Тихий камень

      Воздух стал прохладнее. Где-то вдали поёт кукушка. Интересно, сколько лет мне осталось жить? Сразу перестала петь. Дурацкая примета.       На мне венок из одуванчиков, который сплёл Рома. Мы идём от озера всё по той же тропинке обратно к нашему привалу. Рома по пути поёт песни, что смог запомнить из моего плейлиста. Точнее, старается петь. Я смеюсь, потому что выходит откровенно ужасно. А он всё равно продолжает, размахивая вперёд-назад моей рукой, которую держит за запястье. Уже ниже, чем за локоть. Это замечаю, наверное, только я. Мне кажется, что немного схожу с ума… Но впервые это безумное состояние мне нравится. Нравится, и боюсь его одновременно. Оно заставляет совершать несвойственные моей размеренной жизни поступки.       После того, как я чуть не «утонул», мы выбрались на верх холма и валялись на траве, греясь на солнце, в ожидании, когда высохнет моя одежда, которую мы повесили на ветки кустов. Точнее, грелся я, а Рома лежал рядом, с колоском в зубах, и добровольно-принудительно загорал. Добровольно, потому что мог пойти снова к озеру, принудительно — потому что так и не смог уйти. Думаю, испугался, что со мной снова что-то произойдёт.       Но он не знает, что на самом деле я умею плавать.       Я не уверен в том, что именно побудило меня на такой, казалось бы, глупый поступок, как прыгнуть в воду и притвориться, будто я тону. Возможно, я не отошёл от нашей эстафеты «ты мне, я тебе», где чувствовал себя проигравшим и просто хотел, чтобы он услышал брызги и шум воды… Хотя что за глупости? Кого я обманываю, можно было обойтись и без таких представлений. Возможно, это была проверка. Только вот проверка чего? Как он поступит? Да так же, как и любой нормальный человек, — ринется на помощь, что он и сделал. Но для меня он не любой… Меня тянет к Роме так, что кажется, даже если бы я не видел его, то всё равно явно ощущал присутствие, реагируя гусиной кожей и частым дыханием. Может, все соулмейты так реагируют, благодаря особой связи? А если нет, то что это за чувство?       Одно я понял точно: в себе я буду разбираться намного дольше, чем думал.       — Рыжик, ты чего поник? — выдернул из размышлений вопрос Ромы, и его глаза оказались прямо напротив меня. Я их плохо вижу, на улице стемнело. Забавная штука — зрение.       — Я? — останавливаюсь. — Да нет, ничего. Задумался, — пожимаю плечами. — Мы уже близко, да?       — Ага, я уже вижу неподалёку костёр, — щурится, отпрянув и устремив взгляд вперёд.       — А я его чувствую, — делаю глубокий вдох. Согревающий запах горелых покупных поленьев и лесного хвороста наполняет своей копчёной сладостью лёгкие.       — И правда, — повторяет за мной, — пахнет дымом. Как бы лесной пожар не устроить. — В моих мыслях пожар уже давно разгорелся. Как его потушить?       — Наконец вы вернулись, — доносится до меня мамин голос, — мы уже хотели идти вас искать! Услышали какой-то жуткий вой неподалёку, но потом поняли, что он напоминает отдалённо песню…       — Да, это Рома пел, — улыбаюсь и киваю в сторону всё ещё держащего за мою руку горе-певца, который ведёт меня вперёд. Я чувствую неловкость перед мамой, и как хорошо, что я не знаю, смотрит она на нас или нет. Если смотрит, то как? Что обозначает её взгляд? У зрячих слишком много тайных символов.       Думаю, неловкость вызвана тем, что мама всегда видит меня насквозь. Иногда у меня создаётся ощущение, что она знает меня лучше, чем я сам. И расскажи ей, что я сделал сегодня, она точно, по полочкам, разложила бы мне причины такого неожиданного даже для меня самого поступка. Но я не хочу, чтобы именно сейчас она знала об этом, обо мне, о Роме, о наших разговорах, о моих мыслях…       — Я старался! — подхватывает мои слова Рома. Видимо, понял, что мы шутим про него.       Слышу мамин тихий смешок. На душе стало спокойнее.       — Голодные? — интересуется она. Голос уже близко. Сердце колоколом забило в груди.       — Я нет, — отвечаю с придыханием и мотаю головой. Из-за внутренних переживаний есть совсем не хочется. — Хочешь есть? — спрашиваю у Ромы, на что он тоже отнекивается.       — Садитесь у костра, там поменьше комаров. А я вам хоть арбуз принесу, — сказала мама, и я слышу, как она отдаляется. Арбуз на ночь, конечно, само то.       Мы подходим прямо к огню: вижу небольшой, но яркий пучок света, — и Рома меня слегка тормозит. По треску и жару от костра я бы и сам, конечно, догадался, что пора остановиться, но решил ему об этом не говорить. Всегда терпеть не мог, когда обо мне лишний раз беспокоятся, но не сегодня, не сейчас и не с ним. Возможно, это и есть причина моей выходки на озере? Возможно.       — Вот здесь стул. А я… — Рома берёт ещё один и ставит рядом, — сяду справа. — Я нащупываю свой стул и усаживаюсь, слегка проваливаясь на матерчатой сидушке. Ноги ноют и чешутся из-за царапин. Слышу справа лёгкий удар — Рома прибил комара. — Как твои ноги? — спрашивает шёпотом, наклонившись ко мне.       — На месте. Спасибо. — Последнее слово было адресовано его беспокойству не только сейчас, но и на озере. Я ведь его толком не поблагодарил за то, что он меня «спас». Мне всегда сложно давались слова «спасибо» и «прости», когда я чувствовал себя виноватым. А сейчас они оба вертелись у меня на языке. На первое я решился, а со вторым, думаю, как-нибудь договорюсь.       — Ну что, молодёжь, — приближающиеся шаги и папин голос, а после глухой звук удара его ладони по барабану гитары, — споём? — Садится на кресло-мешок слева от меня, с характерным шумом приминая наполнитель. — Только Рома пусть лучше послушает, — говорит с усмешкой. Я улыбаюсь, пододвигаю стул ближе к отцу и пальцами слегка касаюсь корпуса гитары.       Поворачиваюсь к Роме и подмигиваю. Этот жест я записал себе в воображаемый блокнотик, чтобы не забыть. Надеюсь, я использую его уместно. Благодаря свету от костра вижу, как Рома подмигивает в ответ. Уместно.       Папа потихоньку начинает перебирать пальцами струны, разминая затёкшие за неделю перерыва суставы и настраивая звук, а мама возвращается, гремя мисками, явно наполненными дольками арбуза, и ставит одну мне на коленки, а вторую протягивает Роме. Он кивает ей, видимо, в знак благодарности, словно стесняясь произносить слова, пока не слышит себя. Мама как всегда садится на своё любимое кресло-мешок рядом с папой, и он, дождавшись, пока вся семья соберётся, начинает полноценно играть на гитаре.       Раньше папа часто сам сочинял бардовские песни, а мама всегда подпевала на наших вот таких семейных вылазках. Получалось очень душевно и лампово. Но сейчас мама предпочитает просто сидеть рядом, слушать и курить. В последние пару лет я чувствую в мамином вечернем настроении неподдельную тоску. У меня снова защемило в сердце от того, что накануне мы поругались и я, возможно, был слишком резок с ней. И снова это чёртово «прости» рвётся наружу в двойном объёме. Ожидаемый звук зажигалки — чувствую запах дыма не только от костра, но и от тлеющего табака.       Пока отец играет, я замечаю, как Рома закрывает глаза, гася веками отражение огня в зрачках, и будто прислушивается, пытаясь уловить все тонкости мелодии. Для него сейчас происходит очередное чудо. Понимаю, что это я его дарю. Возможно, Рома всё это время, пока мы гуляли, делал то же самое: просто дарил, ни разу не попросив меня об ответной услуге. Думаю, вчерашняя встреча шоком ударила нас обоих под дых, и мы не знали, что с этим делать, поэтому лишь прощупывали почву возможностей. Но сегодня я чувствую, что хочу просто радовать его тем, чем могу. И, похоже, это взаимно.       — Рыжик, Рома, ешьте арбуз, — напоминает мама, выдыхая дым, — я для кого старалась? — смеётся.       — О да, дорогая, ты у нас великий кулинар, — говорит папа, не скрывая сарказм. Активнее перебирая пальцами струны, наигрывая веселую музыку, он наконец начинает петь задушевные песни голосом с хрипотцой. Я вытягиваю мизинец, слегка касаясь его локтя, лежащего на корпусе гитары, для того, чтобы Рома тоже смог услышать.       — Ром, мама говорит, чтоб ты ел арбуз, — передаю Роме мамины слова, — и чтобы за меня тоже съел, — протягиваю ему свою миску свободной рукой. Я точно есть не буду, но Рома наверняка голодный, весь день без еды гуляли. Правда я так к обеду и не притронулся, да утренний чай был почти что не тронут. Даже до торта не добрались. А ведь его презент задел меня, но я был сильно поражён тем, что смог посмотреть маме в глаза, и даже чай в итоге из-за трясущихся рук расплескал. Боюсь, кусочек торта тоже бы мимо рта пролетел. За два дня знакомства с Ромой я испытал столько эмоций, сколько не испытывал за всю жизнь. Слишком много.       — Вот обманщик! — возмущается шутливо мама. Я в ответ лишь пожимаю плечами.       Рома, щуря взгляд, берёт мою миску, ставит обе у своих ног, на землю, облокачивается на коленки и приступает к трапезе. Сочный арбуз смачивает его губы, и они поблёскивают от света костра. Я кое-что вспомнил, и меня слегка передёрнуло. Там, на берегу, не подумал, что Рома предпримет все попытки для моего «спасения». Да и я собирался будто бы сразу очухаться, но так увлёкся этой грязной игрой, что перестал притворяться только тогда, когда почувствовал прикосновение его губ. Мама права — я обманщик.       Спустя почти час посиделок мы наконец потихоньку сворачиваемся. Всё это время я старался растормошить Рому, периодически давая ему слово, протягивая для этого ладонь — снова только лишь запястье было удостоено внимания. В итоге Рома к концу вечера уже спокойно комментировал рассказанные нами в миллионный раз, но для него впервые, страшилки и анекдоты, переходя на более неформальное общение с моими родителями.       Речь его поразительно быстро развивается: он уже неплохо говорит длинные фразы и пародирует интонации в зависимости от эмоций. Робот становится человеком. А я? А я всё так же судорожно пытаюсь решить задачу под названием «Что означает его выражение лица?», особенно, когда он молчит. Мой внутренний блокнотик постепенно пополняется новыми мыслями на этот счёт, но я постоянно боюсь ошибиться в своих предположениях. Поэтому, для более глубокого понимания, я весь вечер старался, чтобы он чаще говорил и слышал родителей, и мне приходилось постоянно подходить к каждому. Перед сном Рома вовсю помогал маме и папе с уборкой, а мне сказали не волноваться и отдыхать — и так набегался. Шутники.       Папа ещё днём надул большой надувной матрас в выделенной для нас с Ромой комнатке в палатке, а мама постелила постель. Умывшись по очереди из бутылки с водой, мы идём на боковую. Я желаю спокойной ночи родителям, которые, зевая в голос, целуют меня с обеих сторон, а Роме слегка пожимают руку. Расходимся по местам, но в мыслях я не могу найти себе места.       Иду вслед за Ромой, снимая полузавявший венок с головы и кладя его поверх рюкзака, который я ещё днём кинул в углу комнаты. Впервые в жизни буду ночевать с кем-то на одной «кровати». Чувствую себя неловко, но бежать некуда. Да и нет, собственно, желания. Наоборот, внутри вместе с мысленным пожаром разгорелся жуткий интерес, а интрига щекочет нервы. Закрываю звучно дверь на молнию. Я почти не вижу Рому, только смутный силуэт. Он плюхается на матрас, раскинув в стороны ноги и руки. А я неуклюже присаживаюсь на край: ноги гудят и не слушаются. Из сетчатого небольшого окошка дует лёгкий ветерок, но всё равно в комнате ужасно душно. Май своей неутолимой жарой точно скоро расплавит. Видимо, Рома такого же мнения, поэтому, присев, стягивает с себя футболку, кладёт рядом с матрасом и снова падает на спину. Я всё же остаюсь в футболке.       — Жара… — произносит Рома и немного сдвигается вправо, освобождая мне побольше места. Левую руку с моей подушки так и не убирает.       — Угу. — Тоже ложусь, аккуратно примостив шею на предплечье Ромы.       — У тебя замечательные родители. Тебе с ними повезло, — говорит негромко. — Устроили мини-концерт. Всегда хотел побывать на концерте.       — Ага, они порой забавные, — усмехаюсь я. — Эм… А ты живёшь один? — Я ведь даже ни разу не спросил за весь день о том, где, с кем и как он живёт. Пока мы лежали на холме, то говорили о всякой ерунде: о снах, об облаках, о животных, музыке, книгах… А потом я и вовсе задремал.       — Нет, но думаю съезжать и жить отдельно. — Чувствую в его голосе легкое напряжение.       — Почему? — всё же интересуюсь. Боюсь, что могу спугнуть его своей любопытностью, но меня сгрызает изнутри желание узнать его поближе.       — Сложно объяснить, — вздыхает Рома. — Наверное, хочу, чтобы они по мне соскучились. — Поворачивает голову в мою сторону, и я навстречу тоже. — Да и взрослый я уже, не то что некоторые, — говорит с усмешкой и легонько тычет пальцем мне в нос. Я, будто пёс, пытаюсь его укусить в ответ, клацая зубами, но он успевает одернуть руку.       — Через год я тоже стану взрослым, — говорю наигранно обиженно. — А… а что, они по тебе обычно не скучают? — искренне удивляюсь.       — Не думаю, — коротко отвечает Рома. Мне кажется, настроение уходит в неправильную сторону.       — Почему? — спрашиваю немного погодя, всё же найдя смелость вновь вмешаться в его зону комфорта. Снова глубокий вздох Ромы — и моё сердце в пятках. Неужели я затронул настолько запретную тему? Понимаю, что у Ромы в семье явно какие-то проблемы. — Если не хочешь, не говори.       Кажется, я слышу, как в его голове шевелятся мысли насчёт того, говорить мне или нет, делиться со мной или нет. Он думает слишком громко, и я в панике пытаюсь найти другую тему для разговора.       — Думаю, — всё же продолжил Рома, — я для них всю жизнь был обузой. Вроде старался научиться всему, чему только можно, чтобы не напрягать и не мешать. В итоге и правда не мешаю — теперь они будто решили меня не замечать. — Его слова, сказанные медленно и вкрадчиво, не укладывались у меня в голове. Это всё… дико.       — Но как так можно? Ты же не виноват в том, что с тобой произошло. — Скорее, тут виноват я, что родился так не вовремя.       — Да… Но они в открытую обвиняли меня в своих бедах. Точнее, просто не догадывались, что я знал. Отец однажды сказал, мол, да всё равно он нас не слышит. Но я слышал, читая их слова по губам.       Внутри меня будто мощным кулаком сжимают лёгкие, и я почти не дышу, пока слушаю его откровения. Сглотнув вязкую слюну, спрашиваю с хрипом из-за сухости в горле:       — Они не догадываются?       — Я намеренно врал отцу-логопеду, что не умею читать по губам, притворяясь на наших домашних занятиях. Но… столько лет прожить вместе и не привыкнуть к тому, как они говорят? — нервно усмехнулся. — С чужим лицом сложно: новая мимика, особенности… Но нас в школе неплохо натаскали в этом умении. Правда, я и там притворялся. А натянутые маски родителей я изучал с самого детства. — Он замолчал.       Густая ночная тишина пробралась к нам в палатку и заполнила всё пространство. Я слышу, как Рома моргает.       Каково жить с родными, которые не принимают тебя таким, какой ты есть? Как тут не стать пятой стеной, когда мать и отец просто проходят мимо, обсуждают тебя, осуждают и даже не стараются услышать? Любому человеку важно, чтобы его услышали. Тем более тому, кто тонет в тишине. А Рома тонул. Смогу ли я стать спасательным кругом?       Рука Ромы дёргается и выскальзывает из-под моей шеи. Чувствую, как его холодные пальцы ног касаются моих. Видимо, чтобы слышать себя. Он отворачивается и включает свой смартфон, приговаривая:       — Ну всё, хватит о грустном. Я, вообще-то, приготовил для тебя сюрприз.       — Сюрприз? Для меня? — не особо искренне удивляюсь, всё ещё переваривая сказанное Ромой.       — Ну, а для кого ещё? Кроме нас с тобой тут никого больше нет. — Спасибо, что напомнил. Хотя сейчас я уже чувствую себя спокойнее. Особенно после такого серьезного разговора. Во мне пытаются ужиться два полярных чувства: грусть и радость. Грусть, потому что история Ромы меня расстроила. Радость, так как я счастлив, что он со мной поделился.       Рома вновь поворачивается в мою сторону, опершись на локоть. Его лицо и глаза светятся от включённого экрана. Недолго копаясь в смартфоне, он находит, что хотел, и протягивает мне.       — Это… это… — пытаюсь выдавить из себя слова. Он показывает мне фото. И как я раньше не догадался, что если он может слушать музыку, когда я касаюсь плеера или смартфона, то почему бы мне не видеть фото, когда касается он? Сейчас я вижу на экране рыжего спящего парня с цветами на голове. Видимо, это я.       — Это ты, балда. И вот ещё, — пролистнул и снова показал мне: — Облака! Я специально с собой потащил телефон, чтобы тебе нафоткать.       На голубом фоне замечаю нечто белое, похожее на вату. Я, конечно, уже видел фото неба с помощью фонарика, как и саму вату, но никогда так ярко, чётко. Моё остаточное зрение не позволяло мне полностью охватывать картинку, и всегда приходилось собирать её в голове, словно пазл. А сейчас я лежу, смотрю наверх и будто снова нахожусь на природе, лёжа на весенней траве, и наслаждаюсь видом проплывающих облаков.       — Это очень круто, — восторженно говорю Роме, не смея оторвать взгляд от экрана.       — Листай дальше, я подержу.       Пролистываю фотографию за фотографией, наверное, целую вечность, вглядываясь в образы, предметы, многие из которых я не могу определить, и периодически спрашиваю у Ромы, кто это или что это. Сколько же у него альбомов!       — Знаешь, — тоже поворачиваюсь в сторону Ромы, опираясь на локоть, после того, как он отложил смартфон с досмотренными мной альбомами, — а у моей мамы тоже есть соулмейт. — Теперь я пальцами ног стараюсь не терять связи с Ромой.       — Да? А что она сначала так на меня зуб точила? — с лёгким смешком в голосе спрашивает он. Чувствую его дыхание.       — Не знаю, — отстраняюсь и снова кладу голову на подушку, — может, потому что у меня никогда не было близких друзей. Да и друзей в принципе. Только товарищи по хобби. Учусь я тоже дома. В итоге самые близкие мне друзья — это мои родители. Хоть мы и ссоримся, и я иногда их не понимаю, но… мне кажется, что моя слепота нас объединила. Думаю, маме сложно было принять кого-то нового в наш тесный круг.       Отвечая Роме на банальный вопрос, я ответил сам себе на серьёзный, и понял, что, возможно, вчера мама, на самом деле, больше испугалась не за меня, а за себя. За то, что я отдалюсь, потеряюсь, забуду про неё. Она знает, каково чувствовать соулмейта, но не представляет, каково его встретить. И если уж она уходит в себя только лишь имея с ним связь на расстоянии, то как же сильно она испугалась, узнав, что мы лично познакомились?       — Хм… У меня все наоборот. Вот ирония. — Рома поворачивается на живот и обхватывает свою подушку, положив на неё голову лицом ко мне. Его нога уже полностью захватывает территорию моей щиколотки. Тяжёлая. — А когда ты заканчиваешь учёбу?       — У меня как раз скоро экзамены, — говорю с досадой.       — По вечерам, значит, занят будешь? — интересуется Рома полусонным голосом.       — Ну, вообще да. — Поворачиваюсь на бок в его сторону, меняя местами положение наших ног. — А что?       — Ну, я тут подумал, что хотел бы чаще с тобой видеться. — Я снова вспоминаю, что не снял футболку, а в комнате душно. — И, может, ты не будешь против, если мы с утра будем вместе ездить на метро? Мы же на одной ветке и в одно время…       — Нет, конечно, — успокаиваю. Чувствую смущение с его стороны. — Тем более ты мне должен ещё своё лицо.       — Звучит как угроза! — смеётся.       — Не исключено, — хмыкаю, поддерживая. Сам себя впряг в сложное задание, теперь нужно реально не опозориться с этой лепкой. Ох.       — Ну, с тебя за каждое изучение моего прекрасного лица запись не менее прекрасного стиха. — Ещё и сюда ввязался. Куда ни глянь — во всём сам виноват.       — Что? За каждое? Ох, хорошо. Постараюсь что-нибудь придумать, — снова покорно соглашаюсь. И, вроде, опять похоже на обмен, но сейчас я понимаю, что это лишь предлог.       — Договорились. Ну что, спать? А то уже, похоже, потихоньку светает. — И правда, слышится тихое пение птиц.       — Да, пора бы. — Решаюсь сказать: — Но я сегодня ещё не касался твоего лица. Можно?       — Хех, конечно.       Я протягиваю руку и снова прохожусь пальцами по знакомым рельефам, и теперь даже в темноте вижу его улыбающееся лицо.       — Спокойной ночи, Рыжик, — слова обдают теплом мою ладонь. — И спасибо.       — Спокойной ночи. — Убираю руку.       Рома поворачивается в другую сторону, попутно натягивая лёгкое одеяло. А до меня наконец доходит причина моего поступка на озере: мой эгоизм. Я хотел, чтобы Рома был рядом, как сказала мама, и не отходил от меня ни на шаг.