Du lasst mein Herz schlagen

Как ни странно, но следующие несколько концертов прошли для меня спокойно. На удивление спокойно. Все перфомансы были максимально мягкими, и более того — на последних я вообще не получил ни единого знака внимания. Ни единого взгляда или взмаха рукой, и я даже не знаю, почему, но очень скоро это начало меня нервировать. Медленно шагая по комнате я потёр пальцами подбородок. Снова бессонница, одна и та же каждую ночь, по непонятным причинам зачастила ко мне. По началу я был доволен такими послаблениями на работе, но сейчас, на третий день, на третий концерт, я начал ощущать себя слегка тревожно. Туман в моей голове никак не хотел рассеиваться и позволить понять, почему. Я обратил взгляд на свой шкаф. Полупрозрачное, мутное стекло в жёлтом ночном полумраке отбило моё лицо странной тенью. В комнате горела самая тусклая верхняя лампа, — я старался гасить свет, чтобы принудить себя хоть как-то уснуть. Утром, на кухне, Тилль сунул мне в руки дубликат своих ключей. Вопрос только, - зачем? Я точно решил, что возвращаться туда я не собираюсь, однако... В кармане я нащупал металлический ободок и судорожно сжал его пальцами. *** Мне действительно было лучше. После такой жуткой волны внезапной заботы я понял, что действительно твёрже стою на ногах. Сейчас все были заняты тем, что надевали концертные костюмы, общались друг с другом, с командой, с гримёрами. Один я отсылал своего гримёра нахер прочь, как только он заканчивал свою работу. Перед концертом больше всего я чтил покой, и всегда просил заканчивать грим до того, как оденусь. Конечно же, он смазывался, и я был похож на потасканную шлюху, но так было даже лучше. В голове крутилась целая куча странных мыслей. Я был до невозможности дезориентирован утренним инцидентом, я был...до невозможности дезориентирован тем фактом, что я вообще оказался в квартире Тилля, но сейчас было не время об этом думать. Я последний раз взглянул в зеркало и уже было направился к выходу, как вдруг мой предательский взгляд случайно упал на ошейник, в ящике со сценическим реквизитом. Что это, чёрт возьми, за странное, тянущее, в рот ебаное чувство. Я сделал осторожный шаг по направлению к коробке с реквизитом, затем ещё один. Мои пальцы скользнули по гладкой коже, напоролись на шипы, и вот уже он у меня в руках. Я прислоняю его к своей шее. Затем сильнее, и застёгиваю на самый последний крючок. Это...не входит в сегодняшний образ. Сегодня у нас всратый блестящий костюм. Я застёгиваю его, и меня тут же хватает внезапный приступ тревоги и адреналина. Гнетущая волна ужаса, и...чего-то ещё. Я поспешно снял ошейник, но это чувство уже забрало меня в плен. Было бы неудивительно, если бы наш звуковик, находящийся в другом конце помещения, спросил, какого хера стук моего сердца слышно на весь район. Я не успел до конца осознать это чувство, как вдруг снова оказался на сцене. Я уложил ладони на клавиши и принялся играть. Здорово это, или нет, но сегодня я был рад, что под моими ногами опять оказалась бегущая лента. Отличный повод размяться и очистить голову. В свободное время я только и делаю, что протираю кости на диване. В упадке болезни их обычно неистово ломит и крутит, в том числе от нарастающей гиподинамии, так что я был вполне рад возможности немного подвигаться, к тому же, ритмичные повторяющиеся движения отлично успокаивают нервы. Зал по левую руку ревёт и взрывается, пока мои дрожащие пальцы бегут по клавишам, а под потолком снуют туда-сюда подвешенные на стабилизаторы камеры. Я зачарованно поднял на них взгляд. Не это ли будущее? Камеры всегда завораживали меня и пугали одновременно. Словно рой чёрных жуков, они безостановочно двигались, спускались к сцене, проносились мимо нас. Я практически замирал, когда одна из них останавливалась у моего лица, словно хищник, жаждущий свою добычу, и я стараюсь не думать о том, что чувствую то же самое, когда он на меня смотрит. Я поспешно взмахнул рукой и сосредоточился на клавишах, тем более что...Да! Это была моя партитура. Eifersucht - наша песня, которую я, пожалуй, любил больше всего. Достаточно агрессивная, чтобы вызывать кучу ярких эмоций, достаточно ритмичная, чтобы дарить людям драйв, и при этом достаточно мягкая, чтобы её не считали проявлением блэкметала. Жаль, что она так и не попала ни в один чарт-лист. Вскоре бодрый ритм музыки и монотонные движения рук наконец успокоили мои нервы, и я усмехнуля, когда услышал, как загудела толпа. Да, были зрители, которые знали и ценили даже наши непопулярные песни. Я прикрыл глаза и начал мерно покачиваться в такт музыке. Мои пальцы мягко бегут по клавишам, и я медленно начинаю различать на них собственные борозды. Какие-то из них более стёрты, чем иные. Ха, забавно! Большинство наших песен написаны в ля-миноре. Конечно, я знал это, но всё равно предпочёл удивиться. Ля-бемоль западает, нужно будет починить. Странно, не так уж давно мы и играем вместе, а клавиши уже так износились. Я вздохнул. Мысли снова унесли меня куда-то далеко, а когда открыл глаза, среди огней прожекторов я встретил его взгляд. Mutter была одной из любимых композиций Линдеманна, которую написал он сам лично, и всякий раз во время её исполнения он смотрел на меня. Я уже устал угадывать его эмоции. Вот рядом, на сцене, Рихард и Пауль хищно подкрадываются к друг другу, затем каждый из них парирует удар и отступает. Первый переходит в атаку, а оппонент делает несколько шагов назад и один в сторону. Их движения похожи на танец. Удивительно слаженный парный танец. Оливер, как всегда, тихой тенью стоит у самой аппаратуры. Его сучковатое тело неестественно согнуто над гитарой — он знает свою пластику и использует её на все 100. О, Оливер был пожалуй самым гармоничным человеком в группе. Тихим, добрым, он знал своё тело и душу, хотя, я догадывался, что он не так уж прост. Однажды я видел, как ему на телефон пришло сообщение: "Приезжай. Я не могу без тебя, папочка. Последний сеанс был так давно..." Иной раз, задержавшись допоздна в своей гримёрке, у выхода за поворотом я увидел два силуэта. Я мог ошибаться, но похоже я видел, как Кристоф берет в рот его большой палец, а затем покорно становится на колени, все же, я предпочитал оставить дела других других людей им самим, и я снова закрыл глаза. Никто официально не офишировал в группе свой гомосексуализм, тем более что у каждого была кучка "особых фанаток", пожалуй, за исключением меня. И тем не менее, каждый из нас знал, что происходит за кулисами, но никогда не придавал этому значения. Что и говорить, — все здесь нашли своих тварей. Я очнулся. Невыносимо яркие лучи прожектора били больно даже через очки, и я крепко зажмурился, закрывшись рукой, а затем выругался и вновь взялся за клавиши. Что-то было не так. Я что-то... Точно. Только сейчас я заметил, как на меня по очереди то и дело поглядывают все члены группы. Похоже, Я пропускаю свою партию. Спрыгнув с дорожки, я кривым суматошным шагом выскочил на сцену, искривляя лицо в уродской улыбке. Признаться, иногда самому мне было смешно от прописанного сценического амплуа. Изначально даже не мы, нет — зрители записали меня в клоуны. Когда какой-то парень из первых рядов закричал: "Пусть длинный станцует!", все мы долго смотрели на него. И я смотрел, пока Тилль не повернулся ко мне и не дал добро. В тот раз мне было чудовищно стыдно, но мои карикатурные движения произвели на публику настоящий фурор, и мы решили оставить это как элемент шоу. Кто же знал... Очутившись рядом с ним, я снова почувствовал это. Покалывание в пальцах, трудно дышать. Каждый раз мне приходилось преодолевать невидимый барьер, прежде чем я подойду к нему. И вот, очутившись рядом, я начал легко дразнить его рукой, затем отпрыгнул и увернулся от ответного удара. Затем снова. Шаг — отступление. Шаг — назад. Вскоре я вошёл в азарт. Чем не танец? Конечно, не так как у Пауля и Рихарада, — скорее как дикарь у огня, но... Что-то тяжёлое резко прилетело мне в грудь, отчего я покачнулся и громко повалился на доски. Сверху надо мной тут же навис Линдеманн. Он бесстрастно посмотрел на меня и занёс свой огромный сапог над моей грудью. Он был передо мной — в десяти сантиметрах от моего тела. Толпа за моей головой дико взревела, а я судорожно вздохнул и зажмурился. Если бы я только знал, как буду ненавидеть этот день потом... Когда сапог коснулся моей грудной клетки, я слегка приоткрыл губы и влажно выдохнул. Что-то в моей голове взорвалось десятками искр и тут же стремительно покатилось вниз к животу. Я клянусь, я почти ощутил, как хрустят под его ногой мои рёбра. И чем громче они ломались, тем более неистовым становилось это странное чувство во мне. Я выгнулся ему навстречу и почти застонал, но... Всё кончилось так же быстро, как и началось. Вернувшись в реальности, я с удивлением обнаружил, что Линдеманну уже давно не было до меня никакого дела. Вокруг громко гремела музыка, а рёбра мои были на месте, и, более того, даже целы. Над собой я обнаружил обеспокоенное лицо Пауля. — С тобой всё хорошо? — Он действительно выглядел обеспокоенным. Произошедшее окончательно дестабилизировало что-то во мне. Я кивнул, ошалело глядя перед собой, а затем поспешно поднялся и резко толкнул его, предварительно кивнув, намекая, что продолжаю пъесу, а затем, не оборачиваясь, взобрался обратно на свой пъедестал. *** Остаток концерта прошёл для меня как в тумане. Я коснулся своей возбуждённой плоти. Горячо. Игнорируя овации, поклон, во время которого мой рассудок сделал солнышко, узкие коридоры бэкстейджа, я завалился в гримёрку и тут же запер её. Ладони, опёртые на стол крупно дрожали, а через зеркало на меня смотрели два испуганных серо-голубых глаза. Что-то было не так, фатально не так. Мне было так страшно. Я чувствовал. Я ощущал, как ломаются мои рёбра. И чем больше я думал об этом, тем тяжелее было мне дышать. Чем больше я думал о том, что он делал это со мной... В тишине раздался лязг ширинки, а затем и звук похабно и небрежно рвущейся одежды. Пуговица слетела с моих концертных брюк и упала куда-то в угол, и я дрожащими руками спустил их вниз. Метнувшись к ящику с амуницией я упал, споткнувшись о джинсы и больно ударился спиной об доски. Правая рука мерзко залита смазкой, и я с хлюпаньем провёл ею вниз, тут же закрывая рот рукой, а левой кое-как дотянулся до проклятого ошейника и крепко затянул его на своей шее, обильно пачкая лицо собственной смазкой. До одури натянутый ошейник зацепился за что-то, и у меня перехватило дыхание. Глаза тут же заслала пелена, и я снова вспомнил это чувство. Моё тело лежит на досках, а его сапог ломает мне грудь. Вот он наклоняется, смотрит мне в глаза, мягко гладить большим пальцем по губам, заставляет взять его в рот, или добит на сцене, натягивая на челюсти кляп, хватает за волосы, натягивает поводок. Я на секунду оторвал руку от рта. Рвано вздымающаяся грудь отозвалась на прикосновение до одури чувствительно, ведь я внушил себе, что это он касается меня. Две торчащие горошины красных сосков вспыхивали сладкой болью, когда я пытался выкрутить их. Развратное хлюпанье в оглушающей тишине моей комнаты сводило меня с ума и напоминало о собственной ничтожности, и с каждым новым толчком в свою руку я стремился всё сильнее рвануть вперёд и перекрыть ошейником воздух. Громкий, истерический стон с трудом прорвался сквозь сомкнутые на тонких губах пальцы, и я ощутил, как по моей правой ладони полилась тёплая вязкая сперма, а по левой — холодные слёзы. — Эй, Флаке! Всё в порядке? Я плотнее закутался воротом чёрного пальто и обернулся. Двое мужчин, очевидно, таких же промёрзлых как и я, курили у заднего входа. Прищурившись, я не смог различить их лица, но знал, что это были Пауль и Рихард. — Да, конечно. — Я кивнул и сдавленно улыбнулся, а затем мгновенно отвернулся и зашагал прочь. *** — Как там Пауль? Дым медленно струится из моих рук и рассеивается, не успев пролететь и сантиметров десяти над столом, — слишком яркий солнечный свет бьёт сквозь окно витрины. Я не знал, зачем позвал меня сюда Рихард, тем более что мы не любили просто так показываться на публике, однако, я ему верил. Тем более, время было рабочее и достаточно раннее. — Что ты имеешь в виду? — Рихард резко повернул голову. Всё это время он молча курил, точно так же задумчиво глядя в окно. — Ничего. Я еле заметно улыбнулся. Рихард был очарователен своей грубостью и исключительной безобидностью. — Не волнуйся, мой вопрос никак не связан с нами. Краем глаза я заметил, как смягчился гитарист. Что же, видимо, его всё ещё тревожат подобные мысли. — Пауль — отличный человек, и...Очень хороший друг. К столу подошла официантка. По глазам я увидел, что она узнала нас, — в них мелькнул лёгкий ужас вперемешку с восторгом. — Желаете что-нибудь, господа? — Два пива, пожалуйста. — я улыбнулся ей настолько мило, насколько смог. Официантка учтиво кивнула и ушла. — Я не за этим позвал тебя сюда. - Рихард затушил сигарету. — Пожалуйста, будь помягче с Флаке, он выглядит слишком нестабильно в последнее время. Я задумчиво выдохнул. Да, Рихард был абсолютно прав. Одному Богу известно, что творится в голове у этого человека. Одно я знал — ничего хорошего. Точно так же, как и в моей. Мой взгляд заметно почернел, когда я вновь заглянул в свой тёмный уголок. Тот, в котором я хотел вожделеть над слабыми, и вновь представил его перед собой на коленях, и я резко вынырнул, ощутив на себе пристальное внимание Рихарда. Беда моя в том, что он знал. — Тилль, это тёмные воды. Гораздо глубже, чем ты думаешь. Пожалуйста, заведи себе другую игрушку. Я же знаю, что ты его не любишь. А вот это уже прозвучало с ноткой обиды. Я усмехнулся. — Очень ты ошибаешься. И вовсе я любил тебя, Рих. Моя ухмылка стала шире, когда Круспе поперхнулся пивом. Он всегда был слаб на такие вещи. Я достал кошелёк и бросил на стол горсть монет. Они с грохотом рассыпались по доске и покатились в разные стороны. Нужно было оставить официантке побольше чаевых - она проявила исключительную субординацию. Следом за кошельком я тихо достал ручку и тихо черкнул на бумажке автограф. *** Я ненавидел, когда меня отвлекают. Большая часть песен была моего авторства, и когда я пел, клянусь, — мир для меня схлопывался в небольшой туннель фокуса, сквозь который я смотрел на зал. Сейчас это было важно как никогда. Именно это Рихард посоветовал делать Лоренцу во время выступления, — отвлекать меня любыми способами. Сам сказал, что так перфоманс получится живее, и я принял это как данность. Действительно, когда я забывал о нашей формальности, пинать клавишника на сцене получалось гораздо суровее. (Конечно, я старался не думать о том, что мне было это приятно, пока он сам приходил.) Но сегодня слова Рихарда подействовали на меня как освежающий душ. Признаться, я и сам думал о том, что Флаке был удивительно...Разный в последнее время. Много молчал, либо наоборот, суетился, носился по нашей маленькой комнате, хватал разные вещи, спрашивал что-либо у кого-то, а затем снова закрывался и уходил, не говоря ни слова. Я перестал дёргать его на сцене, я ограничивался лишь лёгкими тычками и поглаживаниями, когда дело касалось физического взаимодействия, и мне, признаться, даже захотелось как-нибудь позвать его в бар. Мы никогда не общались непосредственно, за исключением редких совместных "корпоративов" вшестером, которые, к тому же, не всегда удавались. Какой-то я был...неправильный. Эти мысли немного смутили меня, пока я шёл домой после очередной репетиции. Слава богу, что улица была пуста, и никто не увидел огромного косолапого мужчину, который гуляя по улице ночью проигрывает совершенно непонятные эмоции на своём суровом, почти обезьяньем лице. Я впервые начал думать о том, как мог бы..."Склеить" человека? Соблазнить? Нет, не то. Привлечь внимание? Очаровать? Так или иначе, раньше мне не приходилось задумываться об этом серьёзно. Обычно, фанатки вешались на меня сами, а Рихард... Я на секунду закрыл глаза, чтобы вспомнить всё, что мы вытворяли в его квартире. Он тоже был какой-то неправильный. Круспе слишком привык думать через постель. Сначала заводить половые связи, а потом думать о том, есть ли в них что-то, и пытаться построить на этом любовь. Чем дальше я думал, тем страшнее становилось. Цветы? Конфеты? Рестораны? Вскоре от потока ванили в голове начало не на шутку тошнить, и я звонко ударил себя по лицу. Чёрт возьми, что за чушь, и кто вообще посеял в моей голове мысль, что мне не плевать на этого проклятого клавишника? Я резко вставил ключ в замочную скважину. Любой знал, да и я сам прекрасно помнил, что Тилль Линдеманн — человек невероятно далёкий от человеческих отношений, и мало чем отличается от Круспе, который просто любит трахаться. Флаке заигрался в своём сценическом образе, и сейчас это была сугубо его проблема. Моя же состояла в том, чтобы...Перестать хотеть поставить его на колени и трахнуть всякий раз, как он показывается в поле зрения. Когда этот человек оказался в моей квартире, я устал. Устал за ночь бороться с противоречивыми мыслями в своей голове, с мыслями, которые раннее никогда не приходилось блокировать в своей голове, ведь они нравились людям и вписывались в мой сценический образ. О, я прекрасно знал, откуда это желание причинять людям боль, но никогда не заглядывал туда. Точно так же, как никогда не осматривал детские побои на своём теле. Один из них красовался прямо на запястье. Если немного отодвинуть левый рукав, можно увидеть широкий след от горячей железки. Его оставил отец, когда я вовремя не вернулся домой. Я поспешно выпустил рукав, потому что нехер. Каждый раз, когда я пытался руками отодрать это пласт своей памяти, из-под него начинала сочиться липкая кровь. Она заливала мне ноги, засасывала, словно болото, а затем топила меня целиком. Однажды, попытавшись раскопать причины своих травм, я неделю не выходил из запоя и почти убил человека. Быстрым шагом я прошёлся на кухню, включил свет, сбросил пальто. Закурил очередную сигарету, поставил чайник и сел думать. Я прекрасно знал - чтобы строить отношения, начинка в голове должна быть здоровой. А я ведь никогда не задумывался о том, насколько это неправильно. Жестокость была во мне как животный инстинкт. Неразрывно связана с сексом, похотью и энергией, и это было просто обворожительно, однако такие размышления дали свои плоды. Ни разу после на концерте я не позволял себе бесцельно сваливаться в своё животное начало, даже более того. Я стал гораздо более внимателен к зрителям и членам группы, тем более к Лоренцу. Клянусь, его тощий зад был в полной безопасности до одного судьбоносного дня, а если быть точнее, до нескольких. Настало время репетировать новый перфоманс. Ich Tur Dir Weh должна была войти в нашу программу только в следующем году, но я не намерен был тянуть время. Однако, прежде чем дать песне огня, нужно было, чтобы каждый из нас знал свою партию наизусть, так что следующие полторы недели было принято решение провести, стирая в доску струны, клавиши и связки. Я практически перестал замечать Лоренца, — так было проще, но то, как он путал ноты сегодня, было просто невыносимо. — Флаке, вынь пальцы из задницы и начни играть то, что нужно! — Крикнул я, не оборачиваясь, и продолжил петь. "Ничего необычно - стандартная деловая коммуникация" - подумал я, но буквально через секунду из-за спины грянула целая какофония звуков - Лоренц неразборчиво ударил по клавишам и отошёл от синтезатора — Кто тебе блять виноват, что ты даже не знаешь, в каком ладу мы играем? Если бы хоть кто-нибудь сказал мне что-то, кроме тоники, от которой пляшем, было бы просто шикарно. — Си-минор, кажется, Флаке. — Шепнул из-за левого плеча Рихард. Я медленно обернулся, но не смог сделать ничего, кроме как бросить его рубашке испепеляющий взгляд - слишком непонятна была ситуация. Вернуться в строй оказалось сложнее, чем я думал. Этот паршивый подонок опять приковал моё внимание к себе. С каждой новой строчкой я ожидал новый наезд. Я стоял спиной к группе, и не видел ничего. Ни взглядов, ни движений. Не знал, полетит ли в меня что-то. — Я дико извиняюсь, но ты не попадаешь в соль на припеве. — Флаке громко пробарабанил клавишу, останавливая всех пятерых на полуноте. Я вновь остановился. Выждал небольшую паузу, а затем продолжил петь. — Соль, Линдеманн, соль! Уклонись он секундной позже, микрофон, вероятно, пробил бы ему череп. Многие люди недооценивали проворство и скорость бывшего лучшего пловца в сборной — оказался я у противоположной стены за мгновение до того, как люди вокруг меня поняли, что произошло. Грубо прибив Лоренца к стене, я дал ему предупреждающий взгляд. Флаке посмотрел на меня с ненавистью, хватаясь за массивное запястье, и я выпустил его. Тем более что Пауль, стоящий ближе всех, уже начал тянуть меня за плечо. — Спокойно, спокойно, девочки. — Подоспевший Рихард оттолкнул меня в сторону, и я выпустил его горло. — Плевать. Репетиция окончена. — Пнув микрофон ногой, я стремительно покинул помещение. Плевать. Пускай выкручивается, как Бог подаст. Слажает на концерте - получит пизды. *** Тускло горящая лампа над моей головой выбивает на полу тень, бесплрядно мечущуюся из стороны в сторону. Я был зол на него, безгранично зол и с таким же бесконечным злом вспоминал свои выходки в гримёрке. Что-то во мне вырвалось наружу, и теперь каждый раз, вспоминая о том, что было на сцене, меня накрывал болезненный каменный стояк. Я не знаю, что происходит. Я страшно устал и дезориентирован, и я даже не могу вспомнить, когда это началось. Сказывается ли отсутствие нормальной еды, сна, или я таков был всегда, сколько себя помню. А помню ли вообще? Я повалился на кресло и поспешно поджал ноги к груди. Теперь лампа выбивает вздутые вены на тыльной части ступней — от пальцев до самой косточки. Я осторожно веду по ним пальцами. Значит, вот каков он был, — Линдеманн. Невыносимо было думать, что он играет со мной, как с игрушкой. И партии в нашей игре зависят только от его настроения. Сегодня на репетиции я понял — не он один может задавать тон этой пьесы, и грех было мне этим не воспользоваться. Я судорожно вздохнул и снова прокрутил в голове свой план. Это был последний наш концерт на долгие два месяца подготовки к нашему первому туру по Германии, а это значило...А это значило, что этот концерт станет нашей с ним последней проблемой. Время неумолимо клонилось к утру, и я знал, что ещё одна бессонная ночь ещё одной тяжёлой ядовитой каплей падает на моё умирающее сознание, но я ничего не мог с этим сделать. Всё равно жить долгую и счастливую жизнь не входило в мои планы, так что умру ли я от бессонницы, или от алкоголя, или от рук Тилля не имело, на самом деле, ни малейшего значения. Что-то в этом бурном потоке мыслей монолитно стояло, и тонким голоском звенело мне в ухо. Чаще всего я, конечно, не слышал это нечто, а оно спрашивало у меня: почему я так поступаю? Почему...я так поступаю? Чаще всего этот вопрос терялся с вихре страха, отчаяния, возбуждения и ненависти. К нему, или к самому себе — неважно. А ведь действительно...почему? Я обратил взгляд в пустое окно. За ним шумят ветки, и тихо барабанят по стеклу. Назад-вперёд, назад-вперёд.