В РИТМАХ ЗВЕНЯЩЕГО СЕРДЦА

– Я услышал тебя, ламан, – жрец строго сгустил брови у переносицы. – А ты, чужеземец? Скажи, чего хочешь ты. Задай свой вопрос Орунмила. – Разве это не понятно, сэр? Я хочу убраться с этого гр... чертова острова! Я хочу вернуть свободу! – Каков твой вопрос? Задай его правильно. Не спросишь – не получишь ответ. Генри посмотрел на старика обескуражено, потом почесал висок. – Вопрос?.. Ну... это... – он задумался, – если быть точным... я бы хотел узнать, как... гм-м... сбежать отсюда. И, если можно... получить какую-нибудь помощь, мистер Конте. От ваших богов. Не знаю, правда, смогут ли они тут помочь? – Хорошо, я понял тебя. Не нужно сомневаться, чужеземец. Будь уверен, боги помогут всем, кто по-настоящему хочет и согласен заплатить. – Я... я... я готов заплатить, сэр. Но пока у меня ничего нет. Как только я стану свободным... я смогу... Генри осекся, осознав, что чуть не сболтнул лишнего. – Речь идет не о вещественной плате, чужеземец, хотя и это важно, – Бабалаво внимательно посмотрел на блюдо с дарами. – Здесь лишь плата за церемонию Ирубо. Каждое желание, белый человек, должно быть оплачено равноценно. Чтобы обрести что-то важное, нужно положить что-то важное. Для сохранения Великого Равновесия, нужна подобающая жертва. – Нужно, чтобы кто-то умер? – Генри с великим разочарованием осознал, что не готов на такое согласиться. – Должен умереть тот, кто находится во тьме невежества. Лишь тогда Судьба, которую избрал твой Ори в Мире Духа, может вернуться к тебе, – туманно проговорил жрец. – Сила в мудрости, сила в чистом Ивá. Ива Пéлé – путь ко всем благам на земле. Так говорит Орунмила. Генри потеряно заморгал, потом сглотнул. И пробормотал: – Ясно... Ясно? Черт! Да будь он трижды проклят, если уразумел хотя бы слово из загадочной тирады Бабалаво. Лейтенант понял сейчас лишь одно – легко ему точно не будет. Тем временем жрец затянул на своем языке какие-то певучие наговоры и, наклонившись, подтащил к себе емкость, сделанную из высушенной половинки тыквы. – Па Конте молится сейчас, – вполголоса пояснил Зафар в ответ на замерший взгляд Тейлора. – Песнопения должны призвать Орунмила. Олуво[1] говорит: «Как Могущественный Бог сидит на всех духах, Орунмила сидит на Духе Смерти. Слово Ифа: планы злых духов будут разрушены, их дурные желания не смогут коснуться праведных... Как ноги не могут испортить дорогу, так испытания не навредят тем, кто защищен Орунмила». Неустанно повторяя речитативом один и тот же стих снова и снова, старик разломал в миску пару лепешек с подноса Зафара, бросил туда хорошую горсть зерна и, залив все это принесенным молоком, окропил тонкими струйками меда. Потом раскрошил несколько паучьих тушек, словно чудодейственным магическим зельем посыпая получившееся «яство» сверху, и, в довершении всего, набрав в рот из горлышка замусоленной бутыли какого-то едко пахнущего алкоголя, смачно брызнул им накрест по краям блюда, а затем – прямо в его центр. Ох!.. Тейлор боялся дышать, как завороженный наблюдая за колдовскими действиями Бабалаво. Жрец кивнул Зафару, и тот протянул заготовленную белую курицу Генри, предварительно освободив ее от пут. Птица жалобно закудахтала, видимо предвидя скорый конец, и нервно затрепыхала крыльями. – Ухвати ее за ноги и за шею, ами. Вот так. Приложи жертвенную птицу к голове и подай ее Бабалаво. С поклоном. Очень хорошо, – прокомментировал ламан, когда лейтенант, с большим трудом удерживая напуганную квочку, проделал необходимое. – Ты должен молиться сейчас: «Я прошу устранить проклятие... Проклятию следует развернуться и следовать за проклинающим.... В день, когда козел оглядывается, он вернет проклятие проклявшему...» Генри послушно повторил фразу за волофом, судорожно пытаясь удержать жертву, ускользающую из рук. Едва избежав того, чтобы твердый клюв мстительной птахи достал его пальцы, он со старательным поклоном протянул ее Па Конте. Тот принял подношение, ловко перехватив бестию за лапы, и курица сразу вдруг успокоилась, будто почувствовав, что ее драгоценная жизнь будет потрачена на благое дело. По крайне мере, так хотелось думать Генри, когда он виновато смотрел на обреченное животное. «Извини, подруга, тебя все равно бы съели. А мне очень надо домой». Курица весьма осуждающе таращилась на лейтенанта своим круглым глазом. «Обещаю, жизнь твоя будет потрачена не зря. Я распоряжусь своей с пользой теперь. Мне еще так много надо сделать. Спасти сестру и вообще... Шекспира прочитать хотя бы». Курица с сомнением кудахтнула. И беспокойно дернула головой – теперь уже по направлению к руке жреца. Но Олуво привычно держал ее левой рукой, крепко прижимая спиной к помосту, рядом со своим голенастым стариковским коленом. Генри огорченно вздохнул. Хотя не время переживать о курице, конечно, когда его самого вот-вот ждет страшная кончина. Правой рукой жрец вновь подтянул к себе что-то плоское, покрытое белой тканью. Под тряпицей оказался большой круглый поднос из дерева, изрезанный по краю характерными узорами – фигурками, плетениями, бесстрастными губастыми лицами. Белый мучнистый налет плотно въелся во глубину резьбы, выделяя туземный рисунок, подкрашивая царапины и потертости на отполированной множеством прикосновений темной древесине, маслянисто блеснувшей в зыбком свете свечей. От этой вещи, черненной временем, пропитанной чужеземными молитвами, до краев насыщенной чародейной силой, прямо-таки пахнуло духом веков – глубокой безграничной древностью. Доска очевидно была много старше своего обладателя, может даже, в десяток раз. – Это опон Ирубо, родовая вещь, – благоговейно шепнул ему Зафар. – Па Конте – потомственный Бабалаво, его дар много поколений передается от отца к сыну. Вместе с доской опон. – Что я должен делать теперь? – на всякий случай вопросил Генри, откровенно нервничая. Он и вправду чувствовал себя не слишком уютно сейчас, будто случайно – а так, по-сути, оно и было – попал в совершенно чуждый ему храм, со своими устоявшимися обычаями, где любой его шаг может оказаться скандальным, навлекая на возмутителя гнев непонятных богов или духов. Лучше спросить... – Ты должен открыться Эшу[2], Посланнику Небес, Владыке Путей и Перекрестков, – Бабалаво указал на вершину подноса, где был вырезан искомый лик. – Он знает все языки мира и передает человеческие чаяния богам. Молись сейчас. Эшу увидит истинные желания в твоем сердце. Он донесет их до Орунмила. Истинные желания?! Генри испуганно сглотнул, пытаясь привести хоть в какой-то порядок хаос в своей душе и в голове. Что он по-настоящему хочет сейчас? Есть? Спать? Кого-нибудь убить за все свои страдания? Определенно, он все время хочет женщину. Дьявол! Уже просто невмоготу... Да-а... кажется, с истинными желаниями у него полный... сумбур. Он оглянулся. Деревянные идолы на полках, маски чуждых ему богов пялились на англичанина предосудительно. По загривку побежал холодок. Боже, что он делает здесь?! Истинный христианин?! Что он забыл в этом еретическом логове? Всевышний проклянет его навек! И будет прав. За отступничество его душа будет гореть в аду! Вечно! Тейлор изо всех сил вонзил ногти в ладони, справляясь с нахлынувшей паникой. И почувствовал, как жесткая ладонь легла на его запястье. – На волнуйся, фрэа. Ты не делаешь ничего плохого, – Зафар сжал его руку и ободряюще кивнул. – Ничего не случается просто так, поверь. Твой Бог привел тебя сюда. Он хочет помочь. Другого пути нет. Это было сказано настолько убедительно, что Генри сразу доверился ламану. Просто он очень хотел поверить. Лейтенант перевел стиснутое дыхание и слегка улыбнулся. – Да, спасибо. Просто я... боюсь, что мои желания сейчас... какие-то гм-м... недостойные внимания богов. – Открой свое сердце, – повторил жрец, ненадолго отрываясь от своих песнопений, – не надо много думать. Доверься Эшу, чужеземец. Он сам разберется. Взяв небольшой сосуд, колдун запустил туда руку и вбросил на поднос несколько щепотей белого порошка, будто кухарка, которая собирается лепить пироги и посыпает перед этим стол хлебной мукой. Затем, продолжая свои однообразные завораживающие напевы, старик стал мягко возить раскрытой ладонью по подносу, перебирая муку узловатыми темными пальцами, словно напитывая безжизненный порошок силой неведомых богов. Повторяющиеся инвокации[3] жреца сделали свое дело. В голове Тейлора расслабилось, мысли сделались легкими, скользящими по кругу монотонных песнопений. Успокаивающая вибрация, заданная ритмичными причитаниями Бабалово, заставляла сознание рассеяться и пребывать в некоем сосредоточенном забытье, вызывая желание покачиваться в такт. Генри понял, что понемногу проникается таинством церемонии. Куда-то исчезло неприятие. Подозрение, которое овладело им, сменилось умиротворением и доверием. Тысячи лет, как говорил Зафар, Бабалаво помогают потерянным людям. Кто он, Тейлор, такой, чтобы сомневаться? Выполняя магические пассы, Олуво несколько раз посыпал порошком жертвенное блюдо и, в завершении, нарисовал через все поле деревянного поддона крест. Потом, вдруг бодро соскочив со места, принялся обмахивать Тейлора бедной, замершей в шоке курицей – дотронулся до лба, плеч, груди, – будто сметая с англичанина какой-то, одному ему видимый мусор. После понес птицу к святилищу у изножья деревянных статуэток, на которые Генри обратил внимание, когда только вошел в хижину. Пребывая в прострации, Тейлор даже не заметил, как колдун откуда-то из глубин алтаря вытащил небольшой топорик и разом отрубил жертвенной птице голову над специальной каменной чашей. Безголовая тушка затрепыхалась, забила крыльями, толчками исторгая из себя ручейки темной крови, которые потекли, наполняя емкость. Па Конте запричитал громче, возвысив голос. – Создатель, прими эту жертву для домибура[4] с белой кожей, который стоит здесь, перед ликами богов. Открой его Истинный Путь. Дай свои наставления, как обрести то, что избрал его Ори в Мире Духов. Очисти Ива этого человека от скверны, покажи недостающее и позволь воссоединиться с Истинной Судьбой, – тихонько перевел Зафар, каким-то образом умудряясь не нарушать таинство церемонии. «Домибура?! – сердце Генри зашлось от суеверного трепета. – Откуда колдун знает его истинный статус?! Никто здесь не должен быть в курсе! Он ведь никому не говорил! Может, это Зафар перевел по своему разумению, или просто оборот речи такой, ну типа английского уважительного «мистер», – решил Тейлор, чтобы успокоить всколыхнувшуюся до ушей тревогу. – Дьявол! Просто с ума сойти с этими африканцами! Сюрприз за сюрпризом». Жрец, тем временем, махнув истекающей тушкой, несколько раз полоснул кровавыми струйками наотмашь по своему святилищу, плотно уставленному разнообразной посудой: горшками, кувшинами, чашами. Густо запахло теплой кровью. Темные блестящие капли рассыпались веером, окропляя жертвенник, наполняя таинство церемонии божественной силой. Колдун жестом велел Тейлору взять тыквенную миску с приготовленной смесью и подойти. Захваченный диковинным процессом, тот безропотно повиновался. Бабалаво легонько надавил пальцами англичанину на плечо, побуждая встать на колени перед туземным алтарем, потом приподнял повыше ладони Тейлора, показывая, как нужно правильно держать блюдо на вытянутых руках. И обильно полил жертвенную мешанину сверху остатками крови, которая теперь уже вяло текла из куриной шейки. Продолжая ритмичные моления, Па Конте как следует пожумкал напитанную массу прямо в руках англичанина и, тщательно утрамбовав, вылепил посреди тарелки аккуратный холмик. Потом, сосредоточенно склонившись над головой Тейлора, колдун быстро намотал на палец несколько его волосков и – лейтенант ничего не успел возразить – резко дернул. Застигнутый врасплох Генри недовольно скривился от боли, но благоразумно смолчал – чего не вытерпишь ради обещанного счастья. «Проклятия, сдержанные богами, не будут вредить человеку на Земле. Леопард не может напасть на собаку, которая в клетке из железа. Говорю богам: «Наступит время, оградите человека от проклятия! Злые духи пусть заберут проклятье назад». Проклятию следует развернуться и следовать за проклинающим...» Так же безжалостно Олуво выщипнул несколько перьев из хвоста убитой им птицы, связал их волосками, добытыми с головы Тейлора, и водрузил этот пушистый фонтанчик сверху, на вылепленную им горку. Создаваемая жрецом композиция явно имела особый смысл для всей церемонии, потому что, в довершении, Бабалаво открыл невероятной древности керамический горшок[5], стоящий на возвышении по центру алтаря – аккурат над каменной чашей с жертвенной кровью, – взял оттуда горсть маленьких зубастых раковин[6] и, макнув их прямо в дымящуюся глянцевую жидкость, благоговейно украсил окровавленными бляшками свое творение, выкладывая по кругу какой-то магический орнамент. Генри все это время терпеливо стоял на коленях, уже ощущая значительное неудобство в высоко поднятых руках. Но не осмелился сдвинуться даже на дюйм, опасаясь, что каждая мелочь тут – кто его знает?! – может иметь фатальное значение. – Теперь, коснись чашей своей головы, белый чужеземец, и после снова протяни эту жертвенную чашу Ориша. В это время мысленно повторяй то, чего хочешь от Орунмила. Произнеси свое желание! И после держи его в голове, пока духи будут говорить с нами. Честно выполняя все распоряжения колдуна, Генри всей кожей ощутил, что вовлечен в центр какого-то магического круговорота, который делал его частью чего-то большого, мощного... исконного, словно сама Сила Жизни. Простые вещи внезапно приобрели сакральный смысл. Там, где его Всемогущий Бог высокомерно молчал, на помощь пришли совершенно неведомые Тейлору странные божества, о которых он ранее знать не знал, ведать не ведал. Протянули англичанину свою дружескую черную руку. Может то, что он делал сейчас, было в корне порочно по меркам церковных догматов, греховно по-сути, но отчаяние, толкнувшее его на такой шаг, сейчас вдруг притихло, бережно охраняемое чем-то древним, надежным, величественным. Незамысловатый дикий ритуал, совершенный жрецом, неожиданно подарил ему надежду, заставил успокоиться и, главное, почувствовать, что он, наконец, может хоть чем-то управлять в своей сбрендившей напрочь судьбе. Влиять на нее таким вот странным, пусть даже нечестивым способом. Жрец, ухватив Генри за запястье, заставил вернуться обратно к магической доске. Блюдо с подготовленным даром он поставил в изголовье подноса, ближе к Тейлору, а сам уселся на свое место. Что будет происходить дальше, и как его жизнь спасет сие пекарское приспособление, лейтенант не представлял. Пока все походило на какое-то жутковатое ярмарочное представление с заклинателями и кровавыми жертвами. Но Тейлор решил, что бы не случилось, довериться без оглядки. – Возьми шестнадцать каури с эко[7], подержи их в руках и положи на опон, – велел жрец, снова ненадолго прерывая свои молитвы и указывая на жертвенную чашу. Совпадение это было или нет, но раковин на блюде оказалось ровно шестнадцать. Тейлор выколупнул их из смеси и, подержав в ладонях, как было велено, аккуратно сложил кучкой на резной кант подноса. Бабалаво собрал каури в собственную горсть, дотронулся ими до головы Генри, потом бросил на доску, пассами перемешивая с мукой. В другой руке у жреца вдруг оказалась вырезанная из рога фигурка, которой, в такт своим песнопениям, старик начал выстукивать однообразный ритм по краю доски, вновь погружая Тейлора в чуднýю дрему наяву. Но несмотря на то, что Генри смертельно устал за весь день, спать ему совершенно не хотелось, наоборот, он чувствовал, как голова будто очистилась от всякой скверны. Поле зрения хоть и сузилось до небольшого пятачка, сознание его, напротив, раздвинулось невероятно, воспринимая каким-то волшебным образом все то, чего лейтенант раньше никогда не замечал. Так иногда бывает, когда переберешь малость доброй выпивки, но Генри мог поклясться, что в этот раз он ничего не ел и не пил подозрительного. И, кажется, не нюхал. В хижине, правда, пахло сухими травами и костром, но вполне себе спокойно, ненавязчиво – умиротворяюще. И вдруг, внимая всем своим нутром молитвенному речитативу, Генри почувствовал его. Нет, ЕГО! Этот ласковый поток, который будто лился сквозь тело вверх, расширяясь до неведомых размеров где-то там, в бархатистом звездном небосводе и, наполнившись свежей силой, словно грудь – воздухом, нисходил обратно, накрывая англичанина своей благословенной защитой. Ощущение было невероятным: сколь приятным, столь же пугающим. Ошеломленный, Генри вскинул глаза на Бабалаво, и мороз пошел по его спине, потому что над головой жреца он увидел спокойное, мягкое свечение, так же текущее вверх, будто тихое призрачное пламя. А сверху медленно опускалось на них, словно воздушное покрывало, нежно-голубое хрустальное сияние. Господь! Или ему все же почудилось: это ведь просто отсветы костра играют такие шутки? Генри сморгнул, помотал головой и посмотрел вновь. Хм... действительно, показалось. Но упоительное ощущение силы, текущее по его жилам, вдруг куда-то пропало, вызвав в душе Тейлора сожаление. Хотя и некоторое облегчение: хвала Иисусу, он, кажется, не сходит с ума. Впрочем, лейтенант чувствовал себя совсем отдохнувшим теперь, будто праздно провалялся в постели несколько часов. А еще он ощутил ПРИСУТСТВИЕ чего-то особенного, невероятно надежного. Чудеса да и только! «Как Могущественный Бог сидит на всех духах, Орунмила сидит на Духе Мертвых. Слово Ифа: планы злых духов будут разрушены, их дурные желания не смогут коснуться праведных...» – Олуво обращается к божественным силам, чтобы церемония прошла успешно, – тихо прокомментировал Зафар, испытывающе поглядывая на Генри. – Орунмила пришел. Ты почувствовал Его, фрэа? Тейлор сглотнул, и голова его выписала в ответ нечто неопределенное. Он вроде бы почувствовал, но разве такое возможно? Даже во время молитв Всевышнему, Генри никогда не ощущал этакого... явного нисхождения божества. Да нет! Этого не может быть! Но все же... что это было тогда? – Я... почувствовал, – все же решил подтвердить он. – Он почувствовал, – сказал Бабалаво. – Я видел. Зафар ничего не сказал. Лишь кивнул удовлетворенно. – Орунмила готов ответить тебе через оракул, чужеземец. Жрец подвинул к себе статуэтку в виде африканки с обнаженным торсом[8]. Дородная туземка держала на голове большую чашу, наполненную обычными орехами, похожими на фундук, правда, темного, почти черного цвета и гораздо крупнее[9]. – Мир и процветание вернется к человеку, который обратился за помощью к Ифа, так говорят Духи Предков. Сейчас мы узнаем твой Оду[10], чужеземец. Оду расскажет твой истинный путь, и даст наставления, какие предписания и запреты нужно исполнять, чтобы привести в порядок твой Ори. Когда твой дух будет в гармонии с окружающим миром, ты вернешь свою судьбу. Так же Оду покажет, каким духам-покровителям ты должен будешь молиться. С этими словами Па Конте набрал из чаши полную горсть орехов и, опять забормотав какие-то заклинания, начал подкидывать звонкие кругляши в ладонях, потрясая, будто игральными костями. В результате каждого такого сотрясения Бабалаво мягко чиркал пальцами по сыпучему покрову доски, прорисовывая в нем вертикальные штрихи. Это продолжалось довольно продолжительное время, пока жрец не заполнил одинарными и двойными черточками почти все поле поддона. Потом он зачем-то кинул еще несколько раз поверх своего рисунка какие-то раковины и косточки, что-то бормоча, выверяя, подсчитывая, перерисовывая угольком получившиеся значки на кусочек пергаментного листа. Тейлор, как завороженный, отстраненно наблюдал сей занятный процесс. Впрочем, изначально он пытался уловить какую-либо закономерность в действиях Бабалаво, но ему так и не удалось этого сделать. Что ж, в конце концов, Генри был не обязан разбираться в тонкостях колдовства: важен результат. Самое главное, наверняка, ему скажут, он уверен. Наконец, колдун протянул ему пергамент, на котором были начертаны непонятные палочки. – Орунмила ответил тебе. Это твой главный Оду, белый человек, – удовлетворенно проговорил Бабалаво. Генри всмотрелся в простецкий узор из нескольких пар черточек. I I II II II II I I Прекрасно! И что все это значит, черт возьми? А, главное, как эти палочки могут изменить его жизнь?! Наверное, физиономия у англичанина была при этом слишком оторопелая, потому что пробиваясь сквозь полную невозмутимость старика, на его жестких губах промелькнула зыбкая усмешка. Наблюдая, как мысли Тейлора вихрем сменяются на растерянном лице, Олуво отрешенно молчал, позволяя Генри сформулировать, наконец, свой вопрос. – И... что? Что это значит, уважаемый Па Конте? Можно узнать? – Конечно, чужеземец. Ты ведь за этим и пришел. Твой Оду – Odi méji. По выражению лица Бабалаво Тейлор лихорадочно пытался определить, чем ему грозит данное утверждение, но лик жреца продолжал оставаться бесстрастным. – Отлично, – Генри рассеяно почесал лоб, опять несдержанно вклиниваясь в многозначительную паузу колдуна. – И что? Я хоть жить буду? – О да. Ты будешь. Это четвертый Оду по счету. Ты под защитой четырех старших Оду, белый домибур. – Ладно... Это радует, сэр, – Генри, честно говоря, рассчитывал на более пространный ответ, но и такой сойдет, хотя... жить ведь можно по-разному: то, что с ним происходит последнее время, вряд ли можно назвать жизнью. – И что? Мне удастся сбежать, надеюсь? – Все возможно, чужеземец. Хотя... что ты имеешь в виду под словом «сбежать»? Учти, куда бы ты не пошел, ты возьмешь с собой себя. – Что это значит?! Генри откровенно занервничал, но Бабалаво, казалось, проигнорировал смысл вопроса, сосредоточившись на главном. Многозначительно помолчав пару минут, будто прислушиваясь к каким-то неведомым звукам, он заговорил: – Оду Odi méji предсказывает возрождение. Его путь ведет к глубокому изменению сознания, духа и тела, а – после прохождения полного круга – к новым начинаниям. И так будет бесконечно, пока не завершится твой путь на Земле. – Бесконечно? – Генри уцепился за первое понятное слово. – Надеюсь, что «бесконечно» будет не на этом дол... баном острове? – Не волнуйся, Орунмила и другие духи-покровители дадут тому, кто рожден под этим Оду, великое процветание и длинную жизнь, принесут защиту, а так же победу над врагами. Ты станешь достойным лидером и достигнешь своих устремлений, чужеземец. – О, благодарю, сэр! И когда это случиться? – В твоем Ивá много правильного, белый человек, но там не хватает терпения. Орунмила говорит: «Suru ni Baba Iwá – терпение Отец характера. Тот, кто обладает терпением со временем получит все, что пожелает. Он доживет до глубокой старости и будет наслаждаться благами Ифа, подобно лемуру, слизывающему мед из улья, который оставили пчелы». Ты должен учиться терпению и... смирению, чужеземец. Бог мой! О каком смирении говорит этот человек?! Неужели он, Тейлор, распрекрасный потомок славного рода, должен смириться и терпеть все то, что с ним здесь вытворяют эти мерзкие рабовладельцы? Да ни в жисть! Генри почувствовал, как взгляд его засиял негодованием, и только из великого уважения к старику лейтенант удержался от возражения. Заметив его возмущенные порывы, которым Тейлор благоразумно не дал прорваться, Бабалаво усмехнулся одобрительно. – Гнев и обида не приносит никакой пользы. Хочешь быть под защитой Ифá – умей терпеть. Не давай волю плохим чувствам. Послушай меня внимательно. Отныне, каждый день по утрам тебе надо произносить такие слова: «Леопард не может напасть на собаку, которая в клетке из железа. Все, что сделано против меня, не сможет мне навредить. Ифá устраняет все страдания от меня. Ифá снимает бремя с меня. Я тот, кто имеет все блага. Я тот, кто просыпается в блеске величия. Я тот, чьи возможности безграничны». Дальше ты должен благодарить Создателя Олодумаре за те блага, которые ты получил или надеешься получить в будущем. Запомнил? Генри, конечно, не запомнил, но кивнул на всякий случай. Вряд ли он собирался проговаривать всю эту восторженную галиматью безрадостным, муторным утром, в момент, когда его гонят на тяжкую ненавистную работу, словно бесправный скот. Особенно ему понравилось про то, что он, оказывается, просыпается в блеске величия... аккурат возле отхожего места в сарае для рабов. Ну и про возможности, которые у него теперь безграничны, тоже было неплохо. Он скептически хмыкнул. Впрочем, про себя. – Не смешивай упорство с упрямством, чужеземец. – А что? Есть разница? – Тейлор слегка скис, почувствовав, что это сейчас было про него. – На первый взгляд – нет, но если подумать... одно ищет новый, более свежий путь, а другое – упёрто бьется за старый, хоть и слишком трудный. Скажи мне, чем тупой носорог отличается от мудрого зайца? – жрец многозначительно помолчал, наблюдая, как до Тейлора медленно доходят его слова, а щеки англичанина заливает пунцовым. – Давай, повторяй сейчас положенную мантру, глупый белый домибур. Пока не запомнишь. Генри спотыкаясь и скрипя мозгами, повторил все же. Потом еще раз, и еще... До тех пор, пока Олуво не убедился, что у англичанина от зубов отскакивает, и в конце концов не кивнул, удовлетворенный. – Ни один Ориша не сможет помочь человеку, если Ори человека не даст на это согласие. Сегодня затрачено много времени и сил, чужеземец. Ты сознаешь это? В первую очередь, Сам Орунмила явился говорить с тобой, а еще жрец Ифá сделал много работы, чтобы донести до тебя Его Слово. Даже если не считать времени ламана и твоего собственного. Цени тот дар, который пришел к тебе в результате. Не надо портить все своим упрямством. – Простите, сэр, – Генри залился краской по уши от того, что его вроде как поймали на чем-то недостойном, хотя он ни в коей мере не хотел выказать пренебрежение почтенному старику. – Я, конечно, ценю. И я благодарен... Просто... – Просто ты сомневаешься, белый человек. Пустые сомнения – путь к неудаче, ты знаешь? Ты хочешь помощи? Ты хочешь спасения? – Тейлор испуганно кивнул. – Тогда, не нужно размышлять, нужно верить. Верь, что это поможет, и делай несмотря ни на что. Вот здесь как раз и нужно упорство. Потому что так работает Вера. Или зачем было начинать? – Конечно, сэр, вы правы. Простите. Я буду... повторять. И делать все, что нужно. – Хорошо. Тогда слушай свой Оду. Человек, рожденный под знаком Odi méji ответственный и добросовестный. Он окружен сильными духами, которые помогают ему всегда одерживать победу. Поэтому он будет удачлив там, где другие потерпят поражение. Он победит своих врагов. Человек этого Оду может смело выходить на бой с любым противником, он не должен опасаться угроз и позволять себя запугивать. Твоя честность и искренность – ключ к успеху. И тебе стоит довериться Создателю в любой сложной ситуации. Олодумаре, Орунмила и твое Ори всегда придут к тебе на помощь, если ты позовешь. Это ясно? – Да, сэр! Более чем, – бодро отрапортовал пристыженный Тейлор, честно пытаясь сходу уложить в гудевшей голове такое количество информации. – Нужно доверять и не бояться. – В целом, так и есть. – То есть, – все же не сдержался Генри, – если я побью Тито, мне ничего не будет за это? Я правильно понял, сэр? Олуво нехорошо прищурился: – Знаешь, в чем разница между умным и умником, пато? – Но ведь вы сами только сейчас сказали! – Я сказал одно, ты услышал совсем другое, – голос старика звучал недовольно, потом слегка смягчился. – Терпение, помнишь? Глупый носорог и хитрый заяц, помнишь? Чтобы победить, недостаточно вступить в бой. Нужно еще выбрать правильное время и место. Ведь так? Ты – воин, ты должен это знать. «Да дьявол побери, как он определил, что я офицер?! Или это опять какой-то оборот речи?» – А сейчас скажу тебе, чего не следует делать, если хочешь преуспеть в делах. Это называется табу. Одно свое табу ты уже нарушил. Поэтому с тобой и случилось несчастье. Вот так штука! Что он сделал не так, интересно? Хотя... конечно, очень много, если разобраться... – Что?! Что я такого нарушил, сэр? – все же решил уточнить Генри, надеясь, что это не то, что он подумал. – Людям этого знака нельзя покидать свой родной дом, а не то их постигнут трудности и потери. – Правда?! – Ну ты же видишь, что правда. – Действительно... – Так сказано в Оду. – Понятно, – по спине лейтенанта пробежал жутковатый холодок, и Тейлор беспокойно вперился в Бабалаво. – А еще чего мне нельзя? – Людям этого знака никогда нельзя употреблять в пищу попугаев, улиток, и – особенно! – слонов или буйволов... если не хочешь преждевременной смерти. «Что ж, в этом пункте можно быть спокойным, вроде... – облегченно подумал Тейлор, прикидывая, где бы это он сподобился съесть слона или даже попугая, не говоря уже об мерзопакостных улитках. – Слава Богу, что их есть запрещено!» – Нельзя убивать жуков, если не хочешь ссор с людьми. «Хмм... А если случайно?» Жуков на своем веку он перебил великое множество, и даже не случайно. Особенно в детстве. Очень уж они забавно летали с соломинкой в попе. Но кто ж знал, что какие-то там козявки могут так повлиять на его судьбу! Правда, и ссорился с разными людьми он тоже вполне себе регулярно, но никак не догадывался сопоставить эти две вещи в своей голове. Так вот где, оказывается, собака порылась!.. Никогда б не подумал! – Нельзя есть крабов, если хочешь сохранить рассудок. Тейлор приподнял брови. Господь! Вот, кажется, крабов он как раз ел и довольно часто! Дома. Генри от души понадеялся, что рассудок его все же останется на месте, хотя... и правда, кажется, уже на грани. Он вспомнил странное свечение над головой Бабалаво. Но вот теперь-то он – ни-ни!.. Никаких чертовых крабов! – Чтобы избежать больших бедствий, ты должен воздержаться от оскорбления женщины или ее посрамления. «ЧТО? НЕТ! Это же черт знает что!» Глаза Генри сами собой расширились: кажется, он нарушил еще одно серьезное табу! Но лейтенант решил скромно об этом умолчать, хотя голова его явственно закружилась от недостатка воздуха. Дьявол! Если бы он не скомпрометировал ту даму, герцогиню Бедфорд, то с ним вообще бы ничего подобного не произошло! Вот и французы говорят... во всем виновата женщина, будь она неладна! – Молодым людям этого знака стоит сторониться внебрачных связей, – окончательно припечатал жрец, заставив Тейлора вместе с глазами потрясенно открыть рот. Откуда? Откуда совершенно неизвестный ему африканец, которого он видит всего лишь не более часа, узнал о самом главном проклятье в его жизни. Ну сейчас все понятно, почему несчастья валяться на него, как черти из дырявого мешка! Конечно, теперь ему уже никогда не спастись! Никакие растреклятые Боги такому чудовищному распутнику точно помогать не станут! Хоть ты разбейся в чертову лепешку. Жрец видимо узрел потерянный вид англичанина. – Ясно, что ты сбился с пути, чужеземец. Но это не значит, что боги оставят тебя и не будут помогать. Я говорил: в твоем Ива много хорошего. И сам Орунмила пришел к тебе, ты помнишь? Он верит – ты сможешь! Надо соблюдать заповеди Ифа, надо очистить свое Ори и надо принести жертвы. Не ради богов. Ради себя. Так ты достигнешь победы, и все страдания будут забыты. Ты будешь жить долго, до глубокой старости, а возможности твои будут безграничны. «Аминь», – грустно подумал Тейлор, в великом сомнении почесав в затылке. Принести жертву? Да чтобы искупить все перечисленные грехи, ему, как минимум, придется отрубить себе руку, а то и обе. Или... скорее, жестоко оторвать виновника всех его бед. Тейлор мрачно посмотрел вниз, на свои преступные чресла. Нет, пожалуй, на такое он пойти не готов! Пусть уж его тут размазывают в кровавую кашу, но только не это! – Какие жертвы я должен принести, мистер Конте, чтобы все наладилось? Вы мне можете сказать? Бабалаво взял блюдо с жертвенной смесью и протянул Тейлору. – Раздели эту пищу с Орунмила. – Мне надо это съесть, сэр?! – Генри сглотнул, припоминая, что кроме вполне себе аппетитных компонентов, где-то там упокоились тушки пауков, оплеванные алкогольными брызгами из старческого рта. Не говоря уже о кровавой подливе, пропитавшей всю эту массу. – Возьми щепоть, скажи слова благодарности Орунмила и съешь, – казалось, Бабалаво не слышит ноток паники в голосе англичанина. Сам жрец тоже отщипнул комочек и отправил угощение себе в рот, демонстрируя, как правильно нужно почтить африканских богов. Потом протянул миску Генри. Куда было деваться? Тейлор отковырнул задеревеневшими пальцами подобный же кусок – довольно-таки приличный, надо сказать – и впихнул его в себя, стараясь не думать из чего состоит сие кушанье. Он же не хотел, чтобы все это благополучно исторглось обратно вместе со таким вкусным ужином, полученным накануне у Зафара. Черт! Но вот как же тут не думать, скажите на милость, про эти паучьи лапки, когда они так и похрустывают чешуйками на языке, вовсю отдавая протухшей плотью! Впрочем, медный привкус теплой крови, пахнущей свежей курицей, составлял паучиному деликатесу значительную конкуренцию. Генри быстро глотнул – сейчас-то ему выбора никто не давал! – мерзкую солоделую кашицу, еле сдерживая позывы. Удовлетворенно кивнув, жрец, как ни в чем не бывало, протянул блюдо ламану. Зафар без лишних разговоров взял предложенную пайку и невозмутимо положил ее в рот, демонстрируя привычку к этакой варварской пище. Ну конечно! Он и девственных-то пауков трескал за обе щеки, а тут – сам Бог велел. Вернее, боги. – Ты нарушил табу, ламан. Помнишь об этом? – жрец, казалось, с укоризненным сожалением покачал головой. Генри, увлеченный своими гастрономическими ощущениями, не сразу обратил внимание на эти слова, только отметил, что волоф согласно кивнул, склонив свою курчавую голову. – Я не мог не нарушить, Бабá [Отец], – проговорил он тихо, мимоходом взглянув на Генри. – Пока я не вижу другого пути. – Нужно будет принести жертву. Я спрошу Ориша, что ты должен сделать. – Хорошо, Бабá. Я готов пожертвовать то, что нужно. Можешь ли ты сейчас сделать гри-гри-амулет для англичанина? На защиту и на удачу? Жрец опять запел свои молитвы и кинул перед собой цепь[11], в которую были вплетены восемь сточенных, плоских бляшек, то ли семена, то ли кусочки каких-то растений. Потыкал в каждую из них сначала костью, потом черепком. Посмотрел внимательно на получившийся расклад, покачал головой. – Сегодня я могу сделать лишь амулет на защиту. Что такого нужно положить в гри-гри, чтобы он стал приносить удачу, пока не вижу. Орунмила говорит, это должен быть какой-то особый предмет. Орунмила не открыл мне его сейчас. Я буду совершать ритуал и моления в течении трех дней, я буду спрашивать Орунмила. Придешь через три дня, белый человек. Я скажу тебе, что ты должен сделать, чтобы обрести удачу. Взглянув на почтительно склоненного Зафара, Генри тоже поклонился на всякий случай. – Премного благодарен, мистер Конте. Вы меня очень обяжете, сэр. Оба африканца взглянули на Тейлора слегка ошарашено. Ну да, он ведь тут простого матроса изображать должен. Итак его уже за домибура принимают. И откуда-то вдруг решили, что он военный. Неужели его все же считывают по лицу? Вот болван! Надо как-то проще быть... Что-то типа «Спасибочки вам, мистер!» подойдет. И уже начинать следить за своей физиономией. Генри пожал плечами, состроив невинный взгляд. Па Конте вытащил откуда-то из запасов небольшой кожаный мешочек и пошел по своим многочисленным стеллажам с колдовскими предметами, что-то быстро забрасывая внутрь. Генри различил пару блестящих ракушек, какие-то шарушки, бусины, щепотку семян, кусочек чьей-то мохнатой шкурки. Ощипав несколько пучков с разными травами, колдун растер их пальцами в труху и засыпал внутрь, потом положил еще что-то, определимое на первый взгляд, как части неких засушенных божьих тварей. Потом Тейлор заметил, как колдун взял с блюдца чьи-то длинные острые зубы-клыки и, пришептывая, тоже сунул внутрь. В ту же солянку попали перья убитой им курицы; вырванный у Зафара волос; большой камень, примерное с ноготь величиной, черный и гладкий, взятый из миски перед алтарем, которым Бабалаво дотронулся сначала до плеч и головы ламана, а потом, точно так же коснулся Генри. В завершении, жрец выдернул несколько волос уже из собственной головы и, как следует плюнув прямо в мешочек, крепко затянул все это длинным плетеным кожаным шнурком. «Отлично! Что ж, это всенепременно должно помочь мне со всеми проблемами!» – невольно подумалось Тейлору, когда он, с поклоном принимая из рук Бабалаво заветный талисман, надел его себе на шею. Но открыто выражать свое недоумение по данному поводу англичанин не посмел. Хватило ему недавнего нагоняя за пренебрежение к слову африканских богов! Ладно, поносит, не переломится. Лишь бы не обижать своего туземного друга и старенького жреца, которые так старательно пытались сделать для малознакомого чужеземца хоть что-нибудь в меру своих разумений. – Ты не сомневайся, ами. Это поможет. Доказано много-много раз, – убежденно сказал ему ламан, когда они вышли из пропитанной травяными запахами хижины колдуна в душную влажную тропическую ночь. – Конечно, дружище, я не сомневаюсь, – вяло сказал Генри, потому что от усталости челюсть уже не двигалась. – Спасибо тебе. А какое табу ты нарушил? Ему было интересно, как такой праведный человек, каким выглядел Зафар, мог нарушить какие-то там табу. Изменял одной жене с другой что ли? – Видишь этот браслет? – волоф приподнял руку, на запястье которой красовалось украшение, состоящее из чередующихся коричневых и бирюзовых бусин. – Я прошел обряд-посвящение «Рука Орунмила», и теперь на мне защита от болезней и преждевременной смерти. Но люди, которые носят браслет idè Ifa[12] не должны становиться чернорабочими. Это табу. – Ты не должен был помогать мне на винограднике! – осенило Тейлора. – Это из-за меня ты его нарушил! – Ничего страшного, Генри. Бабалаво будет говорить с богами, я принесу им жертву, и все будет хорошо. Пойдем-ка лучше поскорее спать. Завтра трудный день. – Я гмм... это. Спасибо тебе, дружище, но я лучше пойду... Лягу в сарае, – буркнул Генри, решительно отступая в сторону хозяйской усадьбы. – Что случилось? В чем дело, мэк? Если не хочешь заходить внутрь хижины, можешь лечь рядом, – Зафар обвел рукой участок возле своего дома. – Здесь места всем хватит. Я дам тебе подстилки. – Меня могут хватиться. Не хочу неприятностей. Ламан пожал плечами и внимательно посмотрел на Тейлора. – Ну гляди, как хочешь. Найдешь дорогу-то? – Конечно, брат. Не беспокойся. – Иди по этой тропе, не заблудишься. Хищники здесь не водятся. Только змеи. Так что будь осторожен, под ноги смотри. – Конечно. Спасибо еще раз, дружище. Завтра увидимся. – Ага, до завтра. Только... зря ты, ами. Уже ночь. Никто тебя сегодня уже не хватится. А завтра придем вместе. Вовремя. – Ничего, я пойду... прости... Не будешь же говорить гостеприимному хозяину, что Нейри слишком на него сегодня заинтересованно поглядывала, а лейтенант ни за что не хотел повторения вчерашнего. Что там говорить, искушение было велико. Он сам бы себе не мог довериться в этом вопросе. Тейлор улыбнулся волофу напоследок и шагнул в кромешную темноту джунглей. На удивление, было совершенно не страшно идти одному по дремучим зарослям, может потому, что от усталости все эмоции Генри отключились. Сил хватало только на то, чтобы не свалиться прямо на дороге. Он шел почти на ощупь, покачиваясь, будто пьяный, едва переставляя натруженные ноги. Предупреждение Зафара о змеях он помнил, но вряд ли мог разглядеть что-либо сейчас, в абсолютной тьме, потому что почти не различал свою ладонь на расстоянии вытянутой руки. Поэтому оставалось только молиться, чтобы ноги без приключений каким-то волшебным образом донесли его до сарая рабов, где он мог благословенно свалиться на голую землю посреди сопящих бедолаг и закрыть, наконец, слипающиеся глаза. Каким-то чудом, не иначе, он вышел к нужному месту, и, в темноте спотыкаясь о спящих вповалку работяг, пробрался внутрь сарая. Изнемождённые люди лишь недовольно ворочались, невнятно бормоча ругательства в ответ на такую бесцеремонность, но при этом даже не пытались проснуться. Слегка растолкав в стороны собратьев по несчастью, он забился в узкую щель между дурнопахнущими горячими телами. Благодать! Это была последняя мысль лейтенанта, когда он, не успев донести голову до земли, провалился в сказочно прекрасный, абсолютно мертвецкий сон. Тейлор пришел в себя от того, что какая-то невероятная тяжесть внезапно навалилась сверху, напрочь выбивая дыхание, опутывая чем-то вонючим, плотным, лишая малейшего движения. Руки заломили за спину до парализующей рези в плечах. Генри замычал, забился судорожно, пытаясь вывернуться из непонятной удушающей массы, но она сдавливала все сильнее, горячо елозя и пыхтя прямо на нем. Слышались приглушенные вскрики: «Навались, парни!» «Зажмите ублюдка крепче!» «Ноги! Ноги держите!» «Томми, налегай!» «Да что за... гребаный компот!» – только и успел подумать одуревший со сна Тейлор, с отчаянием вырываясь из-под тяжкого гнета, когда ощутил толчок под ребра и резкую, оглушительную боль в боку. Потом еще и еще. Мгновение спустя, сопровождаемые злобным сопением и хрюканьем атакующих, на него посыпались смачные удары, не разбирая места назначения: спина, ребра, задница, ноги, голова. Кричать не получалось, Тейлор с трудом мог вздохнуть в той грузной пелене, в лавине ошеломительной боли, которые опутывали его насмерть, но он бился из последних сил, чувствуя, как шум в ушах нарастает, а потрясенное до самой своей глубины сознание пытается трусливо отключиться. «А ну, не сметь, зараза!» – рявкнул он сам на себя. Его многолетний опыт разнообразных потасовок подсказывал, что нужно каким-то образом отрешиться от боли и хоть как-то выровнять дыхание, если он хочет остаться жив. Генри изо всех сил попытался сделать это, стиснув зубы до адского хруста и старательно напрягаясь каждой мышцей, чтобы не пропустить разрушительное воздействие ударов внутрь тела. Каким чертовым богам нужно молиться сейчас, он не представлял. Впрочем, надо признаться, он и вовсе про это забыл.