В РИТМАХ ЗВЕНЯЩЕГО СЕРДЦА

***

Когда Генри было двенадцать лет от роду, его отец, граф Дерби, еще не оставил надежды дать сыну приличное образование, дабы сделать из него потомственного политика. Как-никак сын пэра все-таки, хоть и не старший, но мало ли... Связи и образование, по мнению отца, всегда творили чудеса. Таким образом, не слишком считаясь с его желаниями, мальчика определили в англиканскую частную школу при Соборе Святого Павла. Традиционно, как и в большинстве других британских школ, ученики во время всего учебного года безвыездно жили в пансионате, и Генри в полной мере пришлось вкусить всю прелесть установленных порядков закрытых учебных заведений для родовитых мальчиков. Основополагающим и нерушимым правилом было то, что старшие ученики обязаны были «присматривать» за младшими. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. А попросту говоря, подрастающие юнцы творили над абсолютно бесправными подопечными все, что им только вздумается. Абсолютно законно. Жаловаться учителям было нельзя. Впрочем, сами наставники тоже ушли недалеко. За любой незначительный проступок следовало унизительное наказание. Публичное, между прочим. Но кто ж им мог это запретить? Поначалу Генри держался особняком, чувствуя только ужас и пустоту, до постоянных едких мурашек по всей коже, до жгучей боли в груди. Потом, его отпустило, наконец. Немного придя в себя после насильственного внедрения в эти мрачные негостеприимные стены, он свыкся и, благодаря своей извечной открытости, быстро нашел себе приятелей. Через пару дней он уже вовсю стал общаться и даже неплохо проводил себе время в кругу сверстников, но тут как раз вскрылась новая напасть. Притязания старшекурсников. Особенно это касалось всех тех нескончаемых поручений, когда младшие мальчики выполняли для старших буквально обязанности рабов. Подай, принеси, почеши левую пятку. Да мало ли каких фантазий не возникало в извращенных безнаказанностью головах подростков, над которыми, в свою очередь, совсем недавно точно так же измывались старшеклассники. И Тейлор, конечно, уперся. Он не слишком-то одобрял всяческое подчинение, а уж среди ровесников и подавно не приветствовал, всегда отстаивая свои рубежи где бы то ни было. В том году, когда Генри поступил в школу, особенно проявлял инициативу один из четверокурсников. Кажется, его звали Стивен... Да, Стивен Боули, сынок одного из глав департамента. Подонок сколотил себе группку рьяных прихлебателей и заправлял, как хотел. С теми, кто посмел сказать хотя бы слово против, случались страшные вещи. Мальчики перешептывались в своих спальнях. Угождали по мере сил. Если случалось проходить мимо, старались не поднимать головы. Поначалу, Стивен, оценив крепкий бойцовый склад Тейлора, благосклонно начал ему покровительствовать, но Генри оплошал при первом же поручении, когда вполне определенно отказался «начистить рыло» какому-то «сопляку», вдруг оказавшемуся в немилости у Боули. «За что?» – резонно вопросил Тейлор. «Не твое собачье дело, хлюпик! Делай, что велено! А не то сам получишь». Вообще-то, с Генри так разговаривать было нельзя. Потому что результат был однозначным. Он ринулся доказывать подлому ублюдку и всей его милой компашке, кто здесь на самом-то деле чертов «хлюпик». И получил, естественно. Сначала хорошую взбучку от гнусной шайки, а потом проходивший мимо тьютор всыпал как следует новичку за драку, которую тот якобы учинил. Да еще оставил без обеда. Дерьмо! Правда, такая малость ни в коей мере не могла усмирить независимый нрав Тейлора. Благодаря своим сомнительным знакомствам с портовой шантрапой, Генри умел давать отпор и был готов. В результате, после пары случаев, когда наглые требования Стивена закончились жестокими стычками, из которых Генри выходил изрядно потрепанным, но не побежденным, ублюдок со своими прихлебателями вроде как отстал. До поры... Но однажды вечером, где-то через месяц после появления Тейлора в пансионате, Генри со своим новым приятелем Доном Гудфордом засиделись в библиотеке, никого себе не трогая, между прочим, и чинно занимаясь подготовкой к арифметике. Они уже собирались идти в спальню, когда в помещение ввалилась вся эта мерзкая стая во главе со Стивом. Ублюдки обрушились на ошеломленных мальчишек молниеносно, всем скопом, зажали со всех сторон, полностью обездвиживая, а потом многозначительно прикрыли дверь, показывая, что планируют устроить малолеткам жестокую показательную расправу. Без свидетелей. Хотя, очевидно, все это делалось лишь для того, чтобы усмирить одного непокорного новичка. Потому что бедняга Дональд, напуганный до оцепенения, вовсе и не пытался сопротивляться, безропотно выполняя все то, что ему велели. А Генри, в свою очередь, ничего не мог с этим поделать, потому что, вцепившись изо всех сил в одежду и волосы, его держали двое дюжих битюгов. Для начала Тейлора заставили смотреть. И у него, неискушенного, волосы зашевелились от понимания, что вытворяют с его приятелем бессовестные гаденыши. Наверняка, та же участь в скором времени планировалась и для Генри… Благо, несмотря на потрясение, Тейлор никогда не терял бдительности. Улучив момент, когда хватка увлеченных зрелищем подонков чуть ослабнет, он неожиданно рванулся прочь. На удивление, его выпустили. То ли не ожидали такой прыти от мелкого карапуза, то ли сила одуревшего от шока мальчишки была чрезмерна даже для того впечатления, которое производила его крепкая стать. Правда, потом наглого мятежника сразу же бросились ловить всей волчьей сворой. Генри заметался по комнате, уворачиваясь, а после схватил так кстати притулившуюся возле камина кочергу… Далее сознание будто отключилось. Ярость, побужденная испугом и омерзением, заполонила его, полилась через край. Он помнил лишь ошарашенные, искаженные страхом лица, а еще это приятное ощущение упругости, когда его невольное оружие врезалось смачно в тела обидчиков. И, вместе с тем, разносившиеся крики чужой паники и боли. Кажется, Стивен с воплем схватился за плечо. А еще один – Бен – упал, зажимая затылок рукой. Между пальцами поверженного обидчика сочилась кровь. Благо, Тейлору хватило самообладания не ударить лежачего кочергой еще раз. А то наверняка убил бы. Хотя пару раз он позволил себе пнуть гнусного выродка в живот, ощутив при этом какое-то неведомое ему доселе наслаждение. Теперь мерзавцы уже сами носились по библиотеке от сбрендившего новичка, путаясь друг у друга под ногами, и стараясь прикрыть головы от сыпавшихся безжалостных ударов. Наконец, ругаясь, вереща и пихаясь, нападавшие без ума выбежали в коридор. Дональд лежал, обессилено свернувшись клубочком на коврике перед камином. Беднягу колотила дрожь. Пустые, расширенные глаза его были сухими, а измазанные отвратительной слизью губы потрескались. Впрочем, Генри чувствовал себя не лучше. Только сейчас он ощутил, как содрогается с головы до пят, а непрошенная тошнота подступает к самому горлу. Особенно, когда кошмарное зрелище вновь услужливо всплыло перед глазами. Тейлор отвел приятеля умыться, а после – в кровать. Накрыл одеялом… Потом сам забрался под свое, стараясь согреться и успокоиться. Где-то внутри разливалось отравой стойкое ощущение, что это он, Генри, повинен в надругательстве над Дональдом. Ведь если бы не это его настойчивое сопротивление устоявшимся порядкам, ничего бы не случилось? Наверное, Дон тоже так думает. Вон, отвернулся и молчит… Может заснул? Самому Генри это никак не удавалось. Муки совести, растерянность и муторное ощущение беспомощности не давали дышать, выбивали последнюю, итак неустойчивую опору. Поразмыслив немного, Тейлор все же решил не сдаваться и каким-то образом добиться аудиенции у Высшего Магистра [директор Школы Святого Павла]. Конечно, он отдавал себе отчет, что наушничать нехорошо. Но ведь случилось нечто невероятное, вопиющее, противное всей человеческой природе. И тем церковным заповедям, кстати, которые проповедует сие достойное учреждение. Должен же главный наставник сделать хоть что-нибудь! Защитить своих подопечных! Пусть же этим грязным ублюдкам воздадут по заслугам! И даже если ценой этому будет то, что сам Генри запятнает свою честь доносом. Несмотря ни на что, Генри еще верил тогда в Божью и, даже, человеческую справедливость. А иначе, как вообще жить? «Тейлор…» – донеслось сдавленное с соседней кровати. «Чего тебе, приятель? – прошептал Генри, потом, не дождавшись ответа, поднялся и осторожно присел на край, рядом с болезненно скрюченным Гудфордом. Тот, наконец, повернулся и посмотрел на Генри тоскливым горячечным взглядом. «Прошу тебя! – Дон умоляюще вцепился приятелю в рукав, и белки его глаз диковато сверкнули в свете луны. – Прошу тебя, Тейлор! Никому не говори! Слышишь?! Пообещай мне! Поклянись!» «Но как же?.. – Генри опять растерялся и постарался вытянуть руку из судорожного захвата. – Ты ведь не хочешь, чтобы этим тварям все сошло с рук? Дон?» «Если… если узнают… мои родители!... Они не переживут такого позора!! Я… я… я покончу с собой!» «Господи, Дон! – сердце Тейлора захолонула лютая тоска. – Зачем ты так говоришь? Все наладиться, вот увидишь! Ублюдкам воздастся по заслугам! Не может не воздаться! Господь не позволит! Их накажут!..» «А я?» «Что ты?» «Ты хочешь, чтобы на меня до конца моих дней показывали пальцем, Тейлор?! Это все из-за тебя! Правда! Ты их вынудил! – Дональда снова начало трясти. – Давай!.. Иди, всем говори! Герой долбаный! Пусть надо мной все смеются! Пусть презирают! Все из-за тебя!» – выкрикивал он лихорадочным шёпотом с жутко горящими глазами, и при этом безотчетно пытался оторвать рукав от форменной тужурки Тейлора. Генри по-настоящему испугался такой реакции. Кроме того, отовсюду послышались недовольные шиканья, того и гляди в спальню к первокурсникам мог зайти разбуженный шумом воспитатель. Что-то не хотелось вдобавок ко всему полночи стоять на коленях в позорном углу. «Хорошо, Дон. Я не скажу. Успокойся! – как можно убедительнее зашептал в ответ Тейлор. – Не скажу!» «Клянешься?» – Гудфорд с видимым облегчением откинулся на подушку. «Клянусь!» «Поклянись Богом!» «Ну я сказал же… Не скажу! Отвали!» – Генри попробовал отцепиться и улизнуть на свою кровать, но Дон все еще держал его крепко в своих истеричных объятьях. «Ладно, Богом клянусь, что не скажу! Будь я проклят чертями и самым страшным проклятьем!» «Хорошо, гляди! Если что, гореть тебе в аду, Тейлор!» – будто в полубреду прошипел Гудфорд, наконец, выпуская его рукав. «Ладно, не боись, сказал же!» Что ж, пообещать было довольно легко, но вот сдержать обещание – не слишком. На самом деле, разгорелся скандал. Потому что оказалось, что он поломал проклятому Стивену руку, а тупому Бену отбил все мозги, – которых у того отродясь и не водилось, кажется. Но долбаный ублюдок теперь валялся в горячке, и его пришлось даже поместить в лазарет. Туда же назавтра перекочевал и Гудфорд, от потрясения занемогший. Не считая того, что вся шайка-лейка была покрыта то тут, то там синяками и ссадинами. И во всем этом бесчинстве почему-то вдруг обвинили Тейлора. А он, связанный клятвой, даже не мог оправдаться, и выглядел в глазах всей школы сумасшедшим идиотом, напавшим ни с того, ни с сего на бедных безвинных старшекурсников, которые хотели лишь призвать его к порядку. Черти бы их побрали! До выяснения всех обстоятельств и вынесения вердикта, Тейлора, как злостного, неуправляемого дебошира, изолировали от «нормальных» людей. Поместили, от греха подальше, в отдельную комнату, которая называлась страшным словом «карцер» и запиралась на ключ. Там преступник мог в глухом одиночестве размышлять о том, что будет, если… Когда обо всем этом узнает отец! И представлять результаты в красках. И, хотя арестанта перевели ко всему прочему на скудный паек, состоявший из хлеба и воды, даже этот маленький кусок не лез ему в горло из-за всех переживаний. Вердикт огласили через неделю: «Изгнать!» А потом вызвали отца. Граф Дерби, во время того, как на совете попечителей оглашали обстоятельства и приговор, сидел, прямой как палка и невыразительно смотрел перед собой. Ни один мускул не дрогнул на его породистом, благородном лице. Потом он кивнул поникшему сыну: «Идемте, сударь!» и, более не глядя на виновного, зашагал к экипажу. Генри, весь пунцовый от стыда и страха, семенил следом на слабеющих ногах, не смея поднять понурой головы. И противная изморозь разливалась по его загривку, многозначительно спускаясь в штаны. Хоть он и уговаривал себя целую неделю до этого, что примет стоически любое наказание. П-а-адумаешь!.. Ага, подумаешь!.. Это был, кажется, единственный раз, когда сдержанный во всех отношениях и всегда такой чопорный отец, собственноручно отходил Генри своим тяжеленным полковничьим ремнем буквально до вспухшей кровавой задницы, не останавливая ни на секунду карающую руку. И отпустил сына только тогда, когда непутевый отпрыск бессильно затих где-то между крепких графских колен, почти потеряв сознание. Что ж, возмущенный до глубины души родитель, наверное, имел на это право, ведь он не мог знать всех сопутствующих обстоятельств. Со стороны все выглядело действительно не слишком красиво и компрометирующее. А сам Генри вынужден был молчать, связанный клятвой. Будь она неладна. До сих пор Генри старался не вспоминать тот случай, потрясший его своей несправедливостью и оставивший навсегда великое недоумение и кровавую рану – это ощущение собственного бессилия перед равнодушной глухой порочностью людей. Рану, которая, правда, со временем потихоньку затянулась, приглушенная другими, не менее потрясающими событиями, но оставила где-то там, в самой глубине, плотный рубец. Да, что там говорить. Многократно израненное сердце Генри постепенно становилось более черствым и… на удивление, выносливым. Может это и к лучшему? Хотя сейчас, с высоты своих прожитых лет – неисповедимы пути Господни! – Генри мог сказать, что все обернулось совсем не так уж и плохо, на самом-то деле. Его забрали из этого гнусного заведения, под великолепным фасадом которого скрывалось столько пороков; образование он получил, в результате, вполне себе приличное, хотя и домашнее; а душу его не испоганили всеми этими извращенными порядками. И теперь, слава Богу, он занимается вполне интересным делом, а не просиживает штаны в парламенте, как Джей, и не зарылся по уши в занудные науки, как второй его брат Стивен. Занимался, вернее… Сейчас бы он, кажется, с удовольствием просиживал свои штаны где угодно, а не ожидал бы с ужасом, когда те лохмотья, что от них остались, стащит с него очередная свора идиотов.