Титаник под алмазным небом (Diamond Sky Above Titanic)

Видимо, Времени надоело играть в игры. Больше никаких драматичных спецэффектов и замедленной съёмки. Никакой интриги и размытых декораций. Никакого нарочного приглушения внешних звуков, чтобы выделить дыхание действующих лиц. Только Асмодей. Асмодей и его крылья, его меч, его гнев, устремившиеся к ним. Ах да, и Смерть. Смерть внимательно наблюдал за происходящим. Нарезал круги и нетерпеливо ждал. Смерть восхищался происходящим. Будь Кроули человеком, он бы потерял сознание. Но вместо этого он крикнул: — Ложись! Он повалил Азирафаила на пол; в этот же момент Асмодей одним взмахом ужасающих крыльев рванулся к ним, его руки раскинулись, словно лапы инфернальной хищной птицы, и держали меч, пылающий адским пламенем. В тот же самый момент — это был чистый инстинкт — их крылья непроизвольно вырвались из спин, будто лепестки цветка в ускоренной съёмке: длинные блестящие, снежно-белые перья идентичные друг другу за плечами ангела и демона. Белизна на мгновение заполнила их взоры, сомкнувшись вокруг них хрупкой Небесной жемчужиной. Затем эта жемчужина разбилась вдребезги: они с размаху ударились плечами, ключицами и висками о мраморный пол, весь воздух вылетел из их тел. Чудовищный меч Асмодея глубоко вонзился в камень всего в нескольких сантиметрах от того места, где они стояли пару мгновений назад. Его огромные крылья расправились, как паруса, натянутые ветром, пробив деревянные панели по обе стороны от входа; острые щепки разлетелись в воздухе. С силой приливной волны в нос ударил серный смрад — одолевающий, удушающий — он сам по себе мог служить оружием. Кроули, отплевываясь, с трудом сдерживая рвотные позывы, сжал крылья, чтобы поднять на ноги своё помятое тело, и потянул вверх окровавленного — о, Бо... Са... твою мать, он истекал кровью — Азирафаила. Схватившись за руки, они побежали; Архидемон — дикий, чудовищный, безрассудный — пытался высвободить застрявший меч. — Ну же! — крикнул Кроули и потянул ангела за руку. Во время их побега крылья инстинктивно прикрывали им спины и толкали вперёд, пока они кружились по винтовой лестнице, чтобы добраться до следующего пролёта. Позади них Асмодей, освободив свой меч, на чем свет стоит ругал их на демоническом наречии енохианского: это был непрерывный шум из согласных, который всасывал воздух, превращая скрежет в слова, и все слышавшие это люди кричали в агонии, и из ушей их текла кровь. — Ну же! — снова закричал Кроули. Они повернули и побежали вниз по ещё одной витиеватой лестнице, а потом ещё по одной; они кружились с такой скоростью, что становилось дурно, при этом уворачиваясь от людей с побелевшими лицами, хватающихся за перила... В то время как сверху за ними постоянно следовал тот меч, и те глаза, и те крылья, лишь на один лестничный пролёт позади, разрезая металл перил, как бумагу. У подножия последней лестницы их ноги встретились с водой, подсвеченной бирюзовым светом ламп, обжигающей и холодной, как лёд. Впереди виднелись богато украшенные двери, ведущие в столовую первого класса, на треть заполненную водой. Они не колебались: между Пеклом и водой выбора не стояло. — Давай, Азирафаил, давай! Волны разомкнулись перед ними, по бокам взмыли дрожащие аквамариновые стены. Воды всё ещё было по щиколотку, двое с брызгами побежали по ней, и если бы они осмелились оглянуться, то увидели бы огромные крылья, которые грубо царапали дерево обожжёнными перьями; лицо, которое исказилось от ненависти и бессвязно шипело с яростным треском; пар, поднимающийся от воды, которая вскипала и испарялась при соприкосновении с адской кожей и чем-то другим, совершенно не предназначенным для земной атмосферы. Кроули и Азирафаил, крепко держась за руки, задыхаясь от напряжения и ужаса, выбежали из воды и направились вверх по склону корабля. Но было слишком поздно. Слишком поздно. Асмодей просунул свои гигантские крылья в двери и теперь, не стеснённый пространством, широко их расправил... Он бросился на них через всю комнату, и одно огромное, добела раскалённое крыло сбило их с ног. С криками боли они полетели в стороны, Кроули рухнул на пол, Азирафаил врезался в стол и свалил с него свечи, посуду и изящно расставленные по центру вазы с лилиями. Его золотистые кудри обагрились; лужица крови наполнила треснутую тарелку под его головой. Кроули оцепенел, его голова кружилась от удара о ножку стола; он поднялся на колени как раз вовремя, чтобы увидеть, как другой демон приземлился на его ангела, оседлал его, высоко занёс свой грозный мерцающий меч — увидеть Азирафаила, слабо поднимающего голову, блеск его глаз за треснувшими стёклами очков, красную струйку на щеке... — Нет! Помогая кончиками крыльев и пальцев Кроули оттолкнулся, прыгнул на Асмодея и изо всех сил ударил его сбоку. Они закружились в воздухе и повалились на пол клубком перьев, порванных элегантных костюмов и осколков посуды; раздался звон разбитых тарелок, треск ломающихся о крылья деревянных столов, гулкий звук пылающего меча, который отлетел, разрезая воздух, и с шипением погрузился в вездесущую воду. Одно мгновение Архидемон лежал напротив него, кровь текла по его лицу, а осколки разбитых бокалов шампанского мелькали в его волосах; голова Кроули закружилась от триумфа. Но тут его пригвоздили к полу чужие крылья, и руки с длинными ногтями подняли его, схватив за плечи, вздёрнув его лицом к лицу с другим демоном, который каким-то образом стал выше, чем казался раньше. Кроули открыл рот, но ни один звук его не покинул. Кроули не видел на Земле ничего кошмарней, чем глаза Архидемона Асмодея. Остальная часть его лица была нормальной — всё ещё гладкой, загорелой и внешне красивой — но там, где когда-то были распутные бордовые глаза, теперь остался только полыхающий алый. Не было ни белков, ни зрачков, ни радужки. Только яркий, тошнотворный, кроваво-красный цвет, переполняющий глазницы. Они были широко раскрыты и не мигали, и когда Асмодей улыбнулся ему — омерзительной улыбкой на нечеловечески большом рту, обнажившей каждый из его тысячи тонких зубов-иголок, сверкавших белее белого — глаза его тоже улыбались, эта улыбка была такой тёмной, такой гнусной, воплощавшей безграничное и абсолютное зло, что Кроули почувствовал, как его бешено колотящееся сердце остановилось, не завершив удар. Потом Асмодей рассмеялся. Он всё смеялся и смеялся, и почему-то этот милый, игривый звук был ещё более ужасающим, чем вся сила его безумного гнева несколько минут назад. Его разинутые челюсти обнажали пасть, белую и красную, из которой ряд за рядом торчали иглы клыков. — Кроули, — сказал демон, по-прежнему улыбаясь своей зловещей фальшивой улыбкой, похожей на брезгливую гримасу. Всё его лицо исказилось от злобы, но он продолжал улыбаться. — Кррроули... Его монохромные глаза сфокусировались на маленьком существе, которое он держал в руках в двух метрах над полом. Почему-то и без зрачков было понятно, что он смотрит Кроули в глаза. Его взгляд обладал физической силой. Как очередной шаг к Преисподней. Архидемон Похоти и Гнева улыбался своей жертве. — Ты думал, я забыл тебя, Кроули? Ты думал, я оставлю тебя в покое? Кроули вновь заметил, что не может говорить. Он просто смотрел, не в силах отвести взгляд, в эти мучительные, кошмарные глаза; он знал, что те будут преследовать его вечно. Асмодей ухмыльнулся и указал подбородком на упавшего ангела. — Он хороший любовник, Кроули? Кроули вперил в него взгляд. — Нет, конечно, нет, — ответил на свой вопрос Асмодей, немного подумав. — Он невинный ангел. Кроули извивался, он хотел заговорить, хотел отвести взгляд. Он чувствовал, как кровь стекает по животу, просачивается через рубашку и пояс, устремляясь к паху. — А ты хороший любовник, не так ли? — теперь Асмодей позволил себе улыбнуться по-настоящему агрессивно. — О, да. Держу пари, ты просто превосходен... Кроули замер. Глаза Асмодея раскрылись ещё шире, как от возбуждения расширяются зрачки в нормальных глазах. Позади него зазвенел фарфор, прибывающая вода несла на своей поверхности посуду; но почему-то стало тише, чем раньше. Как будто сам «Титаник» перестал тонуть только для того, чтобы в ужасе наблюдать за двумя демонами. Асмодей наклонился чуть ближе. —...Давай проверим? И он глубоко вонзил ногти в одежду Кроули, в его кожу, в его сосуды; выпустил яд прямо в кровоток. Он применил своё непобедимое оружие. Это заняло полсекунды. Кроули закричал оттого, что кончил. Одно прикосновение, и он достиг кульминации всех кульминаций, его кровь пульсировала так сильно, что всё его тело оцепенело: не от удовольствия, но от чистой агонии. Это был апогей пытки, подобных которой он не испытывал прежде: она терзала каждую клеточку его тела, опаляла его до костей, прожигала душу невыносимой, распутной страстью, такой глубокой, что ни одна жила не оставалась незапятнанной. Он почувствовал, как его зубы погрузились в нижнюю губу, пока он тщетно пытался сдержать крик, нарастающий в горле; а оргазм всё продолжался, продолжался и продолжался: его доводили до края, до самой мучительной пытки, и удерживали там, в конвульсиях, содроганиях и тряске снова, и снова, и снова; он был не в силах вырваться, запертый в своём собственном теле, в своей боли. Кровь наполнила его рот — он не осознавал, что прокусил губу, — и обволокла его стиснутые зубы, стекая по подбородку с разорванных уст. А потом, насилуя его тело, Асмодей вдруг изменил правила игры: он начал насиловать его разум. Кроули почувствовал его в своей голове: раскалённые добела метафизические пальцы разрывали его внутренние барьеры; рылись в его самых отдалённых воспоминаниях, наименее ценных и наименее защищённых, опустошая, как ураган, разрушая и оскверняя всё, к чему они прикасались, погружаясь всё глубже и глубже. Образы вспыхивали перед его глазами, а другой демон продолжал копаться в его памяти; изуродованные мысли путались, становились бессмысленными, никчёмными; в нём нарастала паника, словно прибывающая вода, она заливала, затапливала его, заполняла каждую полость его тела ужасом и стыдом; он был смятён, он ощущал, как мышцы живота сжимаются от резкой тошноты: ведь он знал, что именно искал демон, и Кроули никогда бы не отдал это Асмодею. Он отчаивался. Его мучитель продолжал распутывать узлы памяти, разглаживать их и осквернять, подбираясь всё ближе и ближе. Каждый его удар был совершенным и наносил максимальный урон. Он много практиковался. В этом заключался его величайший талант. Кроули тщетно барахтался в попытках вырваться, тщетно пытался собраться с мыслями и бросить все остатки силы не на то, чтобы заглушить физическую боль — её он мог выдержать, она принадлежала ему одному — а на то, чтобы защитить Азирафаила. Его воспоминания об ангеле были общими. Они были священны. Нельзя подпускать к ним Асмодея! Его надо остановить! Но теперь его мучитель был слишком близко, и все величайшие злодеяния — или благодеяния? — Кроули, его самые недемонические поступки, моменты сильнейшего позора, самые худшие воспоминания — всё это с воплями и судорогами проносилось перед глазами: горе от распятия Христа; раскаяние о сожжении Александрийской библиотеки; то свинское опьянение, в котором он даже не смог протрезвить себя и беспомощно погиб от ножа какого-то воришки в девятом веке. Чувство вины за то, что во времена, когда о Договоре ещё не шло и речи, в разгаре какого-то спора он перерезал горло одному ангелу... Нет! Кроули заставил себя напрячься сильнее, чем прежде, чтобы удержать последнюю линию обороны, несмотря на то, что Архидемон, уставший от древних историй, достиг свежих воспоминаний этой ночи: Кроули снова увидел перед собой айсберг, почувствовал свою собственную боль и чудовищные противоречивые эмоции: предательскую любовь к кораблю, предательский страх перед возвращением в Ад. Перед разъярёнными алыми глазами Асмодея обнажилось всё, что ему нельзя было видеть. И всё это время Кроули чувствовал, как его преграды истончаются, трескаются, прогибаются, натягиваются под давлением этих пальцев, которые рвали и метали... Затем лицо Азирафаила полностью заполнило его мысленный взор, заполнило весь его мир, перекрывая даже боль — и Кроули понял, что проиграл. Асмодей увидел всё. Ту восторженную ночь, когда они играли вместе; туманный серый рассвет, когда они впервые поцеловались; первый раз, когда они занимались любовью; момент, когда он толкнул своего возлюбленного в шелковые простыни, к теплу и к началу экстаза; первый раз, когда он держал спящего ангела на руках и касался губами его закрытых глаз... Архидемон видел всё: воспоминания, такие дорогие и личные, не предназначенные для чужих глаз, и насмехался над ними. Его истерический смех, каждый его выдох был метафизическим ударом. Это было помешательство. Бесконечное. Кроули разжал зубы и высвободил из них остатки языка; он кричал, и кричал, и кричал. Теперь — будто можно было сделать ещё больнее — Асмодей наблюдал за ангелом и демоном в момент оргазма. Самого сильного, самого первого, самого последнего — всех их... Он задержался на этом видении, делая его настолько отчётливым, насколько это было возможно, чтобы Кроули видел Азирафаила в прошлом, в его самом счастливом воспоминании, в его самом безопасном месте, в его самом уютном сне, но чувствовал только боль настоящего: абсолютную пытку оргазмом, вызванным Асмодеем. Губы Асмодея растянулись в подобии улыбки. «Тебе нравится, Кроули?» — произносил демон через прикосновения, злорадствуя, наслаждаясь каждым моментом; эти слова горели и искрились, как раскаленное докрасна металлическое тавро. — «Приятно, правда?» Кроули закричал в агонии, его вопль исходил из души и тела: «Прочь от меня!» «О, ты же не всерьёз, Кроули!» Глаза Кроули закатились и вперились в затылок. Он был так слаб, что его безвольное опороченное тело могло только дёргаться; ноги трепыхались, словно в судорогах повешенного в петле. Смех Асмодея заполнил его разум и стал всем, что он мог слышать — резкая боль в каждой клетке его переломанного тела, прикосновение чужого разума, разрывающего его собственный, было всем, что он мог чувствовать... Кроули не видел, как Азирафаил поднялся из лужи собственной крови; не видел, как глаза ангела вспыхнули божественным золотым светом, как всё его тело сотрясалось от ярости; не видел, как его руки, раскалённые добела, наполнились сверкающим огнём гнева Божьего и высших сил Небес. Асмодей, по-видимому, тоже — пока — а потом было уже слишком поздно. Азирафаил расправил свои величественные крылья и с неземным исступлением пронёсся через комнату. У Асмодея не было времени повернуться, не говоря уже о том, чтобы убежать от мести Херувима господнего: праведный кулак ангела врезался в челюсть Архидемона, отбросив его о колонну, которая раскололась прямо посередине. Азирафаил едва успел заметить, как Кроули, выбитый из рук демона, повалился на пол и даже не пошевелился. Затем правый кулак ангела, по-прежнему пылая золотым пламенем, которое металось из стороны в сторону и лизало его кожу, схватил Архидемона за лацканы — тот ползал у его ног, отчаянно сжимая две половины своего жуткого, разбитого лица, — и поднял его. Он был как никогда зол и настолько переполнен ненавистью, что золотой огонь затуманивал его взор. Асмодей при виде этого грозного, прекрасного, благого пламени на месте глаз вскрикнул от ужаса и тщетно попытался выбиться из рук, пригвоздивших его. Азирафаил снова поднял кулак. Он был вне себя от ярости, он был взбешён, он кипел в священном жаре, который становился всё сильнее. Слова слетали с его губ, вырывались сквозь стиснутые зубы; это был не английский, но енохианский: язык ангелов, язык гласных, язык вдохов и выдохов, который, казалось, приказывал частицам воздуха вторить каждому неземному, нечеловеческому слогу: — Оставь... Кулак пробил скулу. — ...Кроули... Влажный удар по открытой ране. — …В ПОКОЕ! Азирафаил собрал силу тысячи людей и сотни ангелов, всю заоблачную мощь, которой он обладал: весь свой гнев, всю свою праведность и добродетель, всё своё милосердие и чистоту, всю свою любовь и преданность Кроули, каждую свою клеточку и каждый атом — и вложил всё это в свой смертоносный кулак, и под ударом этой ужасной силы — руки Бога, десницы Небесной воли — пронзительный вопль вырвался из горла адского существа. Асмодей погрузился глубоко в паркет, треснувший так сильно, что доски вокруг него рухнули, и его тело вместе с обволакивающим ковром провалилось в дыру. В комнате мгновенно воцарилась тишина. Огонь в глазах ангела погас, как свеча. Азирафаил почувствовал, что воинский накал в нем спадает. Он постоял немного, глядя на тело, некогда бывшее Архидемоном: могила его была слишком мала и недостаточно глубока. Конечности Асмодея торчали из дыры под тошнотворно неестественными углами, его гигантские крылья были вывернуты назад: на них даже смотреть было больно. Его шея была полностью сломана, голова упала на грудь, скрывая чудовищное, обезображенное лицо. Асмодей сгинул навеки. Ангел-победоносец испустил вздох, долгий и дрожащий. Чем бы он ни был одержим — адреналином, небесной благодатью или Богом — оно покинуло его тело. Его колени подогнулись, и он медленно опустился на пол, ухватившись за ножку стула, чтобы не упасть; картина перед глазами шаталась и её заполняли маленькие кружащие мерцающие пятнышки. Его крылья слабо взмахнули в тщетной попытке восстановить равновесие, и он выставил руку, чтобы удержаться на ногах; именно тогда он почувствовал боль, которая из неё исходила. Он был всего лишь Херувимом. Тогда как Асмодей был Архидемоном Преисподней. Это объясняло, почему правая рука Азирафаила была полностью уничтожена. От неё осталось что-то чёрное и помятое: обугленный и окаменевший кулак. Его запястье было красным и блестящим, покрытая волдырями кожа под рубашкой противно прилипала к внутренней стороне ткани. Тошнота подступила к горлу, но оттуда вырвался лишь стон. У него кружилась голова. На полу перед ним пошевелился Кроули. Азирафаил оторвал взгляд от своей несчастной руки и увидел, как его возлюбленный обеими руками медленно отталкивается от досок, осторожно, бережно — но, насколько он мог судить, безболезненно. Сначала взгляд демона был затуманен и расфокусирован, но в конце концов он заметил избитое тело Асмодея. Он перевёл взгляд с дыры в полу на ангела. Оба молчали. То, что они хотели сказать, не могло быть выражено словами. Даже на языке ангелов. Поэтому вместо этого они потянулись друг к другу: Азирафаил был слишком истощён и мог лишь поднять руки, поэтому Кроули сам подвинулся к нему, и они вцепились один в одного. В волосах Азирафаила запеклась кровь, под разбитым носом высыхали багровые полосы; подбородок и разодранные губы Кроули сияли алым. Они всё ещё были живы. Небеса и Ад ещё не добрались до них. Они всё ещё были вместе. Вода скользила по полу и просачивалась сквозь одежду. В дальнем конце комнаты послышался мелодичный звон тарелок и чашек, которые поднял и понёс поток. Стулья и столы поплыли. Пылающий меч был навеки утерян где-то под водой. Кроули и Азирафаил, один демон и один ангел, сидели во чреве умирающего «Титаника», держась друг за друга так, будто от этого зависела их жизнь, и закрывались крыльями, словно так они могли отгородиться от всего мира.