Восставая из пепла

      Прожив три года в самом сердце мафиозной Семьи, я сумела понять и принять, что ненависть к каждому члену мафии без исключения с моей стороны была излишней, потому что не каждый член мафии принадлежал к Эстранео. Но если я, скрипя зубами и продираясь сквозь тьму ненависти, сумела преодолеть сложившиеся стереотипы и перестать ставить всех под одну гребенку, то с Мукуро, Кеном и Чикусой дело обстояло совершенно иначе.       Они были детьми – озлобленными, сломленными, но детьми, – и это мешало видеть им картину целиком.       Нас здесь, время от времени огрызающихся и кусавших руку, которую нам давали, скрытно, почти незаметно, но любили. Будучи отданными в подчинение двум Хранителям, мы как-то незаметно влились в круговорот жизни в семье Нери и прижились там, как будто находились в этом упорядоченном хаосе с момента рождения. Мальчишки не замечали этого либо же попросту не хотели видеть, демонстративно игнорируя чужое расположение, но о нас действительно заботились так, как никогда не заботились в ужасном, страшном детстве, где день отдыха считался настоящим подарком.       Мир не делился на чёрное и белое – существовали ещё сотни, тысячи тонов и оттенков, и его видение напрямую зависело от личности самого человека, но я понятия не имела, как объяснить это мальчишкам, которые с самого детства знали исключительно только боль, ненависть и постоянный страх за собственную жизнь, за которую никто не мог дать и ломаного гроша.       В семье Нери дела обстояли совершенно иначе. Никола постоянно подсовывал своим воспитанникам, Кену и Чикусе, самые лакомые кусочки с общего стола, а потом делал вид, что был не при делах, старательно пряча улыбку в пушистой бороде, когда мальчишки подозрительно косились на него.       Абеле о чём-то постоянно секретничал с Мукуро, учил его каким-то своим уникальным техникам, которые, как я поняла с оговорок членов Семьи, по праву считались одними из самых сильных в мире, а когда брат не видел, смотрел на него почти с отцовской нежностью.       Ланчия заботился неуклюже, но очень мило – дарил мне книги и приносил цветы, красочно рассказывал нам с Мукуро истории из собственной жизни, помогал доводить уровень владения языками до совершенства, латал наши ранения и постоянно был рядом, чтобы поддержать в трудную минуту.       Аделаида помогала нам обустраивать комнаты в соответствии с нашими вкусами и баловала диковинными вкусностями, привезенными с заданий, а после с удовольствием наблюдала за тем, как мы их уплетали.       И лишь Чезаре держался в стороне, но я его не винила. В конце концов, его призвание Облака было в том, чтобы защищать Семью со стороны, а с работой своей он справлялся прекрасно – видела я как-то раз, как он раскалывал шпиона вражеской семьи, копавшего под Нери, и, признаться честно, на месте незадачливого мужчины мне бы оказаться не хотелось.       Мы были единственными детьми нашего возраста и младше в особняке Нери: возраст остальных подростков начинался от шестнадцати до восемнадцати – стойкая политика Семьи в обучении молодняка, – мы же, скорее, были не самым приятным исключением в силу обстоятельств. Даже если у Хранителей или рядовых были родные дети, то они очень тщательно и очень осторожно прятали их за пределами Семьи – нас же прятать было некому и незачем, поскольку мы, помимо всего прочего, входили в число кандидатов, которых готовили для будущей грязной мафиозной работы. Это было мерзко, но справедливо – что еще мы могли предложить Семье, кроме самих себя?       Я училась стрелять из пистолета, драться в рукопашной с наименьшими потерями для себя и наибольшим уроном для врага, поворачивать ситуацию в сторону, выгодную для меня, не лгать, но недоговаривать. Меня натаскивали на быстрые, внезапные атаки и такой же быстрый уход – этакий аналог ассасинов, но в мафиозном варианте, – решение сложных логических задач, разрешение ситуации с дипломатической точки зрения, интуитивное чувствование возможных атак или угроз. Мне рассказывали, как сбросить хвост, как замести следы, как спрятаться от чужих глаз, как вести себя при слежке, как вычислить человека, который мне угрожает.       Я должна была стать в большей степени бойцом поддержки из разряда «поговорил и убедил, не убедил – убил и смылся», чем основной атакующей силой – во всяком случае, выглядело это именно подобным образом. В принципе, это было логично – я имела огромное преимущество перед всеми пламенными и беспламенными мафиози, и это огромное преимущество одновременно было огромнейшим моим недостатком.       Мой болевой порог слегка повысился, но, тем не менее, стоило мне только получить малейшую царапину, меня снова выгибало в мучительном приступе. Он достаточно быстро исчезал под иллюзией Мукуро, но те секунды, в течение которых я была совершенно беспомощна, стоили мне кучи нервных клеток.       Я честно пыталась привыкнуть к боли. Для меня было достаточно обычным закрыть канал эмоций от брата, снять кольцо с пальца и, не дожидаясь экстремальных ощущений, начать тренироваться. Это не помогало преодолеть мучения – я лишь училась действовать в критической ситуации, при которой жар и боль убивали меня изнутри, а делать что-то все равно было необходимо.       Со временем я заметила одну свою особенность, которую я, подумав, посчитала причиной моего состояния, поскольку больше идей ни у умных людей, ни у меня самой не было. Разглядывая чужие Пламенные ауры и внимательно изучая свои руки, ноги или свое отражение в зеркале, я вычислила неприятную закономерность.       У меня было Пламя, но не было Пламенной ауры. Если же сильные пользователи Пламени были объяты аурой полностью, с головы до ног, а слабые или неопытные – лишь частично, так как у некоторых кадетов с пробужденным Пламенем, например, при Взгляде светились ладони или предплечья, то я не светилась нигде и никак.       Мое Пламя циркулировало строго внутри тела, нигде не вырываясь наружу в качестве ауры, поэтому даже опытные носители Пламени с первого взгляда даже и предположить не могли, что я была такой же, как они.       Ланчия, тренировавший меня, ласково и немного ошарашенно называл меня неправильным Солнышком, когда в очередной раз видел, как мои синяки и раны затягивались в два счета. Действительно, в некотором роде это подходило – нормальное Солнце лечило других людей, а на голову ударенное мое – только своего носителя, то есть непосредственно меня.       Неправильное Солнце, эгоистичное Солнце, сломанное Солнце – так звали меня в Эстранео, если моим мучителям хотелось развлечься и произнести вслух не мой номер – S13-5-746F, – но мою кличку. Я знала, что после слов dolce sole egoistico [1], произнесенных приторно-сладким голосом, мне в очередной раз не захочется жить.       В такие моменты мне до темных мушек в глазах хотелось врезать Ланчии за то, что он, сам того не зная, тревожил самые темные мои воспоминания, но я лишь сладко, благодарно улыбалась и принимала чужую руку, вновь и вновь поднимаясь на ноги.       Ты же сильная, смелая девочка, верно, мое милое испорченное Солнце?       Не думаю, что запертое внутри меня Пламя – фактически, аномалия с шансом возникновения один к пяти тысячам, – стало следствием экспериментов. Скорее, оно было их причиной, а проводимые надо мной опыты лишь еще сильнее укоренили Пламя внутри тела.       Я не могла использовать Пламя Посмертной воли, концентрированную Пламенную ауру, а посему не могла и лечить других или укреплять тело для нанесения разрушительного урона, как делали нормальные представители Солнца. Мое Пламя, страстно желающее жить, нашло альтернативу – оно, ограниченное в функциях и методах, сумело усилить само себя, фактически подарив мне ультимативную регенерацию. Правда, я не уверена, что она смогла бы спасти меня от прямого выстрела в сердце – здесь вопрос оставался открытым.       Я скрывала от всех, кроме брата, что во мне есть два Пламени – свое родное, Солнце, и одно постороннее, неясное, вживленное мне насильно и постоянно ведущее себя так, как будто хочет убить меня самым жестоким образом. Что это? Что это должно было быть за Пламя? Я имела представление обо всех семи типах Пламени и их характеристиках, но не могла сложить паззл до конца – именно его решение дало бы мне ответ на самый животрепещущий для меня вопрос: почему? Почему же, по какой причине, за какие грехи я должна испытывать невыносимую боль, убивающую меня изнутри?

*****

      Совершенно неожиданно и непредсказуемо, но дон Нери проявлял ко мне нешуточное внимание, правда, совсем не то, какое бы мне хотелось; впрочем, я довольствовалась и этим. Сначала я была ему интересна как один из немногих известных ему Якорей – обычно таких людей прятали за семью замками, за семью печатями, – позднее показала свою состоятельность как грамотный собеседник, после же – как маленький, но очень тактичный и умный товарищ.       Мне было несложно забрать часть его внимания. Я знала, куда давить, что игнорировать, на чем акцентировать внимание, о чем рассказывать, где недоговаривать, а где произносить правду напрямую и без утайки – в конце-то концов, с этим человеком я была близко знакома три года, а после – прожила в одной квартире еще пять лет. Неудивительно, что я достаточно быстро стала близка ему как младшая подруга – удивительно, что Алессандро, отмечая мою недетскую сознательность, не принимал во внимание то, что я без стеснения демонстрировала, что знала о нем больше, чем кто-либо другой.       Мне хотелось быть рядом с ним, смотреть в его глаза, вдыхать его запах, скользить взглядом по линии челюсти, уходя ниже, за воротник, давая волю воображению, общаться на самые разные темы, поддерживать, давать советы, спорить по поводу и без, обсуждать книги, картины, фильмы, исторические события – я любила Алессандро, я любила его всей душой еще с прошлой моей жизни; я любила его и знала, что в этой жизни, к сожалению, невзаимно.       Я приходила к нему в кабинет и раз за разом выходила оттуда опустошенная, но не могла не делать этого. Я отчаянно, почти безумно тянулась к нему, словно наркоман в поисках желанной, заветной дозы, игнорируя боль, усталость, слабость. Я не была уверена, что это было нормально, но я ничего не могла с собой поделать.       Особенно после того, как мое Пламя Солнца откликнулось на самое первое его прикосновение ко мне.       Всего лишь поглаживание моей головы – легкое, почти невесомое касание, внезапно отозвавшееся в моей груди не верящим трепетом и блаженной дрожью Солнечного Пламени. Я словно родилась заново – чувство тепла, уюта и бесконечной преданности затопило меня с головой, рождая во мне желание защищать. С минуту я смотрела на Алессандро круглыми глазами и потрясенно молчала. Он почувствовал себя под моим пристальным сумасшедшим взглядом явно неловко, а посему спросил предельно серьезно:       – Что?       Я нашла в себе силы улыбнуться более-менее адекватно, а не как безумная девочка, коей я являлась в тот момент, и произнесла, кивая моему прекрасному, гордому Грозовому Небу:       – Ничего, босс.       Пока что я ничего не могла предложить такому человеку, как Алессандро, потому что даже не являлась членом Семьи; я знала это и не имела права отрицать эту правду. Я не могла озвучить свои чувства вслух, потому что была маленькой, и не могла сказать, что он являлся моим Небом, потому что ему не были нужны узы с бесполезной болезной девочкой. Он не мог знать, что я являюсь его Хранителем, потому что его Пламя не видело и не могло почувствовать Солнце, запертое внутри моего тела.       Когда я стану боеспособной единицей и докажу свою полезность, я смогу с гордостью признаться ему в том, что он является моим единственным и неповторимым Грозовым Небом.       Когда я стану взрослой, я смогу сказать вслух, как сильно я люблю его на самом деле.

*****

      Мукуро был зол, чертовски зол – я не обманывалась его миленькой улыбочкой и благодушным настроем. Пламя клубилось вокруг него и выглядело агрессивным, будучи на пару оттенков темнее обычного. Туман сгущался, готовясь либо отражать атаку, либо атаковать самостоятельно, на упреждение.       Мукуро смотрел на меня лукавым взглядом и периодически куфуфукал просто так, но в бездне его зрачков читалось что-то жуткое.       – Что не так, Муро? – спросила я, складывая руки на груди. Непроизвольный, защитный жест, отгораживающий человека от нежеланного собеседника, – я знала, что Мукуро это заметил, и он прекрасно догадывался, что я знала. Лицо его неожиданно ожесточилось, когда он взмахнул трезубцем, закрывая нас двоих непроницаемым пологом Тумана, и я осознала, подбираясь всем телом, – грядет что-то серьезное.       – Я полагаю, что ты проводишь так много времени с нашим боссом, потому что ты втираешься к нему в доверие, ку-фу-фу? – сладко протянул Мукуро, и меня передернуло от ненависти, скользившей хищной, опасной змеей где-то в его голосе.       – Я провожу так много времени с нашим боссом, потому что он хороший человек и отличный начальник, – отрезала я, зло сощурив глаза. Пламя Солнца внутри солидарно и недовольно зарокотало, искренне возмущенное нападками в сторону Грозового Неба.       – Он мафиози, Триш! – зашипел Мукуро, подскакивая на ноги и окончательно отбрасывая в сторону маску милого мальчика.       – Мы тоже, Муро, по уши в этом дерьме! – утробно зарычала я, поднимаясь со стула. – Чем мы от него отличаемся?!       – Как минимум тем, что мафия не ставила над ним опыты с самого детства, разрушая тело, разум и жизнь! – яростно огрызнулся Мукуро, с ненавистью взглянув на меня. – Мафии нельзя верить, она убивает все, к чему прикасается!       Я так и села там, где стояла, ошарашенная черными, негативными эмоциями Мукуро, извергавшимися из него, как лава из жерла проснувшегося вулкана. Связь гудела и вибрировала, наливаясь непроглядным ночным мраком сильнейшей антипатии.       Я не была туманником, чтобы теряться в своих же собственных фантазиях, но, рисуя себе прекрасную иллюзорную картину счастливой жизни, я не видела настоящей правды.       Я отпустила наше прошлое. Мукуро и остальные – нет.       – Муро, – произнесла я жалобно, почти несчастно, – эта ненависть… она ничего не принесет тебе, кроме боли и разочарования, ты слышишь меня? То, что было, уже прошло, почему ты не понимаешь, что не все люди такие, какими были Эстранео? Если нам не повезло в тот раз, то почему все остальные разы должны быть такими же неудачными? Я прошла то же самое, Муро, и я сумела это отпустить – так почему же не можешь ты? Нас любят здесь, мы можем быть частью семьи и Семьи, мы можем быть счастливы – я очень хочу, чтобы мы были счастливы, потому что мы это заслужили, выстрадали в лабораториях наш шанс на хорошую жизнь. Да, она началась не очень хорошо, но к чему замыкать этот порочный круг ненависти, цепью которого мы стали? Я не хочу так. Я устала от этого, я так устала…       Я задыхалась от отчаяния и пронзительным, ясным взглядом смотрела на брата. Я не позволила себе зарыдать. Слезы – это показатель слабости, а мне нельзя быть слабой. Заплакав, я ненароком надавила бы на Мукуро, не способного сопротивляться моим рыданиям, и таким образом заставила бы принять мою точку зрения.       Я не имела на это права. Мы оба с ним были в одинаковых условиях с самого детства, и было бы несправедливо, если бы я имела перед ним неоспоримое преимущество в виде покрасневших глаз, мокрых щек и мелко дрожащих губ – поэтому я держалась.       – Я тебя услышал, – вздохнул Мукуро, и я неверяще вскинулась, тщательно прощупывая связь, разглядывая его ауру – чисто. Ничего такого, что противоречило бы его словам.       Такая перемена настораживала и пугала. Я не могла отделаться от мысли, что Мукуро приготовил для меня ту еще подлянку, но раскрывать своих намерений не захотел.       Он за редкими исключениями не делился со мной своими мыслями и чувствами, в основном предпочитая быть со мной единым целом – и я отвечала ему взаимностью, не утаивая от него ни малейшей подробности своей жизни.       Теперь же, глядя в его серьезные разноцветные глаза, я задавалась очень важным вопросом.       Насколько хорошо я знала своего брата на самом деле?       Он не был ангелом, скорее, имел его прекрасную личину и одновременно премерзкий двуличный характер, который вкупе с Пламенем Тумана давал ядреную смесь, но, кажется, кроме меня и, пожалуй, интуитивно что-то подозревавшего Ланчии никто этого не видел. Удивительно наивные люди.       Мукуро искренне, со всей душой презирал Семью, приютившую нас, Кена с Чикусой считал разменными монетами в какой-то своей игре, а за человекоподобное принимал только меня, но это неточно – во всяком случае, только со мной он был самим собой, потому что только я его знала как облупленного.       И теперь, вглядываясь в красивое, но вымотанное лицо Мукуро, сидящего напротив меня, я думала: а знала ли? Не замечая очевидного, будучи очарованной своим ненастоящим счастьем, могла ли я действительно утверждать, что знала своего брата?       Я поднялась со стула, в два шага преодолела расстояние до Мукуро и села рядом с ним, нежно притягивая за плечи и крепко обнимая. Я послала по связи импульс любви и заботы, и на другом конце мне отозвались искренним теплом.       – Я всегда буду рядом, Муро, – шепнула я, потираясь носом об его плечо. – Всегда.       Мукуро переплел наши пальцы и обнял меня за талию, тяжело вздохнув.       – Я тебя понял, – произнес Мукуро и прижался щекой к моей макушке. – Я ничего не могу обещать, но… я постараюсь. Ради тебя я постараюсь отпустить наше прошлое и двигаться дальше. Ты ведь моя, Триш?       – Твоя, твоя, – невнятно пробормотала я и спрятала лицо на его плече.