***
Год назад, Бедные кварталы Лондона. Лейтенант Генри Тейлор, третий сын девятого графа Дерби, с трудом разлепил опухшие веки. Голову полоснуло болью, желудок – тошнотой. Рот сухо склеился липкой дрянью. Кроме того, левую руку он не чувствовал вовсе. Генри осторожно приоткрыл один глаз и поморщился: солнце сквозь запыленные стекла дешевой таверны жарило прямо на кровать. Душно и муторно. Лейтенант застонал и попробовал шевельнуться. Тяжесть, безнадежно сдавившая ему плечо, чуть сдвинулась, но от этого не стало легче. Густо пахнуло дорогим парфюмом, что, конечно же, не добавило спокойствия его недовольному жизнью желудку, а отмершую руку прошило мурашками так, что стало вовсе невмоготу. Но в итоге чертова конечность так и не соизволила слушаться, и Тейлор опасливо повернул голову к источнику своего дискомфорта все же. Мать моя!.. Без того надсадное дыхание совсем остановилось. Черт. Черт! ЧЕРТ! Дьявол! Веки его тут же распахнулись во всю ширь выпученных глаз. Так!.. Кажется, теперь он по-настоящему попал. Влип, что называется, по самые яйца, которые у него, вполне возможно, скоро оторвут. И непременно вкупе с тем блудливым местом, которое никак не дает покоя его дурной, безмозглой голове! Ну почему это вечно с ним происходит, скажите на милость?! Риторический вопрос так и завис в его кипящем мозгу, не успев как следует сформироваться. И Генри тут же забыл и про него, и про плохое самочувствие, пытаясь незаметно выдернуть полудохлую руку из-под тяжести чужой плоти, и затем спешно ретироваться, испариться в спасительное далеко. И, главное, как можно скорее, дьявол! Ведь рядом с ним, разметав крутые каштановые локоны по подушке – а так же по его задеревеневшему вконец телу – сладко всхрапывала герцогиня Бедфорд собственной персоной! Как?! Когда? В этой дешевой грязной забегаловке? Он притащил миледи сюда?! Неужели на вчерашнем приеме у графа Аластонского он, тупой тщеславный ублюдок, зашел так далеко? Это же надо было так нарезаться, к чертям! Генри едко сглотнул, напрочь позабыв, что глоток воды был первым и единственным желанием сразу после того, как он очнулся. Определенно, стало совсем не до того. Иисус! Вчерашние сумрачные видения обрушились всполохами пленительного и кошмарного сна. Кажется, она называла его сладким мальчиком и выделывала с ним такие штуки, что Генри даже не вспомнил о том, что миледи, собственно, годится ему в матери. «Хотя... – лейтенант напоследок окинул взглядом элегантное, благоухающее духами и отголосками их бурного секса тело, соблазнительно раскинувшееся по несвежим простыням, – при этом вполне себе знойная старушка. Даже слишком! Шарм, обаяние и опыт прожженной стервы – чего еще нужно для пикантной интрижки?» Внезапно вспомнив подробности этой страстной ночи, Генри густо покраснел. Господь! Он не мог такое себе позволить! Только не он, извечный гордец и заносчивый пижон! Кажется – всполохи проснувшегося сознания напрочь отрезвили разум, – это он, Тейлор, совершенно по доброй воле стоял перед герцогиней на коленях, и мегеристая тетка пребольно хлестала его по щекам, называя гадким безмозглым щенком. Это было?! О Боже! А затем... повелев держать руки за головой, принялась зверски выкручивать соски своими жесткими пальчиками с хищными ногтями. И почему-то сие действо его безумно заводило. А после... Дьявол! Он явно вчера надрался как свинья. Приснилось!.. Ему определенно все это приснилось! И, вообще, не о том он думает сейчас, дурья башка! Боком ему выйдет сия интрижка, если кто-то прознает! Герцог безумно ревнив и уже извел не один десяток любовников своей обворожительной, но до чертиков неверной пассии. Рассказывают страшные вещи! Правда, никто не знает наверняка, но слухи обо всем этом ходят довольно жуткие... А свидетелей почему-то никто никогда не встречал – только лишь нервные разговоры шепотом. Например, поговаривают, что чета проклятых герцогов – настоящие вампиры, сосущие кровь у молоденьких, хотя и не слишком невинных юношей, искусно заманивая их таким нехитрым образом в свои липучие сети. И как же он-то, Тейлор, так влип? Ах да! Он ведь, кажется, поспорил с этим болваном Райзом! На ящик мадеры. О, Иисус! Надо завязывать с выпивкой, не иначе. Если удастся остаться живым. Генри, на ходу запрыгивая в чулки, а потом в штанины белых офицерских кюло́тов, подхватил в охапку остальную амуницию и с облегчением выскользнул за дверь, ободрав локоть о щербатый косяк. До крови. Впрочем, впопыхах он этого даже не заметил.***
Лейтенант Генри Тейлор пришел в себя только в собственной квартире офицерской казармы: расхристанный, косо застегнутый мундир на нем топорщился, еле прикрывая наполовину заправленную батистовую сорочку. Шлицы кюлотов свободно развивались на ветру, шлепая пуговицами по коленям, пока лейтенант сломя голову несся по пустынным улицам. Облачением в амуницию он даже не стал утруждаться, боясь запутаться в лямках ввиду отчетливой паники в голове. Так и бежал, сжимая саблю в одной руке, а портупею и ремень – в другой. Ладно хоть сапоги умудрился не забыть. И, кстати, хорошо еще, что никто из начальства не повстречался таким ранним утром, а то – под арестом недели три, не меньше. Позор! У него оставалось еще немного времени привести себя в порядок перед утренним построением полка. Генри сбросил на кровать мундир и саблю, стащил через голову рубаху, крикнул Гордона. Пусть принесет воды – умыться и побриться. Тот будто этого и ждал – появился в дверях, словно чертик из табакерки, предосудительно поджавший губы на потрепанный вид хозяина. Ой, тоже мне, нашелся блюститель нравственности хренов! Но за спасительную – на серебряном подносе – кружку крепкого эля, запотевшую капельками воды, и кувшин горячей воды, Генри готов был стерпеть. Жадно выпив эль, лейтенант отправил Гордона восвояси, хотя не по правилам этикета было бриться самому, но чувствовать укоризненные взгляды старика сейчас Тейлор был не в силах. Увольте! И, вообще, Генри надо сосредоточится и подумать. Головная боль после эля слегка отпустила, но особой ясности в разбухшее месиво мозгов это не добавило. Тейлор плеснул в лицо обжигающей воды и склонился перед небольшим настольным зеркалом, чтоб намылить хмурую, основательно припухшую физиономию... Со следами губной помады?! Да, мать же твою растак! Немудрено, что благонравный Гордон предосудительно кривил свою пуританскую морду. И еще... Господь! Вся шея в характерных лиловых отметинах! Герцогиня не поскупилась оставить жаркие, порочные следы страсти. УФФ! Хорошо хоть галстук их замотает, скрывая от всеобщего обозрения. «И как же это его угораздило?..» – в очередной раз задался своим любимым вопросом Генри, ответа на который из небесной канцелярии в его безрассудную голову так и не поступило. Потом, вспомнив всуе братца Дерби, лейтенант представил недовольный вид треклятого графа, которого наверняка уже оторвали скандальными вестями от чопорного ланча, и, несмотря на свое пакостное состояние, злорадно ухмыльнулся. Ну да, не повезло тебе с родственничком, заносчивый ублюдок. Какой уж есть, прости! Настроение как-то само собой ощутимо улучшилось. На самом деле Генри – он еще раз окинул свой густо напененный лик оценивающим взглядом – сам не понимал, что женщины в нем находят: обычная, выхоленная несколькими родовитыми поколениями физиономия лондонского повесы, даже слегка скучноватая, если на то пошло. Разве что глаза чуть раскосо и дерзко сверкают синим на весьма необычном для англичанина скуластом лице. Если верить семейному древу – пару поколений назад кровь славянской княгини замешана. Он видел портреты бабушки в фамильной галерее – открытое солнечное лицо, на которое хотелось смотреть бесконечно, хотя его и не назовешь идеально красивым. Скорее, невероятно привлекательным, как раз из-за широко распахнутых лучистых глаз цвета весеннего неба и манящего изгиба чувственных губ, строгих и распутных одновременно. Уж он-то, Генри, понимал толк в женской красоте... Она загадочно улыбалась ему с портрета, будто обещала что-то неведомое, манящее. Ходят слухи, обвиненную в чародействе, ее чуть было не сожгли заживо в какой-то захолустной деревеньке, хорошо дед тогда, рискуя всем, заступился и взял ее под свое крыло. Та еще была романтическая история... Что ж, говорят, Генри весьма похож на свою необычную бабку, но, конечно, на собственный, грубоватый – мужской манер. Неуловимое, но определенное сходство. Из-за этого лицо его никогда не выглядело достаточно надменно и холодно, как подобало бы мужчинам его рода, а казалось, по мнению Генри, каким-то уж чересчур доверчивым и простоватым, и, чтобы скрыть сей постыдный факт, ему приходилось специально щуриться презрительно и сжимать чувственные до неприличия губы в упрямо-насмешливую прорезь, что вполне соответствовало его независимому и вздорному характеру, на самом-то деле. Закончив бриться, лейтенант привычно расчесал пятерней взъерошенные космы: длины едва хватало, чтобы собрать сзади небольшую офицерскую косу. Завитых пышных париков в повседневке Тейлор старался избегать, хотя на светских приемах совсем не гнушался – для форсу. А куда деваться? Мода же. Его смущала еще одна напасть: собственные волосы. Светло-русые – буквально как у барышни – скорее, даже мокрый песок с солью, густые – и от этого вечно растрепанные – они, видать, тоже достались в наследство от славянской бабки. Остальные Дерби были медово-рыжими на английский манер. Ну а он, Тейлор – паршивая овца в загоне, и уже вроде как смирился с этим. По крайне мере, старался не думать о своей постоянной ущербности...***
Не то чтобы Генри не повезло с рождением. Вполне себе ничего – жить можно. Сын потомственного английского пэра от второй его жены – Марты, хоть и не наследник вовсе, но и не последний человек в доме. Так что, в общем-то, грех жаловаться. Однако, с некоторых пор он предпочитал пользоваться девичьей фамилией матери – Тейлор, хотя родовая фамилия отца была Стэнли. Но такой вот он уж уродился – «головная боль всей семьи чуть ли не с самого рождения, бестолочь и строптивец». Так периодически утверждал его старший брат, десятый граф Дерби. Впрочем, хотя к его имени никогда не будет добавлена приставка «сэр», и никто не назовет его «Ваша Светлость», но на учтивое «лорд Генри» всегда можно рассчитывать. И, к тому же, вместе с таким приятным бонусом, как должное почтение к отпрыску знатной фамилии, относительная свобода, раздолбайство и жизнь, полная приключений, ему обеспечены. Было бы желание. А желание, как говорится, у него было всегда. В свои двадцать два он собирался выкупить патент капитана, если в ближайший год какая-нибудь сногсшибательно-опасная операция не сделает его таковым в глазах командования. Он сильно на это надеялся, поскольку тысяча фунтов, необходимая на доплату, будет слишком большой тратой для его бюджета, не считая, впрочем, всех других вложений для того, чтобы выглядеть достойным джентльменом среди офицерского состава. На его армейское жалование такую сумму не скопишь – расчет только на личный капитал. Так что пока он – лейтенант. Ну и ладно. Даже в лейтенантском мундире он, лорд Генри Тейлор, обладал достаточным шармом, чтобы с блеском ошиваться на балах и пирушках, вальсируя в обществе леди, привлекательных и не слишком, или засветиться в паре-другой пикантно-скандальных интрижек с очаровательными и доступными замужними дамами. Что еще надо достойному офицеру Британской армии? Ну и, конечно, несмотря на Королевские указы, Генри не отказывал себе в удовольствии беспробудно хлестаться на шпагах, почем зря, с такими же, как он, безнадежными обалдуями, посмевшими лишь мимоходом косо взглянуть в его сторону, между делом проигрывая в карты – исключительно ради того же офицерского престижа – небогатое папашино наследство, назначенное от великих щедрот ему, третьему отпрыску древнего рода Дерби. Спасибо и на том. Великолепный лорд Джеймс Стэнли, его отец, пару лет как благополучно почил с миром, и на смену ему заступил десятый граф Дерби – Джеймс Стэнли-младший: старший братишка, черти разнеси его долбаное пижонство, пэр, мать его растак! Иногда, неожиданно встречаясь на приемах, они старались не замечать друг друга в упор и, проходя мимо, отворачивались. И, позвольте заметить, вовсе даже не Генри был инициатором сего высокомерного безразличия. Марта, мать Генри, как могла старалась их помирить, устраивая семейные обеды и пикники по выходным, но что она могла сделать, когда «позор семьи» упрямо не желает идти на уступки своему сановитому родичу и продолжает изо всех сил куролесить, от души пятная смачными кляксами высокочтимую фамилию. – Мало тебя пороли, бестолочь, – менторским тоном заявил новоявленный граф Дерби, вызвав однажды Генри к себе в кабинет, когда еще только принял наследственный титул. – Тебе что, гаденыш, лондонских шлюх мало?! И причина была, между прочим, совсем пустячной – всего лишь в очередной, бесчисленный раз его непутевый братишка умудрился наставить рога... теперь вот достопочтимому сэру Томасу, главе Департамента Внешних Связей. Подумаешь! Но кто велел этому вяленому старикану жениться на такой нежной, молоденькой, аппетитной польской княжне, которая исключительно хорошо танцевала на последнем приеме у министра финансов? А потом так же жарко целовалась на террасе своими сочными распутными губками. Кстати, другие губки у госпожи княгини были не менее сочными: Генри, забывшись, скривил уголок своих в мечтательной усмешке. И вообще, это была всего лишь скромная, мимолетная интрижка, и совсем даже не повод так набрасываться на Генри с холодными язвительными упреками. Да и, черт побери, кто бы говорил?! Давно ли сам перестал воровать сметану в кладовой у миссис Смит, а потом валить все на несчастных поварят, и лапать служанок по углам, зараза. Генри, небось, всегда покрывал рыжего мошенника. А тут, мало пороли! Ну, надо же, сэр-пэр хренов, самого мало пороли, готов поставить шиллинг. – Что-то не припомню, Джей, чтобы я поручал тебе стать мне родной матерью. В приватной беседе Генри еще мог позволить себе называть брата детским именем и добавить... побольше льда в презрительный тон. – Ты позоришь фамилию, ублюдок. Ты хоть понимаешь это? – братец, понятно, не желал уступать ему в холодности. – Ой, брось. Можно подумать, – Генри вальяжно развалился в кресле, положив голень в начищенном до блеска сапоге на колено и, по своему обыкновению, нахально сощурился. – Даже в салоне у мадам Жоззи, бьюсь об заклад, ничего не узнали. – Ты так уверен, идиот? – брат с сомнением смотрел куда-то поверх его, растрепанных по обыкновению вихров, – Сэр Томас прислал секундантов. Ты непременно должен извиниться. – Я?! – Ты, естественно, болван! Я уже извинился от имени семьи! Думаешь, приятно краснеть перед всем миром за этакого распутного олуха? – Да, черт, я тебя не просил! Лучше я буду драться. – Ага, сейчас! Тогда точно не избежать скандала. Значит так, братишка, – и когда эта мерзкая пэрятина успел набраться таких приказных замашек, – ты извиняешься, и это не обсуждается! Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы замять сей инцидент, – Джей вальяжно навалился худым задом на край дубового стола, скрестив руки на узкой груди: прямой и надменный, будто кол проглотил. – Иначе тебя живо отправят в Вест-Индию – кормить чертовых карибских комаров. В самый захолустный полк, без права на покупку следующего патента. Уж поверь мне, я договорюсь. И попробуй еще хоть раз выкинуть что-либо подобное, бестолочь! Помяни мое слово, я достану отцовский хлыст. А слуги тебя подержат. Ах ты ж, дьявол! Генри опешил настолько, что не нашелся, что сказать. – Пиши письмо с извинениями и обещай сатисфакцию... в определенной сумме, которую ты выделишь исключительно из своего наследного капитала. Сэр Томас тот еще жмот – он наверняка купится. Закусив губу от досады и пламенея до самых кончиков упрямых волос – если бы они могли пламенеть – Генри написал извинительное письмо, подписал чек на пятьсот фунтов, вложил в конверт, и Его чертова пэристая Светлость велел запечатать все это личной печатью Тейлоров, чтобы не вмешивать родовитую фамилию. Порку, конечно, Генри не получил, но все случившееся было примерное равнозначно по унижению, и они с братом перестали общаться как раньше – тепло и открыто, с дружескими подначиваниями и пустым веселым трепом обо всем на свете. Их отношения с тех пор дали значительную трещину, которая темной паутиной прошла по сердцу Тейлора и продолжала увеличиваться. Было больно: придирки брата казались обидными, унизительными, несправедливо-намеренными, и лейтенант, скорее, из чувства протеста, да еще чтобы позлить спесивого братца, впутывался во все новые и новые мало-мальски значимые скандалы, предварительно съехав в полковые казармы из фамильного дома, который уже как пару веков стоял на Кинг-стрит, в Ричмонде. «Ну и пусть!» – говорил он себе, не желая признаваться в значимости потери. Все равно брат был всего лишь сводный – по отцу. И у него был еще один старший сводный брат – Стивен, и младшая родная сестренка – Маргарет. Скучный Стивен ни на что на свете не претендовал, ни с кем из родни особо не общался, в свете не появлялся. Несколько лет назад, окончив свой тоскливый Оксфорд, он занимался какими-то одному ему интересными научными опытами. В этом брат был совершенно сумасшедший на всю голову, и стоило только завести с ним разговор, как Стив тут же скатывался в рассуждения о метафизическом устройстве мира, корпускулах, электричестве и еще какой-то несусветной фигне. При этом глаза его горели так, что становилось больно на него смотреть, а обычно бледные, впалые щеки покрывал рьяный румянец. Покивав несколько минут с фальшиво-натянутой улыбочкой, Генри обычно сбегал восвояси. Свое невеликое наследство средний отпрыск Дерби, понятно, тратил исключительно на эксперименты, и вряд ли замечал еще что-либо вокруг.