Восставая из пепла

      Алессандро сиял. В этой жизни я еще никогда не видела его настолько счастливым, даже со мной он никогда не вел себя так жизнерадостно, и это… обижало. Я была эгоисткой, я привыкла к безраздельному властвованию над его самыми яркими, самыми сочными эмоциями, а посему была крайне огорчена событием, разворачивавшемся перед моими глазами.       Пламя Солнца внутри негодующе ревело, грозясь сжечь человека, который посмел посягнуть на его Небо.       Солнце – не только ласковые лучи и бесконечный теплый свет, но и полтора миллиона градусов Цельсия.       Солнце умеет сжигать дотла, не оставляя следов.       Безумно жаль, что ко мне это не относилось, но я была прекрасно научена заметать следы иначе.       Интуиция предупреждающе тренькнула, обещая подвох, но я не обратила на это внимания. И очень зря, поскольку не успела подготовиться, потому что следующие слова выбили у меня почву из-под ног.       – Я женюсь на ней, представляешь, Беа? – у Алессандро глаза блестели от восторга, и его Грозовое Небо сверкало ярко-зелёными всполохами ярче, чем обычно.       – Что? – переспросила я неверяще, потому что хотела дать себе отсрочку от неизбежного падения, пусть даже и в какие-то жалкие пару секунд. – Женишься?       Мой хрустальный мир камнем рухнул вниз и разбился на миллиарды мелких осколков, превратившихся в бритвенно-острые ножи, по которым я безо всякого стеснения прошлась босыми ногами, оставляя за собой алые влажные следы. Едва ли мой жестокий, несправедливый возлюбленный увидел на мгновение искривившиеся не в привычной понимающей улыбке, но в горькой и отчаянной усмешке губы – он, моя путеводная звезда, светился ярче, чем обычно в моем присутствии; моим глазами становилось больно, и отнюдь не только из-за подступающих жгучих слез.       – Женюсь, – подтвердил он громко, радостно и сгрёб меня в объятия, крепко прижав к себе. – Женюсь, Беа, я женюсь!       Я судорожно дернулась в его руках, попытавшись отстраниться, но тут же замерла, наслаждаясь желанным контактом. Пламя Солнца потянулось к своему Грозовому Небу, сейчас как никогда взбудораженному предстоящими событиями, чтобы попытаться получить немножко удовольствия от простого нахождения рядом с ним, слегка расслабиться и залатать душевную боль, даже если ответа не будет в силу односторонности связи. Пламя Солнца потянулось – и тут же отпрянуло в чистом ужасе, затрепыхалось в груди, как птичка в клетке, распространилось по всему телу неконтролируемым лесным пожаром.       Я подавила надрывный всхлип – кто бы знал, каких усилий мне это стоило, – и на мгновение закрыла глаза, отдавшись во владение вечной боли, медленно уничтожавшей меня изнутри.       Мое Небо, мое прекрасное, гордое Грозовое Небо уже было навечно связано узами с высокомерным, холодным Солнцем, которое не было ему предназначено – я была предназначена Алессандро, я должна была быть его Солнцем, его женой, его душой, но вместо этого канал Связи с Хранителем был закрыт для меня окончательно, а сама я была его хорошим другом, которому он всецело доверял.       Боль от схлопнувшихся навсегда уз оглушила меня, оставила слепой и беззащитной, и мне очень сильно захотелось разрыдаться. На другом конце ментальной связи встрепенулся Мукуро, встревоженно потянулся ко мне, но я насильно оборвала контакт и закрылась от него, хотя никогда так не делала – в тот момент я даже думать не хотела, чем это может обернуться в будущем, мне было все равно. Душа болела, окровавленное, брошенное погибать в опостылелом одиночестве Пламя Солнца внутри металось, как обезумевшее, выло от отчаяния и ужаса и скребло изнутри грудную клетку. Пламени отказали в связи Истинного Хранителя и Неба – Пламя хотело вырваться наружу и устроить дестрой.       Я улыбнулась непослушными губами и деревянной ладонью ободряюще похлопала Алессандро по плечу. Глаза пекло и жгло, а мой голос, которым я произносила для него какие-то общие, вежливые фразы, казался чужим и далеким, пробиравшимся ко мне сквозь вату. Я отстранённо смотрела на радостно бушевавшую Грозу на темно-рыжем Небе и думала о том, как сильно мне хотелось курить.       – Как зовут? – осознанно спросила я почти сорвавшимся голосом, но Алессандро даже этого не заметил, хотя всегда очень чутко относился ко мне, улавливая малейшее изменение в моем поведении. Я не знала, чем конкретно интересовалась – именем Хранителя Солнца или же будущей жены Пятого дона Нери. Ясно было одно – любого из этих двух людей я заочно ненавидела черной, беспросветной ненавистью, поднимавшейся подобно цунами откуда-то снизу, со стороны живота. Кто бы мог подумать, что все зло, которое я так старательно прятала во внутреннем платяном шкафе моей измученной души, чьи ручки были тщательно подперты стулом из всепрощения, а любая щель или зазор были подоткнуты тряпками из всепринятия, в один прекрасный момент возьмет – и вырвется наружу, окружив меня суровейшей осадой из моих же собственных демонов. Я с особым усердием строила этот шкаф, запихивала туда каждый момент из моего прошлого, принесшего мне только боль и страдания, полировала дверцы милосердием, склеивала доски готовностью жить дальше – и все для того, чтобы эта неприступная цитадель пала под натиском пары фраз, произнесенных самым любимым человеком на свете.       – Ее зовут Лютеция Вайс, – сказал Алессандро и мечтательно зажмурился, притираясь к моей макушке щекой. – Она моя невеста и мой Хранитель Солнца.       Меня прошибло током жгучей, бесконтрольной ярости, и Пламя внутри вторило моим эмоциям, растекаясь кипящей лавой по венам, зарокотало гневно и скрутилось тугой, готовой выстрелить в любой момент спиралью под ребрами, где в сумасшедшем ритме грохотало разбитое сердце, осколки которого безжалостно пронзали мою грудь изнутри.       – Что ж, – произнесла я и улыбнулась через силу – моя насквозь фальшивая улыбка резала меня наживую, заставляла куски плоти отслаиваться от кости, пронзала напряженные мышцы и проворачивалась прямо в них острыми зубцами, дробила кости в мельчайшую пыль и наматывала на острые спицы кровеносные сосуды. – Я очень рада за тебя.       Алессандро просиял и снова начал заливаться соловьем. Он довольно жмурился как обожравшийся сметаной кот, активно жестикулировал и бесконечно говорил-говорил-говорил о Лютеции Вайс, которая случайнейшим образом заполучила то, что никогда не должно было принадлежать ей.       Раньше я считала взбудораженную болтливость дона Нери в некоторой степени милой, хоть и слегка раздражающей, теперь же мне хотелось засунуть ему в рот его же собственный галстук, потому что нельзя столько говорить о женщине, которую я так сильно ненавижу.       Алессандро был моим, был, а теперь не был от слова совсем. Я улыбнулась ему сладко-сладко, слушая его воодушевленные речи о его невесте, и поняла, что безнадежно опоздала. Он был уже давно и смертельно болен болезнью под названием любовь.       Я не помнила, как оказалась на берегу моря*, которое было расположено на другом конце города. В глазах плясали цветные пятна на темном фоне, в горле стоял твердый комок, мешающий мне дышать, а сама я смотрела тупым взглядом в никуда и не знала, как мне теперь жить.       Я обнаружила себя стоявшей по пояс в воде и опустившей подбородок на грудь. Я подняла голову наверх, чувствуя, как по лицу, щекам, губам стекают прохладные струи. Гроза входила в раж – на небе собирались в одно серо-стальное полотно тяжелые дождевые тучи, и я, полуослепшая от застилавших глаза дождевых капель, не смела отвести от них взгляд.       Грозовое, мать его, небо. Ну что за отвратительная, чудовищная ирония, выжигающая сердце и душу. Гордое, непреклонное Грозовое Небо, сильное достаточно для того, чтобы отвести от Семьи любой удар или же смягчить его, стабилизировать последствия. Грозовое Небо, убившее меня и сплясавшее страстное танго на моей могиле.       Сурово, зловеще загрохотал гром, заглушивший мой отчаянный, страшный вопль, который я даже не пыталась скрыть. Я не переводя дыхание взвыла снова, переходя на жуткий крик на одной ноте, и закрыла лицо ледяными ладонями, лишь слегка приглушившими мой вой. Я не плакала. Я не плакала, или же дождь попросту смывал мои слезы, обжигающие щеки похлеще, чем удар вдоволь напитанного солью кнута.       Ты же сильная, смелая девочка, верно, мое милое испорченное Солнце?       Ярко-голубой росчерк пронзил небо, и я снова подняла голову. Не осознавая, что делаю, я потянулась к брату, и отклик пришел быстро, как будто Мукуро ждал, пока я его позову. Он подхватил меня под руки и выволок из воды, бросил меня на мокрый песок и бухнулся следом, стискивая в объятиях, холодными пальцами принимаясь торопливо убирать влажные пряди с моего лица. Ливень был сказочно теплым, как и море в июле, но меня все равно нещадно трясло, и я простерла руки к близнецу, задыхаясь от горечи в легких. Дождь окружал нас агрессивной, сердитой стеной, злостно бил острыми каплями по коже, затекал в уши и за шиворот, как будто бы сама природа гневалась на нас за то, что в эту погоду мы оказались именно здесь.       Едва ли я слышала, что говорил мне Мукуро, заключивший мое лицо в плен своих ладоней и судорожно покрывающий мои щеки, лоб, губы, нос колючими, короткими поцелуями, но догадывалась, что он пел мне мою любимую колыбельную. Сквозь пелену дождя до меня доносились его слова, перемежающиеся с грохотом грозы.       – …Всегда сбываются мечты, и много лет назад я был совсем таким, как ты, мой маленький солдат… – шептал брат срывающимся голосом, прижимая меня к себе, и сцеловывал с моего лица теплые капли, напитанные светом молний и запахом грозы. Я цеплялась тонкими пальцами в его рубашку, заставляя ткань трещать под моим натиском, в прострации подставляла щеки под прикосновения его губ и старательно выплескивала наружу всю боль и страдания, которые я не могла больше скрывать.       Я не плакала, нет.       Грозовой ливень, бушующий над Генуей и нещадно хлещущий нас по открытым участкам кожи, справлялся с этим вместо меня.

*****

      Я ненавидела этих людей.       Счастливый Алессандро, игривая Лютеция, улыбающаяся Аделаида, мечтательный Абеле, спокойный Чезаре, радостный Ланчия, смеющийся Никола – я ненавидела их всех так, как не ненавидела никогда и никого. Темная, жгучая неприязнь затопляла меня с головы до пят, заменяла мне кровь угольно-черной нефтью и наполняла мышцы страшной, злой силой, затуманивала рассудок, окуная его по самую макушку во мрак. Что-то шептало мне монотонно и нежно, оглаживая разум, лаская мысли, искушая, завлекая, соблазняя: убей, уничтожь, разорви на части, а я помогу, помогу, я всегда буду рядом. Пламя внутри – не Солнце, но второе, вечно обозленное, – буйствовало, словно предвкушало жатву, которая в скором будущем могла собрать множество жизней.       Искусственное Пламя любило упиваться чужой кровью. Сейчас я понимала его, как никто другой.       Я старалась держаться особняком, отгораживаясь от этой бесконечной тьмы, стремящейся захватить мой рассудок. Я стояла в нелепом серебряном платье, не идущим мне ни на йоту, пялилась пустым, неживым взглядом на алтарь, где стояли двое, и судорожно сжимала сквозь тонкую ткань пистолет, прикрепленный к ноге, и стучала пальцами по ножу, надежно спрятанному под подолом юбки. Меня колотило мелкой дрожью, но этого не видел и не чувствовал никто из окружавших меня людей, за исключением Мукуро. Он крепко держал меня за руку и не отрываясь смотрел на мое бледное лицо.       Только ему я была нужна. Только он меня любил. Только он заботился обо мне в этом насквозь прогнившем мире.       Прав был Мукуро. Мафии нельзя верить, она убивает все, к чему прикасается, даже если это всего лишь навсего слабое человеческое сердце.       Я боролась с не моими мыслями, затекающими водой в уши, пульсирующими в висках, обхватывающими голову стальным обручем, застилающими глаза. Я дышала тяжело и часто, не слыша и не видя ничего, кроме двух сияющих лиц, находившихся в центре внимания всех гостей этой свадьбы. Я наблюдала за тем, как шевелились тонкие губы Алессандро, как сияли его глаза, когда он держал за руку свою невесту, в шаге находившуюся от того, чтобы стать его женой, и молча умирала где-то внутри себя.       Пламя Солнца в груди заревело, порываясь убить лживую гадину, которая заняла место, которое по праву ей не могло принадлежать, а чужеродное Пламя лишь подстрекало его, насмехалось и жаждало кровавых жертвоприношений и чужих смертей. Я была под защитой иллюзии кольца – мне не было больно, но я знала – если бы Туман не окутывал бы меня обезболивающей периной, я бы корчилась от смертельного буйства огней в мучительной агонии под ногами всех этих лицемерных гостей, которых я ненавидела всей душой.       Грозовое Небо ласково принимало в своих объятиях Арктическое Солнце, нежило его мягкими прикосновениями, оберегающе касалось и всячески показывало свое расположение к этому проклятому Атрибуту-воришке.       Лютеция безошибочно выловила мой мертвый взгляд из толпы, приторно-сладко мне улыбнулась и во всеуслышание сказала «согласна».       Внутри меня что-то лопнуло с оглушительным треском, взорвалось темно-фиолетовым, почти черным огнем, и я задохнулась в потоке демонических аплодисментов, прозвучавших после этого ничтожного ритуала бракосочетания. Я отдалась тьме добровольно, не имея больше сил ей сопротивляться, измученная болью душевной и физической – глаза Мукуро, которые оказались в непосредственной близости от моих глаз, торжествующе вспыхнули алым и синем пламенем, и соседнюю от нас скамеечку с гостями разнес огромный металлический шар, превратив людей в неаппетитное месиво из щепок и кусков мяса.       Лицо Ланчии ничего не выражало, потому что у марионеток не может быть никаких эмоций.       Я сидела в первом ряду вместе со всеми остальными Хранителями, и для меня не стало сложностью мгновенно выхватить из-под полы платья пистолет, пока члены Семьи находились в смятении, и выстрелить. Никола всегда поражался точности моей стрельбы, даже несмотря на то, что я предпочитала холодное оружие – точность не подвела меня и в этот раз.       Один выстрел – один труп. Меня учили работать именно так.       Алессандро осел на пол с кровоточащей дырой ровно в центре затылка – мгновенная смерть. Лютеция пронзительно закричала и свирепо, бешено взглянула на меня, Пламя Солнца вспыхнуло вокруг нее холодным бледно-желтым пятном.       Я не чувствовала ровным счетом ничего по отношению к совершенному – казалось, все эмоции выгорели, оставив после себя лишь точный, не то что холодный – ледяной расчет. Была ли я тоже чьей-то марионеткой или попросту шла на поводу у собственных чувств?       Лютеция была сильным, но чересчур самоуверенным боевиком. Четко отработанным действием она выбила из моей руки пистолет, следующими тремя – сломала поочередно запястье, предплечье и ключицу. Я заблокировала здоровой рукой ее удар, направленный мне в висок, за что поплатилась ею – локтевая и лучевая кости не выдержали и треснули под чужим напором, проседая в неестественную сторону. Я ушла от молниеносного апперкота и от моментально последовавшего джеба, но от быстрого фронт-кика, перемоловшего мне все ребра и внутренности в кашу, я уклониться не смогла.       Живот взорвался дьявольской болью, и я захлебнулась нечеловеческим воплем и хлынувшей потоком изо рта кровью, когда подскочившая в один момент ко мне женщина с мерзким хрустом раздавила мое правое колено. В ее глазах горела страшная, жгучая ненависть, когда она шипела мне на ухо что-то невразумительное, но я ее не слышала – боль от немилосердно перемалывающихся одна за другой фаланг пальцев заглушала все ее слова, и я уплывала далеко-далеко в страну грез.       Внутри вспыхнуло Пламя, ласковое, целебное, родное, которое привело меня в чувства. Я хмыкнула сквозь слезы, но Лютеция, полностью поглощенная своей местью, этого не услышала. Она сочла свою работу законченной – видимо, она не знала о моей маленькой особенности, и думала, что я умру от болевого шока после того, как она смолола все мои фаланги с ногтевыми пластинами; на кончиках пальцев было расположено немалое количество нервных окончаний, и она посчитала, что смерть от мучительной боли – достойное для меня наказание, хотя могла бы схватить меня в плен и пытать-пытать-пытать, пока не выдам все свои секреты. Глупая женщина.       Да только этого было явно мало для того, чтобы меня убить. Все произошло в считанные секунды – я почувствовала, как восстанавливалась структура костей, нарастали заново мышцы, принимали прежнюю форму внутренние органы, заживала кожа, стягивались связки и сосуды, исчезали синяки и царапины. Тело охватил короткий мучительный импульс боли, который пропал тут же, погребенный под слоем Пламени Тумана.       Ты же сильная, смелая девочка, верно, мое милое испорченное Солнце?       Короткий выдох, миг – и в сочленение позвонков на шее Лютеции, опустившейся на колени перед своим неудавшимся мужем, вошел, как в масло, мой метательный нож. Женщина дернулась конвульсивно и бессильно опала на тело Алессандро.       Я заслуженно гордилась своей меткостью.       Без труда поднявшись на ноги, я оглядела церковь. Я никогда не была набожна, но сейчас перед Всевышним мне стало стыдно на какие-то жалкие секунды, но я тут же встряхнулась, отгоняя ненужные мысли. Весь, весь храм был залит алой кровью и завален бесчисленным множеством трупов людей – мне не было их жаль. Я выцепила из толпы еще живых людей до сих пор буйствующего Ланчию, безжалостно добивавшего Аделаиду, выносливейшую из Хранителей, с которой у него, вроде как, был роман. Младший Нери не зря звался Сильнейшим человеком в Северной Италии – сейчас он прекрасно это доказал, запросто перебив целую кучу народу.       По суровому лицу Ланчии, обагренному кровью, текли слезы. Он не осознавал, что делает, и не мог себя контролировать, но его душа рыдала, оплакивая тех, чьи жизни он забрал не по своей воле. Я отвернулась от этого зрелища, не в силах больше смотреть.       Аделаида вскрикнула последний раз, послышался звук брошенного в стену тела и глухое чавканье вошедших в плоть железных шипов, скрип костей, крошащихся под напором страшной силы, а затем – страшный нечеловеческий вой мужчины, в одночасье потерявшего все и сразу, глухой куфуфукающий смешок, моментально оборвавший жуткий крик, и звук падения чего-то большого плашмя в огромную лужу.       Я бездумно посмотрела на два остывающих тела под моими ногами и рассеянно улыбнулась своим мыслям. Брезгливо отпихнув ногой труп Лютеции подальше от мертвого Алессандро, я бесцеремонно уселась на ее бедро, обтянутое окровавленной тканью свадебного платья, и с наслаждением закурила. Пламя Солнца одновременно ликовало и горевало, но я перестала обращать внимания на свой внутренний мир. Мне было абсолютно не до того.       Правила этого мира были до неприличия просты – либо ты, либо тебя.       Меня медленно разрушала собственная любовь – я поступила умнее и убила ее собственными руками.       Размытая фигура передо мной мягко опустилась на колено и протянула ко мне руки – сфокусировав своё внимание на ней, я обнаружила перед собой Мукуро, улыбавшегося спокойно и чуточку виновато, как будто бы он не устроил на свадьбе пятого Дона Нери кровавую баню, а так, всего лишь чуточку пошалил. Брат прижал меня к себе, ласково погладил по длинным волосам, шепнул что-то на ухо и тихо запел колыбельную, пока я пустым взглядом таращилась на видневшиеся из-за его плеча ноги в знакомых лакированных чёрных ботинках, на которых поблескивали влажные темные капли крови.       Меня захлестывало безумием, утягивало в пучину хаоса и анархии, туда, за точку невозврата, и я, пережившая больше, чем могла бы пережить на самом деле, покорно плыла по течению и позволяла волнам ненормальности накрывать меня с головой. Наша с Мукуро связь мелко дрожала и стонала, подверженная одинаковыми эмоциями с обеих сторон, и это только больше ухудшало положение, потому что я активно черпала из неё самое худшее, что только могла найти.       Я вывернулась из объятий брата змеей, резко толкнула его прямо на труп возлюбленного так, чтобы он оказался сидящим на его спине, и грациозным движением оседлала чужие бёдра, жестко упираясь проскальзывающими в крови коленями в остывающее тело под нами. Мукуро смотрел на меня совершенно не удивленно, но в глазах его читалось жгучее, яростное желание, когда он насмешливо куфуфукнул и поднял бровь, тут же осекся – я грубо вплела пальцы в его длинный хвост и потянула за волосы вниз, заставляя брата запрокинуть голову назад и немного приоткрыть рот.       Я неспешно затянулась, удерживая голову близнеца в неудобном положении и не отводя взгляда от блестящих на свету полуприкрытых разноцветных глаз, которые смотрели на меня так, как змея смотрит на беззащитную мышь – немигающе, гипнотизирующе, завораживающе.       Да только я мышью не была. И Мукуро это прекрасно знал.       Свободной рукой я мягко потянула его нижнюю челюсть вниз и, приблизившись на расстояние поцелуя, но не касаясь чужих тонких губ, медленно выдохнула в его приоткрытый рот весь сигаретный дым, находившийся в моих легких. Это было пошло и совершенно по-блядски – но это было то, что мне было нужно. Завеса дыма агрессивно жгла глаза и немилосердно щипала веки, но я упрямо не отводила замылившегося взора от разноцветного взгляда, находившегося на расстоянии десяти расплывчатых сантиметров от меня, даже тогда, когда по щекам потекли непроизвольные слёзы.       Длинные, сильные пальцы, с лёгкостью ломавшие человеческие кости, нежно стёрли с одной и с другой моей скулы мокрые дорожки, и тёплая боковая сторона фаланги ткнулась мне в губы. Я послушно приоткрыла рот, взяла чужие пальцы во влажный плен – на основании языка чувствовалась соль моих слез и металл чужой крови, пепел, пряность иллюзий и горечь чьих-то смертей. Нечто твёрдое уткнулось мне во внутреннюю сторону бедра, и я цапнула брата за палец, заставляя его одернуть конечность от вновь одичавшей меня.       Связь звенела, натягивалась тонкой струной до такой степени, что, казалось, сейчас лопнет, и яростно, настойчиво подталкивала нас с братом друг к другу. Я не могла и не хотела ей противиться, особенно тогда, когда ум в моей голове заходил за разум.       Я бесприцельно швырнула недокуренную сигарету возле Лютеции и сжала в кулаке волосы брата, заставляя того откинуть голову ещё сильнее, ухватила его за шею, нависнув над ним сверху, и припала к его губам – жестко, агрессивно, с явным налетом безумия. Жадно сплетаясь языками и чуть ли не сталкиваясь зубами, мы целовались практически остервенело, разделяя одно дыхание на двоих, и отнюдь не в переносном смысле.       Руки Мукуро скользнули по моему телу – одна огладила бок и спустилась ниже, к бедру, прошлась до колена, вернулась обратно; вторая скользнула по напряжённому предплечью, плечу, коснулась рёбер, оказалась на спине, а мгновением спустя - уже в прорехе на платье. Я шумно выдохнула ему в рот, когда он вслепую нашарил, а после грубо надавил пальцами на один из самых выделяющихся моих шрамов – уродливый, страшный узор, расползающийся сетью между лопатками, – и тут же отпустил его, ласково поглаживая бугристую кожу.       Я должна была быть старше, я должна была быть умнее, я должна была быть лучше, я должна была быть разумнее, я должна была себя контролировать за счёт прошлой прожитой жизни, но на деле же это не имело ни малейшей ценности в этой ситуации, потому что вместо этого я целовала своего брата-близнеца с тем же самым остервенелым отчаянием, с которым утопающий хватается за последнюю тростинку, потеряв все остальные средства к спасению.       Мы на мгновение отстранились, заглядывая друг другу в глаза и едва ли соображая, что мы делаем, а после снова набросились друг на друга подобно одичавшим свирепым зверям, царапаясь, кусаясь, ласкаясь – ни один из нас не собирался уступать корону первенства в схватке древней, существующей с незапамятных времен рождения человечества. Тьма и Туман окутывали наши фигуры, обволакивали тела, скрывали чувства, но не глушили их, наоборот, распаляли ещё яростнее, ещё ярче, до такой степени, чтобы мир вокруг нас перестал существовать.       И он перестал. Когда пришли Вендиче и насилу оторвали нас друг от друга, все, что я видела в бешеных, безумных глазах Мукуро, отдалявшегося от меня, это отражение самой себя, намертво отпечатавшееся на разноцветной радужке.