В РИТМАХ ЗВЕНЯЩЕГО СЕРДЦА

***

«Чап! Чап! Чап!» Мотыга яростно вгрызается в каменистую почву, высекая сухие фонтанчики пыли. «Чап! Чап! Чап!» Неистовая долбежка отдается тупым сотрясением в его плече, ритмичным звоном в пустой голове, а в пояснице – жгуче-ноющей болью, привычно припекающей скрюченную спину. Но Генри вынужден терпеть. «Чап! Чап!» Поднял – ударил! Поднял – ударил! Вверх, вниз! «Ты – никто! Жалкий! Раб! Пустое! Место!» – бухают в такт зловредные отголоски сознания. «Чап! Чап!» Монотонные удары начисто вытрясают изнуренный мозг, доводят до исступления. От душного палящего зноя нет спасения, он изматывает, вытягивает силы. В помертвевшем рту – ни капли слюны. Стиснутые в надсаде зубы скоро раскрошатся. Тейлор осознает: у него нет времени даже на то, чтобы разогнуть сведенные судорогой члены. А пару глотков воды из фляги он позволит себе только в конце ряда. Генри безотчетно посасывает шершавый язык, чтоб хоть как-то отвлечься от бесконечной жажды. Близится полдень, а он прошел всего лишь триста ярдов. Осталось еще семьсот… Надо торопиться, иначе гигантская норма в день окажется не выполненной и, как результат, вечером они с напарником получат унизительное наказание от надсмотрщиков, а скудную норму маисовой баланды сократят вполовину. Зафару может и не критично: у парня есть, где кормиться, но Генри не может себе позволить. Никакого наказания больше! Побои и голод – плохие помощники в каторжной работе: чем дальше, тем меньше становится сил, и тогда – скорый конец, потому что из вечных недоработок уже не выбраться. Генри с невольной завистью бросает взгляд вверх по склону, туда, где его напарник, здоровенный африканский туземец, прет без остановки: мотыга в его руках летает, будто легкая тросточка. Парень, кажется, уже доделывает пятый ряд, пока Генри ковыряется на своих трех. Дьявол! Дневная норма на двоих – двадцать. Отвечать в конце дня им придется вместе – на то и напарники. Поэтому, когда Зафар заканчивает со своей половиной, то, без лишних разговоров, начинает помогать... Это выходит так естественно, будто африканец не замечает, что уже возделывает не свою делянку, но Тейлору, дьявол, совершенно не хочется выглядеть слабаком, за которым нужно вечно подбирать. Офицер он или, действительно, Уэсс[1] – размазня и хлюпик – как решили его прозвать те, кто заправляет здесь всем этим адским весельем. И ведь ничего ж не скажешь Зафару – тот вроде как для себя старается. Глупо запрещать, а отговорить не получается. Однажды Генри, изнемогая от неловкости, попросил его не делать этого, но получил в ответ спокойное: «Мне нетрудно, ами,[2] – рельефное, словно вырезанное из черного оникса лицо выглядело при этом непоколебимо. – Как окрепнешь, отдашь должок». Что ж, резонно. Когда только это будет и случится ли вообще? Тейлор упрямо поджимает губы. Конечно, Зафар тут ни при чем, надо просто самому быстрее шевелиться! «Давай, сучий сын, мать твою раз так! Не смей останавливаться! Не смей переводить дух! Не сдавайся!Ты сможешь!» Он знает, мистер Тито присматривает за ними с повышенным энтузиазмом. Когда ублюдок, нарочно – часто, проезжает рядом на своей каурой кобылке, Генри чувствует, как замирает его загнанное дыхание, внутренности сжимаются в тошнотный комок, а свинцовые от тяжести руки начинают орудовать с особым усердием. Рядом со стременем драйвера[3] вальяжно трусит здоровенный молосс[4], похожий и на миниатюрного льва, и на племенного быка одновременно. В холке гигант почти вровень с грудиной лошади – дюймов тридцать, не меньше [76 см]: свирепая гора мышц и сухожилий, сплетенная в сокрушительную мощь. Тяжелая квадратная голова на могучей шее, черненая морда, из пасти которой жарко вывалился багровый язык. Купированные уши агрессивно торчат вверх, будто секиры, готовые к бою, а мускулистые гладкие бока отливают бронзой, когда зверь свирепо и грациозно двигается мимо, словно привязанный к стремени хозяина. Но стоит Тито притормозить, как пес тут же, навострив уши, угрожающе напрягается в готовности. На Тейлора он вроде и не смотрит, но от одного присутствия этакого монстра слабеют колени, и Генри нервно сглатывает, когда псина замирает поблизости. Однажды он видел, как выглядело растерзанное тело невольника, которое подтащили вечером к баракам рабов. В назидание. Говорили, бедолага посмел как-то неуважительно ответить драйверу и даже... – безумный! – пытался угрожающе шагнуть в его сторону. Генри до сих пор помнит сиплый булькающий звук из разорванного горла, пока налитые кровью глаза несчастного остывали в пляшущем свете факелов, жутковато таращась в бездонную черноту неба. – Шевелись, ленивая дрянь! – кончик хлыста ободряюще щелкает где-то совсем рядом. Генри невольно вздрагивает от громкого хлопка. Промахнулся или специально не попал? Хотя, чтобы Тито промахнулся… маловероятно. Его просто веселит, как никчемный раб сжимается и тут же, словно заведенный, начинает с двойным старанием пластать твердую землю. А калечить лишний раз – не резон. В душном жарком климате открытые раны заживают долго, тем более у заморышей-континенталов.[5] Зачем их только сюда везут, этих несчастных оранжерейных задохликов, которые и года не выдерживают в условиях чуть посуровее тепличных! Но все же имущество хозяина надо беречь. Пока оно молчит и вкалывает… не поднимая головы. – Смотрите у меня, дармоеды! – вяло цедит надсмотрщик, понукая дальше свою рабочую лошадку. – Если что – три шкуры спущу. Вы меня знаете! Тейлор, не прекращая размеренных движений, осторожно косит взглядом вслед наемнику, который, горделиво удаляясь вдоль ряда виноградных лоз, смешно виляет упитанным крупом кобылы под своим надменным задом. Прямо ухохотаться. Но Генри вовсе не до смеха. Он переводит настороженный взгляд на Зафара. Могучий чернокожий волоф[6], сам породистой формой головы похожий на бойцовую собаку, чуть пожимает блестящим от пота, антрацитовым плечом и, продолжая шустро орудовать мотыгой, кривится: «Забей, ами». Да, конечно, Зафар прав, пора забить. Генри жалкими остатками рукава стирает капли пота, текущие с висков. Надо прекратить волноваться по таким мелочам, иначе ему не выжить в этой мясорубке смерти, не сбежать с гребаного острова, не спасти сестру… И так первое время он чуть не сдох здесь, когда его, купленного за гроши вместе с горсткой каких-то грязных оборванцев, привезли на этот никому неведомый островок, каких тысячи на Карибском архипелаге. Вконец обезумев от бедствий, Генри неустанно взбрыкивал и нарывался, словно сопливый недоумок. Дичась в бесконечном шоке, безрассудно упрямился, пытаясь что-то доказать. В результате, гордо отказавшись повиноваться и откликаться на ихнюю дурацкую кличку Уэсс, которой его тут нарекли, он дня два просидел в душном сарае, без воды и еды, зато плотно прикованный к стене за горло. А после, так и не дождавшись покорности от упрямого новичка, его, абсолютно голого, запихнули в тесный железный ящик на самом солнцепеке. Солнце, понятно, жарило вовсю, вследствие этого ящик был раскален, что твоя адская жаровня, и Тейлор с ужасом ощутил себя индюшкой в рождественской печи. Положение усугублялось тем, что короб, пылающий со всех сторон, был узким, словно гроб: шевелиться и дышать в нем оказалось практически невозможно. Если бы в Генри нашлась хоть капля влаги, он бы, наверное, рыдал от ужаса или кричал во все горло, если бы остались силы. Но, благо, через совсем непродолжительное время его все же вынули, и пленник, абсолютно невменяемый, почти потерявший последнее сознание, был в тот момент согласен на все. «Что ж, Уэсс, надеюсь, тебе понравилось в «сундуке тетушки Хлои»?! И добро пожаловать в семью, поганец!» Его смачно хлопнули по прижаренному плечу и велели одеваться, пообещав в следующий раз определить в ящик с гвоздями, который находился тут же неподалеку. Кровавый ад! В итоге, пришлось подчиниться всем требованиям, но и это, как оказалось, не принесло облегчения. Не прошло и недели, а он уже два раза нарывался на серьезные побои за недоработки, и бессчётное количество раз – на тычки и подзатыльники за нерасторопность. Но как ему, скажите, было выполнять эти невероятные нормы, если от долгого сидения в различных местах заключения мышцы совсем ослабли и, после всего лишь дня непосильной работы, болели так, будто его уже отколошматили палками. От души. И с каждым днем самочувствие лучше не становилось. Однако спесь нескольких поколений английских лордов все еще бурлила в нем, рвалась наружу. Сдерживаться получалось плохо. В результате, за один лишь косой взгляд в сторону проходившего мимо хозяина, драйверы дернули его на колени и чуть не вырезали оба глаза. А однажды Генри едва не бросился на надсмотрщика, который-таки полоснул его хлыстом. Благо, предупреждающее рычание исполинского пса удержало Генри от необдуманных действий. Да что там говорить, Тейлор основательно съехал рассудком и, кажется, всерьез задумывался над тем, чтобы одним махом расквитаться по счетам с этим бесконечным дерьмом, которое – чертов кровавый ад! – с завидным упорством продолжало валиться на его голову. Как раз сделать это было слишком просто – стоило только зарыться рогом в землю и окончательно забить на всякое подчинение. Генри догадывался: сначала будет больно. Даже слишком. Но в своем безмерном отчаянии, он был согласен даже на жуткий ящик с гвоздями. Зато потом его ждет долгожданная свобода! Навсегда. – Эй, ами, вставай! Чего разлегся? Экзекуторы как раз закончили превращать его спину – и все остальное пониже – в отбивную, после очередного акта протеста охреневшего новичка, и лейтенант, таким образом, валялся на земле в ошалелой прострации, не в силах пошевелиться. «Да гребаный компот!» Тогда-то ему впервые всерьез пришла мысль о смерти. Так ясно, будто это было что-то слишком восхитительное, слишком… благословенное. Генри с трудом перевалил себя на бок. Белесо-голубая ширь призывно раскинулась над его бренным телом – порочным, недостойным, напрочь греховным – которое, дьявол, умудрилось… так сплоховать. Да!.. Покончить со всем разом – и не париться. – Давай, давай, приятель, соберись, – громадный, совершенно черный негр, разговаривая с ним на приличном французском, настойчиво потянул за руку, помогая подняться. – Идти можешь? Пошли-ка со мной, ами. Плохо соображая, что вообще происходит, Генри подчинился. Благо, идти он вполне себе мог. Надсмотрщики накостыляли ему всего лишь какими-то хлесткими палками, могло быть и хуже, на самом деле: до крови дело не дошло, насколько он мог ощущать. Хотя каждое движение давалось с трудом. – Чего ж ты творишь, дурная башка? – выговаривал ему чернокожий, осторожно поддерживая за побитые ребра. – Жить надоело? – А ты что, моя бабушка?– прихрамывая, огрызнулся Генри, уцепившись за шею неожиданному помощнику, пока они шкандыбали куда-то по тропинке за рабскими бараками, ведущей в глубину зарослей. – Что тебе вообще за дело, приятель?! Куда ты меня ведешь? Французский Тейлор знал хорошо, поэтому общение с парнем не доставляло особых проблем. Негр дернул плечом, пожимая. И осклабился белоснежным оскалом. – Люблю кушать борзых маленьких обормотов на ужин, – прозвучало хоть с толикой иронии, но как-то очень зловеще. – Считай это актом милосердия. Генри аж задохнулся и впервые за много дней посмотрел в лицо человека. – Ты из этих?.. – глаза англичанина потихоньку округлялись, и он нервно пошарил взглядом по сторонам, прикидывая пути к отступлению. Они стояли на тропинке посреди плотного джунглевого подлеска. Сгущались быстрые тропические сумерки, рабы давно разошлись по своим баракам, и вокруг не было ни души. Тейлору вдруг стало реально жутко. «Конечно, он шутит, – с последней надеждой подумалось лейтенанту, пока он испытывающе сверлил глазами невозмутимую глянцевую физиономию, – а вдруг нет? Это же самый настоящий дикий дикарь. Они тут все голодают… от непосильной работы… – дыхание почти прекратилось, но он даже не заметил этого. – Матерь Божья! Такой жлоб свернет мне шею в два счета, я даже не пикну». Генри уже честно прикидывал, какова будет на вкус похлебка из собственной ноги. И почти видел воочию чавкающих людоедов, черпающих по кругу наваристый бульон из одного котелка. А может, его приготовят целиком, на вертеле словно кабана. Кто им здесь может помешать? Надсмотрщики следят только за работами в поле. Что делают черные ублюдки потом, им и дела-то никакого нет. Да, сэр Генри Тейлор, распрекрасно закончится твоя гребаная жизнь в тарелке у этих черномазых каннибалов! Интересно, его хоть приготовят или вообще съедят сырым? Главное, не освежевали бы его живьем, а то с них станется. Кто знает, что у них там за порядки. Воображение подкидывало один вариант живописнее другого. Он уже забыл, на самом деле, что всего лишь несколько минут назад готов был расстаться с жизнью на любых условиях. __________________________ 1. wuss [wʌs] (англ.) – неженка, трус, тюфяк, тряпка, заморыш, дохляк, слабак, рохля, размазня, додик, задрот, хлюпик и пр. В общем, ничего хорошего... 2. ami (франц.) – друг, приятель; 3. a slave driver (англ.) – надсмотрщик за рабами; 4. молоссы – группа пород собак, в которую входят пастушьи собаки, мастифы, догообразные (потомки боевых и травильных собак) и гуртовые собаки; 5. континентал – европеец; 6. волóф – народ в Западной Африке. Живут в основном на западе Сенегала (самый многочисленный народ страны), религия – мусульмане 94 %;