В РИТМАХ ЗВЕНЯЩЕГО СЕРДЦА

Давно так не случалось, чтобы от одной и той же причины Генри обнаруживал в своей душе совершенно противоположные стремления, а точнее – полный раздрай. С одной стороны, ему хотелось рвать и метать от злости, топкого бессилия и жгучей ненависти к долбаной мымре. Что он и сделал, благополучно покрошив с воплями пару дрынов о ближайший ствол и воображая себе при этом с каким-то плотоядным наслаждением, что это она, чертова адская стерва, корчится под ударами. Но с другой... чувствовал, что где-то глубоко внутри теплится странное, безотчетное желание увидеть проклятую деву еще раз, хотя бы одним глазком, почувствовать рядом ее живую плоть, ощутить еле уловимый запах... Ландыш и бергамот – так, кажется, называется эта коварная магия. Смятение. Вот что лейтенант испытывал сейчас, когда, катастрофически опаздывая, бежал по тропе к поселку. Что же такого притягивало его в этой чертовке, он совершенно не готов был определить. Этакая тонкая пряная нотка в водопаде помоев, блик на поверхности мрачного омута, послевкусие горькой оливки... Право, когда Тейлор впервые попробовал эту испанскую гадость на каком-то из светских приемов, он вытаращил глаза и, чтобы не поиметь конфуза, осторожно выплюнул искомое в салфетку, а потом долго содрогался, вспоминая отвратный солоделый вкус. Впрочем, в какой-то неожиданный момент Генри вдруг распробовал сие блюдо и не представлял, как же можно было раньше не любить эту... прелесть? Что же, в итоге, сподвигло его на этакую метаморфозу, он сам не мог точно установить. Вот такой и представлялась ему сеньора, если уж начать разбираться. Совершеннейший коктейль противоположностей. Кинжал и роза. Львица и бабочка. Кипучая, жесткая и, вместе с тем, какая-то неуловимо... нежная. Яркая, пронзительная, хваткая и, в то же время - хрупкая, ранимая. Он ощущал это неким десятым чувством, верно потому, что где-то глубоко в душе и сам был уязвим. Впрочем, время как следует поразмышлять об этом у него появилось только тогда, когда он, монотонно врубаясь в заросли тростника, изнемогал от бесконечно душного пекла, едкого пота, застилавшего глаза, от саднивших на все лады натруженных мышц, от голодных стонов пустого желудка – Тейлор едва успел ухватить кусок лепешки перед выходом в поле. И, на удивление, эти мысли даже благополучно отвлекали, делая сей адский труд не столь невыносимым. Невольно он представлял ее рядом, и от этого делалось как-то зябко даже, потому что по спине бежал холодок, тут же, впрочем, сменяющийся жарким потоком, вся шерсть от которого вставала дыбом. А щеки к тому же огнем горели от постыдных мыслей. Он не хотел думать, но не мог, возвращаясь к событиям этого утра снова и снова. Госпожа Гальяно высекла его – не больно – но именно из-за этого получилось вдвойне позорно. Словно щенка потыкали носом в лужу. Генри со стоном прикрывал глаза от этого воспоминания, терзаясь стыдом и заливаясь краской по уши. А после, чтобы выгнать приступ смущения, с еще большим рвением принимался рубить треклятый тростник. «Да ладно, чего ты изводишься? – уговаривал его внутренний пижон. – То ли никогда не получал?» И в этот момент, положа руку на сердце, Генри должен был признать: от красивой высокородной дамы никогда! Да и вообще, от дамы – никогда. Черт! Конечно, если не считать гувернантки. Но ведь это не считается?.. Да? Тут Тейлор окончательно запутался, боясь вспомнить свою странную реакцию на заре туманной юности. Впрочем, он был в курсе, что такие потребности существуют и даже некоторые блудницы за дополнительную плату оказывают некоторым ненормальным ублюдкам особые услуги в борделях. Но, черт его побери, это ведь не про него?! Уж он-то никогда и ни за что не опустился бы до такой низости! Вот еще! Что за дурацкая блажь! Это как же надо себя презирать? Добровольно согласиться на то, чтобы тебя порола женщина! Ой-ей-ей, это даже подумать немыслимо! И чего ты паришься, Тейлор? Ты добровольно не соглашался! Просто... Ну что просто? Отчего тогда слабеют колени, дыхание останавливается, и тягучие ручейки со всего тела так знакомо текут прямо туда... к пакостному сосредоточию его похоти. Генри воровато оглянулся и с силой сжал член в кулаке, благо вокруг был тростник выше человеческого роста. Господь! Вот что значит, у него давно не было женщины! Он так давно не ощущал никаких прикосновений, что даже розги готов принимать за ласку! Кретин озабоченный, точно! Пытаясь прогнать наваждение, Тейлор до боли стиснул подлый орган. Было бы возможно, вырвал бы его к чертям с такими-то бредовыми фантазиями, проклятого изменщика! Презирая себя за этакую слабость, лейтенант уже не мог остановиться. Воображение подкидывало ему скабрезные картинки одну изощреннее другой, мозг отрешился от всяческой реальности, рука сама взяла нужный темп. Прикрыв глаза, Генри едва сдерживал всхлипы, задворками сознания понимая, что ему сейчас ну никак нельзя спалиться. Сладость заполоняла его, выкручивала тело в мучительной истоме, когда он случайно приоткрыл глаза и вздрогнул. Перед ним стояла одна из местных работниц и пялилась прямо на него со вполне определенным интересом. Насколько Генри помнил, женщину звали Хулия. Возраст рабыни определить было сложно. Одно было понятно – еще далеко не старая, миловидная, хоть и довольно потрепанная: тяжелая работа и убогое существование никого ведь не красят. Ее смуглая кожа глянцево лоснилась на жарком солнце. Откуда она появилась, Тейлор не представлял, да ему, собственно было все равно. Опешив, он застыл, вцепившись в свое хозяйство самым постыдным образом. Между тем, девица, нимало не смущаясь, усмехнулась с пониманием своим большим губастым ртом, потом спокойно подошла к Тейлору и, подобрав юбки, молча опустилась перед ним на колени. Генри сглотнул, не в силах ничего вымолвить, только смотрел сверху вниз, как рабыня приспустила его штаны и аккуратно отвела от члена скрюченную руку. А после лейтенант отрешенно наблюдал, как его разбухший приятель постепенно исчезает практически целиком в этом большом теплом убежище, и самого Тейлора вдруг охватывает невероятное, потрясающее, такое забытое блаженство. Не сдержавшись, Генри запрокинул голову и утробно застонал.  Она все сделала сама, эта Хулия. Так бесхитростно и так... виртуозно, Генри только чуть-чуть подправлял ее голову, замотанную в светлый испачканный платок. Для него так и осталось загадкой, каким образом его член так удобно умещался в ее рту. Она же, вцепившись пальцами в его ягодицы, как следует мяла и щипала их, крепко и размеренно прижимаясь губами к жаждущему стволу, пока лейтенанта буквально не разорвало на части до мозга и костей. Ноги подкосились, и Тейлор со сладостным рыком повалился на колени. О, африканские Боги! Надеюсь, именно вы благословили это чудо или... непотребство! Впрочем, как на это посмотреть! Пока Генри выворачивало наизнанку в приступе наслаждения, Хулия поднялась, невозмутимо вытерла губы рукавом и теперь смотрела на Тейлора выжидательно. – Прости... – пробормотал он расстроенно, когда, наконец, пришел в себя и, поднявшись на вялые ноги, натянул дрожащими руками штаны, – мне нечем отблагодарить тебя, красотка. Видимо, она поняла его плохой испанский, потому что улыбнулась хищно во все зубы и перед тем, как исчезнуть в зарослях, бросила: – Ничего... зато ты вкусно пахнешь, bonito. Когда-нибудь сочтемся, не парься. – Gracias!.. – буркнул Тейлор ей вслед немного смущенно, но чернокожая девица, выразительно облизнувшись, уже растворилась среди высоких стеблей тростника. О, Иисус Всемогущий! Генри несколько минут стоял, приходя в себя. Его основательно пошатывало. Потом, полностью опустошенный, лейтенант снова взялся за тростник. К счастью, никакие дурацкие мысли теперь не лезли в голову, кроме одной: как бы ему такими темпами успеть выполнить норму, а то он рискует остаться еще и без ужина. Завтрак-то пробегал. Действительно, надо отдать должное хозяйке Гальяно, за недоработки рабов пороли крайне редко, на его памяти – ни разу, но зато, дьявол, лишали еды. Это было тоже не слишком-то приятно. Впрочем, дружелюбного англичанина прочие работники – а, особо, работницы! – часто подкармливали из своих запасов, грех было жаловаться. Но все равно... это как повезет. Не будешь же выпрашивать постоянно, как-то непристойно получается. Хотя... например, у тетушки Долли просить было не зазорно. Она всегда по-матерински хлопотливо привечала Тейлора, видимо покупаясь на его вечно голодный взгляд. От этой мысли настроение немного улучшилось. «Ладно, лейтенант, не дрейфь, прорвемся», – подумал Генри, размеренно орудуя мачете и привычно укладывая тростник в снопы. Его делянка заметно расчищалась, вселяя надежду закончить в срок. Что ж, посмотрим. Сеньора позвала его завтра в усадьбу. Зачем? Он надеялся, не для новых измывательств. Впрочем, его собачье дело – молчать и делать, что велено, если хочет продержаться этот год. Год! Генри внезапно захолонуло. Он ей дал слово отработать год, а после – долгожданная свобода! С одной стороны, это реальный просвет в его безнадежном существовании, а с другой... Год это так долго! Может случиться все, что угодно. Особенно с Китти. Как там она продержится все это время? Для сестренки каждый день наверняка кажется вечностью. И зачем он вообще пообещал, кретин? Кто тянул его за чертов язык?! Теперь он повязан по рукам и ногам хуже кандалов. Хотя... у него разве был выбор? Тейлор вспомнил в очередной раз, как глаза проклятой доньи смотрели на него... испытывающе, будто чертовка видела его насквозь. Неистовая испанка казалась наполненной чем-то глубоким, неведомым. Тайной, которую никогда не постичь. Силой, которой хотелось немедленно подчиниться. И от этого становилось не по себе, хоть Генри, надо отдать должное, и старался не поддаваться этим чарам. Он вам тут не собачка безмозглая, чтобы, высунув язык, с готовностью лизать хозяйские ручки! Пусть вон Мачо своего приручает! Хотя, надо признать, бунтовать у него, Тейлора, выходило как-то совсем по-дурацки – жалко. Будто он не убеленный сединами двадцатичетырехлетний офицер со стажем, в прыщавый никчемный юнец. Донья, конечно, не даст себя в обиду, это уже ясно. Отбреет так, что только держись! Но зачем он-то старается обидеть? Он, который всегда чтил любую женщину и благоговел перед ними по определению. Вот это лейтенанту было невдомек. Вечером, сдав орудие труда, Тейлор решительно подошел к главному из надсмотрщиков – тому самому Санчо и, не мудрствуя особо, сказал, что хозяйка Гальяно завтра велела ему прийти. В усадьбу. Прямо с утра. Так что... Правда, во время этого спича пришлось как следует погримасничать, помогая себе мычанием и тыканием, пока до ублюдка дошел его немногословный испанский. Санчо ожидаемо не преминул вцепиться ему в плечо, поскольку не мог дотянуться до шкирки и, по обыкновению, брызгая слюной, затявкал Тейлору в шею что-то вроде: «Знаю я твои выкрутасы, паскуда! Только попробуй мне еще что-либо выкинуть! Не посмотрю, что хозяйка тебя трогать запретила!» – Так я уйду завтра с утра, сеньор? – как можно вежливее поднял брови Генри, стараясь абстрагироваться от летящих ему в подбородок табачных слюней. – А не то мне придется обойтись без вашего высочайшего соизволения. Хозяйку ведь ослушаться нехорошо. Попадет... – тут Генри не стал уточнять кому из них. Тейлор, конечно, проговорил большинство слов по-английски, но на его лице при этом, лейтенант надеялся, было написано всё, что нужно. Надсмотрщик беспомощно оглянулся на сборище рабов вокруг, пялящихся на них с неподобающим интересом, потом видимо решив, что Генри назвал какую-то архиважную причину все же, на всякий случай отпустил рукав англичанина: – Надеюсь, выдерет тебя за твои фортели, щенок?.. – осклабился драйвер, мстительно блеснув черными глазками. – Давно пора. – А вот это не твое собачье дело, – невозмутимо проговорил Тейлор, склоняя голову со смиренным подобострастием, благо Санчо английский вовсе не разбирал. – Yo... puedo... ir...  señor? Por favor... [(исп.) – Так могу я пойти, сеньор? Пожалуйста...] – Ладно, ступай!.. Так и быть, разрешаю, тварь!.. Только вернуться вовремя не забудь! Норму тебе никто уменьшать не будет. – Sin falta [(исп.) – всенепременно], you're а rat face... [(англ.) – крысиная твоя морда] – не моргнув глазом, еще ниже склонился Тейлор. – Muchas gracias, señor!.. [(исп.) – премного благодарен, сеньор] Это было... мелко, Генри понимал. Но это было выше него, и лейтенант ничего не мог с собой поделать. ПРОДОЛЖЕНИЕ ГЛАВЫ СЛЕДУЕТ...