже удавалось это. Подключается слух. Конечно же, вокруг относительная тишина и безмолвие, но где-то там в полутонах ночи, его кто-то зовет. Обязательно зовет. Минуту или около того на слух и зрение - осторожное напряжение, дабы проникнуть в саму глубину чувств, и вот - обоняние. Оно становится ключом, ведь первым признаком необычного для него стал именно аромат. Сосредоточиться, вспомнить идеальной вампирской памятью этот аромат. Отделить от знакомых ноток, принадлежащих Эсми иные, более неуловимые и приятные. Чуждые, но самые нужные. Вдох полной грудью.       Темный лес. Влажная древесина, ее сок. Он течет под старой, пахнущей временем корой. Лесная поляна перед дождем. Озон, ветивер. В бесчисленных травах - можжевельник, шалфей и бессмертник. От них - только тени. Где-то недалеко - море. Легчайший соленый бриз, тающий тут же. Полынная пыль. В морском дыхании не только соль, но и сладость, и эта сладость еле уловима, как призрак. Она начинается с чего-то близкого к шторму, с легким лаймовым отзвуком, и расцветает совершенно неожиданно капским жасмином и турецкой розой. Это хрупкая гардения, какие раньше носили в петлицах, и прозрачная утренняя, сладкая как грех, роса, стекающая с тугого бутона на жесткие стебли и хищные шипы, на колючее цветочное ложе и медленно склоняющийся к увяданию лепесток. Обещание, уклонение и страсть. Поцелуй.       Карлайл с такой силой сжал ладони, что ручки кресла затрещали, ломаясь. Едва ли его это волновало, - он тяжело, загнанно дышал, и его зрачки походили на пару алчных, бездонных и безбожных черных дыр. Он впервые так остро и так полно ощутил это - аромат, которого не должно было существовать, но который был и который был для него. Только его.       Выдохнув напряжение и готовность к броску, мужчина ощутил вдруг небывалый вне стен этого аромата (его пары) покой. Не было жажды крови и стремления к боли, даже привычное сочувствие человеческим существам молчало.       Расцепив зубы, он кончиком языка собрал с губ остатки яда, который также приобрел какой-то сладковатый привкус в противовес обычной горечи и рези. Яд обращает смертную кровь в себе подобный, делая из человека - хищника и охотника, он жжет, но он же способен дарить что-то сродни удовольствию. Карлайл никогда не кусал себе подобных, поскольку это считалось в их среде едва ли не признанием и раздеванием донага, когда оба партнера способны узреть в друг друге тайное. Обмен генетической памятью сопряжен с огромным риском. Укус сородича вампиром может принести ужасающую боль, вызванную конфликтом слишком похожих и соперничающих субстанций, но он же, в отношении истинного возлюбленного, становится и меткой, и вратами для удовольствия. Конечно же, вампиры, повстречавшие свою пару и ощутившие этот укус, не стремятся раскрывать таинства единения, но Карлайл мог себе представить… Так явно, слишком явно, что не мог успокоиться еще несколько часов к ряду.       В последнее время желание ощутить даже тени будущих возможных признаний и привязанностей кружило голову. Становилось все труднее останавливать себя и скрывать подозрения. Впрочем, остановиться - а Карлайл был честен перед собой как смертник на электрическом стуле - он бы уже не смог, не после того, как распробовал вкус леса и трав, моря и цветов.       Кроме того, почти все его “пробы” заканчивались не только успехом, но и огромным провалом. Он пытался обуздать себя и свои желания, но для долгих столетий ожидания и отрицания самой возможности пары, его попытки становились прахом на ветру. Приходилось осторожно, не реагируя (как будто это было возможно) на призрака с темным взором поблизости, удовлетворять свои потребности: гладить и сжимать каменный член, не желающий ослабевать даже после первого оргазма.       Выход был. Карлайл послушно, как маленький мальчик в ожидании рождественского подарка, закрывал глаза, делал вдох и представлял… Он видел бледное, с очерком скул лицо, большие, томные, блестящие глаза под разлетом темных бровей и с лучиками длинных, очаровательных ресниц, прямой, немного хищный нос и тонкие, изогнутые в улыбке, в обещании, в поцелуе губы.       Чье лицо он видел? Карлайл не знал, ведь прекрасные черты могли принадлежать как женщине, так и мужчине, как совсем юному созданию, так и человеку в зрелости. Точно понимал Карлайл одно: если бы настолько красивый, совершенный человек существовал, он бы недолго оставался человеком. В конце концом, вампиры, в отличие от людей, могут заниматься любовью днями напролет.