Правильно ли?
В общественном понимании, наверное, нет. Но не удивляюсь, что это происходит именно со мной. Никогда не испытывал особого влечения к кому-либо, хотя и знаю, что обычно оно проявляется к противоположному полу. Но в моей жизни вечно всё шло наперекосяк. Родился слепым, фактически рос без друзей, а единственный поцелуй случился буквально год назад. Тогда мы с родителями как всегда поехали за город. Я с детства был чересчур любопытным и, услышав недалеко от нашего привала тихий плач, незаметно ускользнул от мамы с папой, на ощупь и с помощью трости пробираясь сквозь кусты в поисках источника взволновавшего меня звука. Помню внезапный визг за спиной и как меня потянули за плечи назад, чуть не повалив на землю. Хнычущий и, мне тогда показалось, женский голос сообщил, что впереди болотная топь и что в ней потерялась важная вещь. Недолго думая, я предложил помочь, и при помощи трости мы не без труда смогли выудить из болота пропажу. Этой вещью оказался компас. На меня накинулись, на радостях обнимая и объясняя, что компас — подарок погибшего отца. Моя одежда пропиталась мокрой грязью от объятий, и я понял, что человек, видимо, побывал в этом болоте, но всё же выбрался. Через секунду, как только послышался обеспокоенный голос моей матери неподалёку, я почувствовал тёплый поцелуй прямо в губы, затем резкий рывок человека в сторону и звук исчезающих быстрых шагов да хруст веток. Ох и знатно мама ругала меня тогда. Не за увиденные объятия и всё же замеченный поцелуй, а за испорченную трость, которую она весь вечер оттирала и выковыривала из прожилок грязь. Ну и за то, что внезапно сбежал, тоже досталось. Лишь позже я узнал из её разговора, что этот неизвестный человек оказался молодым парнем, а не девушкой. Но понял, что мне, собственно, всё равно.Я всегда был неправильным.
Тёплая ладонь внезапно касается моей шеи, и я как обычно вздрагиваю, одновременно возвращаясь из воспоминаний в волнительную реальность. Понимаю, что сижу с закрытыми глазами и всё это время тупо держусь за глиняную заготовку, не двигаясь. — А что из всего этого сделал ты? Покажешь? — слышу у себя над левым ухом. — Видимо, ты мне не дашь сегодня доделать? — судорожно мажу пальцами по глине, делая вид, что занят. — Да ладно, у тебя ещё будет куча времени. А вот у нас вместе… — его голос перемещается вперед, — нет. Отрываю руки от заготовки и открываю глаза. Рома повис надо мной, и его лицо, кажется, выражает просьбу: слегка вытянутые губы, брови приподняты… Я каждый вечер стараюсь читать* о том, как люди выражают свои эмоции внешне, чтобы стать ближе и понимать Рому чуть глубже. Его речь уже не так монотонна, но всё же вкупе с мимикой порой намного понятнее, что он имеет в виду. Да и я смогу чуть больше показывать эмоций, чем просто улыбка или её отсутствие. Та ещё маска у меня на лице, конечно… — Хорошо, пойдём. Покажу, — обречённо вздыхаю и одобрительно киваю ему, сдаваясь. Обувшись и помыв руки в небольшом умывальнике в углу, открываю находящуюся рядом деревянную дверь, ведущую в небольшое подсобное помещение. Подзывая Рому, протягиваю ему правую руку, а левой включаю для него свет. В этом помещении по обе стороны стоят стеллажи с работами различных мастеров. Также тут хранятся и мои, именно здесь и нигде больше. — Какая красота, это всё твоё? — с ноткой воодушевления спрашивает Рома, держа меня за запястье. Мы протискиваемся вдоль узкого помещения, в конце которого стоит невысокий стол. Я поворачиваюсь и слегка присаживаюсь на него, наблюдая, как рядом Рома рассматривает стеллажи. Руку мою не отпускает. — Вот. Вот эти три полки с моими работами. — Указываю рукой в левую сторону. — И в коробке ещё. — Киваю назад, где за спиной, на столе, стоит коробка с блюдцами. На них отпечатки различных растений: веточки, листочки, цветы, — разукрашенные в свой соответствующий окрасу цвет. — Я до этого никому ещё не показывал свои работы, помимо мастера, — признаюсь. — Они… Они очень крутые! — Крутит в руке очередную посудину, и я сам вижу её впервые. Вижу нормально, а не еле-еле на солнце или под светом фонарика. — Тебе точно стоит этим заниматься. Слушай, а почему бы тебе не поступить на вышку? — Не хочу. Много мороки, — пожимаю плечами. Без таланта, а тем более без зрения там делать нечего, решил я для себя уже давно. — Ну, в этом ты, наверное, прав… мороки много. Но, мне кажется, тебе стоит об этом подумать. — Аккуратно ставит посудину обратно на полку. — У тебя талант. — Снова пронзительно глядит на меня. — Перестань. — Увожу взгляд, но мне больше не за что цепляться им, поэтому возвращаю обратно. Или не поэтому… — Я их здесь и храню от чужих глаз, потому что считаю, что они ужасны. — Балда ты, — качает головой и подходит ближе, крепче сжимая моё запястье. Я слегка запрокидываю голову, чтобы не потерять зрительный контакт. Похоже, мне начинает нравиться смотреть глаза в глаза. — Будь они ужасными, тебя никто не позвал бы работать сюда мастером после школы. — Берёт какую-то странную фигуру справа от меня: явно не мою. Судя по выражению лица Ромы, ему она не нравится. Может, у меня и правда получается неплохо? — Чтобы научить чему-то человека, не обязательно уметь это делать самому. — Рома как-то странно смотрит на меня, щурясь, но улыбаясь. Похоже на наигранную злость. — Достаточно уметь объяснять… — продолжаю гнуть свою линию, а он шуточно (надеюсь) замахивается на меня этой глиняной штукой. — Да хорошо, хорошо! Я подумаю, — прикрываю своё лицо свободной рукой, защищаясь. — Вот и правильно, — довольно дёргает бровью и улыбается, ставя обратно непонятную фигуру. — А можно мне что-нибудь себе выбрать? На память. — Конечно, — пожимаю плечами. Мне кажется, сейчас я этого хочу больше, чем он. — Что можно? — Всматривается, видимо, в коробку за моей спиной, наклонившись рядом, слева от меня. Чувствую его дыхание у шеи, а я, по-моему, разучился дышать. — Тебе, — будто сам себе бормочу, делая с трудом глоток вязкой слюны, — что угодно… — В горле пересохло. Впервые вижу его улыбку настолько близко. В голове вновь всплывает момент прикосновения его губ во время моего «спасения», отчего меня опять передёргивает. Отворачиваю голову и слегка сдвигаюсь в сторону от Ромы, с шумом втягивая носом воздух. Но его тут почти нет. Рома, будто не замечая моего состояния, хватает блюдечко и беззаботно произносит: — В память о нашей поездке, возьму, пожалуй, эту тарелочку с колоском. Нравится она мне.А мне нравишься ты.
Чистосердечное признание самому себе крутится в мыслях весь путь до дома. Рома положил голову мне на плечо, пока мы едем в метро, и с закрытыми глазами слушает какое-то произведение на повторе. Я же, отдав оба наушника, пытаюсь услышать своё сердце. Не обманывает ли оно меня? Не шутит? Ведь… сомневаться — это нормально? Доехав до своей станции, прощаюсь с Ромой, отказываясь от его предложения проводить меня до дома. Сейчас мне надо подумать без него, но о нём. Перед выходом успеваю на прощанье провести по его лицу пальцами, ненадолго останавливаясь на губах и совершенно забыв закрыть глаза. Вот никогда ж так не делал, ещё и при людях, но сейчас мне будто просто это необходимо. Весь день только и делал, что наблюдал за ним, либо наоборот прятал глаза. Мне и правда недостаточно. Боже… Когда мы танцевали, я думал, что умру. И что мне со всем этим теперь делать? От осознания того, что он мне нравится, легче не становится. Зная себя, меня снова потянет на какие-то безумства, которые я не особо умею контролировать. Даже вот сейчас. Стремительно выхожу из вагона, оглядываюсь и вижу, что на лице Ромы застыла непонятная эмоция. То ли удивление, то ли отвращение, то ли и то, и другое. Я запутался во всех этих символах… В голове кипит каша. Каша из топора. Если не понравится, можно отрубить себе голову — вот оно, решение проблемы. Двери закрываются, и Рома наконец исчезает, но не из моих мыслей. До дома бреду на автомате под музыку, которую на повторе слушал Рома. Ей оказалась та самая, что я впервые включил при нашей первой встрече. Неужели она ему так понравилась? Или это потому, что она ассоциируется у него теперь со вновь обретённым слухом? Возможно. Но я рад, что именно это произведение ему нравится, так как оно моё любимое. Человеку, который мне нравится, нравится моя музыка, что может быть лучше? А лучше, только если этому человеку нравился бы ещё и я. Но понимаю, что это невозможно. И как мне теперь с ним общаться? Как себя вести? Я же не могу признаться. Сам себе не мог признаться, а чтобы ещё кому-то, тем более Роме. Чуть не прохожу на красный, но кто-то вовремя тянет назад, выдёргивая наушник из уха и громко матерясь. Я благодарю и невнятно извиняюсь. Светофор заверещал только сейчас. Собираюсь с мыслями и чувствами, насколько это возможно, и перехожу дорогу, после направляясь в сторону дома. Открывая дверь, чувствую сильный запах сигарет: мама уже пришла. В зале тихо звучит телевизор, значит, папа тоже на месте. Слышно, как на кухне греется чайник. Разувшись, направляюсь туда. — Привет, дорогой, — встречает мамин голос. — Поздно ты сегодня. Голоден? — Пахнет картошкой с мясом. — Привет, мам. Не… — Направляюсь к раковине помыть руки. Мама открывает пошире форточку, и внутрь кухни задувает прохладный вечерний ветер, вытесняя горячий воздух, нагретый от включённой духовки. — Как день провёл? — стандартный вопрос. — Отлично, — стандартный ответ. — Хорошо. Нормально. — Не могу выбрать. Поворачиваюсь в сторону матери. — Эт как? — спрашивает с негодованием. Поджигает благовоние и садится за стол. — Сам не знаю, — вздыхая, признаюсь и сажусь напротив. — Ну, рассказывай. — Касается холодными пальцами моей щеки, поглаживая. — Я же вижу, на тебе лица нет. — Оно у меня всегда такое, мам. — Кажется, я сейчас поменялся с Ромой местами и сам говорю, словно робот. Отлично, он постепенно становится человеком, а я не продвинулся даже на миллиметр к тому, чтобы научиться чему-то новому. Раньше я хотя бы мог голосом эмоции выдавать и различать нормально чужие. Попытался научиться анализировать внешние эмоции — в итоге без толку. Все мои старания насмарку только из-за того, что я… влюбился. Во мне постепенно умирает человек, пока я отчаянно стараюсь учиться жить по стандартным людским правилам. — Я слишком тебя хорошо знаю, Рыжик, — говорит с нежностью в голосе. Не всё потеряно, что-то я ещё могу различать. — Привет, малой, — рука отца внезапно хлопает меня по плечу. Из-за чайника не услышал, что он вошёл. Как же шумно… — Привет, пап. — Хлопаю в ответ ладонью по его тёплой руке. Закипающий чайник щёлкает кнопкой и выключается. — Май, ну чё там, когда приготовится? — Папа отстранился. Слышу скрип открывающейся духовки и тихое «ай». Видимо, успел невесть как обжечься. — Милый, иди, книжку умную почитай пока. — Звук включающейся зажигалки. Мама затягивается. — Я тебя позову. — Выдыхает дым. При мне она редко курит, только когда за меня же и переживает. Не знаю, понимает ли она, что я это давно приметил. — Оке-е-ей, — протяжный ответ, скрип закрывающейся духовки и звук шаркающих шагов. Дурацкая дверь тоже скрипит. Положив сигарету на пепельницу, мама встаёт из-за стола, открывает верхний шкаф и бренчит кружками. — Мам? — Пытаюсь как-то отвлечься от окружающего шума. Его слишком много. А Рома сейчас вообще ничего не слышит… — М-м-м? — ставит на стол кружки. — Как понять… — Достаёт из шкафа шуршащий пакет с чаем. — Как ты поняла, что тебе нравится папа? — Шуршание прекратилось. Слышу биение своего сердца. Предатель, тоже не даёт мне покоя. Неужели тишина теперь покинула меня? Я думал, мать начнёт ехидничать и выяснять у меня подробности причины моего вопроса, но как же мне с ней повезло. — Хм… Я уже плохо помню. — Снова шуршащий пакет, звук падающих чаинок в кружку. — Чай? — Давай, — соглашаюсь. Вторая кружка тоже получила свою порцию чая. Слышу звук наливающейся воды. — Помню, — всё же продолжила мама, садясь на место и пододвигая ко мне кружку, — мы, гуляя, зашли на какую-то заброшку, а она оказалась под охраной. И вот мы с твоим папой убегали вдвоем, и он весь путь смеялся. — Она снова берет сигарету, затягивается и выдыхает дым. — Да. Наверное, тогда я поняла, что он мне нравится. — Тушит бычок. — Из-за такой мелочи? — удивляюсь. Грею замёрзшие пальцы о кружку. Лицом чувствую горячий пар. — Ох, конечно нет. Эта мелочь просто навеяла мне эти мысли, — отпивает. Она всегда любила пить почти кипяток. — А ты сомневалась? — спустя недолгую паузу спрашиваю. — Конечно, — усмехается. — Я после этого ещё полгода, наверное, сомневалась. Бедный папа… долго ждал моего признания. — А что он делал всё это время, чтобы ты, ну… поняла. — Отпиваю чай, но плююсь не опавшими на дно чаинками. Язык обжёг. Как она это делает? — Ничего, — словно немного подумав, отвечает мама. — Просто был собой. Таким, какой он и сейчас. — Снова отпивает чай. Ведьма, не иначе. — Ну, может, чуть активнее был, конечно… А что случилось, сынок? — не выдержала всё же. Мама редко называет меня сынком. Видимо, хватит её беспокоить. — Ничего особенного, мам. — У меня никогда не получалось врать, поэтому я добавил: — Видимо, буду так же, как и отец тогда: оставаться самим собой. — М-м-м, понятно. — Нет, не ведьма, а святая женщина. Спасибо, что не продолжила меня расспрашивать. — Слушай. Ты всё время учишься… Может, в субботу на концерт? — Угу, давай… — Я даже не знаю, хочу ли, но ради мамы пойду. Она любит со мной ходить на концерты. Папе это не очень интересно, а меня она так, видимо, «выгуливает». Но я обычно и не против. — Ну я так не играю. Я тут стараюсь, а он… Это, между прочим, твоя любимая группа, — явно обиженным тоном. — Не выговорю её название. Ты б слышал меня, когда я покупала билеты, ой… — смеётся. Уже купила билеты, мне должно быть стыдно за моё безразличие. — Ржали все вокруг, включая меня, отчего ещё сложнее было выговорить название. Над ж было в школе немецкий учить… — Здорово, — натягиваю улыбку. Не хочу портить её настроение своим унынием. — Спасибо, мам. — Встаю из-за стола. — И за чай спасибо. — Подхожу и целую её в лоб, поглаживая рукой по голове. — Прости, я пойду в комнату. — Стой, — перехватывает ускользающую руку, — я вот подумала, ты ведь можешь с Ромкой поехать, а мы с папой твоим куда-нибудь смотаемся. Ты мне напомнил о прежних временах, когда мы с ним постоянно где-то зависали, не то что сейчас. — Отпускает руку. Снова звук зажигалки. — Как смотришь на это? — выдыхает. Наверное, она догадывается о причине моего настроения. — Эм… Но Рома глухой, зачем ему на концерт? Посмотреть? — недоумеваю. — Рыжик, ты такой балбес. Тебе плеер на что? — спрашивает, вздыхая. — Да, точно. — До меня доходит, какой я несообразительный. Приобнимаю её, слегка наклонившись, и шепчу: — Спасибо ещё раз. — Да не за что. Развлекайтесь. А то давно нормально не виделись, поди. — Мне кажется, она в курсе, что именно сегодня мы и виделись, но не очень умело это скрывает. Или специально не скрывает. Окончательно путаюсь в интонациях, ужас. Не хочу превращаться в робота! Нужно срочно позвонить Роме. — Ну, я тогда пойду, предложу ему, — говорю, стараясь скрыть неловкость. И всё-таки я не робот. Как только я думаю о Роме, меня переполняют эмоции, даже если и угнетающие, а это значит, что я живой. Общение с ним меня оживляет. И неважно, что он мне нравится. Точнее, не так. Это очень важно. — Давай. Чуть позже ужин. Никаких отговорок! — кричит мама уходящему мне. — Ага! — подтверждаю, уже не особо разбирая её последних слов. Проношусь по коридору и влетаю в комнату, сразу же падая на кровать. Кручу в руке смартфон. Сообщений нет. Наверное, пока занят. Чувствую неимоверную тоску. Если Рома благодаря мне постепенно становится человеком, то я уж точно благодаря ему не стану роботом. Робот не сходит с ума, не пережёвывает себя, у него нет сердца… а у меня есть. Звуки ударов в груди, в глотке: чувствую, как оно пытается достучаться до меня. Да слышу я, слышу! Я уже всё понял… Успокойся, пожалуйста. Признаться Роме сродни казни. Казалось бы, лучше просто находиться рядом и быть собой. Но что значит это «быть собой»? Какой я? Я тот, что больше идёт на поводу разума или чувств? Если чувств, то я точно не выдержу и в конце концов признаюсь. А если разума, то уже сейчас понимаю, что придётся всё время притворяться… Дурацкая борьба, которая описывается во многих книгах, фильмах, песнях. Она коснулась в итоге и меня. Стихотворение рассказать я Роме сегодня не смогу, это выше моих сил. Но узнать, как он, просто обязан. Отправляю ему сообщение с вопросом. Но не получаю ответ ни через минуту, ни через десять, ни даже по прошествии трех часов. За ужином кусок в горло не лезет, глоток не льётся, внимание не сосредотачивается. Разговоры родителей кажутся пустыми, ненужными, вязкими. Сухо благодарю и возвращаюсь обратно в комнату. Никогда ещё я не чувствовал вокруг себя такой тьмы, которая словно душит своей тяжестью. Комната слишком маленькая для меня и накопившихся в ходе ожидания мыслей в моей голове. Открываю окно, в надежде избавиться хотя бы от их части. Густую тьму рассеивает звук сообщения. «Прости, Рыжик. Сегодня не получится с тобой поговорить. Я сообщу, как смогу. Спокойной ночи». Монотонный милый голос… Зачем я на прощанье так поступил? До меня стало доходить, какое выражение увидел на его лице… Это был шок. Я наверняка его напугал. Хотя как я могу напугать? Скорее, мои действия и неизвестные для него мотивы. Дело в том, что я и сам не знаю их, но эти действия и есть я, идущий на поводу у чувств. Настоящий я. Я, я, я, я… Эгоист чёртов. То, что он мне нравится, это только лишь мои проблемы. Мне нельзя быть собой с этой стороны, нет. Только с разумной. Иначе просто могу его потерять. Я не боюсь, что окончательно ослепну, плевать на это. Готов даже не видеть его, но не готов отказаться от общения с ним. Всегда знал, что моя мама умная и хитрая женщина. Только сейчас понимаю, к чему она говорила про то, что нужно оставаться самим собой. Какую бы сторону я ни выбрал, всё равно приду к одному и тому же: либо сам догадаюсь, либо обожгусь. Но она как всегда, черт подери, права, что слишком хорошо меня знает. Понимая, что я иду всё же на поводу у чувств, мама жестоко подталкивает меня допустить ошибку, чтобы я обжёгся, как и горячим чаем, следуя её на вид удачному примеру. У неё-то всё получилось с отцом, а для меня это непозволительная роскошь, потому что…… потому что в моем случае её слова неправильные, так как я сам неправильный.