Тихий камень

      Стоя у открытого настежь окна, я пытаюсь поглубже вдохнуть как можно больше свежего воздуха — но он противно душный. Лёгкий ветер не способен охладить своим теплом мою голову и избавить её от снующих туда-сюда мыслей. Мозг будто перегревается. Тюль ласково поглаживает вспотевшие затылок и спину. Футболка прилипла…       Поворачиваюсь лицом к музыкальному кабинету, отодвигая уже раздражающий своими волнами на ветру тюль в сторону. Там, в глубине комнаты, стоит пианино и молча ждёт меня. А я всё думаю о том, ради кого я сюда вообще сейчас пришёл.       Рома… Странное чувство преследует меня весь день: будто я нахожусь во сне и всё, что происходит, на самом деле происходит не со мной. Не с настоящим мной. Встреча с Ромой смахивает на сказку, вымысел, слухи, которые передаются в народе из уст в уста, — и вот все эти байки про соулмейтов вдруг коснулись меня. Сейчас, когда я один и снова толком ничего не вижу, кажется, что я просто брежу. Но, копаясь во всём этом бреду, я чувствую, как у меня на руках встают волосы дыбом. Так, надо сесть за пианино и отвлечься!       Отхожу от окна и, найдя стул, сажусь за инструмент. На занятия по лепке я сегодня опоздал чуть больше чем на три часа. Хорошо, что Арсений Викторович — мой мастер — на меня особо не сердится из-за пропуска: народу пришло немного. Я даже посмеялся про себя, мол, неужели все сегодня повстречали своих соулмейтов? В итоге мастеру не понадобилась моя помощь, как и бесполезное присутствие на остатке занятия, поэтому он просто отпустил меня, тем не менее тихо фыркая себе под нос. Всё-таки недоволен, ну да ладно. Сейчас меня это не сильно волнует. Ноги сразу же привели в пустой музыкальный кабинет, ведь я обещал Роме, что запишу для него несколько произведений. Играю я, конечно, не очень, но всегда с огромным удовольствием.       Для начала я решаю сыграть произведение Яна Тьерсена «Comptine d'un autre», которое мне запомнилось из фильма «Амели». Я учил его без чьей-либо помощи, подбирая ноты на слух. Оно не сложное, но очень приятное и близкое. Фильм мне показался таким же.       Включив на телефоне диктофон и положив гаджет на верхнюю крышку пианино, я делаю глубокие вдох и выдох, чтобы снять слегка нервозное состояние, затем протягиваю вперёд пальцы и, слегка касаясь, пробегаюсь по поверхности клавиш. Когда-то будучи гладкими, сейчас они имеют потёртости и даже сколы, а звук периодически не попадает в ноты, дребезжит и троится, сколько бы пианино не настраивали. Поэтому именно этот музыкальный кабинет часто пустует, и только такие, как я, — любопытные любители — приходят сюда отвести душу. В другие музыкальные кабинеты вход только для учеников-пианистов. Придёт пора, и администрация избавится от этого пыльного инструмента-инвалида, но сейчас я продлеваю ему счастливую жизнь своей неловкой игрой. Чувствую с ним забавную нерушимую связь. Он будто так же, как и я, имея изъяны, до последнего пытается оставаться обычным. Нормальным. Отличный музыкальный слух заставляет прочувствовать каждый косяк раз за разом, но лучше я буду играть и слышать их, чем вообще не прикасаться к пианино.       Аккуратно перебирая пальцами клавиши, я пробегаюсь для разогрева несколько раз по гаммам и наконец приступаю к самому произведению. Музыка снова наполнила собой комнату, отражаясь эхом по всему пространству, частично улетая на улицу сквозь открытое окно. Но почти сразу же что-то идёт не так. Я постоянно сбиваюсь, я будто не здесь, мысли заняты другим, руки не слушаются, и даже память пальцев не помогает.       Начинаю заново.       Что он думает обо мне?       Опять начинаю.       Что я думаю о нём?       Пытаюсь собраться и продолжить.       Зачем я вообще всё это делаю?       Прекращаю и выключаю диктофон. Понимаю, что мне страшно. Страшно, что теперь я не один. Страшно, что я больше не захочу возвращаться к одиночеству, к которому так привык, но которое так ненавижу. Страшно, что не буду нужен Роме так, как он мне. Мы только познакомились, но я уже чувствую, как сильно нуждаюсь хотя бы в общении с ним. Это всё возможность видеть? Или некая тонкая нить, которая связывает наши души? И вообще, почему он? Такие наивные вопросы, что сам от себя их не ожидаю.       Я ведь знаю ответ насмешницы-судьбы: «Потому что».       А сейчас сижу и пытаюсь записать для Ромы произведение, чтобы он мог слушать музыку в моё отсутствие. Ох… Странно признаваться даже самому себе, но я бы теперь вообще не хотел расставаться надолго. Всегда желал встретиться с соулмейтом и думал, мне будет всё равно, кто он, главное — хотя бы иногда общаться, и на том спасибо. Подружиться — вообще счастье! Но одно дело, когда ты размышляешь о том, что могло бы произойти, и другое — когда оно происходит с тобой. Теперь мне точно недостаточно просто общения. Только когда Рома попросил меня о записи, я осознал: наши встречи будут происходить, поскольку нам есть что предложить друг другу. Услуга за услугу, так сказать. Но ведь он же мой соулмейт, неужели все соулмейты общаются только ради выгоды? Хотя… это нам так «повезло» с нашими метками. Лучше бы я родился прямо перед его смертью, он бы тогда практически всю жизнь слышал, а я бы не сидел вот так и не думал о всякой чепухе. Чувствую себя слегка обманутым наивным мальчишкой. Наверное, я себя слишком накручиваю.       Вообще, будто впервые в жизни чувствую себя настолько растерянным. Когда я предложил ему, чтобы он показал мне памятник, на деле первое, что пришло мне в голову, — далеко не это. Я хотел сразу прикоснуться к его лицу. Не для того, чтобы потом слепить какую-то там фигуру: мне никогда не стать скульптором, это так и останется на уровне мечты. Рома — единственный человек, которого я нормально видел за всю свою жизнь! Никакие солнце и фонарик — а тем более сами люди — не предоставляли мне такой возможности: разглядеть подробности, увидеть все неровности тела, лица, увидеть глаза… Глаза своими глазами! Я хотел сопоставить тактильные ощущения со зрительными, мне надоело жить догадками. Когда почувствовал, что я такой же, как и он: эгоистичный в своих желаниях, — то, имея привычку бороться с собственными недостатками, я решил пойти в обход своего эгоизма. Сам себя же обманывая, я начал издалека. Вот и предложил показать мне памятник… Но всё равно в итоге был пойман с поличным, разглядывая почти что вплотную его лицо, которое изучали мои пальцы. Так неловко…       Устал думать. Хватит. Пора идти домой, поделюсь новостями с родителями. А этой записи достаточно, чтобы проверить нашу с Ромой теорию при следующей встрече. Интересно, когда мы опять увидимся? Я бы мог отправить запись ему прямо сейчас, но не хочу навязываться. Пока не понимаю, как мне следует вести себя с ним.       Спустя почти час я уже стою перед дверью в квартиру, копаясь в карманах джинсов в попытке достать связку ключей. Мы с родителями живём на седьмом этаже типичного десятиэтажного дома. Сейчас они ещё на работе, и до их прихода у меня есть ещё пара часов одиночества. День меня так вымотал, что, пожалуй, можно прилечь отдохнуть. Наконец выудив ключи, я попадаю внутрь.       Дом как всегда встречает меня ароматом сандалового дерева, смешанный со спёртым запахом сигарет. Мама обожает поджигать благовония, и даже когда её нет дома, всё равно остаётся шлейф её присутствия. Ей кажется, будто их аромат перебьёт сигаретный запах, а она любит по вечерам пригубить пару-тройку штук на кухне при открытой форточке да за чашечкой-другой кофе. В это время отец не заходит к ней, говорит, она так общается со своим соулмейтом, с которым лично не знакома, но они друг друга чувствуют на расстоянии. Точнее, ощущают вкус еды, запахи. Когда тот курит, она идёт его поддержать. Своего рода, это уже ритуал. Думаю, я знаю, в кого у меня странная метка.       Отцу надо отдать должное: он никогда не упрекал мать в её периодических уходах в себя; всегда поддерживал, если она была не в настроении из-за того, что её соулмейт не присоединился на вечернюю посиделку, или же, наоборот, не мог остановиться курить, что означало плохие вести. Хотя сам отец так и не знает, каково это — чувствовать своего соулмейта. За всю свою жизнь у него так и не проявилась метка, по крайней мере, он не знает об этом. Я ведь тоже никогда не думал, что моя слепота — это отличительный знак.       Разувшись, я сразу же направляюсь в ванную, решив, что неплохо бы принять прохладный душ. Квартира у нас большая, трёхкомнатная, и я пролетаю, как привидение, по длинному коридору, скользя пальцами по текстурным обоям. Эта привычка осталась ещё с детства. Как и обои. И теперь в местах, до которых я чаще всего дотрагивался, выпуклости стёрлись продолговатыми дорожками-лунками. Не знаю, почему родители до сих пор не заменили обои, но мне кажется, это из-за меня. Они вообще будто много чего не меняют в квартире, думая, что мне сложно будет заново привыкать. По правде говоря, мне они никогда в этом не признавались, поэтому я только лишь предполагаю.       Приняв душ, я нечаянно задеваю полотенцем полку с различными баночками-скляночками, и они звучно падают на плитку, укатываясь от меня в разные стороны. М-да… Теперь попробуй их все отыскать. Я уже знаю их количество и форму каждой наизусть и понимаю, что парочку штук найти придётся уже маме. А она снова поставит их в особом порядке на определённой полочке, чтобы мне было удобнее найти нужное. Вот, вроде, с одной стороны, она никогда не говорит о моём недуге и ведёт себя со мной так, будто всё нормально. Но с другой — все эти мелочи, наподобие строгого порядка и жертвования ремонта, складываются в один большой факт заботы на грани сдувания пылинок.       Обвернувшись полотенцем, я падаю на кровать и разваливаюсь звездой, промакивая подушку влажными волосами. Холодный душ немного взбодрил, но жара всё равно морит своим дыханием, напоминая тем самым чужое на моей руке. Такое же тёплое…       С этими мыслями я не замечаю, как погружаюсь в сон. Впервые в жизни мне снится нечто не абстрактное: не только звуки и световые эффекты. Передо мной мелькают черты лица моего робота, который что-то говорит мне монотонно, но его лицо выражает огромное количество эмоций, которые мне ещё стоит познать, изучить. Его синие глаза приближаются всё ближе и ближе, гипнотизируя меня, и невозможно оторваться от них. Я чувствую, как он касается пальцами моего лица, убирая мокрые после душа волосы.       — Привет, дорогой, — доносится до меня голос. Женский голос.       Это явно уже не сон.       — Привет, мам, — говорю лениво, выныривая из вязких глубин дремоты.       — Ты чего там погром в ванной устроил? — смеётся.       — Я не специально, — аккуратно хватаю её ладонь, что уже нежно гладила меня по щеке, и целую тыльную сторону.       — Вставай давай, соня, и пошли ужинать. — Ладошка выскальзывает из моей руки. — И оденься, я включу кондиционер. Не хватало, чтобы ты заболел.       — Есть, мэм, — отвечаю я и приподнимаюсь на локтях в кровати.       Понимаю, что солнце уже явно спряталось за крышами близстоящих домов, так как в комнате достаточно темно.       — Зажмурь глаза, включаю свет, — говорит мама, выходя из комнаты. Обожаю эти её шуточки.       — О нет, кажется, я ослеп, — закрываю рукой лицо, когда слышу щелчок выключателя и мой левый глаз улавливает лёгкую вспышку света.       — Балда, — усмехается мама, цокнув языком.       — Весь в мать!       Она уходит в коридор, тихо хихикая, и удаляется в сторону кухни, по пути что-то говоря отцу, который уже наверняка сидит за столом и ждёт всю семью в сборе. Я встаю и по-быстрому натягиваю домашнюю спортивную одежду, которая явно мне велика, но так уютна, и следую по пятам матери, навстречу голосам. Шорох обоев под пальцами и скрип старого паркета выдаёт моё приближение к кухне.       — Привет, Рыжик, как день прошёл? — интересуется отец, не успел я появиться на пороге. Слышу звук перелистывания книги: всё ещё никак не может дочитать «Сто лет одиночества» Габриэль Гарсия Маркеса, но упорно старается. Мама в этот момент бренчит посудой справа у плиты. Пахнет варёными сосисками.       — Привет, па. Да… — вздыхаю, — нормально. Странно, я б сказал. — Я подхожу к столу и сажусь напротив отца. — У меня для вас есть новость.       — Интересно, какая же? — без особого энтузиазма спрашивает мама, ставя передо мной тарелку с едой и кладя приборы. Это она пока не заинтересована, а у меня аж в горле пересохло от того, что я собираюсь рассказать. — Да отложи ты, в конце концов, эту книгу! — с ноткой недовольства в голосе обращается к отцу. — Давайте уже есть, я голодная, как собака. — Она ставит тарелки с ужином ему и себе и садится с правой стороны стола. — Ну, что там у тебя?       Доносится скрежет ножа по тарелке — меня слегка передёргивает: то ли от противного звука, то ли от предстоящего момента признания. Ещё один такой же скрип послышался напротив.       — Я сегодня встретил своего соулмейта, — выдаю я. Скрежет резко прекращается и наступает тишина.       — Ты ЧТО? Как? Когда? Где? Кто?.. — затараторила мама.       Я рассказываю им краткую историю нашей встречи с Ромой и чувствую, как с каждой секундой мои руки всё сильнее охватывает тремор, пока на них не ложится сверху мамина тёплая ладонь.       — Успокойся, милый, всё хорошо, — говорит мягким тоном, поглаживая мои спутанные пальцами в замок руки, лежащие под столом на коленях.       — Ну вот, даже ты встретил своего соулмейта, а на мне, видимо, проклятье какое-то! — с ноткой иронии говорит отец. Только я не до конца понимаю, что именно он имеет в виду под словами «даже ты». Чувствую, что мне в голову идут именно плохие мысли на этот счёт, но судорожно пытаюсь отмахнуться от них.       — Юр, помолчи, а, — немного грозно отвечает мама. — Дорогой, — снова ко мне, — я очень рада, что ты его встретил, правда. Но…       Напрягаюсь в итоге ещё сильнее. Это мамино «но» обозначает всегда одно: забудь всё то, что я сказала до этого, на самом деле я думаю иначе. Не чувствую радостных ноток в её голосе.       — Но что? — перебиваю я. — Что не так?       Вздох матери, её руки отрываются от моих, и я вновь слышу скрип лезвия по тарелке. Снова вздрагиваю.       — Но я считаю, что вам не следует близко общаться. — Уму непостижимо! Меня сильно трясёт и, несмотря на включённый кондиционер, бросает в жар. Запах еды кажется едким и тошнотворным. — Он старше тебя, он будет пользоваться тобой при любом удобном случае, он…       — Что ОН? — не выдерживаю я и перехожу на высокий тон. — У тебя тоже есть соулмейт, и каждый вечер ты с ним общаешься так, как можешь, не обращая внимания на нас. И мы это понимаем и принимаем. Но как только это коснулось меня, то «мне не следует»?..       — Да, но мы не переходим границу нашего особого общения…       — Только не говори, что ты бы не хотела? Вы просто не можете встретиться. — Не могу остановиться. Обида постепенно берёт верх надо мной. — А у меня есть такая возможность. Или ты хочешь быть единственной, кому повезло?       Слышу, как отец со вздохом снова берёт книгу со стола.       — Что? Не говори чушь. — Мама словно пропускает мимо ушей мои слова. — И вообще, как ты со мной разговариваешь? Я впервые вижу тебя таким…       — А я вообще впервые вижу! — Дыхание участилось. Я понизил голос: — Понимаешь? Видел, точнее.       — Я просто переживаю, что ты слишком… слишком уязвим, наивен. — Ах, понятно. Почему я раньше этого не замечал? Или не хотел замечать? — Мальчик мой, ты ещё так плохо знаешь мир и людей.       — С таким темпом и не узнаю. — Встаю из-за стола. — Спасибо за ужин. — Разворачиваюсь и ухожу к себе в комнату, чувствуя частое биение пульса, отдающее в уши, и слыша отцовское «ну ты, мать, конечно, молодец».       Я пролежал на кровати, наверное, часа полтора, думая о том, как на самом деле родители относятся ко мне. Особенно мать — отец всегда являлся лишь уравновешивающим звеном между нами во всех семейных и не только вопросах. А ведь мама права: я наивен. Всегда пытался до последнего верить, что ну хоть она-то точно ко мне относится иначе, в отличие от других. Теперь понимаю, что ошибался. Чувствую с её стороны противную жалость к себе, что так старательно избегаю, и пытаюсь не общаться с людьми, которые открыто проявляют её ко мне. Я и так знаю, что не вижу. Я живу с этим. Мать хитра, она знает мою реакцию на жалость, поэтому лишь пряталась всё это время за маской из шуток. Никогда я ещё не чувствовал себя настолько слепым и глупым…       Чтобы хоть как-то отвлечься, я достаю телефон и решаю что-нибудь записать для Ромы: вдруг он не сможет слышать сыгранную мной музыку. Первое, что приходит в голову, — стихи. Включаю запись.       — Кхм…кхм… Привет, Рома. — Дрожь всё ещё не покидает голос. — На случай, если с музыкой не выйдет, возможно, получится со мной. Петь я не умею, но стихи прочесть смогу. Итак, начнём с…       Стук в дверь. Я ставлю запись на стоп.       — Да? — приподнимаюсь на кровати в сидячее положение, опустив босые ноги на прохладный пол. Неужели мама?       — Я захожу… — Скрип двери. Надо её смазать, иначе этот повсеместный скрип всего в квартире сведёт меня с ума. — Рыжик, прости меня. Я немного лишнего сказала. — Молчу. Чую яркий запах сигарет. — Знаешь, ведь завтра суббота, поход… Думаю, это самое лучшее время, чтобы нам познакомиться с твоим Ромой. — Последние два слова она фактически проглотила.       — Спасибо, — отвечаю, не веря своим ушам. Чтобы мама и извинилась! Здесь явно не обошлось без отцовских нравоучений. Только к нему она иногда прислушивается. Мама не любит читать книги, только газеты да журналы, чтобы, как она говорит, отвлечься от инженерных рабочих проблем и расслабиться. В отличие от отца, который работает там же, но души не чает в классике. В итоге она всегда смеясь говорит, что он умнее её и лучше понимает людей, раз читает много книг.       Она подходит. Тут же ощущаю прикосновение уже холодных подушечек пальцев на лице, что заглаживают мою чёлку назад, и губы матери нежно дотрагиваются до моего лба.       — Только если он откажется, — отстраняется, — я больше не позову, учти. — Насмешливо-строгий голос.       — Принято, мэм, — улыбаюсь, поддерживая настрой в ответ.       — Не мэм, а мам. Ну всё, я пошла ещё покурю и спать. Заранее спокойной ночи.       — И тебе. — Я тоже хотел извиниться за резкие слова, но не смог выдавить из себя «прости». Не сегодня.       Она закрывает дверь, а я хватаюсь за телефон, сохраняю очередную неудавшуюся запись и решаюсь позвонить Роме. Сразу. Иначе так и не решусь. Не уверен, что он вообще согласится, но у меня появился отличный шанс узнать его ближе и во всём разобраться: в нём, в матери, в себе. Больше не хочу жить домыслами.       Пока идут гудки, измеряю шагами комнату. Не слишком ли скоро я его зову на такое ответственное мероприятие, как встреча с моими родителями? А что, если он занят? Чёртовы гудки подкашивают мою и без того шаткую уверенность в своих действиях…       — Алло, привет! — Как хорошо, что взял трубку. — Ты меня слышишь? Отлично. Эм… Слушай, ты завтра занят? — Его голос меня одновременно успокаивает и волнует. — Нет? Не хочешь пойти со мной и моими родителями в поход?