В РИТМАХ ЗВЕНЯЩЕГО СЕРДЦА

***

Итак, жара. Которая уже несколько дней кряду до костей плавила копченые тела матросов, распространяя по поверхности горячей палубы едкое амбре немытой мужской плоти пополам с тяжелым запахом прелых водорослей, гнилой древесины, подтухшей солонины, прогорклого китового жира и еще какой-то гадости, которую закаленное обоняние Генри определять сходу отказывалось. Впрочем, оно, это обоняние, и вправду уже давно не замечало никаких запахов, поскольку сам Тейлор, как ему представлялось, вонял с неменьшей интенсивностью: почитай десятый слой его пота крупными каплями скатывался прямо на доски надраиваемой палубы. А помыться, как водится, было негде, несмотря на то, что пошла уже вторая неделя его на редкость занимательного путешествия. Пресная вода по понятным причинам строго ограничивалась, особенно для матросской братии. Единственное оправданное ее употребление – немудреная еда да лохань с тем самым затхлым содержимым, не слишком щедро приправленным от болезней живота дешевым ромом. Отвратительное пойло, которым Генри сейчас давился, угрюмо поглядывая на сладкую парочку воркующих родственничков. Надо отметить, что брились и умывались матросы – если такое случалось, – используя лишь морскую воду, от которой кожа стягивалась, будто вяленая говядина, и нещадно горела под солнцем. Посему с пунцовых щек и носа Тейлора, обгоревшего за пару жарких дней буквально до волдырей, уже, почитай, третий ее слой слазил клочками, словно чертова луковая шелуха. А уж бритвенные порезы в соленой воде и вовсе жгло огнем. Хотя, на удивление, ранки от этаких зверских примочек заживали довольно быстро. После того, как флейт, определенно, повернул к югу, прошло уже где-то около пяти суток, хотя Генри, на самом деле, сбился со счета. На закате насыщенного трудового дня он с трудом доползал до своей подвесной койки на баке и продирал глаза только, когда кто-нибудь участливо требушил его безжизненную тушку, распихивая на очередную вахту. Но Тейлор был благодарен за такую неказистую заботу, на самом деле, потому что, иначе, не миновать бы ему неприятностей. Снова. Дни давно уже превратились в нескончаемый водоворот каторжного труда, но зато летели с чертовой резвостью. И по мере того – Тейлор чувствовал – как мышцы его постепенно наливаются невиданной доселе мощью, из души исчезают те радужные и добросердечные помыслы, которые никогда не были чужды лейтенанту в прежней жизни и всегда привносили в его ежедневное существование теплое, немного праздничное настроение, этакое предвкушение чего-то радостного. Несмотря ни на что. И вот – Генри с удивлением отметил это – ощущение безмятежности вдруг исчезло куда-то. А вместо него остались только гнев и раздражение, способные прорваться наружу в любой момент, будто хорошо натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Фразы лейтенанта становились все более отрывистыми, слова – колючими, а от потасовки его сдерживал иной раз один лишь страх лютого наказания. Порой Тейлор подспудно ощущал себя хрустальным сосудом с изысканным вином, который постепенно и неотвратимо превращался в затрапезную кружку с элем. Причиной этому – Генри рассудил – скорее, выступала изматывающая до одури работа, а также его, Тейлора, бесправное положение. Потому что сами по себе отношения с командой более-менее налаживались. Хоть матросы и подтрунивали над новичком по привычке, но шутки эти были скорее покровительственными, чем имевшими целью как-то задеть или же поиздеваться. Парни явно взяли бедового англичанина под свою опеку: приняли, что называется, в свой круг, и дело пошло не в пример легче. Правда, первые пару дней после того памятного наказания людей за драку Генри ждал, что как-нибудь ночью ему непременно устроят темную, как это сделали однажды строптивому малолетке в школе Святого Павла. Он даже решил спать сейчас вполглаза, чтобы быть начеку и не попасть впросак. Но от непривычных ощущений тепла – после стольких нескончаемых дней промозглости – а так же отупляющей сытости и легкого опьянения, вследствие положенной, хоть и ополовиненной ему в качестве наказания порции грога, Тейлора быстро морило, и лейтенант, невзирая на опасность, махом засыпал мертвым сном под ставшую уже привычной качку и шумные накаты волн. Если на то пошло, Генри попросту устал бояться. Но никакой экзекуции не происходило. Видимо, матросы решили, что англичанин рассчитался сполна за устроенное им безобразие той на редкость уродливой меткой на его многострадальном органе. Генри никак не мог взять в толк, отчего же он не проснулся тогда, на «собачьей вахте», во время такой вопиющей живодерни, проделанной над его столь чувствительной плотью. Вот не мог же он, Тейлор, настолько утомиться, чтобы вовсе не почувствовать этакого вандализма! Но когда лейтенант обратился к корабельному лекарю, Лесли Барту, чтобы выпросить какую-нибудь мазь от бесконечного зудения в пострадавшей части тела, тот раздраженно посетовал, что, кажется, у него из аптекарского шкафчика стали потихоньку пропадать запасы лауданума, в следствие чего Барт предполагал вызвать плотника и срочно поменять замок. Генри, конечно, ничего не стал говорить, чтобы опять не подставить подлых прохиндеев, но тут же сложил дважды два, вспомнив подаренную Дигги столь щедро и безвозмездно порцию грога. Вот же мерзавцы! Даже драгоценного лауданума не пожалели на это непотребство, кретины! С одной стороны, Генри становилось смешно все же: экий паразиты хитрый трюк завернули! А с другой – крутилась досада на себя самого, на то, что он, Тейлор, так нелепо попался. Впрочем, лейтенант отдавал отчет, что, несомненно, заслужил чего-то подобного от пострадавших по его вине матросов. Признаться, он бы тоже не спустил такое головотяпство. Но все равно, говнюки и ублюдки долбаные! Чего там рассуждать! Случилось это на суше, чьи-то наглые морды как следует бы пострадали, будьте уверены! И пусть себе не воображают, что это сойдет им с рук, дайте только срок! Генри, угрюмо ворча и нервно поправляя свою расхристанную куртейку после так неудачно закончившейся для него «собачей вахты», озвучил это свое намерение мерзко хихикающим поблизости лоботрясам. Те как раз отпустили лейтенанта, встряхнув как следует, дабы привести Тейлора в чувство вследствие обуявшей его вспышки ярости. Вполне себе законной, кстати! На что взъерошенный Дин, стоявший рядом, благодушно хмыкнул и хлопнул пыхтящего Тейлора по плечу. Примирительно. – Заметано, Клецка, в первом же порту я тебе, маменькин пупсик, харю твою холеную начищу, будешь своими графскими кружевами кровавую юшку по щекам собирать. Генри не выдержал и опять, недобро сверкая все еще припухшими со сна глазами, напряженно вцепился в куртку наглого раздолбая, который все же был на полголовы ниже: – Имей в виду, ублюдок, ты тоже когда-нибудь уснешь! Не боишься совсем без члена остаться? – Ох ты, умник, – Дин ощерился, резко вырываясь из захвата Тейлора, – за своим последи! Хотя зачем тебе член, ушлепок? Вот вернется Пушка, покажет он тебе твое место, душечка, – поганец возвысил голос и покривлялся, с наслаждением изображая жеманную кокотку. – Очень уж ему задница твоя сла-а-адкая приглянулась. Посмотрим, как тогда запоешь. Наверняка фальцетом. – А ну, ша, бродяги! – предвосхищая очередной виток перепалки, боцман отвесил обоим тяжеленные оплеухи: у Генри аж в мозгах зазвенело, а дерзкий бузотёр рядом пригнулся от неожиданности. – Ну-ка, быстро по местам, шалавы! И вот только попробуйте мне еще хоть раз подобный дебош устроить! Ты меня знаешь, Дин! Сниму штаны, нанизаю обоих на веревку аккуратно, на манер голопопых бусин, и живо ваши тушки бестолковые за борт отправятся, полировать днище корабельное от рáкушек. Все равно на большее вы не способны, каракатицы тупорылые. Заодно и ваши неугомонные задницы, если повезет, наполируются, наконец, до нужной гладкости. И нечего мне тут ржать, подлецы! Это всех касается! – рыкнул Брам-стеньга, заметив, как столпившиеся вокруг матросы, не выдержав, прыскают в кулаки, видимо, представляя себе живописную картинку. – А ты, Тейлор! Вот скажи мне, чего ты опять взбрыкиваешь, что твой дурной жеребчик? И так проштрафился на много лет вперед, дурья ты башка! Так что прикуси-ка свой язычок бедовый, паразит, пока и вправду члена своего прыткого не лишился, и, мой тебе совет, не открывай больше свое трепло болтливое, кроме как для того, чтобы положить в него кусок вареной солонины на обед. А чтобы до тебя дошло, наконец, бездельник, как ты неправ, стоишь сейчас еще одну вахту! До утра! Всем всё ясно, черти? – Ясно, герр боцман!.. – нестройно гаркнули оба провинившихся и, потирая пострадавшие затылки, предпочли ретироваться от греха подальше. Впрочем, Тейлор по жизни таким размолвкам особого значения не придавал и не имел привычки долго злиться. Когда подобные перепалки с сослуживцами случались в его полку, то ярость Генри продолжалась максимум до спонтанной потасовки, в которую тут же и выливалась обычная «дружеская» перебранка. А потом всё, как водится, благополучно оканчивалось очередной офицерской пирушкой, где такие инциденты как-то сами собой утрясались. Как лейтенант себе представлял, со стороны его сотоварищей то были заурядные, ничего не значащие подначки, имевшие целью исключительно покуражиться и утвердить свое главенство в стае таких же, как он, тщеславных волчат, коими, например, являлись почти все молодые офицеры. Такая стычка позволяла всего лишь чисто по-мужски почесать кулаки да сбросить пар, а после разбежаться, оставляя за собой отвоеванный рубеж. А кое-кому приходилось капитулировать до поры, поджав отгрызенный хвостик. Привычное дело. «Мужчины!» – по обыкновению закатывала глазки его строгая сестричка, когда Генри Тейлор, будучи совсем зеленым юнцом, после подобной потасовки с парнями с Ист-Энда возвращался домой, отсвечивая подбитым глазом, окровавленными губами или синяками по всему телу. А потом сердобольная сестренка, для порядка ворча что-то там о несносном характере братца-охламона, украдкой от домашних и суровой гувернантки мисс Грúфон – такие опасные выходки ему, родовитому отпрыску, были строго-настрого противопоказаны – приносила пострадавшему льда из погреба и молока с печеньем из кухни. И почему-то ему, Генри, всегда были приятны снисходительные реплики Маргарет о сумасбродных мужских замашках брата, хотя та высказывала их с подчеркнутым негодованием, прижимая полотенце со льдом к его разбитому лицу, пока он жадно трескал печенье с молоком. Что ж, помнится, даже хорошенько отметеленная, в итоге, задница никогда не сдерживала, паренька от подобных «мужских» приключений. В результате остановило грехопадение Генри лишь то, что однажды его закадычного приятеля Джека, сына дворового конюха, порезали насмерть в уличной разборке, да и самого Тейлора там же серьезно ранили ножом. После чего отец, поставив крест на достойном политическом будущем непутевого отпрыска, купил ему патент корнета и выхлопотал место взводного в королевском драгунском полку, где Тейлор и продолжал служить с переменным успехом до недавних пор, теперь уже в чине лейтенанта. Надо признаться, в кругу младших офицеров своего полка Тейлор неожиданно прослыл смутьяном, видимо потому, что никогда не упускал возможности над кем-нибудь позубоскалить. Правда, совершенно беззлобно... Да и подлостей лейтенант никогда не совершал. Но все же его дурацкий длинный язык спровоцировал не один десяток конфликтов. Так что, если вдруг ко всему этому относиться слишком серьезно, Генри отдавал себе отчет, то можно было рассориться навек с половиной однополчан, а вторую половину попросту прикончить на дуэлях. Поэтому, спустя некоторое время, Тейлор, умудренный всяческим опытом, продолжал как ни в чем не бывало общаться со своими «обидчиками», был бы повод помириться. Да и Дин, в свою очередь, надо отдать должное мерзавцу, тут же забыл о глупой мимолетной размолвке, обстоятельно разъясняя Генри очередной вопрос о корабельных премудростях. На самом деле, больше всего Генри сейчас волновал квартирмейстер Рон, который, как говорили, лишился места по его, Тейлора, вине. С бугая станется вышвырнуть его единым махом за борт, и поди ты потом доказывай, что у Генри вовсе не было в планах подставлять сумасшедшего ирландца. – Ладно, кутенок, не дрейфь, – освобожденный накануне из карцера Пушка добродушно осклабился, и на его покарябанной физиономии расцвела жесткая, щербатая ухмылка, потом он панибратски потрепал Тейлора за шею, – увлекся малость, брат, переборщил. Но ты и сам нарывался. – Да. Сам, – Генри добавил в голос льда и сделал усилие отстраниться. – Ну так что? Мир? – Мир. Только насчет члена, все серьезно, приятель. Учти! Держи своего парня в штанах, если не хочешь слопать его на завтрак. – Понял. Не вопрос. Будете с Диком в нашей артели. От нас как раз тут трое цуцыков на берег давеча слиняли. Я – квартирмейстер, хотя и бывший теперь, но это поправимо, – он красноречиво зыркнул на Флорри, которого вроде как назначили квартирмейстером вместо Линча, и тот, ни слова не говоря, согласно пожал плечами. – Вообще я старший над этими махровыми ублюдками. Зовут меня Рон, как ты слышал, – ирландец снова чему-то хохотнул, – Парни зовут меня Пушкой. Ты тоже можешь. – Да, помню. Я – Генри Тейлор. Можешь звать меня Генри. – Заметано, Клецка. Рон, будто невзначай, проигнорировал ехидное замечание новичка, на что Генри решил не обращать пока внимания. Ирландец, продолжая знакомство, представил семь подопечных ему матросов по именам. Многих Генри уже успел узнать, и все они, похоже, были добродушно к настроены к Тейлору, это факт. – Тебе лучше держаться меня, приятель. Требования у меня простые: выполнять мои распоряжения и не нарываться. В остальном – я тебе не мамочка. Но если что, дам защиту! Повода для конфликта вроде не было, и Тейлор рассудил, что сейчас лучше не спорить, только обозначил на всякий случай, упрямо сощурив глаза: – Несомненно, я могу выполнять чьи-либо распоряжения, если только они не противоречат указам короля, капитана, чифа и боцмана. И ни в чьей защите я не нуждаюсь, приятель! Пушка благосклонно хмыкнул. Генри готов был поклясться, что в его взгляде промелькнуло одобрение. – Ну, ну. Борзый щенок. Видали мы таких. Что ж, Генри Тейлор, надеюсь, мы поняли друг друга. Стычек в своей артели я не потерплю. Если что, акулы в океане всегда голодные. – Ничего, у меня богатый опыт общения с женским полом, еще не с такими зубастыми стервами доводилось дело иметь. Видишь, живой пока что! Так что как-нибудь выкручусь, – неуклюже пошутил Генри, решив, что лучше уж будет разрядить обстановку, чтобы не доводить дело до нового ненужного противостояния. Несмотря на то, что попытка эта выглядела так себе, скучающие парни одобрительно заржали. А Рон, усмехнувшись, мягко подтолкнул лейтенанта к столу, где юнга уже разливал по мискам вечернюю похлебку. – Можем проверить, если хочешь. А мы поглядим на твои шашни, так ведь, братцы? – фыркнул беззлобно Пушка, вызывая у довольных матросов новый приступ хохота. – Завидуешь, квартирмейстер! – храбро оскалился Генри. – А то как же! Ты ведь у нас, Клецка, повелитель ступенек и настоящий часовой. Грех тебе с бабами не найти общий язык. Ирландец внезапно высунул лопаткой конец своего темного мясистого языка и сделал им несколько быстрых недвусмысленных движений, отчего Генри опешил и вдруг почувствовал, как лавина жаркого смущения заполоняет его с головой. Господь! Как барышня, честное слово! Вот уж не думал, что его, Тейлора, можно привести в замешательство чем-то таким, почти невинным. Фу-ты, и надо же так оконфузиться! Матросы вокруг продолжали радостно заливаться. Хлебом не корми, дай позубоскалить злодеям. – По крайне мере, я не сую свой член мужикам в задницу! – опять на грани фола мстительно взбрыкнул Генри, махом вспотевший от неловкости, так и не сообразивши толком, как ему достойно среагировать на все эти дурацкие подначки сейчас. – Это потому, Клецка, – нравоучительно поднял указательный палец Рон, – что ты никогда не попадал на необитаемый остров. Вот там ты свой член готов хоть тому же баклану в клюв засунуть, не то, что в *опу мужику. Если б мне, к примеру, подвернулся на тот момент какой-нибудь несчастный ублюдок, не задумываясь задницу бы ему оприходовал! Ну только один я на том острове был, к сожалению. Так что, думаю, не свезло… тому неведомому прохиндею, который, зараза, так и не попался мне для непотребных нужд, – и квартирмейстер сокрушенно поцыкал зубом. Под новый взрыв гогота Генри вдруг представилась эта разнузданная картинка с неутомимым Роном во главе и его загадочным полюбовником, и лейтенант, не удержавшись, с разгону покраснел еще гуще. Да, дьявол, дьявол! Хоть лицо свое малиновое в ладонях прячь! – Врешь ты все, – отдавая дань своему извечному упрямству, Тейлор и не думал сдаваться в этом глупом споре. – Не мог ты быть на том острове, трепотня! Как бы ты оттудова выбрался? – Дак с бакланами теми же договорился, – простодушно ответствовал Пушка, аж свои кустистые рыжие брови приподнял в запале, – что я, зря их там ублажал столько времени, паря. Взяли они меня аккуратненько за шкирку, да на большую землю-то и перенесли. Только наверняка пожалели птички потом о своем опрометчивом поступке. Это потому, что понравился я им, видать. С тех самых пор нет нигде мне покоя, братцы… как увидят меня бакланы, так и гоняются за мной по всему берегу. Знай себе, улепетывай. Генри отдал должное находчивому ирландцу, и сам, наконец, расхохотался. Потом вытер проступившие слезы. Вот дьявол, ну и брехун же! А Пушка, не задумываясь особо, весь ужин с легкостью продолжал травить разные байки, которых у него оказалось тысячи, похоже, потому что ирландец сочинял их прямо на ходу. Все вокруг дружно подначивали квартирмейстера и тут же гоготали над его забористыми шуточками. Лейтенант вдруг ощутил, как тело и душа его расслабились, и хотя бы на это короткое время он почувствовал себя в своей тарелке. Почти как в собственном, так нелепо потерянном им полку...