Сказки северного взморья

Солнце сполна отдало земле дневной огонь и теперь алым угольком тлело у порога заката. Городище готовилось ко сну. Дымили бани, хозяйки убирали со столов посуду после ужина, у тотемного столба дожидалось своего часа угощение Белому Лису: каравай хлеба, лучший кусок оленьего мяса с последней охоты, горшочек золотистого меду и немного зерна на расписной тарелке. В стороне от прочих даров сиротливо притулилась плошка с морской водой – старый Толкомей так и не смог изменить привычке. Наутро дары исчезнут. От хлеба не останется ни крошки, от мяса ни кровинки, мед будет выпит до последней капли, а зерно сгрызено. Даже морская вода пропадет. Если тотем в ладу с народом, кормящим его, он не обидит людей отказом. На памяти морян еще ни разу не случалось, чтобы Белый Лис пренебрег угощением. Княжеский терем тоже затихал, лишь часовые у зерна зорко вглядывались в подступающие сумерки. Тетушка Лоза украдкой наблюдала за ними из окошка. Где-то там ее Зимка? Одна из восьмерых детей осталась, а туда же. Кольчугу ей, да в бой. Виданное ли дело, женщине, дарительнице жизни… Тетушка Лоза крепко надеялась на Хладея. Вот поженятся они с Зимкой, отстроят собственный дом, не останется у дочки времени на глупости. А там и внуки пойдут, радость ей, вдове горемычной, на старости лет. Только бы Зимка голову прежде не сложила, да Хладею поворот не дала. Норов у обоих не семейный. Цвейко с Золотеной, вон, не старше, а уже как люди живут. А эти все не договорятся, с хасажанами не навоюются, болото побери этих хасажан. Окна терема были темны, но в двух теплился свет. Тетушка Лоза знала, что за первым окном библиотека. Знать, мудрый Толкомей засиделся за книгами. Или заносит в летопись недавние события. Дело нередкое, порой бывало, что старый Кормитель палил свечи до самого утра. А вот за вторым окном горница для совещаний. Значит, князь тоже не спит и даже не ложится. Уж который вечер подряд. Тетушка Лоза вздохнула. За князя и его семью она переживала, как за родных. А Статко совсем себя не бережет. Виданное ли дело, ночами не спит, днем не присядет. Так и сгореть недолго. А без такого князя, как Статко, Городищу не жить. Куда только княгиня смотрит? Дело мужчины – оберегать женщину, но и дело женщины – заботиться о мужчине. А какая тут забота, когда муж не с женой в кровати ночи проводит, а с шурином в делах. Тетушка Лоза считала, что Ойсо подает князю дурной пример. Разве можно среди ночи сообразить что-то путное? Нет у Ойсо жены, некому поучить уму-разуму. И не приглянулся ему никто. Ежели правду говорят, что он вдовец, то это понятно. Ойсо не юноша, а когда с любимым полжизни проживешь и теряешь… Тетушка Лоза снова вздохнула. Очень, очень тяжело. *** - Он где-то рядом, - Статко вытащил из плошки прогоревшую свечу и поставил новую, ловко запалив фитиль огнивом. – Словно насмешничает. За дураков нас держит. Думает, будто мы не догадаемся, кто он таков. - Мы и не догадались пока, - проворчал Ойсо. Он сидел на подоконнике и наблюдал за князем исподлобья. - Слишком мало думали, - убежденно рубанул Статко. Ойсо широко зевнул и посоветовал: - Шел бы ты на боковую. Солнце спит. Люди спят. Даже болотные пучеглазики спят, а ты все не уймешься. Но князь только отмахнулся. - Мы пытались понять, чего не знаем о поджигателе. Ты, я, Толкомей, даже дед Латаш – головы сломали без толку. А надо наоборот: что нам про него известно? - Что он сволочь, - проворчал Ойсо. – Но ты, чую, не про это. - Самое главное, что мы знаем наверняка: он поклоняется чужому тотему. Змею ли, Оленю ли – не важно, главное, не Лису, иначе никак. И чужой тотем его стережет. А какого человека тотем может охранять особенно сильно? Того, кто хоть раз его лично накормил. Значит, злодей довольно побывал за стенами Городища. В сердце болота или на острове Зеленого Змея. Но и у нас он живет достаточно давно, чтобы никто не заподозрил дурного. - Когда стойбища сдвинулись к морю и болотам, много народу из разоренных поселений пришло в Городище искать защиты, - отметил Ойсо. Лицо его было неподвижно. – Мог проскользнуть и лазутчик. - Поэтому завтра надо потихоньку разузнать о всяком, кто живет в Городище меньше десяти лет. - Ратинек как раз водит дружбу с одним из таких. - Цвейко? Нет, в нем я уверен. Человек такой доброты не мог бы поить Змея кровью, лгать и притворяться годами. У него в друзьях всякий, кто знаком с ним. Даже с Этхо ухитрился подружиться, хотя тот мальчишка пуганый, невзирая на отвагу. Я скорее поверю, что злодей живет бобылем и никому не открывает сердце. Но это домыслы. А вот истина: лазутчик частенько бродит по ночам вне своего дома. Сомневаюсь, что однажды он просто вышел за плетень с пучком горящей соломы и заявился ко мне на двор. Этот человек пробрался к амбару незамеченным и сумел уйти. Значит, готовился загодя. - Ты забыл еще кое-что, - негромко проговорил Ойсо. – Злодей не носит оберег. И это проще проверить, чем остальное. - Кто же в Городище без оберега? – задумался Статко, присев на краешек стола. – Этхо, разве что. - У Этхо как раз есть. Маленькая "капелька" под рубашкой. - Значит, не годится. Впрочем, подозревать Этхо все равно, что подозревать тебя, - Статко хохотнул. – А ведь правда, лучше лазутчика не сыскать: чужак, нелюдим… Ойсо передернуло. - Шуткуешь? – холодно переспросил он. - Давай, запиши меня в лазутчики. Я ведь здесь самый подлый злодей, других не найти. - Не в обиду, - Статко подошел к нему, примиряюще положил руку на плечо. - Мне казалось, тебя это повеселит. - Ужасно весело, - Ойсо отвернулся, глядя на Городище. - Столько лет прошло, куда больше десяти, а я до сих пор чужак. Сопливый бельчонок Этхо поладил с Толкомеем в первую встречу и теперь бегает в библиотеку как к себе в шалаш! Статко изумленно поднял брови. - Только не говори, что это зависть. - Это смертельная обида, - проворчал Ойсо. - И я тысячу раз говорил тебе, что Кормитель - не шапка и по наследству от тотема к тотему не передается. Кормитель и тотем должны понимать друг друга, а Толкомей даже хасажонка умеет приласкать лучше, чем зверя. Ты видел, у столба опять морская вода! - А я тысячу раз говорил тебе, - возразил Статко, - что Толкомей будет Кормителем, покуда жив. Он самый уважаемый в Городище... - Он, а не я. Ну, конечно. - Благодаря Толкомею нового тотема приняли все, а если бы мы сделали так, как хочешь ты, начались бы раздоры. Ойсо, почему все семнадцать лет я должен тебе, как ребенку, это объяснять? - А почему эти же семнадцать лет я должен расшибаться в лепешку, когда каждая собака норовит ткнуть меня носом, что я чужой, я здесь никто, Толкомей единственный лучший Кормитель, и вообще мне оказали великую честь, пустив на порог Городища! Ты видел, чем был занят "лучший Кормитель" во время нападения хасажан. Статко вздохнул. - Ойсо, ты знаешь, что хочешь невозможного. - А ты знаешь, что не Толкомей истинный Кормитель. - Тем не менее, все останется как есть. Ты для меня в первую очередь друг... Глаза Ойсо сверкнули. - А если я найду тебе злоумышленника? Встану у столба и спасу Городище без участия Толкомея? Тогда тоже скажешь, что мои желания ничего не стоят? - Я так не говорил. - Хорошо, пусть не так. Ответь, когда Городище снова будет спать спокойно, ты исполнишь мою просьбу? Статко очень долго молчал. Потом, наконец, произнес: - Я поговорю с Толкомеем. Уверен, его тоже не устраивает положение дел. - Надеюсь, ты сдержишь слово, - буркнул Ойсо, вглядываясь в окно. - Проклятие... Душно. Скорей бы зима. - Ты помнишь хоть раз, когда я обманывал? - князь впервые за разговор нахмурился. - Ни единого, - покачал головой Ойсо и тихо прибавил: - Прости. Статко тоже посмотрел в окно. Над Городищем нависли густые сумерки. Бродит ли там сейчас неизвестный человек со злыми мыслями, который смог поднять руку на зерно?.. - Никогда не мог понять вашей вражды. Вы ведь мудрецы оба, неужели никогда не сможете без споров? - Он прошлое морян, - Ойсо пожал плечами. - А я настоящее и, если повезет, будущее. Разным временам трудно столковаться, и мудрость у них не одна на всех, - он болезненно ссутулил плечи, через силу встряхнулся и спрыгнул с подоконника. - Ладно, кого мне следует найти?.. - Нам, - твердо поправил Статко. - Нам, - не стал спорить Ойсо. - Не морянин, пришел в Городище извне, но давно. Не носит оберег, шляется по ночам, бывал на болоте или острове Зеленого Змея. Надо же, - он все-таки фыркнул, беззвучно, невесело: – Как ни крути: пять примет, и все обо мне. *** Толкомей начертал последний знак, положил перо на подставку рядом с чернильницей и осторожно подвигал затекшими плечами. Поясница тут же заныла, скрипнули суставы. Где же ты, счастливое время, когда ничего не болело, сила была в руках, а в ногах прыть, и получалось легко работать день в поле, ночь читать и писать, а с утра кормить тотема и не знать усталости. Нынче чуть засидишься дольше положенного, кости и жилы напоминают: ты старый, пора тебе на покой. А не послушаешься – целую неделю потом спины не согнешь. Как угощение у столба оставлять станешь, как наклоняться к блюдам и плошкам? Срам один… Толкомей пододвинул к себе свечу и быстро сжал фитилек пальцами, гася пламя. Но, против ожиданий, библиотека не погрузилась во мрак. По потолку крались причудливые тени. Вдалеке из-за шкафов доносился слабый шелест страниц. Толкомей нахмурился. Он думал, что один здесь. А ведь по Городищу бродит враг… - Эй! – сердито окликнул Толкомей, на всякий случай нащупывая на столе том летописи, над которым только что корпел. У летописи хороший переплет, кованый, таким и от стрелы можно заслониться, и по голове приголубить в случае чего. – Кто шуткует? А ну, покажись! Тени на потолке испуганно подпрыгнули, шелест стих, хлопнула книга. А потом раздались торопливые шаги, и из-за шкафов, виновато держа глаза долу, вышел Этхо со свечой в руке. - Я не шуткую. Я… почитать зашел. Толкомей с облегчением опустился на лавку. - А мне отчего не показался? Сидишь, спрятался, будто нет тебя. - Я не прятался, - Этхо неловко переступил с ноги на ногу. – Ты занят был, ну и я потихоньку, чтобы не мешать… - А ежели бы я ушел и библиотеку закрыл? – проворчал Толкомей. Но это непоседу Ласку можно было застращать подобным. Этхо запирание в библиотеке на всю ночь мог и наградой счесть. Совсем как и сам Толкомей давным-давно… - И долго ли ты здесь сидишь? - С сумерек. Ласка с Ратинеком спать пошли, а мне почитать захотелось, - Этхо окончательно смутился и проговорил: - Я больше не буду. Толкомей вздохнул. - Не читать зазорно, а сидеть с книгами на полу да втихомолку. Разве тебе места на лавке нет? Положи книгу на стол, свечу ставь рядом, да читай, сколько сердце просит. - Я помешать боялся… - Не помешают друг другу два человека, занятые делом, - Толкомей жестом пригласил Этхо устраиваться рядом. – Порой и помогут. Коли ты слово какое не разберешь, всегда ко мне обратиться можешь. - Даже когда ты занят? – изумился Этхо, садясь. Свечу он так и продолжал держать в руке. Толкомей взял ее и поставил на стол. - Ежели я занят, нужно встать подле меня и так заговорить: «дедушка Толкомей, дозволь вопрос задать». И я отвечу: «дозволяю, Этхо, спрашивай на здоровье». Или: «не могу ответить нынче, позже подойди». Ясно тебе? Запомнил? Этхо кивнул. Подумал о чем-то, прикусив губу, а потом недоверчиво переспросил: - И ты не рассердишься? - Что же тут сердиться? За вежливый спрос люди не серчают. Этхо пожал плечами. - Смотря какие… Освети тебя солнце за науку, дедушка Толкомей. У старика защемило сердце. Сколько же злобы и горя пришлось вынести бедному мальчику. С книгой за шкафами хоронится, лишнее слово сказать боится. Вон, и на лавке сидит на самом краешке, за руками собеседника следит невольно, чутко – точно удара боится. А ведь не очерствел. Глаза добрые, ясные. У неба в солнечную погоду такие глаза. - Какую книгу ты читал, Этхо? Жмурится. Сейчас по памяти говорить будет. Удивительный дар солнца – такая память. - «Предания о родах и родичах, о хлебе, о земле и мире под крылом Сорома златоликого». Дедушка Толкомей, дозволь вопрос задать? - Спрашивай, внучонок. Ведь я нынче не занят. - У Сорома впрямь были крылья? Что он за зверь такой? - Этого тебе никто наверняка не скажет. Сором жил на Северном Взморье так давно, что в памяти людей не сполна остался его облик. В одних книгах ты найдешь, будто он походит на горбатого пса во все небо, и крыл у него двенадцать. В других – что Сором больше как лось или зубр по виду, летает, перебирая ногами, есть золото и солнечные лучи. Третьи книги гласят, будто даже никому из соромеев не довелось видеть истинное обличие Сорома. Тотемы большие мастера менять обличие, если захотят. - Но как же так? Ведь я читал, что тотемные звери похожи на обычных. Есть у нас в лесах олени и лисы, а по стойбищам зеленые ящерицы шастают. Но я никогда прежде не слышал про крылатых псов и летучих лосей. - Может, и не было таких, - Толкомей развел руками. – А может, ушли они из наших краев вслед за вожаком. Где тотем живет, там и его свора. Сорок лет назад по здешним лесам немного лисиц бродило, а уж серебристых и вовсе ни одной. Зато синих ящериц на побережье и по рекам плавало великое множество. - Теперь ящерицы ушли? - Умерли. Без тотема звери не живут. А тотем без зверей слабеет. Потому Зеленый Змей силен – сам говорил, много его ящериц. Потому Багряный Олень слаб – за пределами болота, без охраны пучеглазиков, олени легкая добыча. Потому у нас и у всех народов заведено не убивать зверя из своры тотема. - А Белый Лис сильный? - Он чужой… Недавно спустился с гор на побережье, укорениться не успел. А так-то не слабее лужанского Барса будет. Слышал о лужанах? У их города крепкие стены из горного камня. Но за стенами лужанам прятаться зазорно. Несутся по степи конницей, гром из-под копыт. Врага растопчут, друга сберегут. Близки они нам по духу. Если б не наши тотемы… Про пущан знать доводилось? - Ратинек рассказывал. И с дедом Латашем знакомил. - Да, дед Латаш – славный пущанин. Так спрячется в лесу – зверь не почует. Много раз нас это выручало… А скажи-ка мне, Этхо, почему ты такую книгу взял? О родах, о родичах. Это не сказки, труд древний, соромейский. Тебе бы по-морянски пока читать, уму-разуму набираться. Этхо начал краснеть. Сперва заалели уши, потом румянец перебрался на нос, щеки, лоб, и вот уже светлые волосы на макушке подкрасились снизу багрянцем. - Я… про семью прочесть хотел. - Про какую еще семью? Не стыдись ты, говори толком, может, я чем помогу. Этхо опустил голову, пряча краску. Помолчал, собираясь с мыслями. И выпалил: - У меня ведь нет ни дома, ни отца, ни матери. Спросят – чей я? Что отвечать? Княжий? Княгинин? Да кто я им! Живу у князя, потому что он добрый и места у него в доме много, а мне больше некуда идти. Стыдно. Прежде я даже не мечтал жить так хорошо, как сейчас, но разве я подхожу для этой жизни? Спросят – кто твоя мама? Не знаю, нет ее. Кто отец? Тоже нет. А другие родичи по крови есть? Брат был. Только вряд ли родной. И я даже имени его не помню. А вдруг скажут: раз ты ничей, то и не наш тоже, не нужен нам такой. Лучше я иначе говорить буду. Спросят – чей я? Отца с матерью любимый сын. Отец мой род от самых соромеев ведет, могучий воин, солнце и зерно почитает. Только он издалека. А мама у меня самая добрая, красивая, за семь ночей семь полотен вышить может, песни поет, а руки у нее мягкие, нежные… как у Мленны. И брат у меня есть, старший. Он знаменитый мореход, его корабль семь раз по семь штормов одолел, возит он из Тахаима шелк, а рабов – никогда. Вот, как теперь я буду говорить. Толкомей покачал головой. - Враньем правды не украсишь. Придумал ты себе сказку, а разве она появилась на самом деле? Не будут про тебя говорить, мол, идет человек, у которого есть отец и мать. Скажут, вон человек, который врет про отца и мать. А ложь почета не добудет. Этхо растерянно молчал. Толкомею стало жаль мальчика, которого некому было научить говорить правду. И некому растолковать, за что уважают люди, а за что гонят прочь. - Когда князь тебя здесь жить оставил, разве важно ему было, кто твои родители? Важно, каков ты сам и каковы поступки. Вот и отвечай, ежели кто спросит: семья, мол, у меня пока невеликая – я один. Живу у князя, потому что дочь его спас и ко двору пришелся. Хлеб, тотема и солнце почитаю, всегда на помощь умею прийти. Читаю и пишу на четырех наречиях. Запоминаю все, что единожды увижу. А лет мне – тринадцать. - И про года не врать? - Ни про что нельзя врать тем, с кем живешь бок о бок. Ты вспомни, разве кто-то из нас врет? Врать – глупцом казаться. Этхо понурился. - Я выглядел глупо? - Не сказать, чтобы умно, - улыбнулся Толкомей. – Не кручинься, внучонок. Не стыдно быть глупым. Стыдно не умнеть. Он взял свечу и привычно загасил фитилек пальцами. - Засиделись мы с тобою заполночь. Вон, луна как высоко поднялась. Пора и сну время уделить. Давай, беги-ка к себе, чтобы завтра носом не клевать. И подумай надо всем, что нынче услышал. *** Этхо думал всю оставшуюся ночь. Толкомей прав – врать нехорошо. Герои сказок тоже не врут, только хитрят с врагами. А моряне не враги. Да и толку врать, если все равно это видно, а сам ты выглядишь глупо. Вон, Цвейко Этхо совсем не врал, и ничего. Решено, больше никакого вранья! А вот с семьей труднее. Пусть в глазах людей будет важно не чей он, а каков. Но как же обидно, что у всех есть отец с матерью, а у него нет. Да, Ласка говорила, он им как родной, но… Этхо смутно чувствовал, что эту сказку про семью он выдумал не только для тех, кто, возможно, спросит. Точно так же он, живя в стойбище, воображал себя соромейским героем. Воображал настолько ярко, что порой сам начинал в это верить. Но если плохо врать другим, то и себе, выходит, не лучше? Вот бы славно вышло, окажись у него настоящая семья! Такая, как у Ласки и Ратинека. Но разве это возможно? Или?.. Неужели среди соромеев и морян за все тысячи лет существования не нашлось человека с такой же бедой? Бывает ведь братание у друзей – Этхо с Ратинеком смешали кровь, как в древних книгах. Может, и с семьей похожий обычай придуман? Да и Бурлека давным-давно не просто так ведь обещал сделать его вторым сыном! Едва дождавшись рассвета, Этхо помчался в библиотеку. Кто знает, может, он сумеет отыскать нужную книгу до завтрака, прочитает обо всем и новый день встретит не просто хасажонком без роду-племени, а семейным человеком или точно знающим, как семью найти? Этхо уже представлял, как расскажет о своем открытии Ласке, и как она обрадуется, подпрыгнет, захлопает в ладоши, а Ратинек степенно, но от всего сердца пожмет руку. А внутри будет тепло и спокойно, словно когда мама Мленна обнимает его… Дверь библиотеки была заперта. Этхо отчетливо вспомнил, как ночью дедушка Толкомей проворачивал ключ в замке. Он еще спит, поди, солнце едва теплится. Яркая картинка в воображении померкла. Стало досадно. - Ну и пускай, - пробормотал Этхо висячему замку. – Подумаешь, после завтрака в библиотеку пойду. Или после обеда. Или опять вечером, когда там ее откроют. Может, я целую неделю буду нужную книгу искать. Если найду… - Ты что здесь забыл? – раздался сзади резкий голос. Этхо вздрогнул и обернулся. Ойсо стоял в глубине коридора, точь-в-точь как в первую их встречу. Только тогда коридор был темен, а Этхо ранен и слишком испуган. Сейчас за оконцами занимался день, мягкий розово-голубой свет озарял темно-синий кафтан соромея и его щетинистые щеки. Этхо нашел в себе смелость ответить: - Утро доброе. Я… в библиотеку. - Вижу, что не на сеновал, - фыркнул Ойсо, делая несколько шагов вперед. Этхо отступил назад и уперся в дверь. – Ты умеешь проходить сквозь стены? – он прищурился, изучая собеседника с головы до ног и добавил: - Или надеешься протаранить дверь задом? Этхо почувствовал, что краснеет. Что задумал этот Ойсо? Может, хочет его убить, и пора драпать? А если нет? Не убил же до сих пор. А может, случая не представлялось? - Ты хоть знаешь, чем двери отпираются? – продолжал зубоскалить соромей. Кажется, при нем даже не было оружия. - Ключом, - ответил Этхо. И прибавил, чтобы Ойсо не воображал себя самым умным: - Это все знают! - На-адо же, - Ойсо будто бы и восхитился, а будто бы и помоями облил. – А у кого хранится ключ от библиотеки, «все» тоже знают? - У дедушки Толкомея. Только он спит. Ойсо фыркнул. Впрочем, не злобно. - Дедушка Толкомей может спать от полудня до полуночи, и будь ключи только у него, здесь стояла бы очередь до самого болота. Еще у князя ключи есть, - это было сказано совсем обыденно. – Если поторопишься, застанешь его в горнице для совещаний. Вон туда, по коридору, налево вторая дверь, - Ойсо указал себе за спину и с привычной неприятной усмешкой прибавил: - Князь тебе все что угодно пообещал за спасение дочери, авось библиотеку с утра пораньше откроет. Этхо отметил, что мысль про вторые ключи не приходила ему в голову. И даже хорошо, что здесь оказался Ойсо. Если только сейчас не прибьет. - Благодарю, - Этхо заставил себя отойти от двери и направиться в сторону соромея. Проходя мимо Ойсо, он почувствовал, что ноги от страха гудят, и прибавил шагу. Но соромей так и не стал его убивать. Он даже не смотрел больше в сторону хасажонка. *** Уже у дверей горницы для совещаний Этхо осенила безумная, невозможная идея. Знал ли Ойсо, что придет ему в голову, когда напоминал о княжеском слове! Этхо и сам едва верил, будто у него хватит духу о таком попросить. Но – дружба с Ратинеком на крови, Ласкины слова, добрые глаза мамы Мленны, ночной разговор с Толкомеем, колючие речи соромея – все сошлось в единый узор и заглавными буквами начертало единственное заветное желание, куда более невыполнимое, чем новые штаны. Берясь за дверную ручку, что сразу сделалась мокрой под вспотевшими пальцами, Этхо желал, чтобы Статко был в горнице. Толкая дверь – чтобы его там не оказалось. Пусть лучше заготовленные слова пропадут, чем князь их услышит и рассердится. Статко был в горнице. Он стоял у окна и собирал с подоконника какие-то исписанные свитки. На скрип двери повернул голову и, разглядев вошедшего, удивленно поднял брови. - Этхо? Ты зачем здесь в такую рань? Опять пожар? Этхо молча помотал головой. Сделал пару шагов, замер, решаясь, и, наконец, произнес срывающимся от страха голосом: - Я придумал, какую награду хочу за спасение Ласки. Статко чуть отвернулся и широко зевнул в кулак. Этхо подумалось, что князь, кажется, не спал. - Что ж, говори, - это было сказано серьезно. Как и обещание когда-то. - Я… я… - Этхо красочно представил, как с такими просьбами его тотчас погонят вон. – Прошу сделать меня… взять… в сыновья. Статко непонимающе нахмурился. - Что сделать? - Я прошу тебя стать моим отцом и принять в свою семью, - почти беззвучно проговорил Этхо и подавил желание зажмуриться. - Вот как, - князь не выглядел сердитым. Скорее задумчивым. – Кто же тебя надоумил? - Никто. Я сам. Если это совсем нельзя, то… простите меня… Статко оставил свитки, широким шагом пересек горницу, подошел к нему, взял за плечи и наклонился, заглядывая в глаза. - Этхо, послушай. Тебя не прогонят отсюда, не обидят. Если ты хочешь войти в нашу семью только из-за страха, то в этом нет необходимости. - Не из-за страха, - Этхо опустил голову. – У меня нет отца и матери. Но не было ни дня, чтобы я не грезил их обрести. Если и есть что-то… особенное, что может быть наградой, то только семья. Больше мне ничего не нужно. - Что ж, - медленно произнес Статко после молчания. – Ты добрый, умный, честный, смелый мальчик, Этхо, и ты глянулся мне. Я смогу назвать тебя сыном. Думаю, что и жена моя успела тебя полюбить. Но если ты станешь сыном князя, спрос с тебя будет больше, чем с гостя. Ты знаешь, сколько обязанностей у Ратинека и Ласки? Готов ли? У Этхо от радости перехватило дыхание. - Я готов! – горячо воскликнул он. – Я умею читать, писать и переводить, гонять крыс, прислуживать за столом, охотиться, знаю разные травы в лесу, могу копать, хворост собирать, строить шалаши, поручения носить, переписывать книги, брагу разводить, по ночам не спать, а если этого недостаточно, научусь всему, что потребуется! А если не смогу научиться, хоть побей меня плеткой до крови, я даже не вскрикну!.. - Начнем с того, - твердо перебил Статко, - что о плетке ты забудешь. У нас не бьют детей попусту или за мелкие провинности. А до крови вовсе никогда. Сын князя – не хасажанский подрабок. У княжича честь, смелость, совесть, достоинство, готовность помочь, а если потребуется – возглавить. Мои дети помогают матери управляться с хозяйством, помогают людям Городища, уважают старших, заботятся о слабых, почитают хлеб, солнце, тотема и умение женщины дарить жизнь. И чем тяжелее времена, тем больше требуется от князя и его семьи. Подумай, Этхо, сумеешь ли ты, захочешь ли? Если дело только в семье, найдем тебе отца и мать в Городище. Честь, смелость, совесть, достоинство… Все, что было у героев сказок. Только теперь Этхо начинал понимать настоящую силу этих слов. Он чувствовал, что решается его судьба. Этхо поднял голову и посмотрел князю в глаза. - Вы знаете, люд добрый, каков я есть. Весь я перед вами и пред солнцем, без утайки. Дружен я с землей, что родит пшеницу, со зверями добрыми, с морскими водами. Не склоню я буйной головы перед врагом, спиною к спине встану с другом, щитом буду для женщины, во внимательный слух обращусь пред речами старика… - Сказания о мореградских витязях, - отметил Статко. – Начало второго сказа, о Лучемире. - Страница шесть, - потупился Этхо. – Там очень хорошо написано. - А своими словами что скажешь? - Мне не нужна просто какая-то семья, - тихо проговорил Этхо. - Ратинек стал моим братом, Ласка сестрой, Мленна… как мама. Тебя я уважаю и слушаюсь, как отца. И постараюсь быть достойным сыном. Руки Статко на его плечах сжались. - Что ж. Теперь я верю тебе, Этхо. Тебе – и в тебя. Ступай к себе и ни о чем не тревожься. За завтраком расскажу всем о твоей просьбе, а ночью, когда настанет время тотема, проведем у столба обряд. - У столба?.. - Ты просил меня, сам не зная о чем? – улыбнулся Статко. - Не успел прочитать… - Станешь моим сыном перед тотемом и людьми, солнцем и луной, хлебом и кровью. По-настоящему, как если бы родился здесь. Этхо сам не помнил, как оказался на коленях, обнимающим ноги князя. Не было слов, чтобы высказать все счастье и благодарность, которые заполнили его. И не было других жестов, чтобы показать. Статко рывком поднял его и встряхнул за плечи. - Никогда больше так не делай. Понял? - Да. Наверное, князь почувствовал, что Этхо из последних сил удерживает слезы. Он крепко обнял его, прижал к груди и тихо сказал: - А вот так – делай. Отныне и впредь. *** Этхо пришел на кухню задолго до завтрака. Еще даже не явилась тетушка Лоза, чтобы растопить печь. Внутри все звенело и пело от осознания, что уже этой ночью у него будет семья, да такая, перед которой меркнут все сказки. Хотелось прямо сейчас делать что-нибудь нужное, полезное, как рассказывал Статко. Отец… Только бы сейчас не проснуться! Сперва Этхо хотел натаскать дров. Но у печи лежала целая поленница, заготовленная с вечера. Горшки, как назло, были дочиста перемыты, на скатерти ни единой крошки, утварь развешана по местам, а половики выбиты. Удача улыбнулась Этхо только у корчаги. Огромный глиняный сосуд был заполнен водой меньше чем наполовину, а ведь из него будут наливать воду в горшки с кашей, да и просто пить, зачерпывая ковшиком. Этхо радостно подхватил деревянное ведро и помчался на улицу. В семь лет он впервые услышал от Бурлеки о существовании колодцев. С тех пор Этхо не раз натыкался на описания и рисунки колодца в книгах, а однажды даже попытался выкопать свой – правда, яма вышла недостаточно глубокой, а мутная вода, собиравшаяся на дне, была намного хуже озерной. Настоящие колодцы Этхо увидел только в Городище, а после тушения пожара даже знал, что ближайший находится во внутреннем дворе терема, рядом с воинскими клетями. От кухни – рукой подать. Но в ранний час у колодца не было пусто. Едва выйдя во двор, Этхо увидел с десяток лошадей, вокруг которых толпились воины, поочередно наполняя водой глубокое ведро. Кони устало перебирали копытами, всхрапывали, вытягивали шеи к влаге. Воины тоже выглядели утомленными, не смеялись, не подначивали друг друга, лишь переговаривались вполголоса. Этхо разглядел среди них Хладея и подошел поздороваться. - А, хасажонок, - отозвался тот на приветствие. – И тебе не хворать. - Откуда вы так рано? – полюбопытствовал Этхо, разглядывая легкие кожаные доспехи с бляшками, мечи и кинжалы в ножнах, луки и доверху полные колчаны за плечами. - Кому рано, а мы еще не ложились, - Хладей всегда говорил чуть язвительно, но Этхо успел привыкнуть. – Ночь обходили дозором Городище. Князь с вечера попросил. А тебя кто затемно по воду послал? - Я сам, - Этхо посолиднее перехватил ведро, как видел на картинках, и добавил хозяйственным тоном: - На кухне корчага опустела, а ведь еще завтракать. - Ну-ну, молодец, - будь вместо Хладея кто другой, Этхо решил бы, что над ним насмехаются. Хладей окинул взглядом суету у колодца. - Ты здесь воду до обеда прождешь. Беги лучше к другому колодцу, знаешь, куда? Выйдешь за ворота, минуешь три дома, а перед четвертым сверни на развилке вправо. Там тебе и колодец будет. Запомнил, что ли? Этхо закивал. - Освети тебя солнце! - Было б за что, - добродушно фыркнули в ответ. С той поры, как Этхо встал на ноги, ему еще не доводилось выходить из терема дальше внутреннего двора. Теперь он заново открывал для себя Городище. Утро было к лицу городу морян. В стойбище рассвет пахнет гарью и объедками, у шалашей валяется мусор. Здесь же плетни, крыши, мощеные и бревенчатые дороги были дочиста умыты росой. По низинам стелился невесомый туман, уже пронзенный первыми золотыми стрелами солнца. Этхо в который раз залюбовался аккуратными домами в росписях, ухоженными садами и огородами. Он шел, и навстречу ему вставало солнце. И вместе с началом света внутри домов занималась жизнь. Смех и плеск воды, громыхание дров, хлопанье дверей и ставен. В одном дворе полная румяная хозяйка выбивала скатерть и половики, а за ее подол цеплялся ребенок лет трех, пытаясь помогать. Из другого двора звенел топор. С третьего до Этхо донеслось хрюканье свиней, и он невольно прибавил шагу. У колодца не было ни души. Он находился посреди пустырика, обрамленного густыми зарослями молодого ивняка. Тут сходилось несколько дорог, а меж ними с четырех сторон высились плетни – тоже ивовые. Этхо привязал ведро к колодезному валу и принялся крутить ручку, разматывая веревку. Наконец, в глубине плюхнуло. Этхо немного подождал, чтобы ведро наверняка наполнилось, и крутанул ручку в обратную сторону. У покрытого испариной вала звенела стрекоза. Этхо залюбовался ее узкими фиолетовыми крыльями и даже приостановил вал, чтобы она могла напиться. Но стрекоза лишь вспуганно упорхнула в поднебесье. Позади затрещали кусты. Этхо обернулся, но ивняк был слишком густой, чтобы кого-то разглядеть. - …Ишь, набирает!.. - …В наше вырядился!.. - …Ходит тут, как у себя дома!.. - …Хасажанин, он и есть… Этхо стало неуютно. Шепот был еле слышный, но он привык разбирать звуки леса, потому и слова сумел уловить. Голоса не взрослые. Похоже, мальчишки, как он сам. Сколько их, интересно, и что им тут понадобилось? Если тоже за водой пришли, то зачем шепчутся про него в кустах?.. В спину ударился мелкий камушек. Этхо подпрыгнул и резко обернулся. В кустах засмеялись. - Чего бросаетесь? – спросил Этхо у кустов, на всякий случай огибая колодец, чтобы можно было укрыться за ним. – Я вас не трогал! - Пошел прочь, хасажанин, - ответили кусты и выбросили второй камушек. Этхо сумел увернуться. - Вот наберу воду и уйду, - сообщил он, стараясь крутить вал поскорее. – Простите, если это ваш колодец, но мне сказали, что им можно пользоваться. - Это морянский колодец! – крикнули из кустов. – А ты, рыло хасажанское, уматывай к Змею! У Этхо все внутри захолодело. - Мой тотем – Белый Лис, - ответил он срывающимся от волнения голосом. – Я… я приемный сын князя! - Ври больше! – из кустов прилетело еще несколько камушков, из чего Этхо заключил, что мальчишек там не меньше пяти. Ручка выскользнула из пальцев, вал сорвался, ведро опять полетело вниз. Этхо огляделся. Путь к терему начинался возле опасных кустов, прочие дороги вели вглубь Городища. Что делать? Разве он мог предположить, что дети морян похожи не на Ласку и Ратинека, а на мальчишек из стаи? И откуда они только про него знают? Хотя… других хасажан в Городище не живет, а историю его появления здесь не слышал только ленивый. И лицом он на морянина не похож, спутать трудно. Этхо попытался повернуть разговор в мирное русло. - Я вам не враг. Оружия у меня нет. Выходите, и познакомимся, как заведено. От кустов во весь рост поднялся темноволосый мальчишка примерно его лет. Вид у него был нарочито гордый и презрительный. - Мы тебе сейчас покажем, как у нас принято знакомиться с хасажанами, - заявил он и взмахнул рукой: - Ату его! Из ивняка посыпались мальчишки. Этхо, больше не раздумывая, бросился наутек по первой попавшейся дороге. Перед глазами замелькали плетни, кусты, деревья, сзади слышалось многоголосое улюлюканье. Этхо случалось быть поколоченным в стайных драках и колотить самому, но ему удавалось не настраивать против себя всех – иначе бы он не был до сих пор жив. Убегать и прятаться тоже доводилось, но по лесу, а не в морянском городе, где преследователям наверняка знаком каждый камень. Этхо на бегу перемахнул через какой-то плетень, и это стало его ошибкой. За плетнем были пустые огородные грядки, яблоневые деревья и высокий дровяник. К этому дровянику и прижали Этхо преследователи. Мальчишек было шестеро, все не старше его самого, а кое-кто и помладше. Они запыхались, и в их глазах Этхо читал желание поквитаться за долгую погоню. Он завел руку за спину и нащупал в кладке дровяника свободно достающееся полено. «Здоровяков лет по семнадцать здесь нет, и оружия я у них не вижу. Значит, быстро они со мной не расправятся. Если сразу прибить поленом вот этого чернявого и вон тех двоих помладше, то от оставшихся я смогу вырваться и драпать дальше. Надо только от дровяника отойти, пока и они поленья не похватали…» - Ну что, хасажанин, - фыркнул темноволосый мальчишка, на которого Этхо нацелился первым. – Наклал в штаны? Сейчас мы тебе шею намылим, как в бане! - Будешь знать, как по чужому городу за водой ходить! – прибавил другой мальчишка, пухлый и розовощекий. - Шею намылим и рыло начистим! – посулил третий, рыжий и в веснушках, закатывая рукава. Этхо стиснул полено крепче и приготовился драться. Ему ужасно не хотелось встретить сегодняшний завтрак в загоне с морянскими свиньями. И тут со стороны дороги раздался знакомый резкий голос: - Вы какого ляда творите, сопляки?! Мальчишки повернули головы, и Этхо стоило бы воспользоваться случаем, чтобы удрать, но ноги точно приросли к земле: за плетнем стоял рассерженный Ойсо. - Мы, это, хасажанина учим, - ответил темноволосый. Но уже не так уверенно. - Да неужели, - столько яду Этхо не слышал даже в голосе Хладея. Ойсо легко перепрыгнул плетень и продолжил, подходя к дровянику: - Что же вы с ним собирались сделать? - Ну, это, - проговорил розовощекий, - двинуть пару раз… чтоб знал… Ойсо оказался рядом с Этхо, прошил колючим взглядом до самых печенок. И перехватил за руку, которая сжимала полено, стиснув запястье с такой силой, что у Этхо от боли на глаза навернулись слезы, а пальцы безвольно разжались. Полено покатилось по земле, мальчишки ошеломленно на него уставились. - Знал – что? – язвительно осведомился Ойсо. – Какого цвета кровь у дураков? Повисло молчание. - Он нас… поленом? – наконец выговорил темноволосый. Второй рукой Ойсо сгреб Этхо за шиворот. Хватка у него была стальная, нечего и думать о побеге. - Чтобы выжить, не только за полено, за дерьмо схватишься. - Да чего бы он не выжил-то? – непонимающе подал голос кто-то из мальчишек. - Вы молокососы и безмозглые кутята, - раздельно объяснил Ойсо и пихнул Этхо в спину, заставляя отойти от дровяника. – Ваш несостоявшийся противник в драке раскроил взрослому воину череп обычной сковородой, а потом перерезал глотку. Кстати, хасажанину. А знаете, почему ему это удалось? Потому что в их стойбище такие игры, как ваша, заканчиваются смертью того, против кого играют. - Но мы же не в стойбище! – возразили сразу несколько мальчишек. - Да? – Ойсо словно бы удивился. – А похоже. Шестеро на одного, доблестные витязи, гордость отца-матери! Хотя, наверное, он вас смертельно оскорбил. - Нет, это неправда, - тихо ответил темноволосый и опустил голову. – Мы первыми бросили камень. - Что ж, у вас есть время это осознать, - подытожил Ойсо и подтолкнул Этхо: - Идем. Минуя плетень через калитку, находившуюся шагах в двадцати от того места, где все перелазили, Этхо невесело размышлял, что неизвестно, какое из зол меньше: соромей или мальчишки. Они прошли по дороге мимо нескольких домов. Ойсо по-прежнему крепко держал его за шиворот и запястье. Этхо молчал. Он устал воображать, какие неприятности на него сегодня еще обрушатся. - Эй, бельчонок, - негромко позвал Ойсо. Этхо вздрогнул: так соромей обращался к нему только в памятную ночь первой встречи. - Сейчас я разожму руки, - продолжил Ойсо, - а ты не удерешь, как дикое дурное существо, а пойдешь спокойно рядом. Договорились? - Да, - ответил Этхо и услышал, что голос у него сипит. Стальная хватка исчезла, Ойсо лишь положил ему руку на плечо – легкий, неопасный жест. - Тебя зачем за водой понесло? - В корчаге было почти пусто, и я решил… - Решил он, - проворчал Ойсо. Остановился напротив Этхо и посмотрел на него в упор. – Решать ты будешь, когда до твоих беличьих мозгов дойдет, что ни один человек здесь не может взять и убить тебя посреди улицы, а труп кинуть свиньям! И что для твоих сверстников самая страшная расправа – это хворостиной по заднице или кулаком в ухо, а тебя за убийство вышвырнут из Городища ко всем пучеглазикам и будут правы! И возблагодари тотема, что я шел мимо и успел вовремя! Этхо стоял, втянув голову в плечи. Хотелось зажмуриться и закрыть лицо руками. - Пока тебя не узнает здесь каждая собака, чтоб я тебя без провожатого не видел! Этхо все-таки закрыл глаза. Переступил с ноги на ногу и почувствовал, что погоня не прошла бесследно: в поджившей ране опять пульсировала боль. - Ушибся? – спросил Ойсо, а когда Этхо помотал головой, снова рявкнул: - Отвечай честно, когда тебя спрашивают! - Не ушибся… Нога… опять. - Сильно? - Потерплю. - Вот что, - Ойсо снова заговорил обыденным тоном. – Здесь неподалеку живет мой знакомый, зайдем к нему и посмотрим, что с твоей ногой. А как оклемаешься, вернешься в терем. С провожатым! Знакомый Ойсо жил в добротном двухэтажном доме с черепичной крышей. Из трубы вился дымок, пахло хлебом и пирогами. Во дворе росли раскидистые вишни. Соромей остановился у плетня и громко позвал: - Эй, хозяева! Приоткрылась дверь, и выглянула круглолицая девочка примерно Ласкиных лет. - Отца позови, - велел ей Ойсо. Девочка кивнула и скрылась в доме. Вскоре дверь скрипнула опять, и на крыльцо вышел… У Этхо перехватило дыхание. Он запоминал все лица, которые видел, не мог не узнать, не мог ошибиться. Особенно это лицо. Но как? Невозможно! - Ойсо, вот так встреча! – радостно воскликнул этот человек. Знакомым голосом. А Этхо думал, что голос точно успел позабыть… - Доброе утро, Бурлека, - как ни в чем не бывало поприветствовал соромей, открывая калитку и подталкивая Этхо. - Заходи, позавтракай с нами, - Бурлека приглашающе махнул рукой. Здоровой, прямой, сильной, точно не был переломан и крив на оба плеча. - Прости, не могу, дела, - сердечно отказался Ойсо. – А вот мальчишку приюти до обеда. Месяц назад стрелу в ногу получил, а сейчас набегался, отсидеться надо. Да и глянуть, ничего ли серьезного. Тут Бурлека обратил внимание на спутника соромея и тоже застыл. - Да это ведь… Да как же… Этхо, ты?! …Они одновременно бросились друг другу навстречу. Бурлека подхватил Этхо на руки, высоко поднял над землей, притиснул к груди. Этхо обнял друга руками и ногами, уткнулся лицом в плечо. - Залея, Марушка! – крикнул Бурлека, внося его в дом через полутемные сени. - Вы посмотрите, кто здесь! Это же Этхо, мой хасажонок Этхо! Живой! Началась веселая суматошная круговерть. Славная добрая женщина с ямочками на щеках закатала ему штанину и осмотрела ногу, которая оказалась вполне цела, и даже шрам не разошелся. Потом Этхо усадили за стол, отрезали здоровенный ломоть хлеба, поставили полную миску наваристой каши на сале и целое блюдо пирожков. Бурлека вручил ему ложку и сообщил, что Этхо полагается съесть все до крошки и добавки попросить. Рядом вертелась девочка по имени Марушка и смотрела на гостя так, словно тот был Унку-Сохо во плоти или даже лучше. С этой минуты Этхо только и делал, что ел, рассказывал и снова ел. Бурлека немного знал о хасажонке, спасшем княжну, от дочки Марушки, которая, оказывается, водила дружбу с Лаской. Но имя хасажонка не пришлось к слову, и все это время Бурлека считал Этхо давным-давно погибшим от руки проклятого писаря-толмача, как и сам Этхо не догадался спросить Ласку про имя Марушкиного отца. Этхо расспрашивали, как он жил в стойбище, как попал в Городище, много ли книг теперь прочел и помнит ли еще соромейский язык. Узнав, какие плоды дала его наука, Бурлека пришел в восторг. - А я гляжу тогда, стоит, смотрит на меня: сам тростиночка, глаза огромные, голубые, - вспоминал он, и по лицам Залеи и Марушки Этхо с оторопью понимал, что они слышат эту историю далеко не в первый раз. – Вынь да положь ему соромейский язык. В хасажанском стойбище! Лисье диво. А как он меня подорожником лечил! А как выхаживал! Нет, сколько жив буду, забыть не смогу. Я думал, прибил его тогда хозяин. Ждал, ждал… Но когда второй день пошел, разуверился. А он вон, каким воином вырос. И по-соромейски говорит. Еще и княжну спас! Молодец. Я тогда уже знал, наш ты, по духу морянин. Что ж ты раньше в Городище не пришел? Ведь я тебе рассказывал! - Я думал, ты погиб, - отвечал Этхо, краснея. - А сам, без меня? Неужели бы тебя здесь кто тронул? Даже взрослого сперва расспросили бы, а ты вовсе дитя горькое был! - Что ты на мальчика насел, - принималась защищать Этхо Залея. – Вон, он даже есть перестал. Кушай, кушай, я тебе еще положу. Ох, бедолажка, одни косточки… Где-то на яблоках с медом, которых Этхо под разговоры съел в бесконечном количестве, суматоха понемногу улеглась. Залея вернулась хлопотать у печи, Марушка побежала на двор. Бурлека и Этхо остались за столом вдвоем. - Как вышло, что ты стал такой… здоровый? Я думал, ты едва ходить будешь. - Тотем вылечил, - ответил Бурлека серьезно. – Он ведь меня тогда в лесу нашел, на полпути к Городищу. Сам бы я, пожалуй, не добрался. Взвалил на спину, доволок до ворот, потом кости мои правил, мел хвостом лунный свет. Не сразу, но за два года стал я ловчее прежнего. Хороший у нас тотем, Этхо. Старожилы говорят, Синий Змей лучше был, но мне трудно поверить. Белый Лис за нас в лепешку расшибется. - А Синий Змей за вас умер, - тихо отметил Этхо, вспомнив рассказы Толкомея. Бурлека помолчал, не возражая, и заговорил о другом: - Помнишь, что я обещал тебе тогда? Приму, как сына. Перед тотемом и людьми в семью возьму… Почему ты краснеешь? - Бурлека, а… бывает два отца? Бурлека смотрел на него мгновение, а потом уверенно предположил: - Князь опередил меня. - Я сам просил его об этом, - потупился Этхо. – Сегодня утром. Бурлека улыбнулся, взъерошив ему волосы. - Ты, наверное, не просто так попросился к нему в семью? - Они стали мне родными. Но и ты… Я тебя все время вспоминал! Теперь не знаю, как быть. Наверное, надо пойти в библиотеку… Бурлека рассмеялся. - Оставь библиотеку книгочеям. Поступим так: князь будет тебе отцом, ну а я дядькой, к которому ты можешь прийти в любое время дня и ночи, с бедою, радостью или просто так. Договорились? В сенях раздались шаги, потом за спиной Этхо открылась внутренняя дверь. - Доброго утра, бать, - раздался мальчишеский голос. – Не опоздал к завтраку? - В самый раз, Морятко, - весело махнул вошедшему Бурлека. – Бери миску, ложку, садись. Да познакомься: вот он, тот самый Этхо, про которого я тебе столько сказывал. Живой оказался! Этхо, будь знаком с моим сыном Морятко. Этхо обернулся и увидел темноволосого мальчишку, с которым едва не подрался насмерть у дровяника. Мальчишка смотрел на Этхо широко распахнутыми глазами, приоткрыв рот. - Морятко, я рад познакомиться с тобой, - первым заговорил Этхо. Ему не хотелось ворошить прошлое. И Морятко это понял. Выдохнул, решаясь, и протянул руку. - Что ж, вот так встреча. Подружимся, Этхо. Прибежала Марушка, Залея поставила на стол еще один полный горшок каши. Был сытный степенный завтрак, и Этхо не сумел отказаться от добавки. И от еще одной. Потом снова ели яблоки в меду, ягодное варенье и орехи. После завтрака Бурлека показывал ему дом, огород и сад. Марушка все порывалась принести своих кукол, но Морятко заявил сестре, что Этхо будут неинтересны девчачьи забавы. Когда солнце приблизилось к зениту, Этхо начал собираться обратно в терем, но сперва Залея уговорила его попить со всеми травяного взвару. В семье князя ни у кого не находилось времени сидеть на кухне между завтраком и обедом, поэтому для Этхо обычай был в новинку. Оказалось, что «пить взвар» нужно непременно с пирогами, все теми же яблоками в меду, печеньем, вареньем, жирными сливками и оладьями на масле. Из знакомства с распитием взвара Этхо вынес твердое убеждение, что процесс это почти бесконечный, и участники могут выйти из-за стола, только когда им начнет казаться, что они превращаются в шарики. Морятко вызвался проводить Этхо до терема. Поначалу они шли молча. Сын Бурлеки задумчиво сопел. Наконец посмотрел на спутника в упор и спросил: - Это правда, что ты подумал, будто мы хотим тебя убить? - Да, - Этхо виновато вздохнул. – Прошу прощения, я не знал… - Это нам впору извиняться, - пробурчал Морятко. Отвел глаза, пиная ногой камушек. И прищурился: - А ты драпанул бы от колодца, если б знал, что убивать не станем? - Не знаю, - пожал плечами Этхо. И тут его прошила чудовищная мысль: – Колодец! Вот засада! - Ты чего? - Я же там ведро оставил! Оно с кухни, мне надо его вернуть! Поздно спохватился… - Почему поздно? - Его наверняка украли. Морятко снисходительно насупил брови. - У нас не воруют! - Даже хорошие вещи, за которыми нет присмотра? – не поверил Этхо. - Никакие вещи, чтоб у меня огонь в очаге треснул! Пошли, на месте твое ведро. Где ты оставил, там и должно лежать. Ведро и впрямь было на месте. Правда, оно не плавало в колодце, а стояло возле него, и веревка была отвязана. - Кто-то воду брал, вот и отвязали, - со знанием дела сообщил Морятко. Этхо решил все-таки набрать воды. Разве зря он это ведро туда-сюда таскал? И вдруг еще на кухне не успели наполнить корчагу? Морятко наблюдал, как он крутит ручку. - А ты, это, много врагов убил? - Одного, - тихо ответил Этхо. Ему было неприятно об этом вспоминать. Морятко досадливо присвистнул. - А тебя много раз хотели убить? Этхо честно постарался вспомнить. Заснеженный лес, когда вместо него на корм волкам пустили брата. Хозяин, мечтающий избавиться. Бывший вожак в Золотенином доме… - Три раза. - Всего-то? – разочарованно бросил Морятко. – Мало… - Человеку довольно и одной смерти, - заметил Этхо с раздражением. Ему показалось, что самые страшные минуты его жизни Морятко принимает за скучноватую сказку. Оставшуюся часть пути они снова молчали, размышляя каждый о своем. Морятко довел спутника до ворот во внутренний двор терема и попрощался. Этхо явился аккурат к обеду. Когда он с полным ведром вошел на кухню, и лис Серебрушка с радостным щелканьем прыгнул ему на грудь, поднялся настоящий переполох. - Где ты был?! – вопрошала Ласка. – Мы обыскались! Этхо, никогда так больше не делай, мы все волновались! - Ты же ничего тут не знаешь, - ласково объясняла Мленна. – Мог заблудиться, устать, а у тебя еще нога нездорова… - Вот именно, - ворчала тетушка Лоза. – Ни себя не бережет, ни наш труд не уважает, что за воспитание! - Имей же голову на плечах, - веско рубил Статко. – Это правильно, что хозяйствуешь, но ты здесь без году неделя, говори старшим, куда и зачем идешь, чтобы тебя потом можно было найти. Хладей, такой же мальчишка, тебя отправил и пошел спать. Если бы не Ойсо… - Хладей хорош, - смеялась Зимка. – Я теперь еще долго над ним шутковать буду! - Ну, даешь, - фыркал Ратинек. – Я думал, такое только Ласка может учудить: с утра пораньше, никого не спросясь, утопать в никуда с пустым ведром! Ты бы еще в лес по грибы пошел. - А почему нельзя в лес по грибы? – спросил Этхо, чем вызвал всеобщий хохот. - Говорят, там злые хасажане, - объяснила Ласка. – Но на самом деле я только раз видела одного, в малине. И он был какой-то негодящий, сам меня испугался! - Это потому, что ты визжала на весь малинник, - припомнил Этхо. - Так это был ты?! - Ты одна ходила по лесу до малинника?! – почти хором воскликнули Статко и Ратинек. - Полно вам, - сказала Мленна, ставя на стол хлеб и большой горшок с тушеной олениной. – Давайте обедать. Разговоры смолкли, и в наступившей тишине Этхо робко попросил: - А можно, я не буду сегодня обедать? Ласка чуть не свалилась с лавки, Ратинек вытаращил глаза. - Ты заболел? – удивилась Зимка. - Я… не голодный, - нашелся Этхо. – Меня недавно очень хорошо накормили. - Кто? – почти шепотом вопросила Ласка. – Или ты с этим ведром попал на облака в терем Того-Кто-Зажигает-Солнце, и он тебя угощал с семисот золотых блюд? - Я был в гостях у Бурлеки и… - Вот оно что! - Ласка тут же успокоилась и прищелкнула пальцами. – Если ты пил травяной взвар у тетушки Залеи, с этим никакие небесные блюда не сравнятся! *** В эту ночь у тотемного столба собралось много народу. Шутка ли: князь с княгиней обретают нового сына, а пришлый хасажонок – семью. Ярко светила молодая луна, и в игре ее теней и света искусно вырезанный на дереве лис казался живым. Этхо в одной чистой сорочке стоял под самым столбом. Рядом – Мленна, Статко, Ласка и Ратинек. Поодаль, в толпе, Этхо видел Бурлеку, тетушку Лозу, Зимку с Хладеем, Цвейко и Золотену, Морятко, Марушу, утренних мальчишек и даже Ойсо, как обычно чем-то недовольного. Толкомей, непривычно статный и торжественный, в расшитом золотом плаще, с перевитой серебряными нитями бородой, сыпал зерно на блюдо, вполголоса взывая: - В лунную ночь Приди, лунный луч, Приди, лунный зверь, Серебром венчаный, Метелью ласканый, В белый мех наряженный, Явись нам, покажись нам, Будь благому делу свидетелем!.. Столб будто пронзила молния. Свет вспыхнул из сердцевины дерева, из резных лисьих глаз. Этхо застыл, позабыв про людей вокруг, даже про самого себя. Воздух звенел, отвечая древней песней на слова Кормителя. От деревянного лиса отделился настоящий. Серебряный Князь, тотем морян, ступил могучими лапами на блюдо с зерном, и зерно сгинуло. Повел пушистым хвостом, хитро прищурился в сторону князя. «Помогла моя колючка, Статко?..» - Перед тотемом и людьми, - произнес князь, - беру в сыновья Этхо хасажонка, отныне он морянин и родной мне по крови. - Перед тотемом и людьми, - продолжила Мленна, - дарю моему сыну Этхо новую жизнь среди нас. - Перед тотемом и людьми, - для важности понижая голос проговорил Ратинек, - признаю Этхо моим младшим братом, сыном моих отца и матери. - Перед тотемом и людьми, - звонко выпалила Ласка, - отныне Этхо мой старший брат, сын моих отца и матери! Этхо открыл рот. Собственный голос слышался точно издалека, язык казался чужим, ненастоящим, вырезанным из мешковины. - Перед тотемом и людьми приветствую своего отца, свою мать, старшего брата и младшую сестру. - Да будет так, - сказал Толкомей. - Да будет так, - шелестяще проронил Белый Лис. Он подошел к Этхо – огромный, величественный, их головы были почти вровень. Коснулся носом лба. Этхо невольно заглянул в искрящиеся синие глаза – и оторопел… Потом новый отец подарил сыну золотой перстень с синим камнем. - Это печатка. Такие перстни издревле были у каждого морянского князя, его братьев и сыновей. Если обмакнуть камень в чернила и приложить к бумаге, бересте или сырой глине, останется особый знак. Если тебе случится писать письма, ты будешь прикладывать оттиск печатки к своей подписи. Новая мать подарила ему стеклянную бусину. - Когда мой давний предок ушел за Соромом и остался в горах под покровительством Белого Лиса, у него было множество детей. Его жена разобрала свои лучшие бусы и отдала по одной бусине каждому ребенку, которому подарила жизнь. С тех пор это были обереги нашего рода, и старшая женщина раздавала их по числу детей и внуков. Иногда бусин не хватало, иногда они почти все ждали своего часа в шкатулке. Сейчас моя шкатулка почти полна. Но благодаря тебе третья бусина обрела владельца, и да сохранит она тебя от любой напасти. Новый брат помялся немного: - Принято что-нибудь дарить, но я за день не нашел ничего более стоящего, чем… На ладонь Этхо легла тонкая круглая пластина из металла. В центре вращалась стрелка и несколько колец, а вся поверхность была исчерчена знаками. - Это звездобор, сам сделал. Умеючи, можно из любой точки мира по нему найти путь домой. Я тебя научу. Раз уж ты порой теряешься, тебе пригодится. Новая сестра мялась еще дольше, а потом украдкой вытащила из рукава тяжелый ключ. - Держи, это от библиотеки. Мне его давным-давно вручил дедушка Толкомей, чтобы я училась ответственности, - она шумно вздохнула и призналась: - Но для меня это вопрос воспитания, а для тебя – жизни и смерти, не меньше! Поэтому – храни и пользуйся! …Когда обряд окончился, Этхо улучил момент и украдкой спросил у Ласки: - Выходит, Серебряный Князь – это наш Серебрушка? - Нет, конечно, - фыркнула та. – С чего ты взял? - У него глаза такие же. И морда… - Тоже мне, знаток лисьих морд, - Ласка рассмеялась. – Вон же он, Серебрушка! Этхо глянул в темноту и успел увидеть скрывшийся под чьим-то плетнем белый пушистый хвост. *** А наутро по Городищу разнеслась страшная весть: ночью сгорел амбар у деда Латаша.