Темный лес

      Карлайл точно знал, что Эдвард перебрался в Рио-де-Жанейро, влекомый зовом пары и сопротивляющийся ему же. Он пересек океан в бессилии, но не смог преодолеть море, полный противоречий… Они созванивались - раз в несколько месяцев, иногда реже, если Элис не видела ничего, что ее пугало. А пугало ее многое.       Джейкоб оказался оборотнем, и теперь Белла топит печали в его тепле, - так по крайней мере звучала версия событий от Элис. Тенденции к риску на грани самоубийства, которыми вдруг преисполнились все поступки Изабеллы, пугали и заставляли всю семью Калленов находиться в подвешенном состоянии. Одна маленькая человеческая девочка решала судьбу целого ковена. Розали неистовствовала.       - Карлайл! Карлайл! - Маленький вихрь влетел в его спальню, отрывая его от чтения (или от попыток чтения, когда хотелось только смотреть на портреты Гарри), - Мне нужно в Форкс! Срочно!       - Что случилось? - Он, нахмурившись, стек с кровати и заглянул в огромные испуганные глаза Элис.       - Наверное эта девчонка решила выйти замуж за своего блохастого дружка! - Прокричала Розали из зала недовольным голосом. Ей уже надоела эта мыльная опера, разыгрываемая который месяц, лишь бы малышка Белла оставалась живой, а Эдвард мог потешить свое самолюбие. Мазохист.       - Розали! - Возмущение в голосе провидицы можно черпать ложкой, но она вновь обращается к главе ковена, - Белла прыгнула со скалы. Я не видела… не знаю, смогла ли она выплыть… там было так темно и холодно, а она попала в высокую волну, и была кровь…       - Господи, Эдвард!       Слова, которые прошептал Карлайл, вырвались невольно и испуганно. Если Белла погибла… Он поймал взгляд Элис и попытался вложить в него все свои переживания:       - Отправляйся, Элис… Но прошу тебя - сообщай все и сразу. - Он на мгновение смолк, а потом громким голосом произнес, - Я прошу всех не сообщать Эдварду ничего, пока не станет ясно, что случилось в Форксе! Розали, Эммет, вы меня услышали?       Чуткий вампирский слух поймал недовольное фырканье блондинки, и пусть неохотно, но она согласилась с условием Карлайла. Так же как и Эммет. Джаспер в отличие от этих двоих точно бы не стал мешать планам возлюбленной и звонить Эдварду с плохими вестями.       Элис исчезла, легкими ногами убежав собирать вещи, а в груди Карлайла поселилась огромная тяжесть. Ситуация не становилась лучше. Его любимый сын, первый, кого он обратил в далеком 1918 году, исчезал. Утекал, как песок сквозь пальцы… И они ничего, ровным счетом ничего не могли с этим сделать. А сейчас еще и этот прыжок!       Нельзя было сказать, что Карлайл ненавидел Изабеллу Свон. Утешительные слова, подаренные ему Эдвардом на прощание, перед тем, как он покинул семью, все еще живо горели в его сознании - любовь, даже если она мучительна, делает нас лучше и дает нам силы. И как Эдвард просил, Карлайл не мог ненавидеть девушку. И все же он, как и вся его семья, не мог не испытывать дискомфорта от тех ненормальных поступков, которые в последние пару месяцев совершала Белла по каким-то весьма странным причинам. Искала ли она смерти? Или острых ощущений? Мужчина не знал. Он с ковеном оставался в Англии с того самого прощания, произошедшего в начале года, в то время как Эдвард - неприкаянная половинка души - проехал полмира в поисках хоть капельки покоя. И поведение Свон никак не облегчало этих поисков.       Карлайл прошел в свой кабинет и достал из нижнего ящика стола те папки, что вел, наблюдая за своей семьей. Папка с пометой Изабелла Мари С. была удручающе тонка и неприметна, в конце концов, он так мало знал об этой девушке. Открыв папку, пролистав все документы и файлы, он не обнаружил ничего нового. Никакое озарение по поводу странного поведения дочери шерифа его не посетило.       Прикусив губу, он так же перелистал документы на сына - но пусто. Оставалось надеяться, что то была не блажь, посетившая прелестную голову Беллы, а у ее поступков было хоть какое-то разумное обоснование… Всем ее опасным поездкам на мотоцикле и прыжкам в море.       Карлайлу, похоже, и самому не мешало бы успокоиться. Верный способ был один.       Быстрым движением спрятав папки обратно, он осторожными и ласковыми пальцами стал доставать рисунки, которые ему за эти пару месяцев провидения успела нарисовать Элис. На всех был Гарри, юный и обезоруживающе прекрасный.       Остановив взгляд на самом первом портрете и самом любимом, Карлайл глубоко вдохнул, сосредоточился. Спустя мгновение ему стало все отчетливей казаться, что за его плечом появилось чье-то присутствие, но оборачиваться он не стал. Он знал, что только спугнет эту любимую им тень.       Но в этот раз что-то как будто изменилось.       Обычно Элис видела лишь проблески его присутствия - поворот головы, тихие слова, часть каких-то старых, с трудом узнаваемых помещений. По просьбе Карлайла она рисовала все, что видела, так как тот не терял надежды узнать, где же сейчас его возлюбленная пара. Но даже эти месяцы “подглядываний” за его жизнью давали очень мало, и что-то будто прятало юношу от всевидящего взгляда прорицательницы.       Лишь присутствие и аромат, круживший Карлайлу голову, оставались неизменными, стоило сосредоточиться. Мужчина и сейчас прикрыл глаза, прибегая к своей излюбленной форме медитации и одновременно - поиска. Лес, морской ветер и цветы. Сладковатый аромат росы на лепестках роз… Однако добавилось что-то еще - ласка чего-то призрачного, почти незаметное движение воздуха. Дыхание. Вот что это было. Словно где-то рядом вздохнули. И это точно был Гарри. Его очаровательный и предписанный судьбой мальчик.       Карлайл вдруг захлебнулся этим всем - ароматом тела и дыхания, призрачным присутствием, обещанием. С закрытыми глазами все ощущалось острее, а на фантазию Карлайл никогда не жаловался. И словно ему было мало, он старался углубиться в это присутствие, зарыться в него и спрятаться в нем, как в коконе - ему казалось, что так он чувствовал свою пару полнее. Он все проваливался в темноту и ароматы, в тихие вздохи и несуществующие касания, и поэтому, когда что-то не менее призрачно, почти эфемерно коснулось его слуха, он вздрогнул и распахнул глаза. Ему не могло показаться. Голос был тих и еле различим, но прекрасен и сладок, и он произнес: “Animae dimidium meae”.       Карлайл дрожащими руками оперся о край стола, словно обессилев, уронил голову, а его глаза невидяще смотрели в пустоту. Этот был Гарри. Он произнес то, о чем без скончания думал сам Карлайл, когда представлял прекрасного юношу. Половина души моей. Это точно был он.       Латынь. Этот прекрасный, умный мальчик впервые заговорил с ним, и заговорил на языке науки и иносказаний, на языке Асклепия и Вергилия. На языке любви.       Он не мог дышать и соображать. Он прокручивал эти слова, как кинопленку и все ради одного - чтобы вновь услышать пусть неразборчивый, пусть тихий, но вмиг полюбившийся голос. О спокойствии не могло идти и речи. Вампирская память была идеальна.       Карлайл устало прикрыл глаза и одним слитным движением оттолкнулся от стола и откинулся в своем рабочем кресле.       В доме стояла тишина. Элис уехала. Розали и Эммет в своей комнате чем-то были заняты так тихо, что даже слух вампира не мог различить ни их слов, ни их действий. Эсми с утра посещала магазины живописи, а Джаспер, похоже, повез Элис в аэропорт.       Сглотнув вязкую слюну, в которой яда было больше, чем секрета, он, все еще не открывая глаз, расстегнул ремень и брюки и проскользнул рукой под два слоя ткани. Член стоял болезненно.       Пальцы собрали влагу, обхватили и начали свое извечное, как ритм жизни, движение. Карлайл больше не мог отрицать - он хотел Гарри здесь и сейчас. И всегда. Он будет брать его, пока не насытится - вечность. Он будет дарить ему ни с чем несравнимое удовольствие - он врач, он знает, как устроен мужской организм. И он будет любить его так, как никто не сможет в этой огромной Вселенной. Потому что Гарри - его пара. Его.       Подцепив указательным пальцем уздечку, он прикусил губы, скрывая стон. Он был тих, практически беззвучен, если не считать влажных звуков, но в ушах стояли слова прошептанные из тьмы: “Половина души моей”. Да. Они оба - две половины одного целого, и только будучи вместе они могут стать целым, единым и нерушимым.       Под закрытыми веками вспыхивали черные и зеленые вспышки - смарагдовый взгляд сквозь веер ресниц, взъерошенные смоляные волосы, черный шелк простыней. Карлайл представлял, с каким тихим звуком тело скользит по этому шелку, отталкиваясь и приближаясь, как пробегают тени по струящейся ткани, как тонкие пальцы зарываются в шелк, сжимая и выкручивая. Как раскрываются губы в стоне - уже не беззвучном, а вполне осязаемом. Потому что теперь вампир знает, каков голос у его возлюбленного.       Вены на члене вздуваются, а сам он изгибается, пачкая влажной тупой головкой живот - мужчине все равно. Он не открывает глаз, только лишь ускоряя темп, когда представляет изгиб чужой спины и поясницы. Лисий взгляд через плечо. Усмешка. О, Гарри, загадочный, волшебный, манящий юноша, который создан для любви. Сладость пронизывает все существо вампира - сладость действий и представлений, и запрокинув голову, он представляет себе вкус - как бы Карлайл целовал изогнутое тело, скользил языком с капающим с клыков ядом вниз, зарывался носом в мягкую складку у бедра и кусал, кусал, кусал прямо в arteria femoralis. Он кончил, выгнувшись дугой на стуле, зажмурив глаза и прокусив губы. Опять.       Горячий запах спермы ударяет в нос, и он облизывается. Завтра он пойдет и купит парочку наборов постельного белья под цвет изумрудных глаз. Он хочет взять Гарри именно на них. Он так же знает, что рано или поздно он найдет этого мальчика - никто и никогда не мог спрятаться от влюбленного вампира.