***
«Что я делаю не так?» — думала Нигаи, постукивая карандашом по столу. Тишина аптеки настраивала на рабочий лад. В задней комнате не было ничего лишнего, только длинный стол и шкафчики с лекарствами. Она лечила Сору уже десять дней, но облегчение не наступало, и симптомы были странные. Кашель с кровью внушал серьёзные опасения. Этот симптом она обнаружила совершенно случайно, когда увидела выпавший из кармана Соры носовой платок, и была возмущена, что это от неё скрывалось. Похоже, он использовал иные методы лечения. Иначе как объяснить свежие лепестки на его платке? Не для аромата же, в самом деле! На этот вопрос Сора отвечать категорически отказался, как и не ответил, откуда взялись цветы посреди зимы. На Ферме их не разводили, на фабрике тем более. Странным было и неравномерное течение болезни. Сегодня Сора выглядел абсолютно здоровым, жалоб нет, а на следующий день захлёбывался кашлем. Насчёт жалоб у Нигаи мелькала мысль, что Сора с ней не до конца честен. К лечению он относился пассивно, часто забывал её рекомендации, а однажды и вовсе сказал, что болезнь его не лечится, и Нигаи впустую тратит время. Но внятных объяснений она так и не добилась. «Возможно, он чувствует себя неловко из-за того разговора, — она с досадой вспомнила его признание. — Но тут он сам виноват. Я всё-таки не смогу вылечить его сама». Как ни трудно было признавать собственное бессилие, здоровье Соры важнее. Да и разве она врач? Так, помощница в аптеке. Если честно, Нигаи не привлекала эта профессия. Врач должен осматривать чужие тела, а это всегда казалась ей… чем-то нечистым. Она уважала врачей за их самоотверженную работу, о которой знала по книгам, но понимала, что сама подобного не выдержит. При осмотре Соры её хватило лишь на горло и проверку температуры. Когда она представила, что из-за отсутствия стетоскопа ей придётся прислонять ухо к его обнаженной груди, ей стало не по себе. Серокрылые вместо профессионального врача должны были обратиться к Переговорщику. Он уже мог направить их к врачу, хотя обычно разбирался сам. «Похоже, придётся мне идти в Союз, — Нигаи уронила голову на стол. Она была в неладах с "начальством", хотя и считалась одной из самых спокойных на Фабрике. Наверное, потому, что Переговорщик смотрел глубже, обращая мало внимания на хорошее поведение. Сора сказал, что обращался в Союз, но то ли это не помогло, то ли он не прислушался к советам Переговорщика... что было странно — уж больно не вязалось это с репутацией Соры. Да и Переговорщик, как ей казалось, относился к нему чуть лучше, чем к прочим. Тёплый ветер с юга принёс тепло, снег подтаял и идти приходилось по грязи, тщательно выбирая дорогу, чтобы не промочить ноги. Самая дурная погода — именно во время теплохладной слякоти люди в Гли заболевали чаще всего. Водопад и подвесной мостик остались прежними, как и храм Союза Серокрылых, войти на территорию которого ей предстояло сейчас. Безмолвный монах подошёл к ней, подвесил колокольчики на крылья и отошёл, направившись… куда? Нигаи не знала. В такую слякоть на улице делать явно нечего, а он всё равно куда-то шёл. Порой ей казалось, что монахи не люди даже, а тени, живущие своей странной, призрачной жизнью. Даже не живущие, а… просто существующие. Без цели, без наполнения жизни событиями. Без смысла. Но тогда она вспоминала Лаборанта и Переговорщика. Особенно последнего, свободно читавшего в сердцах, знавшего (она была в этом уверена) все тайны города Гли. Рядом с которым она ощущала себя… ребёнком? Думая об этом, она приходила к обратным мыслям, противоположным тем, первым. Может быть, она не понимает монахов Союза Серокрылых, потому что пусты не они, а она? Как спящий человек рядом с бодрствующими. Они знают, что такое сон и что такое явь, а спящий ничего не знает, пребывая в чертогах, столь похожих на чертог смертной сени. С этими мыслями она вышла к беседке, где сидел Переговорщик и что-то писал на бумаге. Но что именно он писал, ей выяснить не удалось — колокольчики на крыльях выдали её приближение, и старик поднялся, опираясь на посох. — Серокрылая с фабрики, что привело тебя сюда? Нигаи молчала, ожидая дальнейших вопросов. — Тебя беспокоит друг, здоровье которого не приходит в норму? Нигаи махнула правым крылом. Колокольчик радостно зазвенел. — Понятно, — старик вздохнул, подняв сокрытое маской лицо к небу. — Твой друг был здесь, у меня, с вопросом, что за болезнь терзает его. Я дал ему ответ… — Он… — произнесла Нигаи, забыв, что без разрешения нельзя говорить, и тут же прикрыла рот рукой. — Он слишком горд, чтобы принять чужую помощь. Мы должны носить бремена друг друга*. Это значит, мы должны не только уметь принимать на себя груз чужих забот. Это составляет лишь половину истины. Вторая половина — мы должны уметь делиться своими трудностями с окружающими, не держать всё в себе. Сора никак не может понять эту вторую, важнейшую часть. — Переговорщик сделал паузу, посмотрев на Нигаи. — А ведь это есть и в тебе. Если ты действительно хочешь помочь ему, тебе придётся просить о помощи. Особенно тогда, когда тебе меньше всего будет хотеться это делать. Он помолчал несколько секунд, после чего прибавил: — Время у Соры ещё есть. Его немного — ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы справиться с причиной болезни. Если же он пойдёт не по той дороге… боюсь, другого шанса у него не будет. Помоги ему. И не бойся просить о помощи сама. «Просить о помощи…» Нигаи колебалась, не зная, говорить или нет. Сора признался ей в любви… это не то, что было запретной темой, но даже те серокрылые, кто уходил на Фабрику, найдя себя пару, делали это как бы помимо Союза. Просто сообщали, что отныне живут на Фабрике, и всё. И всё же признание было странным. Слишком не вязалось оно с характером Соры, который считал себя «выше» этой темы. А его обвинение, что она приходит на Ферму для того, чтобы «соблазнить» кого-то из живущих там, за которое он потом на коленях просил у неё прощения? Словно бы Сора и в самом деле чувствовал, что времени у него осталось немного и пытался успеть… успеть что? — Ты хочешь ещё что-то сказать? Говори, разрешаю. — Тихий голос Переговорщика вывел её из задумчивости. — Сора… он признался мне в любви. Выражение лица Переговорщика за маской было не рассмотреть. Старик молчал и Нигаи заговорила вновь. — Мне кажется, это как-то связано с его болезнью. У него в самом деле мало времени, и он это чувствует? Он… умрёт? — Союз Серокрылых сделает всё, чтобы этого не случилось. Серокрылые не должны оставаться в городе Гли навсегда. Но мы не можем помочь там, где душа замыкается в самой себе. Главный выбор предстоит сделать самому Соре. Нигаи вышла от Переговорщика в глубокой задумчивости. «Что он имел в виду? Может, что Сору нужно уговорить показаться врачу? Нет, это слишком просто. Переговорщик любит сложные загадки». Её зацепили слова о помощи. Конечно, она поможет ему, будет рядом. «Он столько раз помогал мне, что я его должник. К тому же он мой друг». Но как помочь? «Для начала попробую узнать, что у него за болезнь. По крайней мере, поищу в книгах и уже с этим пойду к врачу. Может, и он одумается, когда прочитает серьёзную статью. Он ведь уважает науку».***
Сора смирился с тем, что ему придётся умереть. Цветов откашливалось всё больше, хватило бы на целый букет, усилились боли в горле, появилась одышка. Он тщательно скрывал своё состояние, но с каждым днём это становилось всё труднее. Он уже стал задумываться об увольнении из школы. Ему хотелось одного — уйти в мир иной незаметно, никого не беспокоя. Нигаи суетилась возле него каждый день, а Сора, помня примирение, не мог её прогнать, и страдал от этого. Он не держал на неё зла, но видеть её хотелось пореже. «Ад — это когда любимый человек рядом, но ты не можешь быть с ним», — записал он однажды в своём дневнике. Она опять суетилась в одной комнате с ним, но их души разделяли несколько световых лет. Сидя на диване в гостиной, серокрылый делал вид, что внимательно слушает её ворчание по поводу лекарств. Больше всего на свете ему хотелось закрыться в своей комнате, но Райдена и Оки не было дома, и он был вынужден изображать радушного хозяина. По крайней мере, такого, кто не оставит гостя одного. Чувствовал он себя не важно. В горле першило, грудь горела, как могут гореть ноги от быстрой ходьбы. Внутри как будто набухало что-то, какая-то опухоль. Ночью он спал без одеяла из-за этого ощущения, но ему всё равно было жарко. Нигаи внезапно замолчала. Пружины дивана звякнули, когда она села. — Сора, — он инстинктивно отодвинулся, когда Нигаи коснулась его руки. Раньше бы он наоборот потянулся к ней, но мотылёк, раз обжёгший крылья, не летит на огонь. — Что ты хотела? — Извиниться, что сразу не ответила на твоё признание. Сора, я... я тоже тебя люблю. Прости, что не сказала сразу и заставила переживать. Сначала он не поверил, потом обрадовался, но радость длилась недолго, долю секунды. — Я не понимаю. Если у тебя действительно есть ко мне чувства... — Я думала, так будет лучше для всех, я боялась своих чувств. Но теперь я понимаю, что хочу быть рядом с тобой. Она взяла его руку. На этот раз он не отодвинулся. Долю секунды Нигаи смотрела ему в глаза, затем прижалась к его губам. Сора закрыл глаза. Он чувствовал, что с каждой секундой боль уходит, разматывается колючая проволока вокруг его горла и груди. Наконец-то она была с ним, его боль, его радость. Осознание победы сносило нимб, и когда Нигаи хотела отстраниться, он кинулся в омут - дерзко продлил поцелуй. Он терзал её губы, гладил затылок, плечи, касался крыльев, сминая нежные пёрышки, и чувствовал, как его тело вновь наполняется жизнью. Она не сопротивлялась. Лишь её руки судорожно тряслись, и это его отрезвило. Он отпустил её, и Нигаи молча уткнулась ему в плечо. — Прости, — сказал он тихо. — Я не думал, что это настолько… прекрасно. Голову кружила радостная мысль: «Я больше не умру!»