Сказки северного взморья

Ночью Серебрушка в погоне за воображаемой мышью вскочил на стол и сшиб пушистым хвостом полный кувшин молока. Молочные брызги долетели до стен, по лавке и полу загрохотали глиняные черепки. Испугавшись устроенного им же шума, лис отпрыгнул в сторону, не удержал равновесие и кубарем покатился под стол, заодно скинув криво уложенную стопку книг. Разбуженный Этхо рывком сел на постели, спросонок соображая, где он находится и откуда в хозяйском шалаше окно. Под столом виновато завозились, мокрый Серебрушка прыгнул на одеяло и тут же галопом унесся за дверь – то ли продолжать погоню, то ли не желая отвечать за содеянное. Ночь была лунная, всю комнату устилали белые островки света. Этхо утер со щеки молочную каплю и спустил ноги с кровати. Надо было поднять упавшее и вытереть пролитое, не дожидаться же утра, когда придет мама Мленна или тетушка Лоза. Этхо уже ходил, прихрамывая или опираясь на провожатого. Подолгу гулять или заниматься уборкой ему пока не разрешали, но не будет вреда, если он пару раз проведет по полу тряпкой. Тем более, где лежит тряпка, он знал. Этхо наскоро подобрал книги, переложил их на почти сухой сундук и огляделся в поисках свечи. Собирать впотьмах битые кувшины – дело неблагодарное. Плошка с огарком нашлась на подоконнике. Этхо невольно задержался у окна. Вспомнилось, как он, впервые очнувшись в этой комнате, измученный болью и перепуганный, точно так же стоял, глядя на крыши Городища. Тогда сердце колотилось, выпрыгивая из груди, все плыло перед глазами, а смерть казалась неминуемой. Теперь Этхо было спокойно и уютно. Он по-хозяйски взял плошку, еще раз скользнул взглядом по пушистым кронам садов, печным трубам в сизой дымке, двойному кольцу стен, по широкому княжескому двору внизу, череде сараев, в одном из которых запер его Хладей… От центрального сарая в лунное небо вился белый дымок. - Странно, - пробормотал Этхо, приглядываясь внимательней. – Дым у морян бывает от печи. Но разве в сарае топят печь? Этхо не мог припомнить, чтобы центральный сарай хоть когда-нибудь дымил. Тем более, ночью, когда все спят, печи не топят и костры не жгут. Костры? Дым действительно шел не из трубы. Он пробивался сквозь плотную соломенную крышу и маленькие окошки под ней. Все гуще и гуще, завиваясь, почти отвесно стремясь в небо. Красиво, как на картинке из книжки… Этхо похолодел. Он, наконец, понял, что видит. - Пожар! – закричал он что было мочи и добавил по-соромейски: - Огонь за порогом! Эхо расплескалось по двору, ударяясь в темные окна. Этхо почудилось, что без толку: терем оставался безмолвен. Он крикнул еще несколько раз и поспешил к двери. В коридоре Этхо замешкался. Конечно, теперь он знал, что за поворотом не прячется толпа страшных морян с кольями, а если пойти налево, можно добраться до бани. Но где отыскать князя, Ласку с Ратинеком, маму, словом, кого угодно, кто поможет поднять шум? - Пожар!.. – неуверенный возглас затерялся в недрах коридора. Вдалеке отворилась дверь, за порог выглянула заспанная Зимка в белой сорочке до пят. - Этхо, ты, что ль, среди ночи шумишь? Какой еще пожар, приснилось тебе? Этхо бросился к ней. - Не приснилось! Пожар на дворе, сарай в центре горит, от него дым в небо, как от печи! Зимка изменилась в лице и, велев ждать, исчезла за дверью. Этхо и глазом моргнуть не успел, как она вернулась: в руках меч, из-под сорочки выглядывают окованные носы сапог. - Я к воинам в пристройку, а ты беги разбуди князя. - Я не знаю, куда идти! – в панике воскликнул Этхо, боясь, что Зимка сейчас убежит, а он не сможет выполнить ее поручение. Зимка взяла его за руку. Хватка у нее была крепкая, почти мужская. - Добежим вместе до лестницы. Там я вниз, а ты поднимешься этажом выше и свернешь направо – будет дверь в княжеские покои, она всегда открыта. Понял? Этхо закивал, уже на ходу. Путь до лестницы оказался недолгим. Они лишь завернули за угол, а там уже полукруглая арка и площадка со ступенями, косые белые лучи из узких окон. Этхо вспомнил, что видел похожее в Мореграде. Только там лестница была каменная и полуразрушенная, а здесь целая и деревянная. Сейчас он побежит по ступеням вверх, отыщет заветную дверь. А Зимка… - Вы что тут носитесь, как на пожаре? Этхо глянул вниз и оцепенел. В десятке ступеней от них стоял его ночной кошмар, сивый морянин. Вернее, не морянин, а соромей Ойсо, по какому-то недоразумению зовущийся братом мамы Мленны и дядькой Ласки с Ратинеком. Этхо никому не рассказывал про их первую встречу, но лишь по взгляду, который тогда бросил на него разговаривавший с князем Ойсо, знал: ему не привиделось. Ойсо был тогда в коридоре, предлагал Этхо совершить убийство и поджог. Поджог?.. - Пожар и есть! – безо всякого страха выпалила Зимка. – Амбар с зерном горит, Этхо в окно видел! - Быть того не может, - Ойсо сердито шагнул вперед, и Этхо невольно попятился. – Нигде ничего не горит, возвращайтесь спать. Зимка в растерянности повернулась к Этхо. - Горит, - прошептал он сквозь ком страха в горле. – Мне не приснилось. Чтоб… чтоб у меня огонь в очаге треснул! Зимка нахмурила брови и снова посмотрела на соромея. - Я хасажонку верю. А ты, Ойсо-свет, лучше б сам в окно глянул. Может, проворонил чего. Этхо подумал, что Ойсо их сейчас загрызет. Но соромей лишь проворчал что-то ругательное и обернулся к ближайшему окну, аккурат за своей спиной. Он смотрел несколько долгих мгновений, а потом стремительно развернулся и бросился, как показалось Этхо, прямо на них. Но Ойсо пронесся мимо, вверх по лестнице, прокричав на бегу: - Зимка, буди войско! Ведра в руки и к колодцу, лить на большой амбар! Да мальчишку оставь! - Бегу уж, - буркнула Зимка. – Вот и хорошо. Иди к себе, Этхо. - А князя… - Ойсо разбудит, вон, как припустил. - Тогда я с тобой! - Куда тебе, хромаешь! - Я не… Но Зимка уже не слушала. Двумя прыжками одолела десяток ступеней и скрылась в темноте. Этхо остался один. Глянул вверх – там уже слышался шум, мерцали отблески света. Внизу пока было тихо. Этхо переступил с ноги на ногу. Только сейчас он понял, что до сих пор сжимает плошку с так и не зажженным огарком. По лестнице загрохотали шаги, мимо промчался князь в сопровождении Ойсо. Этхо успел вжаться в стену, и его не заметили. Обоим было не до выискивания хасажат в потемках. Этхо отошел от стены и снова замешкался в нерешительности. Он не мог спокойно спать, зная, что во дворе тушат пожар. Но если внизу он наткнется на Зимку, которая вроде бы запретила ему спускаться, или, того хуже, на Ойсо… Додумать Этхо не успел: в него почти врезались Ласка и Ратинек, оба всполошенные, одетые кое-как, а Ласка еще и растрепанная, без кос. - Чего стоишь посреди дороги! – крикнула она. – Не отставай! И Этхо, больше не сомневаясь, бросился вслед за ними. *** На дворе уже стало шумно и многолюдно. Теперь было отчетливо видно, что пожар действительно есть: из окошек амбара валил плотный дым пополам с искрами, тлела мокрая солома на крыше, а внутри гудело, трещало, словно там поселилось злое чудовище из соромейских сказок. От колодца к горящему амбару протянулось несколько цепочек воинов – они передавали друг другу ведра с водой. Другие, приставив лестницы, тушили огонь со стороны крыши. Двери амбара были распахнуты настежь и время от времени из багряного дымного полумрака выныривали люди с тяжелыми мешками на спинах. Кидали добычу на безопасном отдалении, обливались водой и снова спешили внутрь. Этхо понял, что они спасают уцелевшее зерно. Ратинек подхватил опустевшее ведро и бросился к колодцу. Ласка схватилась за другое ведро, полное, и когда еще один морянин тяжело свалил с плеч мешок и, весь дымящийся, подбежал ближе, они с Этхо окатили водой его спину. Это было похоже на драку в доме Золотены, только тогда они с Лаской были вдвоем против хасажанина, а сейчас целая толпа билась с голодным ревущим зверем, пожирающим зерно. И Этхо чувствовал себя частью этой толпы. Появились первые раненые, Ласка умчалась помогать. Этхо какое-то время в одиночку окатывал водой выбегающих из огня людей, потом постоял у колодца, в самом начале цепочки, потом вместе с Ратинеком оттаскивал спасенные мешки подальше. Огонь не сдавался, забирая себе все больше добычи, злобно шипя на воду, плюясь искрами и жаля. Дым окутывал всю крышу, из окошек мерцали алые язычки. Но и гора мешков росла. Этхо успел разглядеть несколько знакомых лиц. Князя Статко на лестнице у самой крыши, Зимку в одной из цепочек, Хладея в обгоревшей одежде. Обратил внимание на странного седого старика в белом длиннополом одеянии, который спешил куда-то со двора, опираясь на посох. Засмотревшись на старика, Этхо отвлекся от пожара и внезапно увидел Ойсо. Тот не носил воду, не тушил пламя и не таскал зерно из огня. Ойсо просто стоял поодаль и смотрел. Этхо даже издалека почувствовал пронизывающий, тяжелый, полный злобы взгляд. Кулаки Ойсо были сжаты, рот приоткрыт. Этхо показалось, будто соромей скалится. И это выглядело настолько чуждо по сравнению со всем, к чему Этхо успел привыкнуть у морян, что по спине пробежал неприятный холодок. Как можно в дружной толпе, посреди боя с огнем, ничего не делать?.. И как быть самому Этхо? Сказать князю? Но тот далеко и занят. - Держи! – крикнул Ратинек, и Этхо принял у него тяжелое ведро. Думать стало некогда. Пожар тушили до самого утра. Лишь к рассвету огненное чудище отступило, оставив людям на четверть сгоревший амбар, два тронутых копотью сарая по соседству и присыпанную пеплом округу. Четверо воинов были серьезно обожжены, прочие отделались испорченной одеждой и перепачканными гарью лицами. И все же это была победа. Запасы зерна удалось спасти почти целиком, и сейчас высокая гора мешков лежала у крыльца терема. Во двор под руководством Мленны вынесли столы, длинные лавки и всякую снедь. Как-то само собой вышло, что Этхо оказался не с Ратинеком или Лаской, а один, на лавке среди воинов, с которыми только что бок о бок тушил пожар. Ему, как равному, передали большой ломоть хлеба и кружку с горячим отваром шиповника. - Кашу есть будешь? Бери ложку, не зевай. - Благодарю, - кивнул Этхо, зачерпнул ароматной каши из переданного по кругу горшка, и только потом на него накатило осознание. Он, хасажонок без бороды, сидит между взрослыми морянами. И его не гонят. У него хлеб, кружка и ложка, будто так и надо. Да мальчишкам в стойбище такое даже в самых невероятных мечтах привидеться не могло – чтоб взрослые, да за какие угодно заслуги, не просто посадили рядом с собой, а еще и пожрать дали, да не объедков, а что сами едят. - Работы теперь много будет, - сказал воин, сидевший справа. – Мешки мы водой залили, надо зерно заново посушить, перебрать, в новое место сложить, пока старый амбар не отстроится. - Вот и хорошо, что у нас такая работа, а не угольки из пепелища выгребать, - ответили ему. - Да, - сказал воин слева, - зерна много спасли. - Хвала тотему! Видели, как Толкомей к столбу бежал? Белый Лис вместе с нами пламя удерживал. Мы водой, а он своей звериной силой. - Ночь-то лунная была. Повезло. - Да, и спохватились вовремя. Чуток бы промедлили, и пропал урожай. Что значит осенью зерна лишиться… - А кто шум поднял? - Нас Зимка разбудила. - Не, я еще прежде слышал. Кричал кто-то. Тоненько так, вроде бы с крыши. - Да, я тоже слыхал. По-соромейски что ль? - Нет, по-нашему. Этхо в шестой раз зачерпнул ложкой кашу и на всякий случай втянул голову в плечи. Хоть бы воины никогда не узнали правды. Славно не оставаться в тени, если можешь созвать народ зычным геройским басом. А когда о тебе говорят как о «тоненьком голосе с крыши», лучше оставаться неизвестным. - А ты молодец, - сказал ему воин слева. – Воду таскаешь славно, кашу жуешь справно. Этхо ни за что не сумел бы представить хасажанина, который хвалит какого-нибудь ребенка за то, что тот много ест. - Ты чей сын будешь? – спросил воин справа. Этхо замялся. Ему показалось стыдным признаться, что у него нет семьи. Как будто так он из равного сразу превратится в прежнего битого хасажонка. Он необходимости что-нибудь врать его избавила Ласка. - Вот ты где! – она подскочила сзади, втиснулась коленками на лавку. – Мы тебя все обыскались, а ты тут кашу ешь! Пошли скорее, мама заждалась! - Солнышко-княжна! – обрадовались воины. – Это, что ли, младший братишка твой? Откуда взяла? Ласка мельком глянула на побледневшего Этхо и решительно схватила его за руку, утягивая за собой. - И вовсе он не младший, - задрала она нос, - а старший. Названый. А где взяла, там таких больше нет! Они удалялись под беззлобный смех и прибаутки. - Освети тебя солнце, - проговорил Этхо, когда за ними закрылась тяжелая резная дверь терема. - За что? – удивленно спросила Ласка и остановилась, глядя ему в лицо. – Ты их испугался? - Нет, - поспешно мотнул головой Этхо. – Просто… Стыдно. - Что ты столько каши слопал? - Нет же. Я… хасажанин, у меня никого нет… - Как – никого? – Ласка обиженно уперла руки в бока. – А мы? Я, Ратинек, мама, наконец! Ты нам как родной, а мы тебе, значит, никто?.. Ой. Ты опять как свеколка. Этхо и сам чувствовал, как пылают уши и щеки, словно изгнанное из амбара пламя решило целиком поселиться на его лице. - Значит, я – ваш?.. - Наш! – кивнула Ласка. – А мы – твои. Пошли! На кухне терема тоже было накрыто застолье, но поменьше, для своих. Там были князь с княгиней, Ратинек, тетушка Лоза с Зимкой и Хладеем. Под ногами крутился Серебрушка, клянча вкусное, а у печи, положив рядом посох, сидел тот самый чудной старик, которого Этхо видел ночью. На шее старика висело ожерелье из лунных камней. Ойсо, к счастью, нигде не было видно, и Этхо сразу почувствовал себя увереннее. Ласка усадила его за стол рядом с собой и Ратинеком. - Блины будешь? Или ты уже каши наелся? - Буду, - Этхо украдкой покосился на тетушку Лозу: заметила ли его, не погонит ли в кровать. Но та даже не смотрела в его сторону, обнимая Зимку. - А пирог? - Тоже. Ласка пододвинула ему блюда и с тем, и с другим, некоторое время понаблюдала, как Этхо ест – по привычке торопливо, почти не жуя и обжигаясь – и с искренним интересом спросила: - Ты хоть когда-нибудь наедаешься досыта? Этхо пожал плечами. - А если тебя кормить, кормить и кормить, ты скорее лопнешь или наешься? - Ласка, отстань от человека, - вмешался Ратинек. – Пусть ест, сколько хочет. - Да я не запрещаю! – Ласка стянула с блюда поджаристый блин и помахала им, подманивая Серебрушку. – Ну, не может же так быть, чтобы всегда голодным!.. - Не язык, а сплошная мякина! – высказался Ратинек. Этхо уже привык, что княжич все время пытается воспитывать непоседливую сестру, а та только ворчит и фыркает, изобретая новые проказы. Но чуть какая беда – бежит за помощью к Ратинеку. И тот еще ни разу на памяти Этхо не отказал. Перепалки Ратинека и Ласки теперь казались обычным делом. А вот на другом конце стола, где сидели взрослые, шли разговоры поинтересней. - Не верю я, что он сам загорелся, - негромко говорил Статко Мленне и седовласому старику. – Осень не сухая, амбар надежный, неоткуда было искре взяться. - Но как же это, Статушко? – обеспокоенно отвечал старик. – Ежели не само? - Кто-то высек искру, - сказала Мленна. Она сидела подле мужа, касаясь его плечом, а обычно добрые лучистые глаза сейчас были темны и серьезны. Этхо отметил, что такой мама-Мленна очень похожа на Ратинека, когда тот о чем-нибудь размышляет. - Но, доченька, - проговорил старик, тяжело дыша, - нешто можно нарочно такое сделать? Зерно ведь, хлеб… - Кто-то хотел, чтобы мы остались к зиме без хлеба, - Статко положил на стол сжатый кулак. – Ты помнишь, сколько лет прошло, Толкомей? Срок подходит, всем надо быть начеку. Старик горько понурился, и князь поспешил добавить: - Не в упрек тебе. Прошлого не вернешь, а вот за будущее порадеем. Этхо в ногу ткнулся Серебрушка и требовательно потерся о колено носом, напрашиваясь на ласку или угощение. Чесать лиса за ушами значило отвлечься от разговора, поэтому Этхо поскорее схватил с блюда кусок пирога и сунул под стол. - …Ведь никто ничего не видел, - зашептал седой Толкомей, да так тихо, что Этхо пришлось напрячь слух. – Как мог человек мимо тотема пройти? Спроси у него, Статушко. - Отчего сам не спросишь? Ответа Толкомея Этхо не услышал: тетушка Лоза подошла к печи и загремела заслонкой, вытаскивая свежий румяный каравай хлеба. Этхо второй раз в жизни видел, как из печи достают хлеб. Серебрушка дернул его за подол рубахи. Этхо взялся за второй кусок пирога, и только потом понял, что это не кусок, а целая четверть. Такую и на весу трудно удержать одной рукой. Но возвращать взятое или ломать пирог прямо на общем блюде было невежливо, а Серебрушка под столом уже покусывал за щиколотку – либо чеши, либо корми. Поэтому в угоду лису была отдана вся четверть. Этхо надеялся, что Серебрушка будет есть достаточно долго, чтобы он успел дослушать. Но с появлением хлеба все интересные разговоры прекратились. Статко поднялся, держа на ладонях широкий нож с закругленным концом. - Родные мои и близкие, - произнес Статко. - Хвала солнцу, ночь позади. Все мы славно потрудились, устали, впереди отдых и новые труды. А сейчас время резать хлеб. И пусть сегодня это сделает каждый, кто есть за столом. Толкомей, - взоры обратились к седому старику, - много часов стоял у столба, лил воду на горные камни, жег вереск и наговаривал силу Белому Лису. Мленна и Лоза – приготовили стол для воинов, постирали их одежду. Хладей – выносил зерно из огня. Ратинек – носил воду от колодца. Ласка – все раненые сегодня ее благодарили за помощь. Зимка – подняла тревогу. Но первым, - князь хитро прищурился, - я даю нож Этхо. Если б не он, мы бы только на угольки прибежали. Этхо принял широкий нож, протянутый рукоятью вперед, и душистый каравай на деревянном блюде. Хотелось одновременно и краснеть от смущения, и радостно распевать в голос геройские песни. Можно было промолчать, но Этхо посчитал, что надо быть честным до конца: - Я не сам проснулся тогда. Меня Серебрушка разбудил. Он гремел, бедокурил… а вот как вышло. Так что если по справедливости, то первым резать хлеб Серебрушке. - То-то ты его не обидел, - фыркнул Хладей. Этхо глянул под стол. Наевшийся до отвала Серебрушка блаженно растянулся пузом кверху, и лишь помахивал хвостом – мол, лезьте ко мне и чешите, я слишком сыт и прекрасен, чтобы двигаться. *** - Статко, я не знаю, как это случилось, - Белый Лис запрыгнул на лавку, поскреб когтями гладкое дерево. – Чтоб мне хвоста лишиться, чтоб меня собственным столбом придавило – не знаю! - Не ярись, - князь стоял у окна, наблюдая, как под лучами закатного солнца на дворе сушится зерно. На всякий случай рядом дежурили трое часовых. Ночью их будет шестеро. Белый искрящийся вихрь прыгнул через всю горницу для совещаний, к дальней стене и обратно на лавку. Волосы Статко взметнулись от сквозняка. - У меня под носом лунной ночью подожгли амбар, а я даже не могу почуять, чьих рук это дело! - Значит, надо сесть и подумать, - Статко отошел от окна и устроился на лавке. – Как думаешь, мог в Городище пробраться хасажанский лазутчик? - Исключено, - Лис встряхнулся, вздыбливая шерсть. – Последним хасажанским лазутчиком был этот бедовый ребенок, и самое страшное зло, на которое он способен – пересказать тебе наизусть все сказки из библиотеки. Нет, Статко… Враг не пришел извне. Он здесь, в Городище. Может, мне далеко до Синего Змея, по которому до сих пор плачет Толкомей, но эти стены я храню день и ночь. Ни одна мышь не проскочит сюда без моего ведома. И почему ты думаешь, что зерно подпалил именно хасажанин? - А кто еще? Не морянин же. Морянину и в голову такое не придет. Лис спрыгнул с лавки, прошелся по горнице. - На Северном Взморье есть другие народы. И они не союзники морян. Статко скрестил руки на груди. - Как ты уверен в стенах Городища, так я знаю, что лужане или пущане не способны замыслить вред против нас. То, что ты рассорился с их тотемами, еще не значит… - Я рассорился?! – Лис снова подпрыгнул, и от пушистого хвоста разлетелся сноп искр. – Это пущанский Зубр и лужанский Барс не пожелали жить в мире со мной! Облезлая кошка и лесная корова! Разинули рты на чужой кусок, а как их по носу отщелкали, стали хвостами крутить. - Не буду в который раз повторять, как нам важен был бы союз с лужанами и пущанами, - вздохнул Статко. – Просто поверь, что они тут не при чем. Черный Зубр с Серым Барсом все же имеют достоинство и не станут строить настолько бесчестные козни. Как бы они к тебе ни относились. Да и не против тебя злодейство было, а против всех нас. Сгори амбар – и мы лишились бы трети запасов зерна. Что зимой есть, что весной сеять? Поджигатель желал гибели Городища. - Я тебе скажу, какой тотем выиграл бы от гибели Городища, - проворчал Лис. – При этом у него, точнее, у нее, в отличие от Зубра с Барсом, нет ни чести, ни достоинства, ни ума, зато спеси полон хвост. Живет у нас под боком и гадит по мелочи при каждом удобном случае. Статко вздохнул во второй раз. - Я знаю, насколько ты не любишь Медную Княжну - Багряного Оленя. И как она ненавидит тебя. И болотные люди, в отличие от лужан и пущан, не наши родичи, не соромейской крови. Но все же: поджигать зерно? - От этой стервы всего можно ждать. Третий вздох князя получился особенно глубоким. Он подошел к Белому Лису и присел перед ним на корточки. Зверь был высок, и голова человека оказалась точно напротив вытянутой морды с ярко-синими глазами, горящими даже при свете дня. Статко обнял тотема за шею, запустил пальцы в косматую шерсть, прошелся от холки выше, почесал за ушами. Лис нехотя заурчал. - Не ярюсь я. Пояришься с тобой… - Ты живешь тысячи лет, - проговорил Статко. – И у тебя отличное чутье. Но иногда оно не помогает. Значит, остается думать. - Вот и думай: нельзя во всем подозревать только хасажан. Оленихе могло взбрести в голову, что если моряне станут бедствовать, то радостно побегут к ее столбу. Знал бы ты, с каким трудом я каждый год выбиваю право на наши поля! - Хорошо, - Статко продолжал удерживать Лиса за шею, глядя в глаза. – Но ты сам сказал, что поджигатель в Городище. Много ли к нам приходило болотных людей? - Ни одного… Не считая все того же бедового мальчишку. - Я тоже заметил, что Этхо походит на болотных людей, но все же он из хасажан. - На нем было покровительство Оленихи. - На хасажонке? - Да, я тоже удивился. Змеевых отметин ни одной, а эта рогатая лошадь его за что-то полюбила. - Например? - Откуда я знаю. Ее не поймешь. Может, мальчишка олененка в лесу малиной накормил. Сам беленький, чистый. Вот и понравился. Но сейчас, после Городища, она на него и не глянет. Как же, в лисью нору влез. Испачкался… - Значит, не считая Этхо, который не при чем, в Городище болотных людей нет, - подытожил Статко. – Вот и думай теперь ты, может Медная Княжна заслать поджигателя? - Не может, - нехотя признал Лис. – Даже если ее человек пробрался давно и тайно, весь обвешан оберегами – я бы почуял. Олениха слабее меня, особенно в Городище. - А Зеленый Змей сильнее, - тихо напомнил Статко. – Сможешь ли ты в Городище почуять человека с его оберегами? - Не знаю… Должен чуять. Но если поджигатель носит этих оберегов целую связку, а моего никогда не брал в руки, если ему доводилось лично кормить Змея кровью… Р-раш! Ты мне всю шерсть выдернешь! Статко показал Лису здоровенный колючий репей, высохший до треска. - На каких же дорогах ты его зацепил? - Уж не на человечьих, - Лис улегся и положил огромную голову ему на колени. – Выбрось. А лучше сожги, пепел у столба развей. - И что будет? Ты задобришься? - Я и так слишком добрый. Не знаю… Случится что-нибудь чудесное. Например, в семье прибавится. Или поджигателя поймаешь. Сам понимай, чего тебе больше надо. Статко покрутил в руках сухой репей. Тот выглядел старым, сморщенным и совершенно не был похож на источник чудес. - Долго ты его в шерсти таскаешь? - Может, с лета. Или с весны… - Что же, Толкомей тебя совсем не вычесывает? - Так я ему и дался! – Лис сердито фыркнул. – Ты думаешь, я каждому встречному позволяю дергать себя за шерсть? - Но Толкомей – твой Кормитель. - Ты прекрасно знаешь, что не Толкомея я хотел бы видеть своим Кормителем… *** Еще читая принесенные Лаской книги, коим не было конца, Этхо предполагал, что библиотека Городища его поразит. Но даже самые невероятные мечты оказались жалким подобием увиденного. Библиотека занимала просторную светлицу на первом этаже терема. От потолка до пола вдоль стен и наискосок высились деревянные шкафы с открытыми полками. А на полках – толстые и потоньше, пестрые и выцветшие от времени, в коже, в дереве, в бумаге, с орнаментами и без, по-морянски, по-соромейски, по-тахаимски… Этхо забыл, как дышать. Если бы не Ласка, пихнувшая его в бок, так и простоял бы невесть сколько на пороге, немой от восхищения. - Идем, идем! – княжна нетерпеливо подпрыгнула. – Рот закрой, все умные мысли вылетят! - А… а можно мне тут поселиться? – выдохнул Этхо сокровенную мечту. Ласка тут же прыснула со смеху, а Ратинек серьезно сказал: - В библиотеке не живут, а книги хранят. Хочешь читать – приходи, это можно. А вот спать надо в кровати. Идемте скорее, дедушка Толкомей нас заждался. Этхо так и подмывало спросить, не запрещают ли чудные морянские обычаи принести кровать прямо в библиотеку, но за шкафами показался стол с двумя лавками, на одной из которых сидел Кормитель Белого Лиса. Свет из окна напротив мягким ореолом озарял его фигуру, делая похожим на сказочного мудреца с картинки. Перед Толкомеем Этхо робел: ему прежде никогда не доводилось знакомиться с такими старыми и степенными людьми. Когда Ратинек рассказал, что Толкомей с детства учит их с Лаской всему на свете, и предложил присоединиться, Этхо согласился, едва дослушав, и дождаться не мог обещанного урока. Но теперь, под внимательным взглядом из-под седых бровей, он испуганно съежился и почувствовал себя диким хасажонком из леса, где даже хлеб не пекут. Но Толкомей не был грозен, глаза смотрели с теплотой, и Этхо решил, что даже если он окажется совсем невеждой, плеткой его на этом уроке не побьют. Перед Толкомеем лежала раскрытая книга на резной деревянной подставке. Этхо прежде и подумать не мог, что для книг могут делать подобные штуковины. Он вспомнил, как читал соромейские сказки прямо на песке, и ему сделалось совестно. Ласка с Ратинеком сразу устроились на свободной лавке. Этхо замешкался: втроем на лавке было тесновато, но садиться рядом с Кормителем… Толкомей чуть улыбнулся и приглашающе коснулся места рядом с собой. Этхо пристроился на самый краешек, чтобы, в случае чего, удрать. - Доброго дня, внучата, - произнес Толкомей, обращаясь ко всем троим. - Доброго дня, дедушка, - ответили Ласка с Ратинеком, а Этхо замешкался, вспоминая, что означает слово «внучата». - Выспались после ночи-то? – ласково спросил старик. Он постоянно щурился, словно сам хотел спать. - Да какое там! - тут же принялась рассказывать Ласка. – После завтрака прибрать, зерно разложить, к раненым сходить, столько дел! Куда тут спать-то? Вот если б мне уговорить папу, чтобы разрешил ночью пойти в дозор! Зимка точно пойдет, я знаю. - Помело в сарафане, - шепотом поддразнил Ратинек. - Сестер уважать надо, какие они есть, - назидательно сказал Толкомей. – А сестрам, - обратился он к Ласке, - слушаться родителей, почитать слово отцовское как солнце и хлеб. Ласка недовольно фыркнула, но возражать не стала. - А что же наш гость? – Толкомей повернулся к Этхо. – Не зевает, готов ли внимать науке? У Этхо из головы вылетели не только морянские слова, но и родные хасажанские тоже. - Я… это… да, - спустя бесконечно долгое время выдавил он и на всякий случай пару раз кивнул. - Он вообще много всего знает, - тут же вмешалась Ласка. – И целую кучу книг прочел. Да что прочел, наизусть выучил! Но скромный. - Скромность в меру никому не повредит, - заметил Толкомей. И снова обратился к Этхо: - Сколько тебе лет? Врать, что шестнадцать, было стыдно. Но признаваться, что тринадцать, да при Ласке с Ратинеком – еще стыдней. Этхо молчал, чувствуя, как начинают полыхать уши. - Он старше меня, - снова пришла на помощь Ласка, - а уж насмотрелся за жизнь такого, что мама говорит, и глубокому старику с лихвой хватило бы! Ай! – это Ратинек дернул ее за рукав. Этхо не знал, что Мленна так говорила. Ему уже давно хотелось куда-нибудь деться отсюда, но удирать теперь было позорно. - Много ли ты книг прочел? – опять задал вопрос Толкомей. Этхо кинул взгляд на библиотеку вокруг и сипло проговорил: - Чуть-чуть… - А что узнал из них? Перед мысленным взором Этхо, как назло, развернулись страницы из «Дополненного перечня» вперемешку с цитатами из тахаимского труда о возлежании с женщинами. Собрать эту кашу во что-нибудь осмысленное было невозможно. - Ну, хорошо, - не дождавшись ответа, заговорил Толкомей. – А с чего начинаются солнце, хлеб и человек, ты знаешь? - Можно, можно я подскажу? – тут же подпрыгнула Ласка. Но Ратинек шикнул на нее, а Толкомей покачал головой, и она досадливо умолкла. - Не знаю, - наконец прошептал Этхо. - Солнце начинается с маленькой искры на горизонте, - сказал Толкомей тем же спокойным и чуть назидательным тоном. – Искра солнца есть заря. Хлеб начинается с колоса, а колос с земли, которая его рождает. А человек начинается с матери, дарящей жизнь. Но мать не подарит жизнь без отца, как земля не родит колос без дождя, а искра зари не появится без Того-Кто-Зажигает-Солнце. Этхо позабыл бояться и слушал с разинутым ртом. Он прежде натыкался в книгах на упоминания чего-то подобного, но всегда без подробностей. Об искре солнца, хлебе и матери говорили как об истинах, которые известны всем и не нуждаются в толковании. - Однажды Тот-Кто-Зажигает-Солнце высек искру впервые, - тут Толкомей перешел на соромейский. – Первые лучи солнца коснулись земли, первый дождь полился с неба. Взошел первый хлеб, а из луча вышел первый зверь – золотой Сором, - Толкомей остановился и спросил по-морянски: - Ты меня понимаешь? - Да, - закивал Этхо. И, собрав остатки отваги, спросил: - А где про это можно почитать? - Вот здесь, - Толкомей бережно провел ладонью по книге на подставке. – Старинная соромейская рукопись, спасенная из Мореграда. Ты хорошо читаешь по-соромейски? - Да, - осмелев, Этхо прибавил: - Еще по-морянски и по-тахаимски. И по-хасажански… тоже. Толкомей чуть склонил голову набок. - А говорить по-соромейски умеешь? - Да! – перед глазами наконец-то появились нужные строки, и Этхо зачастил: - Солнце-зверь Сором, прилетай в Златоград, отведай, чем мы тебя угощаем, послушай песни, что мы поем, посмотри на танцы и гульбища… - Хорошо, - кивнул Толкомей, прервав его движением ладони. – Сказку об Унку-Сохо ты наизусть читаешь точно, хотя говор у тебя не самый чистый. Ну, то не беда. А расскажи по-соромейски, что за погода нынче в Городище. Вот, за окном. Только не наизусть, своими словами. Этхо открыл рот – и закрыл. Он не умел сказать по-соромейски о том, чего не читал. Жар снова охватил уши и щеки, а следом все лицо. А хуже всего было видеть удивление на лице Ласки, которая всем рассказывала, что Этхо умеет по-соромейски лучше любого морянина. - Ну же, внучонок, что ты оробел, - мягко произнес Толкомей. – Не стыдно не знать, стыдно не хотеть знать. Как будет по-соромейски «день»? Этхо назвал. - А как солнце? Листья? Желтые листья? Голубой небосвод? Вот, почти все и сказал. А теперь повтори вместе. - День, солнце, голубой небосводе, желтые листья, - прошептал Этхо, чувствуя, как от натуги по спине ползет капелька пота. Толкомей поправил его фразу и велел повторить. - Вот теперь ты заговорил по-соромейски. По-тахаимски тоже книжные фразы знаешь или умеешь живой речью? - Живой умею, - быстро ответил Этхо. – Хуже, чем по-морянски, но с купцом договориться смогу. В стойбище купцы иногда приезжали. А… а по-соромейски я не говорил прежде ни с кем. - Погоди, - удивилась Ласка. – Если ты по-нашему частишь, как на родном, то с кем ты столько разговаривал? Этхо вспомнился Бурлека – избитый в мясо, переломанный, криво обложенный подорожником. И десятки других пленных, из Городища, из лесных морянских селений. Рабыни в загоне, которые не успевали выучить хасажанский, потому что умирали. Он не знал, какими словами рассказать это Ласке. Ратинек только посмотрел на его лицо – и все понял. - Нашла же, о чем спрашивать, - укорил он сестру. – Наши воины тоже два слова по-хасажански умеют связать. Толкомей коротко погладил Этхо по голове. Рука у него была тонкая и вся в морщинах, как лицо. - Недобрую войну ведут хасажане. То Зеленый Змей их науськивает, крови хочет человеческой. Великую силу дает ему кровь – и великое безумие. Одни мы нынче со своей бедой, вдали от моря, от прежней жизни. Не наша это доля, да не нам ее выбирать. В стародавние времена, когда золотой Сором ушел за горы, наши предки остались на побережье моря, потому что чтили землю, вспаханную праотцами, и зерно, собранное праматерями. Призвали тогда тотемом Синего Змея - Золотого Князя, первого после Сорома. И почитали его, как Сорома, и столб украшали синими каменьями. Даже когда с острова пришла хасажанская напасть, не отступились мы ни от своего побережья, ни от своих кораблей. А корабли прежде были у морян справные. Не ближе тахаимцев уходили в море. Пущане, лужане, они что: пошли за покоем, за новыми тотемами, а все равно и у них война на пороге. А мы в Мореграде стояли до последнего, да вот не выстояли. Теперь мы на чужой земле, с чужим тотемом, а корабли наши потоплены нашими же руками, чтобы не достались врагу. - Вовсе Белый Лис не чужой, - обиженно возразила Ласка. - Конечно, внученька, - грустно сказал Толкомей. – Ты при Лисе родилась, Синего Змея не видела. Тебе да Ратинеку, да всем вам, молодым, Серебряный Князь теперь родной. А нам, старикам, все ж Золотой Князь был милее. Да уж не вернуть его. - Получается, моряне тоже со всеми воюют? – решился уточнить Этхо. - Только с хасажанами, - поправил Ратинек. - Пущане и лужане наши братья по соромейской крови, - вздохнул Толкомей. – Но много лет мы не слали друг другу весточек. Между нами лежат земли стойбищ, гонец без помощи тотема не сможет пробиться. А Белый Лис, Черный Зубр и Серый Барс в великой ссоре. - Почему же они поссорились? - Дела звериные, - туманно ответил Кормитель. – Кошке с собакой трудно договориться, а бык и встревать не станет. - Еще есть болотные люди, - добавил Ратинек. – Но мы с ними не только из-за тотемов не водимся. Больно дикие. Живут в самой трясине, спят на деревьях, хлеб не выращивают, лисиц на мех стреляют. - А мы на оленей охотимся, - подхватила Ласка. - И что? – не понял Этхо. - Тотем болотных людей – Багряный Олень, - объяснил Ратинек. - И мы своей охотой его оскорбляем. А болотные люди оскорбляют нашего Белого Лиса. Потому хоть мы друг друга не убиваем в лесу, и от трясины выручим, если случится нужда, но просто так руки не подаем. Этхо в который раз подумалось, что этот мир куда сложнее, чем он себе представлял. *** Этхо жил в горнице на четвертом этаже гостевого крыла терема. Здесь обычно селили заезжих купцов, беженцев или тех, кто не жил у себя дома, как тетушка Лоза. Ее горница была неподалеку, и там же ночевала Зимка, когда навещала мать после дозоров, вылазок и бдения на стенах. Этажом ниже находилась большая общая кухня, и Этхо каждое утро чуял запахи свежего хлеба и прочих вкусностей. Длинный коридор-галерея соединял гостевое крыло с хозяйским, где были покои князя с княгиней, Ласки и Ратинека. Ласка жила в чистой уютной горенке под самой крышей и частенько вылезала на чердак кормить птиц. Когда Этхо впервые оказался у нее в гостях, Ласка вручила ему целую горсть подсолнуховых семечек и быстро-быстро закарабкалась вверх по шаткой деревянной лесенке. Так Этхо впервые оказался на чердаке, едином на весь терем, и впервые покормил с рук стайку воробьев. Жилище Ратинека было просторнее Ласкиного, а все стены в нем вместо орнаментов были изрисованы и увешаны морскими картами. Ратинек бредил морем и дальними странами. Он рассказывал Этхо, какой у морян был огромный флот, даже лучше тахаимского. Сейчас лишь несколько спасенных ладей стояли в дельте реки, на которой было построено Городище. Ратинек мечтал когда-нибудь возродить морянский флот и плыть через все море до южных берегов и обратно. С памятной ночи пожара минуло два дня. Высушенное зерно перенесли в другой амбар по соседству со сгоревшим, днем и ночью стерегли. Ласка злилась, что ее не пускают в дозор, хотя Зимка была там аж два раза. Непоседливая княжна постоянно крутилась рядом со взрослыми, по крупицам собирала слухи, надеясь вызнать что-нибудь такое, после чего запрещать ей дозоры будет преступлением. Всем подслушанным Ласка делилась с Этхо и Ратинеком. Так было и в этот раз, когда они втроем собрались в горнице княжича. Ратинек мастерил морянскую ладью из чурок и лоскутов тахаимской пальмовой парусины, Этхо чесал за ушами сыто дремлющего Серебрушку, а Ласка, не в силах усидеть на месте, расхаживала взад-вперед и говорила: - Ясное дело, что с пожаром нечисто. Это все уже знают. Само оно загореться не могло – раз, Белый Лис беды не почуял – два, в дозор только с оружием да по трое выходят – три, и, наконец, - она постаралась выдержать значительную паузу, но не утерпела и мига: - Я только что услышала, как папа говорил маме, что надо искать хасажанского лазутчика! - Это и в первый день ясно было, - пожал плечами Ратинек. - Ясно, да не совсем! – Ласка звонко притопнула на месте и снова принялась прохаживаться. – Папа говорил, что лазутчик настолько тайный и давний, что Белый Лис его найти не может! Вот так! - То есть – не может? – удивился Ратинек. – Тотем чует чужаков. - В том и дело! – выпалила Ласка. – Для нас и для всего Городища этот лазутчик не чужак! Он прикидывается морянином и служит Змею тайно! - Но ты не объяснила, почему Лис не может его найти, - напомнил Ратинек. - Папа не сказал, - понурилась Ласка. – Наверное, они про это раньше говорили. Ратинька, миленький, узнай у папы, а? Тебе он точно расскажет! А иначе я никак не смогу его поймать. - Ты лазутчика ловить собралась? – Ратинек вскинул брови. - Без меня они его нипочем не выведут на чистую воду, - с неколебимой уверенностью заявила Ласка. – А я всех-всех в Городище знаю. Мне бы только понять, чем еще этого поганца отличить можно! Ратинька, спроси! А может, ты на пожаре видел чего? Или ты, Этхо? Этхо, уже давно разрывавшийся между желанием честно рассказать обо всем князю и страхом показаться глупцом-ненавистником, не выдержал: - Я видел… странное. Не знаю, может, у вас так принято, а я не понял чего… - Что? – Ласка тут же оказалась рядом, почти нос к носу. Зажатый Серебрушка недовольно заворчал. – Этхо, золотой, ты только скажи как есть, я уж сама разберусь, что к чему! - Когда мы с Зимкой бежали всех предупреждать о пожаре, то встретили дядьку Ойсо, - медленно проговорил Этхо, подбирая слова. – Он был очень… ну, злой и ворчливый. - Почти как обычно, - отметил Ратинек. - Нет, он не просто ворчал. Он не хотел нам верить про пожар. Или… или… - Делал вид, что не верит? – округлила глаза Ласка. - Наверное. Только когда Зимка сказала, что мне верит больше и все равно всех разбудит, тогда он и побежал за вашим отцом. И потом на пожаре… Я видел, что Ойсо ничего не делал. Воду не таскал, зерно не спасал. И смотрел на всех с такой яростью, будто они ему враги. Может, мне и показалось, но… - Постой-ка, - задумчиво проговорил Ратинек. – Я ведь тоже видел. Не помню, с каким лицом стоял дядька Ойсо, но точно не работал со всеми. Интересно, папа знает? - Надо ему сказать! – подпрыгнула Ласка. – Вдруг дядька Ойсо и есть?.. - Осади! – перебил Ратинек. – Ойсо мамин брат, соромей, Белому Лису поклоняется дольше, чем все в Городище, нас растить помогал, Этхо лечил, наконец. А ты его готова запросто в хасажане записать. Ласка приумолкла, закусила губу. - Отцу сказать, конечно, надо, - продолжил Ратинек. – Может, прояснится чего. А пока, Ласка, горячку пороть не смей! - Не больно и хотелось, - насупилась сестра. – А только если б я сейчас Этхо не спросила, он бы и молчал до сих пор! Права я? Этхо пожал плечами. Потом нехотя кивнул. Он побаивался резкого ворчливого Ойсо. Почему тот предлагал убить князя и поджечь амбар? Почему не верил в пожар? Почему во дворе молчал и глядел с такой ненавистью? Одно Этхо знал точно. В руках Ойсо ему легче легкого было представить хасажанскую плетку.