Сегодня хороший день, чтобы умереть!
Фраза, произносимая индейскими воинами
Великих Равнин перед кровавыми битвами.
***
Когда Тейлор пересек порядком запущенный дворик Лавиньи и осторожно приоткрыл дверь хижины, в нос ему ударила вязкая духота, сдобренная кислым запахом рвоты, перегара, застарелого мужского пота и... лейтенант даже боялся предположить, чем ещё. Все это прорывалось сквозь ароматы сухих трав, тяжелый дух сгоревших свечей и едкую вонь химических зелий. В общем, от этакого смрада аж слезы наворачивались. Генри робко вступил в душный полумрак и тут же отдернул ногу от чего-то захрустевшего под ступней. Он ошалело огляделся, не узнавая. В гостиной, которую Тейлор помнил такой располагающе уютной, теперь царил полный разгром. Почти вся мебель оказалась перевернута или, в лучшем случае, хорошенько сдвинута со своих мест, будто в комнате бесновался ураган. Какие-то черепки-осколки рассыпаны по полу... Если бы лейтенант, наконец, обрел дар речи, ему впору было бы тут воскликнуть: «Мать твою растак!» Генри все же прошел внутрь и, машинально подняв с пола давешние часы с ангелочками, вернул их обратно на камин. Часы, конечно же, стояли и показывали при этом без пятнадцати минут пять – то ли утра, то ли вечера, теперь непонятно. Стекло на циферблате хорошенько треснуло, но остальное, вроде бы, не особо пострадало. Лишь влюбленная парочка сверху недовольно хмурилась. Мать твою растак!.. Чертов Лавиньи! Что ты тут натворил, каналья?! Генри с ужасным предчувствием на сердце заглянул в лабораторию. И окончательно расстроился. Все кропотливо собранные французом драгоценные коллекции, книги, свитки, инструменты и дорогущие приборы подверглись акту иступленного вандализма и также валялись на полу – разбитые, растерзанные в хлам, растоптанные в каких-то грязных цветных лужах. Поваленные шкафы топорщились теперь грудой разломанных досок. Господи, Боже мой! Иисус Милосердный! Вот это экспрессия! Будто сам Дьявол с цепи сорвался. Неужели это сделал добрый покладистый Лавиньи? Но вроде больше некому... Не слуги же решили так самоубиться. Генри потрясенно сглотнул от пронзившей его мысли. Если чертов француз так варварски, подчистую уничтожил весь свой многолетний труд, значит он... ЧТО?!! Ой, Господи ты, Боже мой! Он же не?!.. Поскальзываясь на каких-то ошметках, Тейлор, не помня себя, рванул прочь из лаборатории – прямо в спальню Лавиньи. И там замер, потому как ему поплохело теперь уже по-настоящему: кровать ублюдка была пуста! И даже аккуратно застелена, несмотря на царивший в доме общий погром. Где? Где паразит может быть?! Нет, пожалуйста, Господи! Рядом ведь океан! Он же не?.. Но тут, наполняя Тейлора невероятным облегчением, за плетеной стенкой послышался переливистый храп. А потом там завозились так, что тонкая перегородка буквально сотряслась. Зато у Генри мгновенно отлегло от сердца. Гребаный придурок! Это же надо так пугать! Урод проклятущий! Кулаки тут же зачесались. Кажется, он, Тейлор, сейчас благополучно воплотит свою задумку и прибьет подлеца, раз тот жив еще так недальновидно! Но это ненадолго, пусть не надеется! Генри заглянул в свою бывшую спальню, откуда как раз и доносились подозрительные звуки: мычание, хрюканье и сла-адостное причмокивание. Потом – долгий выдох и... тишина. Картина, которую лейтенант там увидел, была достойна кисти фламандского живописца. И называлась бы она, пожалуй: «Пьяница, отдыхающий после бурной попойки в обнимку со своей подружкой», в роли коей в данном случае выступала объемистая бутыль. И какого такого черта ублюдок делает в его, Тейлора, постели, можно узнать?! Замусоленный до помойного состояния, практически потерявший человеческий облик француз, благостно свернулся калачиком вокруг одеяла, которым ранее укрывался Генри. Впрочем, лейтенант сначала даже не узнал это заросшее всклокоченное чучело, ранее гордо именовавшееся маэстро Лавиньи. На подушке, рядом с синюшной физиономией винодела, как раз благополучно покоилась початая бутылка. Горлышко из темного стекла было зажато в чумазой руке, а пузатое тело сосуда заботливо прикрыто тем же одеяльцем. Даже если бы он, Генри, и захотел сейчас поговорить с этой невменяемой субстанцией, вряд ли сам потенциальный собеседник смог бы в полной мере оценить данное мероприятие. Но все же Тейлор честно попытался. Он подошел и хорошенько встряхнул умиротворенного маэстро за плечо: – Эй, Шарль! Проснись! Ты меня слышишь, чертяка? Ответом лейтенанту было сладкое сопение. Да провалиться! У Тейлора, на самом деле, имелся лишь небольшой опыт, как будить человека с глубокого похмелья. Так-то обычно будили его самого. Но, правда, это было давно – в прошлой жизни. Генри решился потрясти сильнее, но добился лишь недовольного бурчания. В отчаянии лейтенант ухватил покрепче полы замызганного жилета и затормошил мерзавца уже в полную силу. Так, что голова пьянчуги заболталась туда-сюда, словно тыковка у тряпичной куклы. Но все, в чем преуспел в этом случае Тейлор, был слегка забрезживший взгляд и сердитый невнятный взрык, сопровождаемый вялым ляганием ногой: – Убирайтесь отседова, ублюдки черномазые! Оставьте меня в покое! И только троньте еще раз, черти! Всех заколдую к бесам! Вы меня знаете! Потеряв последнее ангельское терпение, Генри, придерживая француза одной рукой за грудки, другой залепил ему крепкую пощечину. Потом еще раз – по второй щеке. – Очнись, проклятый чертов ублюдок!! Или я точно уж не знаю, что с тобой сделаю! Неизвестно, что подействовало больше – оплеуха либо угрозы, но Лавиньи в этот раз возмущенно замычал и... открыл глаза, пытаясь сфокусировать на англичанине шалый взгляд. Потом глупо улыбнулся и потянулся к его лицу нетвердой рукой. Впрочем, так и уронил ее, не донеся до цели. Вслед за этим глаза маэстро безжизненно закатились, голова запрокинулась, и француз снова захрапел прямо в тейлоровских руках, а его мокрый слюнявый рот, обросший лохматой бородой, открылся буквально во всю ширь. О, Великий Господь и все его Архангелы! Таким образом, в результате Генри на совершенно законных основаниях отвесил паразиту с десяток отличных затрещин. От всей своей негодующей души. Ну а чего? Требовалось же разбудить выпивоху. Вот и получайте – не жалко! Очередной шлепок, наконец, возымел свое действие, и Лавиньи с усилием разлепил глаза. Он долго сопел, соображая, что происходит, потом его блуждающий взгляд вновь зацепился за англичанина. И, к удивлению Генри, вдруг просиял. – ААА! Пасс-с-с!.. – пробухтел маэстро, брызгая слюной через вялые губы. – Дружище! Хорошо, что пришел! Давай-ка выпьем, бродяга!.. И Лавиньи пошарил мутными глазами вокруг себя, явно выискивая щедрую спутницу своего загула. – Э-э-э. Может, хватит тебе, Шарль? – Генри как ни в чем не бывало быстренько выпустил полы его жилета и уселся рядом с кроватью, придвинув ногой стул. – Погляди на себя, приятель, ты и так уже лыко не вяжешь! – Лыко? – француз, с трудом удерживая себя на локте, покачивался, и тусклый взгляд его хаотично скользил по комнате. – А зачем его... вязать, м? – Послушай... дружище, – Генри решил перейти сразу к делу, а то мало ли, – я пришел по поручению сеньоры Гальяно, на самом деле. Донья просила передать, чтобы ты кончал дурить, парень. Правда!.. Хватит, Шарль. Прошу, опомнись! Пока... пока не поздно, а? Дела ведь стоят. Прием на носу! У тебя обязательства! – По поручению?.. Доньи? О! Ка-ак... это... мило... мой отзывчивый друг... – маэстро сально осклабился, пытаясь удержать слезящийся взгляд на собеседнике, но у него это плохо выходило. – А... в чем, собственно, дело? Чш-ш-ш! Тихо! – француз, наконец, сосредоточенно уставился куда-то в живот лейтенанта и излишне рьяно поднес палец ко рту, едва не промахнувшись. – Всё! Решено, Пасс! Теперь Лавиньи будет настоящим мужиком! Да! Он будет все время нажираться как свинья и е*ать все, что движется!.. А главное! .. – Лавиньи заговорщицки помахал Тейлору нетвердой рукой, чтобы тот склонился, и торжественно провозгласил: – Главное, Себ...астьен! Насрать ему теперь на все ваши дела! Вот! Ну, что скажешь, мой щепетильный кол-лега? Неправда ли пре-е-елестно! – Шарль помолчал, выжидая паузу, потом многозначительно поднял заскорузлый палец кверху. – Он... это... это я, если что! Ну... ты понял!.. Надеюсь, теперь все будут довольны... мной... то есть, вашим маэстро... Ведь вы этого хотели? Ик! Господи Иисусе! Ну что за бред?! – Шарль! Прекращай! – Генри с ужасом понял, что он рискует не достучаться, и все его адские усилия по уламыванию самого себя просто вылетят в трубу. – Я серьезно сейчас! – Ой... ну что ты... Бастьен. Ты.. это... не будь таким занудой, д-ружище! Тебе не идет. Вот лучше накось... хлебни. Из моих запасов. Настоящий трица...летний коньяк. Ты, небось, и не нюхал такую роскошь своим ч-чопорным носом, чертов англичанин. А он знаешь, как душу греет! Все проблемы – адью! Улетели!.. Да. Просто... попробуй. Давай. Лавиньи сунул свою драгоценную бутыль Генри под нос, но тот, озабоченный, проигнорировал сей щедрый жест и равнодушно отвел обольстительно пахнувшее горлышко от своего лица. – А как же наш сюрприз, Шарль?! М? Танцующий фонтан и гребаный Вивальди? Ты обещал! – Ну мало ли, чего я там обещал. Я же сказал. Мне насрать! И вообще! Правильно ты в меня плюнул, Пасс. Я жалкий слабак и извращенец! Так что убирай отсюда свой благонравный зад! И оставь меня в покое! Я недостоин твоего цело...мудрейшего внимания. – Чего?! Что ты выдумываешь, парень? – Генри аж опешил. – Когда это я в тебя плевал? – Ай, не важно! Забудь... – Лавиньи беспечно отмахнулся и поболтал бутылкой, в которой еще бултыхалась добрая половина. – Так будешь, что ли? В последний раз предлагаю... Ах, да, я и забыл... Вы же, месье, брезгуете пить с грязным содомитом. Да, ничего... не парься! Все нормально. Я понимаю... По крайне мере... во всем этом есть свой плюс! Мне больше достанется. – Шарль... О, Господи! Послушай... Пока лейтенант соображал, как донести до невменяемого Лавиньи свою глубокую мысль, тот, запрокинув кудлатую голову, живо присосался к горлышку и одним махом отбулькал несколько хороших глотков, пока Генри не спохватился и не отнял у француза бутылку. Но было поздно. Покачавшись некоторое время, словно могучий дуб на ветру, маэстро лишился последнего сознания и, раскинув руки, навзничь рухнул обратно на кровать, оставив растерянного англичанина в отчаянии разевать рот. Что ж, надо признать, великая миссия Тейлора по возвращению Лавиньи в ряды живых бойцов оказалась безнадежно провалена! Долбаный маэстро! Впрочем, лейтенант сдаваться не привык! Поразмыслив пару-тройку минут, он с усилием взвалил на плечо внушительную тушку винодела и на полусогнутых потащил его в купальню. Там Тейлор, не мудрствуя лукаво, кинул недвижимое тело с мостков прямо в стылую воду озерца. Плюх в результате получился такой, что легко дал бы фору и Генри, и придурочным братцам Пинарио вместе взятым. Но честные ожидания, что Лавиньи, очнувшись, тут же пробкой вылетит из воды, к удивлению Тейлора, не оправдались. На деле же, простояв пару чертовых минут над неподвижной упитанной звездой, медленно колыхающейся в прозрачной толще, Генри, чертыхаясь на все лады, полез в водоем прямо в одежде – спасать треклятого француза. Долбаный маэстро! Это же надо быть таким идиотом! Кто из них двоих получался, в итоге, этим самым идиотом, лейтенант дальновидно не стал уточнять. Подхватив бесчувственного Шарля за шиворот, он просто выволок его на мелководье и уложив животом на свое колено, заставил исторгнуть из себя всю проглоченную жидкость – и прошлую, и нынешнюю. Благо, хоть еды в желудке маэстро не оказалось. – Ты чего творишь, ублюдок! – прорычал перепуганный Генри растекшемуся от обильных излияний французу. – Жить надоело?! – Ах, оставь меня, Бастьен, – прошептал в ответ маэстро, и голос его звучал пугающе равнодушно. – Дай мне уже спокойно умереть... – В смысле умереть? – Тейлор опустился на четвереньки, заглядывая в безжизненное лицо Лавиньи. – Откуда ты взял эту блажь?.. – Это не блажь, Бастьен. Это конец. Все! Баста. Уходи. Я хочу остаться один. – А ну, прекращай, давай, эту херь, приятель! Что за... ешь твою медь ты несешь? Должен прямо сказать, вы меня разочаровываете, месье! – Неужели? – маэстро скосил на Тейлора налитые кровью глаза и горестно хмыкнул. – Куда уж больше?.. – Ты... ты... ты ведешь себя как долбаный сопливый юнец! Посмотри на себя! Ну что за жалкое зрелище!.. – Я не приглашал тебя смотреть. Это мое дело. Проваливай, – полные губы маэстро едва шевелились. – Шарль... Шарль, послушай, – Генри взял его тяжеленную голову в ладони и, приподняв, слегка потряс для пущей убедительности, потому что лейтенанта от вида такой гиблой обреченности заполонила полная беспомощность. – Ты не должен так с собой поступать! Ты не имеешь права, олух! – Да ладно. Очень даже имею. Кто пожалеет обо мне? Если бы был жив Француа... А так... Здесь я никому не нужен. Я хочу к нему! И Лавиньи заплакал навзрыд. Слезы обильно катились по его лицу, исчезая в мокрой свалявшейся бороде. Не представляя, что делать в ситуации, когда вот так, не стесняясь, плачет здоровенный взрослый мужчина, Генри окончательно растерялся и прижал рыдающего маэстро к груди. – Тихо, Шарль! Тихо. Ну чего ты выдумываешь, ей Богу? Ты всем нужен. Нам нужен... Очень! И лейтенант принялся похлопывать француза по вздрагивающей спине, слегка покачивая, как это делала его матушка в далеком детстве, когда маленький Генри умудрялся разбивать коленки. – Кому это вам? – чуть притих страдалец, явно с интересом прислушиваясь к словам лейтенанта. – Как кому? Донье Каталине... Мне... Да всем в этой долбаной Райской Обители. Ну? Перестань же. Вот дурень! – Не-е-ет!... Ты врешь, чтобы меня успокоить! – продолжил судорожно всхлипывать Лавиньи, вцепившись в рукав Тейлора. – Никому я не нужен! – Да как же не нужен? – Генри лихорадочно подыскивал аргументы. – Вот взять хотя бы того мальчишку – младшего Пинарио. Как его там звали? Альберто, кажется... Помнишь, как ублюдок тебе симпатизировал! Глазки свои бл... гхм... строил, коленочки наглаживал! Смазливенький такой паренек, – фу ты, Господи, вот это он, Тейлор, докатился – содомитской свахой заделался, но чего только не совершишь ради дела! – Давай, Шарль, после приема по случаю именин поедем в гости к сеньоре Пинарио, она как раз желала твой водопровод. Там и продолжишь знакомство с ее сыночком. Может, правда, срастется? – Вздор! – в негодовании взвыл Лавиньи. – За кого ты меня принимаешь, Пасс?! Ты думаешь, мне все равно с кем?! Не нужен мне этот дурацкий шпанец! И, вообще, никто мне не нужен!.. – Господь! Ты уж определись, бродяга. Либо ты – никому, либо тебе – никто. Я чего-то запутался. – Ты думаешь, что моя чертова рука – отсохнуть бы ей! – потянулась к тебе просто так? Думаешь, это потому, что мне некого затащить в постель?! Болван ты, Пасс! Как ты не понимаешь!.. Я хочу быть нужным тебе! Дьявол! Вот это признание! Тейлор опешил на самом деле. Конечности вспыхнули жгучими мурашками, а в животе тошнотворно похолодело. Мозг лейтенанта в результате заработал на пределе, чтобы как-то выкрутиться из скользкой ситуации. – Да, Шарль! Ты мне нужен, конечно. Нужен! Ты не думай! Но, естественно, не в том самом смысле, приятель! Но ты мне дорог. Как друг! Отчего тогда я здесь, по-твоему? – Потому что госпожа тебе велела, сам сказал! – Господь. Нет. Я сам пришел. Из-за тебя. – Врешь! – Лавиньи зашелся новыми рыданиями. – Нет. Я никогда не вру. Сам сказал давеча: «Давай останемся просто друзьями». Давай! Я согласен! Ну а что он, Тейлор, мог еще сказать? – Друзьями?! Что за бред? Ты, Пасс, не понимаешь, что такое одиночество! – с трудом различал Генри сквозь густые всхлипывания. – Когда тебя никто не любит! Совсем! Просто не может полюбить, потому что ты урод! – Ничего ты не урод! Просто маленько того... С приветом. Ну, бывает... У всех свои странности, – стоически продолжал увещевать Генри, вспоминая собственные закидоны. – Еще похлеще иногда. – Ты не представляешь, каково это – скрывать от всех свои пристрастия! – Ну почему же... представляю. Я ведь тоже не ангел, если на то пошло. Лавиньи внезапно затих и некоторое время горячо дышал в плечо англичанина. – Да? – наконец просипел он. – Да. Признаюсь тебе по секрету, я тоже... извращенец. Ну, в какой-то степени... Француз отлепился от плеча Генри и сел, ссутулившись. Потом поднял промокший подол своей рубахи и, как следует растерев мокрое же лицо, насторожено глянул на англичанина. – Это правда? – Абсолютная. Но ты не бойся! К тебе это не имеет никакого отношения. – Я и не боюсь, – грустно скривился маэстро. – Логично, – хмыкнул Тейлор. – Странно было бы бояться человеку, который хочет умереть. – Н-да... – Слушай, – Генри осенила новая гениальная идея, – я могу помочь! Все ж, я твой друг, как ни как. – Помочь в чем? – заплывшие глазки Лавиньи снова покосились на него, на этот раз с опаской. – Ну... как же! В том самом деликатном вопросе, о котором ты так мечтаешь. Могу тебя сейчас утопить, а потом скажу, что это ты собственноручно утопился. Тем более, ты тут все разгромил, будто последний день живешь. Мне поверят, не сомневайся. К тому же, денек такой симпатичный, чтобы умереть. Смотри, как солнышко красиво заходит... Закатное небо, действительно, живописно полыхало разными цветами – от все еще прозрачно-голубого в вышине до насыщенно-алого у самого горизонта, обещая назавтра ветренный день. Несколько нетерпеливых звездочек уже вспыхнули на этом красочном полотне, перекликаясь со сверкающими в пышной листве капельками влаги. А певчие цикады на все лады заливались повсюду своим скрипучим многоголосьем. Заметно было, как француз, задумчиво обозрев прекрасные виды вокруг, сглотнул и пугливо подобрался. Хочет он умереть, как же! Вот придурок! – Ну, что скажешь? – физиономия Тейлора сияла услужливой готовностью. – Э-э-э... знаешь... я тут вспомнил! Мне ведь еще фонтан надо доделать на именины доньи Каталины. Мы с тобой столько старались! Жалко, если пропадет. Да и водовод провести сеньоре Пинарио не помешает. Я же обещал, сам говоришь. И, знаешь... Вообще-то, ты прав, мой друг! Сегодня слишком хороший день, чтобы умереть. А потом... потом я над этим подумаю. Хорошо? – Договорились, – покладисто согласился Генри. – Но если что, обращайся! Чего не сделаешь ради друга! Я всегда готов помочь, ты же знаешь! – Буду иметь в виду. Как только, так сразу!.. Ведь... ты же вернешься ко мне в хижину? А, Басти? – рыжеватые брови француза приподнялись умоляющим домиком. – Э-э-э... Прости, Шарль, я не могу. И вовсе не из-за тебя! – поспешил заверить лейтенант, заметив, как Лавиньи снова помрачнел. – Просто.. донья... она назначила меня своим телохранителем, представь! Посвятила, так сказать, – Генри предусмотрительно не стал вдаваться во все перипетии данного процесса. – Даже оружие выдала! Честно! Теперь я должен быть всегда при ней. И даже спать рядом. Конечно, под дверью, я имею в виду. Ты не подумай!.. – Телохранителем? – маэстро совсем скис. – Поздравляю... Значит, ты уже не сможешь мне помогать? Мы теперь не напарники? – Ну почему же не могу? Очень даже могу! Вообще-то, я же не всегда занят исключительно охраной, только если донья Каталина выезжает куда. А так... в доме, я приглядываю за ней, конечно, одним глазом, но в остальном – абсолютно свободен. Думаю, как раз госпожа будет весьма рада, если мы с тобой займемся делами, напарник. И уж всяко лучше, чем выполнять прихоти левой пятки дона управляющего. – Тогда... пошли выпьем что ли, напарник, – логично заключил разговор маэстро. – Раз ты мне теперь снова... друг? – Друг, друг, не сомневайся! – как можно более уверенно проговорил Генри, поднимаясь и протягивая Шарлю руку. – Ладно, идем. Но только по глоточку! И ты мне должен пообещать, что с завтрашнего дня – ни-ни! Ни чертовой капли! Дела стоят – тебя ждут. А не то, учти, не буду дожидаться, пока ты захочешь – сам прибью, чисто по-дружески, и даже не обижайся потом, каналья! – Договорились! – Лавиньи, хвала Иисусу, засветился своей обычной, хотя и малость умученной улыбкой. Тейлор помог ослабевшему французу подняться на ноги, и они, заказав слугам хороший ужин, отправились праздновать примирение. Чем оно закончилось, история умалчивает, но наутро оба, с помятыми физиономиями, но, отмытые, надушенные и чисто выбритые, заявились на любимую веранду доньи Каталины – прямо к завтраку. Лавиньи, правда, выглядел изнуренным и усиленно прятал виноватый взгляд. А Тейлор, наоборот, гордо сиял своим. Каталина, на удивление, как ни в чем не бывало, велела подать визитерам дополнительные приборы. А потом вдруг, улыбнувшись, одарила Генри таким благосклонным взором, что тот чуть не лопнул от воодушевления. Нет, определенно, полезно иногда делать что-то приятное дамам. Особенно, таким очаровательным во всех отношениях, как сеньора Каталина Селия Гальяно де ла Серна.