Сказки северного взморья

Как это уже бывало в часы беспамятства после хозяйской плетки, Этхо скатывался в зыбучий, словно трясина, бред. Ему мерещились моряне. Сперва Этхо четвертовали, потом привязали за ноги к двум лошадям и разорвали пополам. Этхо пытался убежать, копая бесконечную нору из сарая за стену Городища, но в конце лаза его поджидал огромный страшный Цвейко с котлом кипятка наготове. Этхо варился в кипятке, но при этом задыхался от холода. Потом воин с лицом Хладея расстреливал его из лука в упор, всаживая в живот одну стрелу за другой. С Этхо срывали одежду, сдирали кожу, пересыпали раны крупной морской солью, а ноги ломали, отрывали и отгрызали так часто, что Этхо начинало казаться, будто у него не две ноги, а двадцать. Его били плетьми, скармливали волкам, а в итоге посадили на кол, точь-в-точь такой же, как у верховода напротив шалаша. Единожды он пришел в себя и увидел низкий деревянный потолок в жарком тумане. Огромная фигура склонилась над ним и окатила горячей водой. После этого Этхо примерещилось, что его утопили. Ему было то холодно, то жарко, руки горели от веревок, голова раскалывалась, а нога болела так сильно, словно вся нижняя половина тела превратилась в сплошную кровоточащую рану. - Мама, мама... - позвал Этхо по-соромейски. И мама вдруг пришла. Мягко-мягко положила на лоб прохладную ладонь, невесомо поцеловала в висок, где слиплись от пота волосы. И впервые в жизни заговорила - тоже по-соромейски. Что-то ласковое, едва понятное, но сразу отогнавшее прочь страх, муку и даже Цвейко с кипящим котлом. Стало темно и тихо. Этхо уснул. ...Он очнулся в темноте, лежа на чем-то мягком, укрытый теплой тканью. Кружилась голова, во рту было сухо. Границы комнаты тонули в полумраке, но напротив яркой лунной аркой светилось окно. «Это совершенно точно не сарай, - вяло подумал Этхо. – Но зачем я здесь? Моряне увидели подкоп, испугались, что я сбегу, и выбрали для заточения место понадежней?» Он ощупал себя и понял, что голова, нога и грудь забинтованы. «С чего бы морянам меня бинтовать? Или они столько мучили меня, что я почти умер, но они хотят еще, и поэтому решили меня немножко вылечить? Нет, совсем глупо. Я это в стойбище видел или в книжке прочитал?.. Не помню…» Этхо заставил себя приподняться и хоть немного собраться с мыслями. Ногу тут же прострелило лютой болью, а перед глазами вспыхнули разноцветные звездочки. «Что было правдой: кол, кипяток в котле, мечи, стрелы, плети?.. Почему мне кажется, что я видел маму?» Этхо вспомнил, что толстая ткань, набитая мягким, называется одеяло. В стойбище такая диковина была только у верховода. До чего богато живут моряне! На пленника – целое одеяло. И подушка. И… Этхо посмотрел через край ложа, и у него перехватило дух. Он лежал не на полу, а на самой настоящей кровати, как на картинках: высоченной, скатишься во сне – ушибешься. - Надо отсюда выбираться, - прошептал Этхо и облизнул потрескавшиеся губы. Чем скорее он сбежит в простое и понятное место вроде леса или морского берега, тем лучше. Кое-как он сполз с кровати. Держась за стены и выныривающие из темноты предметы, доковылял до окна – единственного светлого пятна. Если снаружи не будет сторожей, можно выбраться на волю. Но планы разбились вдребезги, едва Этхо выглянул наружу. До земли было много локтей, а справа и слева вырисовывались в ночи очертания огромного деревянного терема. Прохладный ветер взъерошил волосы, раскрутил золоченые флюгера на остроконечных маковках башен. В воздухе витал запах осени, сладковатый, пряный. Запах подгнившей листвы, мокрого мха и высушенной до желтизны хвои. Пахло и дымом – внизу, насколько хватало глаз, раскинулось Городище, бревенчатые дома среди садов. Из крыши каждого дома стелился вдоль туманов белый горячий дымок. Этхо постоял у окна, мелко стуча зубами. Надо было искать дверь. Он пошел вдоль стены комнаты, ощупывая ладонями гладко отесанные бревна, пока не наткнулся на косяк, щель и продолговатую щеколду. Дверь легко поддалась, даже петли не скрипнули, и Этхо вывалился в коридор, еще более темный, пахнущий деревом, смолой и хлебом. У Ласки и Золотены в доме тоже так пахло. Перед глазами все плыло и таяло. В какой-то момент Этхо понял, что уже невесть сколько стоит, всем телом прислонившись к стене, и даже не помнит, в какую сторону шел. - На редкость жалкое зрелище, - спокойно произнесли за спиной по-хасажански. Этхо вздрогнул. От ужаса в голове мгновенно прояснилось, сердце замерло, а потом часто забилось в висках. Он обернулся и увидел морянина, преспокойно стоявшего в противоположном конце коридора. В его руках тускло горела свеча. - Жалкое зрелище, - повторил морянин, с ленцой растягивая слова. – Далеко собрался, бельчонок? Этхо замер, не дыша, только сердце гремело на весь терем. - Сбежать хочешь? - осведомился морянин, подходя ближе. Он был не рыжий и не темноволосый, как прочие, а сивый какой-то, голова словно пеплом присыпана. Неприятное лицо скалилось в кривой усмешке, на щетинистых щеках лежали глубокие тени. Этхо молчал. Деваться ему было некуда. - Так и быть, помогу тебе, - хитро прищурился морянин. - За небольшую услугу. Я дам тебе нож, а ты пойдешь прирежешь князя и его семью, этих добрых людей, приютивших тебя в своем доме. Потом я проведу тебя за ворота, и ты окажешься на воле в холодном лесу, где к утру непременно сдохнешь сам или попадешься волкам на зуб. Согласен? «А может, мне это просто снится? – подумал Этхо, чувствуя, что сходит с ума. - Это дурной сон. Меня опять избил хозяин, скоро я проснусь и пойду в лес за подорожником…» - Давай, - скалился сивый морянин, - купи свою жизнь за чужие. Терять тебе нечего. «На моем месте только дурак бы не согласился, - отметил Этхо. – Этот морянин хочет убить, не вызывая подозрений. А тут я. Так оно всегда делается…» Словно со стороны он услышал собственный голос: - Нет. И почувствовал, что ноги не держат, а стена ползет вверх. ...Этхо очнулся на мягком, в прежней комнате с окном, полным лунного света. «Точно, примерещилось, - подумал он, глядя в голубоватый потолок с темными балками. – Сейчас я проснулся и попытаюсь сбежать отсюда». Снова были окно, через которое не выпрыгнуть, открытая дверь, коридор. К коридору Этхо весь трясся от ледяного озноба, мечтая лечь и уснуть, а не красться непонятно куда. - Маленький дуролобый бельчонок, - раздался из-за спины знакомый презрительный голос. Сивый морянин со свечкой стоял посреди коридора и усмехался. - Что ты дашь мне за свою свободу? - спросил он. - Не хочешь убивать? Так поди и брось свечу в амбар с зерном. Пока амбар будет гореть, я выведу тебя в твой желанный лес, где ты сдохнешь в любой канаве на выбор. Иди, подожги амбар, - он протянул свечу. Поджечь – это куда проще убийства. Этхо зажмурился и второй раз прошептал: - Нет. Ему не хотелось ни убивать, ни поджигать. Даже ради сомнительной возможности спасения, даже в бреду и во сне. Весь мир, точно сговорившись, воевал, казнил, набухал от пролитой крови. А где-то был маленький уютный дом, где пекли хлеб и угощали тыквой. Там была Золотена, добрая, нежная, вся в веснушках. И Ласка, самая смелая на свете, с отвагой Унку-Сохо в серо-зеленых глазах. Ради памяти об этом доме, о Золотене и Ласке, Этхо не мог сорваться в кровавое безумие мира. В ушах зашумело, и Этхо понял, что снова лежит на кровати под одеялом, а в окно светит яркая холодная луна. - Опять сон, - прошептал он. – Сколько можно… Наверняка я по-прежнему сплю. А если так, то какая разница? Не пойду никуда больше, пускай хоть здесь убивают. От окна послышался шорох, по полу зацокотали звериные когти. Этхо приподнял голову и увидел, как к кровати, словно плывя в сиянии лунного луча, подходит пушистый лис. Белая шерсть отливала серебром, а синие глаза смотрели внимательно и хитро. Окончательно уверившись, что спит, Этхо протянул руку. Лис ткнулся в его ладонь мокрым носом. Этхо осторожно погладил удивительного гостя между ушами. Лис облизал его пальцы, а потом внезапно ловко запрыгнул на кровать, нырнул под одеяло, прижимаясь к дрожащему телу горячим меховым боком. Умная мордочка оказалась прямо у Этхо перед глазами. Лис дернул ухом, широко зевнул, обнажая белые острые зубы и длинный узкий язык. - Какой же ты красивый, - прошептал Этхо. – И явно не из леса. Наверное, живешь тут… как собака. Лис оскорбленно фыркнул, явно давая понять, что какие-то там собаки и рядом не стояли с его высокой персоной. - Извини, - покаялся Этхо. – Я здесь совсем недавно и тебя не знаю. А скоро… наверное… вовсе умру… В носу защипало, глазам сделалось горячо и больно. Чудесный лис ластился и тихонько урчал изнутри. Этхо плакал, а лис вылизывал ему лицо. Понемногу слезы иссякали. Ледяная дрожь уступала приятному теплу, и даже нога и голова стали болеть меньше. Убаюканный урчанием, Этхо уснул в обнимку с лисом, и ему впервые за всю жизнь было тепло и спокойно. *** - Серебрушка! Как не стыдно! С грязными лапами на чистую постель! Что-то большое и пушистое заворочалось рядом с Этхо, а потом резво спрыгнуло вниз. Сонно хлопая глазами, Этхо успел только увидеть, как лис, виновато прижав уши, бежит к двери по плетеным коврикам. При свете дня зверь вовсе не казался дивным и сияющим, сотканным из лунного луча - обыкновенная белая лисица, пусть ухоженная и довольно упитанная. - Совсем разбаловался! - укорила вслед пожилая морянка в длинном темно-синем сарафане. Вокруг ее головы был повязан черный платок, а на усталом морщинистом лице особенно выделялся нос, горбатый, как у совы. Этхо спрятался под одеяло почти до бровей. Но любопытство взяло верх, и он стал подглядывать одним глазом. Комната была здоровенная, верховоду с его шалашом такое и не снилось: шагов пятнадцать в длину, не меньше. Из большого арочного окна лился солнечный свет. Морянка хозяйничала: поворошила в сундуке, протерла чистой тряпицей узкий стол, переставляя с места на место стеклянные сосуды и расписные глиняные горшочки; взяла ступку и принялась толочь, ворча себе под нос. Этхо разобрал про «поганых хасажан» и на всякий случай зажмурился. Хлопнула дверь, кто-то прошелся от порога тяжело и размашисто, звеня заклепками на сапогах. Но зазвучавший голос неожиданно оказался тонкий, девичий. - Маманя, а вот и я. Не видала, откуда Серебрушка такого стрекача дал? - Отчего ж не видать, - голос у старой морянки был усталый, надтреснутый. - Позволяют зверю, что хотят, а он потом на простынях под одеялом нежится. - Так ведь лис же, - засмеялась девка. Сквозь ресницы Этхо увидел ее сбоку: длиннющая светлая коса, мужские штаны и рубаха, рука на перевязи. – Лисам в Городище ни в чем нет отказа, они родичи тотема. - Привечают зверье, хасажан в постель кладут, - пробурчала старая морянка. - Не быть добру... - Ох, маманя, да что тебе этот хасажонок сделал? - А то тебе они ничего не сделали, - морянка с хрустом терла пестик о дно ступки. - Так не он ведь. Он тогда еще под стол пешком ходил... - девка обернулась к Этхо, и он увидел ее круглое гладкое лицо с ямочками на щеках и точь-в-точь таким же носом, как у старой морянки. - Ба, гляди. Очнулся. Этхо поспешил снова зажмуриться, но было поздно. - Лучше б сдох. Мороки меньше. - Маманя! – одернула девка. – Слышит ведь! - Да он по-нашему все одно не говорит. Этхо услышал, как девка подошла к нему вплотную и наклонилась. От нее исходили сила и уверенность, как от тахаимской купчихи. - Ты меня понимаешь? - спросила девка. Мягко, точно зверенка подманивала. Этхо невольно отодвинулся, вжимаясь в мягкое ложе. - Вовсе по-человечьи не умеет, - категорично отрезала старая морянка. - Отошла бы ты от него, Зимка. Еще цапнет. - Он просто боится, - отмахнулась Зимка и снова обратилась к Этхо: - Ну, не дрожи, маленький. Я тебя не обижу. Этхо ей не поверил. Снова затопотали шаги - на сей раз легкие, сопровождаемые шелестом юбок. - Ну что?! Голос был знакомый – Ласкин. - Очнулось твое сокровище, - фыркнула Зимка. - Только уж больно неразговорчивое. Этхо приоткрыл один глаз и вправду увидел Ласку, точно такую же, какой он ее запомнил. Только платье другое и вихров в косах поменьше. Наверное, недавно заплела и еще не успела растрепать. Ласка плюхнулась на колени перед кроватью. - Этхо, милый, хороший, ты живой? Неделю без памяти пролежал! Тебе больно? Есть хочешь? Ну, скажи хоть слово! Даже при всем желании Этхо не сумел бы вклиниться в поток вопросов и восклицаний. Старая морянка неодобрительно поцокала языком, подобрала юбки и ушла. Стоило ее шагам стихнуть, как из-за двери выглянула острая лисья мордочка. Серебрушка по-хозяйски взмахнул пушистым белым хвостом и снова запрыгнул к Этхо на постель. - Так он говорит по-нашему или нет? - с любопытством уточнила Зимка, здоровой рукой переставляя склянки на столе. - Говорит, конечно! - с оскорбленным видом заявила Ласка. - Этхо, ну не молчи! - Ему бы бульона покрепче, - деловито заметила Зимка. - Эй, как тебя там, ты на маманю не обижайся, она не со зла, а с горя. Ну, чего ты нахохленный, как сыч? Или не понимаешь? - Этхо, - Ласка погладила его по голове. - Хочешь бульончика? А тыквы печеной? - Не хочу, - ответил Этхо и сам удивился тому, насколько тихо, слабо и несчастно прозвучал его голос. В самом деле, не хотелось даже печеной тыквы. Этхо не припоминал, чтобы когда-либо от разговоров о еде его начинало подташнивать. Ласка сникла, даже улеглись вихры на темно-рыжих косах. - Ты очень сильно обиделся, да? Этхо, прости меня, я же не знала, что они такие дураки! Ты сердишься? Мама с утра приготовила бульон, вкусный, куриный! Ты любишь вареную курицу с луком и петрушкой? Этхо никогда не пробовал вареную курицу с луком и петрушкой, поэтому не знал, любит он ее или нет. - Ничего мне не нужно. - Почему? - не могла понять Ласка, чудесное сказочное существо, для которого в мире не было ни кольев, ни плетей. - Этхо, ну миленький, ну хороший... а пряник хочешь? Медовый! Этхо закрыл глаза. Ласка тормошила его, звала по имени, обещала какие-то вкусности, про которые даже в сказках не писали. Еще несколько дней назад, живя жизнью подрабка писаря-толмача, Этхо согласился бы на все вкусности разом. Но теперь, после стрелы в ноге, упавшего в грязь хлеба, после сарая, соромейских знаков на земляном полу, после боли, страха и ожидания смерти Этхо чувствовал себя перегоревшей свечкой. Пусть уже придут моряне и отрубят гудящую, тяжелую голову. Пусть скорей все это закончится. Этхо слышал, как Зимка что-то сказала Ласке на ухо, а потом они обе поднялись и ушли. Стало тихо. Только светило солнце, а ветер доносил отовсюду вкусные запахи. Понемногу снова накатывал сон, душный, неприятный, весь из мельтешащих кровавых мошек. - ...Вот он! Проснулся, а все равно неживой, даже пряник не хочет! - Сейчас разберемся... Первый голос принадлежал Ласке, а второй был незнакомым, низким, мужским. Он звучал спокойно, раскатисто. Такой голос может принадлежать только могучему воину. «Вот оно, - подумал Этхо, и мысль острой пикой вонзилась в сознание. - Теперь точно конец». - Какие уж тут медовые пряники, - нравоучительно сказал мужской голос тем временем. - Герой едва от горячки оправился. Ты попить ему предложила? - Ой, точно! - воскликнула Ласка и, судя по звуку, метнулась к столу, по пути запнувшись о сундук. Этхо открыл глаза и увидел над собой высокого морянина средних лет. Улыбчивое лицо обрамляла короткая темно-рыжая борода, взгляд ясный, цепкий. Кипела в нем удивительная сила, которую Этхо впервые почувствовал при знакомстве с Лаской. В губы ткнулась чаша с водой. Этхо сделал несколько глотков и только потом осознал, насколько пересохло в горле. От воды даже мысли прояснились. - Может, теперь пряника? - с надеждой спросила Ласка, убирая чашу. Но Этхо неотрывно смотрел на морянина, который почему-то не спешил хватать его и сажать на кол. Лишь стоял, мирно усмехаясь. А потом протянул руку и просто сказал: - Статко. Этхо никогда прежде не протягивали руку, он видел такое лишь на картинках. Но все же догадался выпростать из-под одеяла свою, маленькую, бледную и по-птичьи худую по сравнению с рукой морянина. Следовало коснуться ладонями локтей друг друга, но до локтя Статко Этхо не достал, только мазнул кончиками пальцев. - Папа, - вмешалась Ласка, - ты не смотри, что он варёный такой, Этхо по-морянски говорит не хуже нас с тобой! Этхо, ну скажи чего-нибудь красивое! Но морянин по имени Статко выразительно поднес палец к губам, вынуждая ее замолчать. - Зачем ты гостя утомляешь, неугомонная? Еще бы сплясать заставила. Полдюжины дней он едва дышал, а ты от него речей требуешь. Ласка потупилась, и это был первый случай на памяти Этхо, чтобы Ласку кому-то удалось пристыдить. Этот Статко, ее отец – явно не из простых. - Ты князь? – тихо спросил Этхо. Статко повернулся к нему, чуть приподняв брови. - Верно, я князь, - сказано это было без похвальбы, но с достоинством. Этхо подумалось, что князья из сказок представляются именно так. - Справедливый? - Как водится, - морянин усмехнулся в бороду. Этхо собрался с духом и спросил самое главное: - Ты меня убьешь? - Да что ты такое говоришь! – встрепенулась Ласка. – Да пусть только кто попробует тебя тронуть, уж я ему – ух!.. Но Статко поднял ладонь, и она замолчала, возмущенно сопя. - Тебя никто не убьет, Этхо. Ты не пленник, а гость в моем доме. - То есть, я хоть сейчас могу уйти? - Можешь, - Статко пожал плечами. – Только сомневаюсь, что ты сумеешь сделать хоть пару шагов. - Этхо, - снова влезла Ласка. – Ты будешь жить у нас, пока не поправишься. А эти дураки, осоты колючие, еще извинятся перед тобой! - А пока, - произнес Статко, - ешь, спи и набирайся сил. Это прозвучало как самый настоящий княжеский приказ. Под боком заворочался дремлющий Серебрушка: наверняка почуял, что говорят о еде. Этхо прислушался к себе и внезапно понял, что очень, очень проголодался. Живот, отзываясь на его мысли, громко заурчал. - Я за бульоном! – воскликнула Ласка, подскочила и унеслась прочь. Статко проследил, как за нею захлопывается дверь, а потом неспешно присел на край кровати – Этхо почувствовал, как глубоко продавилось мягкое ложе под весом князя. Что и говорить, вот он, тот самый могучий воин из сказок, каким сам Этхо, кажется, вовек не станет. - Сколько тебе лет? – негромко поинтересовался Статко. - Шестна… - привычно начал врать Этхо, но смутился под внимательным взглядом и покраснел. – Пятнадцать… Почти. Четырнадцать тоже было «почти», но признаться в этом его не заставила бы даже угроза смерти на колу. - Почему ты пошел в набег? – так же негромко продолжил князь. – Хасажане настолько нуждаются в воинах? - Хозяин послал, - и тут на Этхо накатило осознание: он пропал для всех во время штурма Городища. Прошла неделя, если не больше. Наверняка в стойбище его сочли погибшим. Хозяин сейчас очень рад. А когда Этхо вернется – будет очень зол. Настолько, что с него станется забить подрабка насмерть. - Твой хозяин не слишком берег свое имущество, - отметил князь со странной усмешкой. - Я не имущество, - поправил Этхо, - а подрабок. Мой хозяин писарь-толмач. Он помолчал немного, а потом с неожиданной для себя обидой признался: - Ему давно хотелось от меня избавиться. - Отчего же? – Статко приподнял бровь. – Хозяин был недоволен тобой? Серебрушка облизнулся во сне и пристроил голову на подушке. Этхо машинально принялся чесать лиса за ушами. - Он думал, что я, как водится, его убью. - Было, за что? Серебрушка заурчал и придвинулся ближе. Этхо вздохнул. - Он не самый плохой хозяин. Бил не до смерти, объедков не жалел… обычно, научил читать и писать, на мороз из шалаша не выгонял… почти, собаками не травил… у него собаки нет. Одним словом, растил меня в холе, ласке и чистоте, - Этхо давно хотелось ввернуть какую-нибудь красивую цитату из сказок, и он решил, что как раз выдался подходящий случай. Но когда Этхо поднял глаза на князя, лицо у того было суровое, брови сдвинуты, губы сжаты. Наверное, цитата не понравилась. - И все же ты не хотел его убивать? Этхо помотал головой. - В сказках так не делают. - А ты, стало быть, сказки любишь? - Люблю. Про Унку-Сохо, Златоград и великого Сорома, про Вьюжье горе, корзину звезд, про зайцев и горох… - И ты все это читал? - У хозяина была библиотека, - важно поведал Этхо. – Это когда много-много книг. - У нас тоже есть библиотека, - улыбнулся Статко. – Когда поправишься, сможешь туда прийти. А пока не буду тебя утомлять, ты уже носом клюешь… герой. Сейчас Ласка тебя покормит – и спи. Да, еще… Взгляд у князя снова сделался цепким, пронзительным, и Этхо невольно насторожился, даже дрема прошла. - Ты спас жизнь моей дочери, - сказал Статко, глядя ему в глаза. – Я перед тобой в долгу. Проси у меня, как в сказке, любую награду. Что будет в моих силах – исполню. Этхо озадаченно моргнул. Убивать его и так не собираются. И кормить будут. Если только… Он тронул себя за рукав сорочки – тонкой, чистой, чужой. Куда подевалась прежняя одежда, Змей знает… - Подари мне новые штаны. Статко фыркнул в бороду и поднялся с кровати. - Это не награда. Будут тебе и штаны, и сорочка, и сапоги по размеру, просто так. Не торопись, я не требую ответа сей же час. Князь ушел, а Этхо до самого возвращения Ласки не мог привыкнуть к ошеломительной мысли, что ему за просто так подарят целые сапоги. *** - …А потом, - рассказывала Ласка, - папа взял тебя на руки и отнес наверх, к маме, дядьке Ойсо и дедушке Толкомею. Ну, они заохали. Особенно мама… Чего заснул, открывай рот! - Я и сам могу ложку держать, - заметил Этхо, проглотив очередную порцию восхитительно вкусного бульона. - Ты больной! – непререкаемо заявила Ласка. – Значит, тебя надо кормить! Миска с бульоном стояла у нее на коленях. Этхо хотелось просто выпить все через край и попросить добавки, но он мужественно терпел странные морянские обычаи. - Потом тебя в баню отнесли, - продолжала Ласка, подцепляя ложкой веточку петрушки. – Дядька Ойсо сказал, что ты был грязный, как куча в лесу, и блохастый, как собака. Но они с папой тебя все равно отмыли! Потом мама свои травки притащила, дедушка Толкомей – свои, а дядька Ойсо все их травки на смех поднял и чего-то надергал в огороде. Оно в итоге и помогло. Но дедушка Толкомей все равно обиделся – страсть! Он ведь Кормитель Белого Лиса, больше о лекарствах читал, а дядька Ойсо просто мамин брат, хоть и соромей. - Соромей? Настоящий? – округлил глаза Этхо, едва не пропустив ложку мимо рта. - Ну да, - отмахнулась Ласка. – Они с мамой из-за гор. Дядька Ойсо ворчливый, как бобер на переправе, колючий, как осот, но много чего знает. И с дедушкой Толкомеем они постоянно ссорятся. А папа ходит их разнимать. - Они хотят убить друг друга? - Не, ты чего, дурак? Просто спорят, у них ни в чем согласия нет. Этхо сложно было представить, как можно враждовать, не желая врагу смерти. Ласка ткнула полной ложкой ему в губы, и он поспешно открыл рот. - …Потом тебя здесь положили, и за тобой ухаживали мама, тетушка Лоза и я! – Ласка задрала нос, и Этхо понял, что она важничает. – Еще Зимка забегала, но ей это совсем не интересно. А ты тетушку Лозу испугался? - Кого? - Маму Зимки. Ты ж ее видел! В черном платке такая! Во, она. У нее кроме Зимки был муж и семеро сыновей. Всех убили хасажане, в один день. Зимка надела кольчугу среднего брата и сама пошла хасажан бить. Это семь лет назад было. А тетушка Лоза теперь у нас живет, потому что родной дом ей в одиночестве не мил, - Ласка понизила голос: - Говорят, Зимка умом тронулась, виданое ли дело: девице в бой ходить, как воину. Девицам положено дарить жизнь, оберегать очаг и все такое. Но ты никого не слушай, Зимка – она ух, какая замечательная! Настоящий Унку-Сохо! Если бы мне папа с Ратинеком не запрещали, я бы тоже кольчугу носила! Дремлющий поверх одеяла Серебрушка заворочался и навострил уши. Этхо уже знал, что это означает: кто-то идет по коридору и скоро будет здесь. У лиса было удивительное чутье. И точно, вскоре сам Этхо различил мягкие шаги за дверью, а потом на пороге появилась… - Мама… - прошептал он. Это была та самая мама, говорившая по-соромейски, которую Этхо мельком видел во сне, но запомнил на всю жизнь. У мамы было бесконечно доброе лицо с лучистыми глазами. До середины спины спускались тяжелые темно-рыжие косы, перевитые синими лентами. Теперь, наяву, Этхо видел, что мама одета очень богато, а на ее голове золотой обод с каменьями. Такого не носили даже тахаимские купчихи, любившие пощеголять. - Ну да, - кивнула Ласка как ни в чем не бывало. – Это моя мама, Мленна. «Ее мама… Значит, жена Статко, князя. Значит, княгиня, - запоздало подумал Этхо. – А сама Ласка, получается, княжна…» - Здравствуй, Этхо, - улыбчиво сказала княгиня Мленна маминым голосом. Подошла к кровати и знакомо погладила его по голове. – Как ты себя чувствуешь? Рука у нее была мягкая и теплая. Слова комом стали в горле: Этхо совершенно не представлял, как можно разговаривать с мамой. Которая и не мама ему вовсе, а морянам княгиня. - Он хорошо! – бойко влезла Ласка. – Бульон ест! И Серебрушка наш Этхо полюбил, вон, как дрыхнет. Мама, а где Ратинек? Чего он носу не кажет? - Потому что все посетители и разговоры будут, когда Этхо станет лучше, - ответила Мленна. – И ты не забалтывай его, а покорми да спать уложи. - Я не забалтываю, - Ласка с особенным усердием зачерпнула ложкой бульон и сунула Этхо в рот. – Я новостями делюсь! Этхо же ничего про нас не знает. Он всю жизнь жил в каком-то сарае посреди леса, где даже хлеб не пекут! - Кто твои родители, Этхо? – спросила Мленна, подходя к столу, где стояли покинутые ступка с пестиком и склянки. Этхо собрался с мыслями и решил не ударить в грязь лицом. - Отец у меня воин. Ну, все мужчины в стойбище воины, кроме писаря-толмача, а тот мне хоть и хозяин, но точно не родной. А мать была рабыней. Но не из тахаимок, иначе бы я смуглый родился. Мленна оставила склянки, из которых что-то переливала в глиняную кружку, и обернулась к нему, странно сощурив глаза. Будто что-то ее сильно огорчило. - Ты не знаешь своих родителей? - В лицо не видел, - сознался Этхо. - Ой, бедненький! – Ласка прижала ладони к щекам, полупустая миска соскользнула с ее колен и покатилась по полу. – Как же ты так! Без хлеба и без родителей. А кто тебя воспитывал? Слово было незнакомым. Этхо подумал, оно как-то связано с кормежкой. - Сперва свиньи в загоне, - он старался говорить важно, тоном сказителя. – Потом стая… ну, мальчишки, как я. А потом хозяин появился, у него сытнее стало… Этхо посмотрел на Ласку – глаза вытаращены, рот приоткрыт, из него против обыкновения ни звука – и осекся. Мленна долила в кружку воды, и в тишине по воздуху поплыл горьковатый травяной аромат. Серебрушка недовольно чихнул и зарылся черным влажным носиком в белый пушистый хвост. - Вот, - Мленна подошла к кровати и поднесла кружку к губам Этхо. – Выпей, это лекарство. И спи, мальчик мой, ничего не бойся. Она снова погладила его по голове, и в нахлынувшем, неведомом прежде порыве нежности Этхо выпалил: - А можно я буду называть тебя мамой?.. Ласка шмыгнула носом, а потом решительно схватила Мленну за край подола и торжественным жестом протянула его Этхо. - Можно. Моя мама – теперь и твоя тоже. Делюсь!