Всё, что видим мы, — видимость только одна. Далеко от поверхности мира до дна. Полагай несущественным явное в мире, Ибо тайная сущность вещей — не видна. Омар Хайям Все не то, чем кажется... Конфуций
_____________________________Пьём за яростных, за непокорных...
***
Где-то в Карибском море, 1726 год – Эй, ты, кусок прогнившего такелажа, сто свирепых кашалотов тебе в рубку! Если ты и дальше собираешься валяться тут дохлой селедкой, смердящей под жарким португальским солнцем, я трахну тебя в рот. Прямо сейчас! Генри задохнулся и распахнул глаза. Он проникся. Тягучая апатия отчего-то вдруг резко испарилась, когда едкая волна страха захлестнула его с головой. Надо же, не всё ему, дьявол, оказывается, равно, что с ним будет, как он сам пытался себя давеча уверить. Из полумрака каюты на него ехидно пялились пронзительные карие глаза, а тонкие губы кривились в довольной усмешке, показавшейся Генри отвратительной. Ну кто бы его, к чертям, мог сейчас в этом винить? Гибкий, жесткий и острый, как испанский клинок, дон Мигель по прозвищу Бешеный Кракен стоял неподалеку от его скорбного лежбища и с небрежной элегантностью прихлебывал что-то там ядреное прямо из горла запыленной бутылки. Заметив осмысленный взгляд англичанина, кэп насмешливо дернул верхней губой: – Ага! Так-то лучше, кусок страдающего мофéта. Я бы предложил тебе выпить, душечка, дабы залить твою вселенскую скорбь, но вряд ли это поможет, м? Генри невольно сглотнул, позабыв, как шевелиться, будто увидел перед собой черную мамбу. Непредсказуемую, быструю и опасную. Недаром молва окрестила ублюдка «бешеным»! С него станется, однако. – Что ты сохнешь, малец, аки медуза протухшая? – тон испанца вдруг неожиданно смягчился. – Ты мне стоил целого острова, врубись. Так что придется тебе расстараться, лапушка моя. Ну вот... хотя бы мордашку сделай попроще! Бесцеремонно подпихнув Генри под бок, проклятый дон уселся на край дивана и... положил ладонь прямо на бедро пленника. Теплое прикосновение мужчины обожгло, словно жало этой самой медузы. Все, чему можно было напрячься в теле лейтенанта, напряглось – до колющей боли в висках, до едких мурашек в затылке – и свернулось внутри колючим склизким мороком. Мышцы бедра разом закаменели. Генри перестал дышать. Дьявол. Да, дьявол же! Он чувствовал, как дрожь вместе с волной жара поднимается из глубин и захлестывает тело, окончательно потерявшее контроль, а челюсти сводит беспомощная судорога. Отодвигаться было некуда – диван был узким. В довершении испанец нежно, словно заботливый лекарь, провел рукой по бедру Тейлора, благо укрытому какой-то тряпицей. И вдруг потрепал как-то совсем уж по-отечески. Потом снова отхлебнул глоток своего пойла и хмыкнул снисходительно: – Ну, и чего ты скукожился, качорро, словно непорочная дева в предвкушении первой брачной ночи? А-а-а... ну понятно... – речь с испанским акцентом была мягкой, рокочущей и неуловимо пленительной, словно зов темных океанских глубин перед бурей. – Никак размечтался уже... ага? Генри неотрывно смотрел на смуглую щеку, безобразно вздыбленную едва поджившими бурыми шрамами, на острый кадык, ходивший вверх-вниз по мощной жилистой шее в распахе чуть грязноватых выпендрежных кружев воротника, потому что в бурлящие ехидством глаза – хозяина? – он смотреть боялся. Вокруг сухощавого тела испанца стояло терпкое амбре свежего пота, грубо выделанной кожи, нагретого железа и еще чего-то успокаивающего, безотчетно притягательного, словно вдруг, стоя на квартердеке, вдыхаешь полной грудью соленые морские просторы, раскинувшиеся до самого горизонта. Дон Мигель хохотнул чему-то, и лицо англичанина вкусно опахнуло дорогим алкоголем... Как же так?! Генри думал, что хуже уже быть не может. Оказывается, еще как! Его купили корабельной шлюхой для команды грязных пиратов! Ну, спасибо же тебе, Господи! Вот как ты услышал мои молитвы, бессердечный, каверзный, долбанутый на всю голову старикан! – Будешь, лапатуля? – вдруг спросил капитан, небрежно протягивая бутылку. И что ему, Тейлору, стоило сделать теперь, чтобы не разозлить хозяина? Взять? Отказаться? Наверняка сеньор решил с ним поиграть, и игра эта – можно ставить ящик мадеры против дырявого сапога – не закончится для Генри ничем хорошим. Например, предыдущий его владелец, Дон Хьюго, всегда поворачивал дело так, чтобы занятную собственность было за что наказать. А уж наказывать он умел, грязный похотливый ублюдок, надо отдать должное его изворотливой фантазии. Господь! Почти год рабства – и он, лейтенант Генри Эдвард Луис Себастьян Тейлор, потомок славного английского рода, превратился в это дерьмо: презренное, жалкое, трясущееся от всякого слова и не смеющее поднять затравленный взгляд. Единственная теперь мысль пульсирует острым гвоздем в его несчастной черепушке: «Как бы лишний раз не разгневать хозяина!..» Что ж, Господи, ты прав! Лучше сдохнуть прямо сейчас! И Генри даже не будет просить, чтобы это случилось поскорее. Все равно его молитвы никто не слышит... Тейлор взял бутылку непослушной рукой и осторожно отхлебнул, тут же сморщившись: рот был пересохшим, изъеденным, покрытые корочкой губы ожидаемо треснули. Потом, сотворив над собой усилие, англичанин проглотил питие все же и поднял-таки глаза на проклятого капитана. Ну и что теперь? А Кракен вдруг улыбнулся. И улыбка эта вышла белозубой и радостной, будто лучики заплясали по зыбкой морской глади, скрывающей мрачную бездну. – Ладно, не парься, малек, – испанец окинул Тейлора пристальным взглядом, кажется, с нотками определенного интереса. – Не в моем ты вкусе, бобо. Это во-первых. Во-вторых, для простой шлюхи ты, прямо скажем, дороговато обошелся. И, вообще, воняет от тебя, друже, как от гальюна, который обгадили три тысячи чертей! Так что, советую тебе помыться все же, а там посмотрим... – кэп весело подмигнул и кивнул на лохань в углу и ведро, наполненное чистой водой. – Джо принесет тебе новые штаны. И потом двигай в капитанскую каюту, чико. Познакомлю тебя с ребятами. Надеюсь, вы друг другу понравитесь, хоть ты, кажется, и сухопутная галета. Генри снова вздрогнул, застывая в холодной безнадеге, и от пирата не укрылась его тоскливая растерянность. Испанец нетерпеливо цыкнул и, закатив глаза, явственно простонал, будто ему приходилось сейчас общаться с последним идиотом. – О-о-ох... Да не в том смысле, придурок! Говорю ж, мои ребята не из таких. По крайней мере, мы не берем насильно сладких голубоглазых ангелочков. Разве что, – капитан Мигель как-то подозрительно оживленно гыкнул, – сам не попросишь. Так что, давай, амиго, расслабляй свою неприступную корму, отдирайся от дивана, да быстренько дуй в столовую, а то, не ровен час, весь ужин тут прострадаешь. Учти, о тебе забочусь, дурья башка! Мои парни, знаешь, с опоздавшими не особо джентльменятся. Все сожрут до кусочка, только что тарелки не вылизывают. Эти долбанутые бродяги вечно голодные! Тут испанец так бодряще хлопнул Генри, отчаянно втиснутого в диван филейной частью, что заставил англичанина содрогнуться, потому как все тело его – спасибо чокнутому Дону Хьюго! – покрывали застарелые и свежие еще язвы. Но на дона реакция «гостя», понятно, не произвела должного впечатления. – Ну чего ты, право, прилепился намертво, что твой замшелый слизняк к подводному рифу? Толкую еще раз! Никто на твое распрекрасное целомудрие, дьявол тебя раздери, не претендует! Выпей-ка вот перед обедом, чико, а то слишком уж ты напряженный какой-то – так и поперхнуться недолго нашей немудреной корабельной жратвой. Тейлор слышал бодрые речи хозяина вполуха, поскольку мозг его был заполонен до отказа тяжким унынием, и искрам осознавания лишь кое-как получалось продираться сквозь сии мертвые заслоны. Хотя! Генри уловил вожделенное слово «жратва». Это он-то поперхнется?! Да не дождетесь! Уж что-что, а лопать ему хотелось так, что просто кишки сворачивало. Хотя бы кусок плесневелой солонины пойдет. А потом, если придется за это... отсосать капитану, пусть. Лейтенанта чуть не стошнило от собственных мыслей, но он справился, отправляя в желудок еще один глоток славного рома, налитого для него в заляпанный бокал. Тем временем, протянув свою крепкую руку, дон Мигель помог англичанину подняться, потом еще раз окинул пленника внимательным взглядом. Что ж, надо признаться, Генри был не в самой лучшей форме сейчас. Кроме того, его водило туда-сюда от слабости, лихорадки и, ко всему прочему, от пары глотков алкоголя на пустой, непривычный к возлияниям желудок. Тейлор стоял, покачиваясь, под прищуренным взглядом хозяина: жалкий, худой, абсолютно голый заморыш-сухостой – даром, что шести футов ростом – с мерклым от безнадеги взглядом, и с торсом, шрамированным вдоль и поперек. Кое-где шрамы эти едва взялись корочкой – мерзавец Хью постарался совсем недавно, член койота в бешеную глотку этого ублюдка. И что теперь? Тейлор хмуро взглянул на Кракена, вследствие крепко вколоченной в задницу привычке не решаясь самовольничать. Капитан с присущей ему грацией прирожденного дуэлянта повел приглашающим жестом в сторону лохани, а потом снова хохотнул – похоже, над ним таки, Генри Тейлором – и вышел, плотно прикрыв за собой дверь каюты. – Эй, жду тебя в столовой, мой сладкий ангелочек! – донесся до англичанина мягкий предгрозовой рокот, пресекшийся внезапно: видимо, его новый хозяин снова отхлебнул дьявольски крепкого рома из своей бутылки, до чертиков пропыленной в чьих-то древних погребах.