***
Сначала Ката прикидывала, сколько времени уйдет на то, чтобы борзый петушок встретил-таки где-то на просторах поместья свою рыдающую курочку. И та ему все рассказала. Пожаловалась, сучка, на злобную хозяйку... И мысль об этом неожиданно грела сеньору. Феерический сюрприз получится для прохиндея! «Хотя... это зависит от того, пойдет ли он искать свою девку, на самом деле, – размышляла донья, – либо просто опять трусливо решит сбежать». Опять? Ну да, опять! Разве не так обормот поступал до сих пор? Но с Лавиньи-то, по крайне мере, он одумался, чего уж. Надо отдать справедливость... Одумался, да. Хотя... скольких галлонов потраченных нервов Каталине стоили эти его спесивые закидоны! В общем, донья уединилась в своей любимой беседке на берегу небольшого рукотворного прудика, сооруженных стараньями того же Лавиньи, и там ждала в предвкушении, придумывая эффектную и строгую отповедь, дабы безжалостно размазать паразита как взбитые сливки по калачу. Но он все не шел и не шел, и Каталина, плюнув, решила заняться работой все же: не много ли чести тратить на охломона столько драгоценного времени? Тем более, у нее такая важная встреча на носу. Донье, наконец, передали сообщение: через пару дней Августо Серрано ждет ее в условленном месте. Надо еще раз как следует все обмозговать, чтобы до мелочей представлять, чего она хочет от этой сделки. И не остаться в накладе! Каталина вновь погрузилась в расчеты и взвешивание различных вариантов, пытаясь выстроить хитроумную схему и найти нужный ей баланс. Работа так ее захватила, что она буквально перестала замечать все вокруг... – ВОТ!!! От резкого возгласа над головой донья вздрогнула и ошарашенно уставилась на кипу веток и мусора, которыми вдруг оказался завален ее стол вместе с рабочей тетрадью. Чернильница только чудом не перевернулась на изящные столбики цифр и чертежи, составленные с таким трудом. Ката слегка отпрянула и, вскинув пустой взгляд на визитёра, вытаращилась недоуменно: мысли ее в этот момент были еще далеко... Но вид одного до крайности взъерошенного засранца вернул ее с небес на землю. – Что это?! – сам собой вырвался возмущенный рык. – Это? Это розги, mi Ama! Последовала непродолжительная пауза, потом англичанин выдохнул шумно и неуклюже рухнул коленями в пол, как следует сбряцав костями о мраморные плиты. Видимо, по неопытности. Каталина аж поморщилась невольно от такого забористого звука. – Ты что? Сдурел, что ли, охламон! Какого черта! Не видишь, я работаю! – буквально задохнулась она. – Простите, mi Ama! Но дело не терпит отлагательств! – пыхтя, словно сердитый еж, заявило это бесстыжее недоразумение. Ага! Вот оно! Кажется, Каталина дождалась-таки своего звездного часа! – Хорошо, говори, я тебя слушаю всего минуту! – все равно не отстанет же паразит! – Заодно можешь объяснить, почему бы мне не прикончить тебя прямо сейчас! – Госпожа!.. – англичанин перевел сбитое дыхание. – Моя добрая госпожа! – тут же порывисто уточнил он. – Надеюсь, ваша доброта сравнится с вашей красотой! Поэтому возьму на себя смелость смиренно молить вас! – ничего себе завернул, подлец! – Не выгоняйте Терезу! Девчонка ни в чем не виновата! Клянусь! Уф! Значит, вариант первый – прибежал заступаться, бесстыжая морда. Но это, право, лучше, чем совсем уж голову в песок. Что ж, он выглядел сейчас просто отлично, этот наглый перец, коленопреклоненный, пунцовый от возбуждения, покаянно опустивший свою буйну голову с искорками солнца в путанице соломенных прядей. Массивная кисть с крепкими пальцами прижата к груди в умоляющем жесте. Разве не эту картину она мечтала увидеть с самой вчерашней ночи? Да и вообще, с самого первого дня его пребывания здесь! Такой расклад определенно нравился ей больше демонстрации нахрапистых замашек. Только не поздновато ли? – М? Прости, а какое тебе дело до какой-то там Терезы, не поняла? – Каталина уселась поудобнее и нацедила как можно больше безразличия в голос. – Ты ж у нас не знаешь никаких Терез, умник? – Я наврал вам, простите! – казалось, отчаянию англичанина нет предела. – И с чего это я должна поверить тебе сейчас? – с исключительным наслаждением впечатала донья каленый гвоздь в крышку обормотского гроба. Несколько мгновений парень смотрел на Каталину не мигая, потом выдохнул: – Я знаю, мне нет прощения. Но я никому не хотел зла! Это правда, сеньора. – И как это у тебя получается, Бестиа? – Каталина, не торопясь, встала из-за стола и медленно обошла по кругу эту статую раскаяния, рассматривая внимательно, потом не удержалась и чуть коснулась пальцами волос – густых и мягких одновременно. – Ты никому не хотел зла, это несомненно, – промурлыкала она ласково. – А что в результате? Вокруг тебя одно зло! – Я проклят? Он издевается сейчас, да? – Кажется, недавно я уже где-то слышала подобный вывод, – Каталина остановилась напротив и, склонившись, почти нежно обвела взмыленную скулу костяшкой указательного пальца, потом подцепила щетинистый подбородок. – Очень удобно, ты не находишь? Валить свое разгильдяйство на какое-то там проклятье! – Конечно, я один виноват, сеньора. Только прошу вас, пощадите Терезу! А меня можете наказать, как посчитаете нужным, – англичанин бросил быстрый взгляд за спину госпожи – туда, где ворохом прутьев был завален весь ее стол. – Ты ее любишь, Пасс? – вдруг задумчиво проговорила донья. – Кого? Терезу? – наглец явно не ожидал такого вопроса и посмотрел на хозяйку растерянно. – Гм-м... эта... к-конечно... да... конечно... люблю. А как же! Она такая... милая девушка. – Так любишь, что готов жениться? – Каталина безразлично приподняла брови, сама терзаясь от смутной тревоги. – Жениться? Зачем? Она ведь не... – его глаза стали потихоньку расширяться в ужасе. – Я старался, чтобы ребенка не было! И она мне тоже говорила, что пьет специальный отвар, mi Ama. Неужели?.. Каталина увидела, как помертвели его губы. Вот же бестолочь! – Пф-ф!.. Разве женятся только из-за случайных детей, Бестиа? Чтоб ты знал, люди, которые любят друг друга, хотят жить вместе по-божески, а не во грехе, и повенчаться в церкви! – А, ну эта... – донья уловила нотки облегчения в его голосе. – Конечно, mi Ama, я знаю. За кого вы меня принимаете? – Пока я принимаю тебя за бессовестного прохиндея! А дальше посмотрим. Так ты любишь свою Терезу настолько, чтобы жениться, Бестиа? Отвечай. Бог мой, Иисус Милосердный, какие же битвы разума отражаются на этой наимудрейшей физиономии! Рот то открывается, чтобы выдать нечто решительное, то опять озадачено закрывается, исторгая наружу, в итоге, одни лишь нечленораздельные звуки. – Ну и долго ты так будешь мекать, паразит? Давай уж, рожай что-нибудь! – А если я женюсь на Терезе, вы ведь ее не прогоните? – а взгляд-то какой обреченный – умоляющий и полный готовности одновременно. Каталина терпеливо вздохнула. Очень терпеливо. – Вот сейчас вопрос так не стоял. Я спросила, если кто б слышал свою сеньору: любишь ли ты Терезу настолько, что согласен на ней жениться? Да или нет. Точка. Паразит выглядел очень потерянно. – Если... если только вы не станете ее прогонять, ради этого... да, конечно, я готов жениться, моя госпожа, – последние слова застряли где-то в недрах его груди. – То есть, ты ее любишь? – закусив губу, продолжала допытываться Каталина. – Только не ври мне, кобелина! Вот сейчас – твой последний шанс! Твой и ее! – Я... я... конечно, люблю ее, госпожа... но не настолько, чтобы жениться, – дипломатично выплюнул лоботряс, наконец. – Простите, госпожа. Хотя... если вы пожелаете все же... Но Каталина уже не слушала. Необузданная ярость вдруг поднялась на защиту поруганного женского достоинства, затопила мозг. Чисто из солидарности, не иначе. – И насколько ты ее любишь, потаскун?! Можно узнать? Всего лишь настолько, чтобы засунуть поглубже свое мерзкое непотребство! Или настолько, чтобы испортить ей жизнь?!.. А? Отвечай, жучина! Или настолько, чтобы подставить и растоптать безмозглую дуреху?! Вдосталь начесал свои вонючие причиндалы и – в кусты?! Поганец! В мстительном запале она с минуту выкручивала прохвосту ухо, от души наслаждаясь болезненными гримасами на вспотевшей физиономии. Потом выпустила. – Больно же! – с мрачным упреком буркнул этот бездельник, держась за намученное ухо. – Для того и делалось, дурень! – мстительно фыркнула донья, отходя к столу, и взгляд ее упал на прутья. Ишь, притащил целый воз. Подготовился, бестолочь. Убила бы! – Или ты надеялся, что все это сойдет тебе с рук, прохиндей?!***
– Или ты надеялся, что все это сойдет тебе с рук?! Генри смотрел на хозяйку исподлобья, потирая горящее ухо, потом осторожно проговорил: – Если совсем честно... то надеялся, что вам все равно, mi Ama, и... как-то, в общем... пронесет. Но теперь я готов ответить за все! – Готов он ответить! Надо же! То есть ты хочешь сказать, что какая-то жалкая парочка розог будет равноценной платой за сию беспримерную подлость?! – Ну почему же парочка? Бейте, сколько пожелаете, mi Ama. Мне раздеться? Лечь? Встать к перилам?.. Как вы хотите? – Ах-ах! Разрешил он! То есть ты тут распутничал в свое удовольствие, веселился, услаждал свою похоть, а я должна теперь трудиться в поте лица. Здорово устроился! Генри смотрел на хозяйку с совершеннейшим непониманием. – Ну... эта... давайте я найду Гуано или еще кого. Вы только прикажите! – Ты мне что, щенок, собираешься указывать, как мне тебя наказать? – Нет, что вы, упаси Господь! Делайте со мной что хотите, mi Ama, только, девочку, не губите, прошу! – Так это Я ЕЕ ГУБЛЮ?! Я?! Ах ты ж, мерзавец! – АЙ! Можно, пожалуйста, только не за ухо, моя добрая госпожа!! – испуганно затараторил Генри, уклоняясь от нахлынувшей на него сеньоры и на всякий случай загораживая ладонью многострадальное ухо. – Фигляр! В результате его загривок сотрясла мощная затрещина, а потом он услышал шипение. Донья, рассерженная как тысяча фурий, сунула палец в рот. – Из-за тебя, короед, я ноготь сломала! – наконец, в сердцах завопила она, с горестным видом рассматривая повреждение. – И откуда ты свалился такой... такой... тупой на мою голову? – Вы сами меня купили, mi Ama! – услужливо напомнил Генри. – Ты сейчас меня провоцируешь что ли, засранец?! – сеньора схватила со стола несколько веток и в гневе швырнула их в Тейлора, тот едва успел прикрыться руками. – Никак нет, mi Ama! Как я могу!.. – отряхиваясь от прилетевшего мусора, проговорил лейтенант и вдруг, резво подскочив на ноги, крепко ухватил Каталину за ладонь. – Дайте-ка я гляну, донья! Что тут у вас? Ого! Какая рана! Ну ничего, не переживайте! Щас подую, и все пройдет! У собачки – боли, у кошечки – боли, у овечки – боли, у лисички – боли, а у Каты-девочки – не боли, – вдруг быстро проговорил он и, мягко улыбнувшись, поцеловал порванный ноготь с выступившей капелькой крови, потом облизнул испачканную губу, глядя Каталине прямо в глаза, – Мне так матушка всегда делала, – пояснил он в ответ на ошарашенный взор хозяйки, – все быстро проходило, точно-точно! Может, вы тоже подуете мне в ухо, госпожа, а то прям горит всё?! А лучше – лед! О! Точно! Вам тоже нужен лед! Давайте, я сбегаю? – Я тебе сейчас так сбегаю, охламон! – Каталина, опомнившись, в негодовании выдернула руку. – Не будешь знать, на какой бок улечься, дубина! – Как скажете, mi Ama! – Тейлор с готовностью пожал плечами. – Я просто... как лучше хотел. – Лучше – это когда ты заткнешься! Ты еще не прощен, Бестиа! Не зарывайся! – Конечно! Я смиренно жду вашего вердикта, моя госпожа! Готов принять любое наказание из ваших прелестных ручек. Каталина закатила глаза. – Ага! Как же! Размечтался! Вот постой там в уголке и помечтай дальше. Да-да, на коленях! Подожди, пока я доделаю дела. А там я уже решу, как с тобой поступить. – Может, пока я лучше за льдом сгоняю? Чего зря штаны протирать? Я быстро! Нет? Ну, ладно, как знаете, mi Ama. Генри, конечно, боялся. От нервов у него всегда так – прорезáлась эта дурацкая болтливость. Но, с другой стороны, он видел... чувствовал – хозяйку немного отпустило, кажется. Она приняла его покаяние и вроде готова наказать даже, а значит есть шанс, что, может быть, в результате колотушек она совсем отойдет, и... пожалуй, ему удастся вымолить прощение для Терезы. Сам-то он, черт с ним, потерпит – не впервой! По крайне мере, всегда есть одно преимущество – после отменной порки чертова совесть перестаёт грызть столь нещадно. Когда Тереза сегодня, цепляясь за его рубаху, рыдала так, будто с нее собирались содрать живьем кожу и в отчаянной надежде заглядывала возлюбленному в глаза, Тейлор чувствовал себя последним мудаком и готов был провалиться сквозь землю. Лейтенант понимал, что вот теперь час его расплаты настал! Как и обещал мудрец Бабалаво. Потому что он, Генри, опять нарушил чертово табу! И, главное, даже не задумался об этом. Просто поплыл по течению. В очередной раз! И что он мог сейчас пообещать девушке в ответ на ее горестные стенания? Как защитить подружку, когда он сам висит на волоске? Тейлор не представлял. В общем, он не придумал ничего оригинальнее, чем решить этот вопрос старым, как мир, способом. Отправился к заводи, где росли хорошие ивовые кусты... И там лихорадочно напластал каких-то лозин, особо не разбирая, поскольку практически лишился в этот момент сознания от стыда. Дожил, право, сам для себя розги ломает! – Глаза в пол, раб! – окрик Каталины выдернул его из мрачных размышлений. – И не смей на меня пялиться, бесстыжий кобель! Ох! Это он, оказывается, скользил рассеянным взглядом по ладной фигурке госпожи, даже не отдавая себе в этом отчет. Вот кретин! – Да кто пялиться?! Я просто думаю, может, вам помочь, mi Ama? А то стою тут... бесполезный! Я ведь умею... писать и считать! – Если ты не заткнешься сей секунд, Бестия, я тебе гравию под коленки насыплю! Ощутишь в полной мере свое счастье! То, которое у тебя сейчас. – Ладно, ладно, я понял, моя госпожа. Больше не звука! Все равно, колени с непривычки разнылись, остро ощущая все выемки каменного пола, и Генри потихоньку стал переступать ими, пытаясь найти приемлемое положение. А задница при этом еще так гадко зудела – в предвкушении, не иначе. В общем, спустя час он совсем измаялся и стал мечтать только об одном – порка так порка, и хорошо бы уже хоть какой-то конец. Но просить о пощаде он не рискнул, конечно. Мало ли, что выйдет в результате, и Каталина быстро сменит относительную милость обратно на гнев. Да и справедливо ведь всё – заслужил! Чтоб хоть как-то отвлечься, он на самом деле стал подглядывать за Каталиной. Украдкой, будто невзначай, бросал беглые взгляды. Невольно отмечая каждую мелочь... Вот госпожа в задумчивости покусывает сочные губки, которые, кажется сейчас непременно лопнут от своей спелости. Вот легкая морщинка залегла между сосредоточенных бровей, добавляя нежному лику волнительной строгости. Вот сеньора чему-то улыбнулась самым уголком рта, и на ее пухлой щеке вдруг заиграла милая ямочка. А солнечные отсветы трепещущей воды при этом мягко, будто изнутри, озаряют ее светлую кожу. Так и не скажешь, что эта фурия час назад чуть ли не оборвала ему все ухо! Генри поморщился. До сих пор, вон, пылает, зараза. Да еще треснула так, что чуть руку себе не сломала!.. И все равно что-то старательно пишет пером в своей тетрадке, не обращает внимания на боль. Только бережно приподняла пострадавший палец верх, бедняжка. Эх, с каким бы удовольствием он, Тейлор, сейчас этот несчастный пальчик зацеловал. Да и вообще все пальчики до единого на этой прелестной руке. Но кто ж ему позволит! Генри залюбовался, на самом деле, разглядывая руки Каталины. Округлые гладкие линии предплечья плавно перетекали в изящные, но крепкие кисти с длинными ровными пальцами. Они выглядели, на взгляд Тейлора, столь идеально, будто просились на холст какого-нибудь итальянского мастера. И как он раньше не замечал этакой красоты? «Из таких ручек и получить не зазорно», – мелькнула вдруг шальная мысль и самопроизвольно потекла далее, сминая всяческий здравый смысл. Генри представил себе, как эти роскошные руки перебирают принесенные им хворостины, – которые, кстати, сейчас оказались бесцеремонно свалены на пол, – а потом решительно сжимают отобранные пруты, хлопают ими по юбкам, опасно приближаясь – вместе с хозяйкой, естественно. – Снимай штаны, Бестиа!.. – строго говорит сеньора ему, замершему в каком-то упоительном безвременьи, но губы ее при этом лукаво улыбаются, а голос наполнен пленительной негой. Видение мелькнуло и пропало, оставив ошарашенного Тейлора глотать пересохшим горлом вязкую слюну и утихомиривать острый, болезненный всплеск, а затем... долгую тягучую слабость в чреслах. Бог ты мой, что это было вообще?! Поскольку Генри тихонько стоял в уголке, благопристойно сложив руки на животе, он смог незаметно стиснуть своего воспрянувшего приятеля, бросая испуганные взгляды на хозяйку. Хоть бы не заметила такой его странный энтузиазм, а то стыда не оберешься! И как все это понимать, милостивые государи? Неужели его, Тейлора, так приложило при мысли о порке? Вот это выверт, скажу я вам! Лейтенант попробовал представить те же прутья в руках простушки-Терезы. Да ну, полный бред! Ничего внутри даже не шевельнулось! Но Каталина... своими уверенными грациозными манерами продолжала настойчиво возбуждать фантазии, и поток сладостных мыслей стихать отказывался. Генри даже потихоньку развернулся к хозяйке боком, чтобы не отсвечивать очевидными результатами своих вычурных идей. Вот интересно, она сама его высечет или же поручит это дело конюхам? Много бы он, Генри, сейчас дал, чтобы сеньора сподобилась отстегать его собственноручно. И вдвойне интересно, заставит ли она его раздеться... или поступит как тогда, у водопада. Рука у нее, кстати, ой какая тяжелая. Ризки от тех розог держались где-то пару дней, это точно. Спустя четверть часа раздухарившийся Генри успел уже представить до самых мельчайших деталей, как его позорно заставят снять штаны, потом разложат, словно мальчишку, скорее всего, вон на той, а-ля греческой скамье с кипой подушек. И от души так выдерут... практически до крови. Как это делала когда-то его гувернантка. Отчего ему вспомнилась вдруг эта отвратительная мегера, вовсе неясно... Только сейчас, вместо понятного страха в ожидании экзекуции он, Тейлор, испытывал неведанное томление. И это лейтенанта и поражало, и пугало одновременно. Немыслимо, но он уже, кажется, почти мечтал о наказании! Бог ты мой, не это ли есть полное помешательство? Он, Генри, наверняка сошел с ума! Если кто узнает, его заключат в одну из тех прóклятых лечебниц для душевнобольных! Боже, спаси его душу!***
Ну конечно! Черт ее побери! Как же она раньше не додумалась? Каталина поняла, что, наконец-то, отыскала виртуозное решение задачи. Придумала, как сделать так, чтобы и волки – то есть чертов дон Августо – были сыты, и овцы... В результате, все получилось гениально! А главное – как и все гениальное – просто. Даже удивительно, что такой вариант раньше не пришел ей в голову. Похоже, ото всей этой встряски с балбесом-англичанином мозги прорезались! Трехлетний ром, тростник и хлопок-сырец она предложит со скидкой девять-десять процентов от традиционной закупочной цены, но зато едва заметно поднимет цену на кофе, табак и дорогой алкоголь. Все дело в объемах! Минус пошлины, которых не будет. Общая прибыль от сделки, таким образом, составит двадцать три процента, а это гораздо больше, чем она рассчитывала получить в этот раз! Столько даже ее муж не выручал! Но зато он научил Каталину хорошо вести дела. Серрано должен согласится, выгода его очевидна! К тому же, она добавит бонусом свое неотразимое обаяние... Каталина почувствовала, как настроение стремительно улучшается. Даже захотелось срочно помиловать кого-нибудь лиходея... Она бросила цепкий взгляд на мошенника, замершего у балюстрады в позе примерного новиция. Нашкодившее чучело стояло в углу, смиренно дожидаясь наказания. Надо же, какой он душка, если ротик держит на замке! Ручки сложил целомудренно перед собой, и глаз от пола не поднимает. Ну что за прелестная картина, право! Однако, какой-то он дюже красный стал, будто все еще умирает от стыда. Но пусть поумирает, ему полезно! – Ну что, Бестиа? Ты хорошенько подумал над своим поведением?! Ох ты, аж прям передернулся весь, словно услышал гром среди ясного неба, а не вкрадчивый голос сеньоры! Оно и понятно... извелся, наверное, в ожидании, бедняга. Интересно... чего он там себе уже нафантазировал? Поди-ка, что его живьем закопают. Ладно, так и быть, в этот раз она не будет столь радикальной! А стоило бы! Но, несомненно, мозги прочистить охламону не помешает. Если уж совсем без наказания останется, разочаруется, небось. Столько предвкушал! – Д-да... mi Ama. Я подумал. И голос как-то задушено звучит. Чего это с ним? – Ну и какие выводы, бездельник? – Те же, что и два часа назад, моя госпожа! Я один во всем виноват. Простите, Терезу. Никак этот паразит сейчас намекает, что она его два часа на коленях промурыжила? Ох, ну что за кровопийца! Да сколько хочет, столько и будет держать! Госпожа она или незнамо кто? Нет, пожалуй, рано она его помиловать решила, щенка зубастого. – Понятно. Заладил, как попугай! Ничего нового. – Мне сплясать? Ляпнул и... смотрит на нее испуганно. Каталина аж сама за него испугалась. Теперь ведь и правда прибить придется! Ладно... возникла тут у нее одна идея. Засранцу понравиться. Не только он умеет кусаться! – Щас спляшешь, погоди... Вставай. Идем! – и устремилась вон из беседки, даже не удосужившись проверить, следует ли за ней эта борзятина. Англичанин вздохнул нарочито громко, но, конечно, возражать особо не посмел. Кособоко, словно старый дед, поднялся, поохал и поплелся за ней следом, прихрамывая на обе ноги. Видать, все колени отстоял, бедняжка. Ну, ничего, сейчас, разомнешься, короед. Они прошли по неухоженным тропинкам в дальний, заброшенный уголок парка – до которого даже у шустрого Лавиньи руки не доходили – и оказались у старинной кладки каменной стены, которая больше века отделяла территорию усадьбы от остальных земель поместья. Как Каталина помнила – все подступы к ограждению густо заросли жирными колючими стеблями высотой практически в рост человека, а то и выше. Ярко-зеленые зубастые листья неприятно щетинились россыпью жгучих волосков. Urtica dioica. Красота! «В общей сложности с полдюжины аров получается. Как раз, то, что надо!» – с удовлетворением отметила донья. – Раздевайся! – бросила она окончательно сникшему англичанину. В этот раз возражений, на удивление, не последовало, хотя Каталина честно готовилась выдержать бой. Мачо-то поблизости не наблюдалось. Но, как бы то ни было, паразит разделся без единого слова, аккуратно сложил одежду стопкой на землю и выпрямился с отсутствующим видом. Ничуть не смущаясь своей наготы. Даже, наоборот, стоит безмятежно – чуть расставил стройные ноги и широкие плечи свои распрямил. Будто красуется, злодей! Эх, черт! Действительно, красивый, что там говорить! Сложен... прекрасно: рельеф мышц четко проступает на ладном, подтянутом теле. Но худым англичанин вовсе не смотрится, лишь по-юношески гибким, статным: узкие бедра и довольно мощный торс, но тут уж рост виноват и размах хорошо развитых плеч. Прямо есть от чего дыхания лишиться. Каталина вовсю налюбовалась на парня, когда он проделывал свои упражнения на водопаде, и до сих пор не могла забыть. И сейчас не отказала себе в удовольствии. Попялилась внимательно так, по-хозяйски. Телохранитель выдержал ее взгляд с исключительно самодовольным выражением лица, будто вопрошал: «Ну как, нравлюсь?» Только верхняя губа его как-то подозрительно подергивалась, будто он изо всех сил сдерживал желание ощериться по-волчьи. Да, опровергая деланную невозмутимость, заполошно билась жилка под аккуратным кадыком, словно бедолага перед этим пару миль в гору пробежал. Ну-ну... спокоен он, как же! Каталина выдержала эффектную паузу и приглашающе повела рукой в сторону зарослей: – Прошу! – Мне что? Крапивы вам нарвать? – озадаченно нахмурился прохиндей, поглядывая настороженно на опасные растения. – Мне? Зачем мне крапива, дурень? – Ну, не знаю... Разве вы не хотите меня... эта... ну... отхлестать? В качестве наказания... я имею в виду, – добавил он, заметив недоуменный взгляд сеньоры. – Нет. Не хочу. Эх, стоило все это затевать, чтобы лицезреть сей взгляд – растерянный, изумленный. Оторопелый... Потом перец сглотнул, когда до него стало доходить истинное коварство госпожи. – Вы хотите, чтобы я это сделал сам?!! – Хэх, в точку! Ты это сделаешь сам! Ну, или она это сделает, когда будешь ее дергать. Как уж получиться! В общем, условие мое такое: я пристраиваю твою разлюбезную Терезу в хороший дом со своей протекцией, если до конца сегодняшнего дня ты вырываешь всю эту красоту. Голыми руками. Под корень! Тут довольно-таки много, так что советую поторопиться! Не думаю, что в темноте это будет приятнее, чем на свету. Хотя, что ж, до полуночи – твое время. Англичанин безмолвствовал несколько мгновений, видимо, осознавая масштабы бедствия, потом, сквасив несчастную моську, осторожно коснулся пальцем са-амого края мохнатого листочка. И с шипением отдернул руку. – Очень жжется! – жалостно проныл этот паяц, схватившись за мочку уха. – Можно хотя бы рукавицы, моя добрая госпожа? – Время пошло, Бестиа! – Каталина, как могла, постаралась проигнорировать сию дешевую комедию. – Так что шевелись! И не вздумай филонить! Больше никакой лжи я не потерплю. Учти это! Еще одно вранье, раб, и я тебя продам!***
Жестко, дьявол! Ну а чего он, Тейлор, хотел на самом деле? Что заслужил, то и получи! Генри окинул взглядом заросли ядреных стеблей, сплошь усеянных обманчиво нежными ворсинками, и кусачие мурашки тут же хлынули по загривку, будто он весь уже извалялся в этих дьявольских кустах. Память тела, не иначе. В отцовском доме порка крапивой обычно доставалась всякой дворовой шантрапе, а им, родовитым графским отпрыскам, положены были благородные розги. Гораздо больнее, если уж разобраться, но не столь позорно хотя бы. И сейчас, когда Генри увидел крапиву, сердце его вздрогнуло, а мысли окончательно смешались. Ну это уже ни в какие ворота!.. Да за что ему такое бесчестье?! Сеньора, видно, хочет, чтобы он тут умер от стыда. Вот на этом самом месте. Едва справившись с приказом «Раздеться!», лейтенант, как смог, скрыл полный разброд за дурацкой бравадой, но сам готов был буквально провалиться сквозь землю. Удрученный своим положением, Генри не сразу и понял, чего хочет от него донья. Вернее, это же очевидно! Нужно нарвать ей пучок. И побольше. Да... хорош же он будет, когда его бесславно, словно шкодливого кутенка, отчихвостят крапивой. Вот это конфуз! Счастье, – Тейлор невзначай бросил по сторонам осторожный взгляд, – что в этом заброшенном конце парка, никто, похоже, отродясь не появляется. Только бы донье не пришло в голову разделаться с ним прилюдно! Черт! Тогда он, Генри, вовек не отмоется! Будет на него челядь пялиться, пальцем показывать и насмешничать за спиной! Хоть вешайся, ей-Богу! Но то, что задумала вероломная госпожа, оказалось, во сто крат хуже! Ему надо, оказывается, залезть в лютые заросли с головой и выдернуть всю эту жгучую хрень к чертовой матери! Вычистить огро-омный участок – без конца и края! Вот это, вообще, что за издевательство?! Неужели он настолько проштрафился? Генри с тоской продолжал пепелить взглядом обозначенный ему фронт работ, будто адские растения сами собой могли исчезнуть от его горестного взгляда. Что ж, цена за его мучения – спасение Терезы. Тейлор вздохнул. А значит, деваться ему некуда! Лейтенант еще раз жалобно оглянулся на Каталину, которая наблюдала за его терзаниями с повышенным интересом. Стерва! Потом аккуратно взялся двумя пальцами за стебель и потянул. На удивление, жуткая травина довольно-таки легко вырвалась из рыхлой земли. Целиком. Тейлор, не ожидавший этакого моментального результата, так и остался стоять с колючей плетью в вытянутой руке. Весьма озадаченный. И услышал за спиной короткие язвительные аплодисменты. Стерва два раза! Генри, не долго думая, ловко развернулся и изобразил – даром, что голый! – самый изысканный поклон, на который только был способен. Прижав руку с крапивой к сердцу, словно какую-нибудь розу. Потом отбросил эту пакость, все же. – Что ж, Бестиа. Браво! Потрясающий успех! Но, смею тебя огорчить, такими темпами ты успеешь разве что к завтрашнему вечеру. В этом случае, боюсь, твой труд окажется бесполезен. Можешь даже не начинать! – А вы не бойтесь, моя прекрасная госпожа! Вы даже не представляете, на что способен Себастьян Пасс, была бы охота! Перед вами, на минуточку, самый великий истребитель крапивы... И нет ему равных на всем белом свете! – Тейлор вновь галантно поклонился, шаркнув голой пяткой. – Что ж, звучит довольно самонадеятельно, сеньор Пасс. Осталось только это доказать, – фыркнула девушка. – Непременно, mi Ama! Если у меня будет такая обворожительная поддержка, то, сдается, я тут крапивные горы сверну! – Обойдешься! У меня и без тебя дел хватает! Работай, давай, оглоед. Хватит языком чесать! А то прикажу тебе крапиву в рот засунуть, тогда посмотрим, как у тебя после этого болтать получится. – Ну, не так уж это и страшно, mi Ama, скажу я вам, – не унимался Тейлор. – Однажды мы поспорили с приятелем, кто больше съест этой самой крапивы. На лице хозяйки отразилась значительные сомнения в умственных способностях собственного телохранителя. – Ну и? – все же вопросила донья нетерпеливо, так как лейтенант замолчал, опасливо выдергивая следующий хлыст. – Что «и»? А-а-а... Ну, я победил! – Генри горделиво приосанился. – Правда, потом дня три мог есть только жидкую кашку. Очень осторожно... Поскольку весь рот в результате облез изнутри! Но это от неопытности. Потом-то я натренировался. – Ой, ну ты и трепло! – невольно вырвалось у хозяйки. – Это почему же? Хотите, я и вас научу, как правильно. Вдруг вы тоже поспорить захотите. – С кем же это? С тобой что ли? «Кто у нас еще тут такой идиот?..» – было явственно написано на прелестном лице. – Ну, со мной спорить не советую, mi Ama! Вам меня не победить, – он вырвал третий стебель и продемонстрировал свои умения Каталине. – Вот смотрите! Надо оторвать листок и свернуть его колючками внутрь, так как обратная сторона почти не жалит... Конечно, все прекрасно жалило, но не ронять же авторитет! На самом деле, такую мизерную боль он, конечно, в силах был перетерпеть, не морщась. Это Генри, как водится, прикидывался болваном, чтобы скрыть бездну смущения ото всей этой нелепейшей ситуации. – Или же скрутить лист в тугой шарик, mi Ama, а потом постараться засунуть его поглубже – в глотку. И как можно быстрее проглотить, чтобы он ни к чему не прикоснулся во рту! – Давай! Покажи! – Каталина прищурилась на редкость ехидно. – Э-э-э... ну ладно! Вот!.. – Тейлор быстро всунул свернутый образчик в рот и начал жевать. Но вот незадача, то ли тропическая крапива была злее, то ли умения со временем подзабылись, только горло внезапно обожгло сильнее, чем ожидалось. Дыхание перехватило, и Генри мучительно закашлялся, аж слезы брызнули из глаз. А из носа потекло, к тому же. Вот нескладуха же, черт! И в добавление ко всей этой жуткой неловкости, еще и Каталина закатила глаза с выражением: «Ну что с убогого взять!», а потом трагически вздохнула. – Я... просто... позабыл... mi Ama... все это... надобно запивать... элем!.. – сквозь приступы кашля пытался реабилитировать себя Тейлор. – А еще лучше коньяком, угу? Тогда, вообще, съешь что угодно!.. Ой, всё, остолоп! Пойду я, пожалуй, пока ты еще чего-нибудь не выкинул. Не стану отвлекать! Одежду я заберу, чтобы избавить тебя от искушения... И, учти, в полночь я пришлю кого-нибудь, чтобы проверить, как у тебя дела. Так что, надеюсь, ты справишься. Это в твоих же интересах! Счастливо оставаться! Тейлор хотел сказать в ответ что-нибудь едкое, но не смог, сокрушенный новым, острым приступом кашля. – Тут недалеко речка – сходи, попей, обормот! А не то, не ровен час, животики надорвешь. О, великий истребитель крапивы!.. – донеслось удаляющееся – с коротким смешком. Стерва три раза! А он – идиот. Во рту противно саднило, но хоть кашель прошел. Генри посмотрел на солнце, которое уже клонилось к закату. Почитай, часа два осталось светлого времени – в тропиках быстро темнеет, и сразу так, что не видно ни зги! А край проклятой поляны терялся где-то вдали. Тейлор тяжко вздохнул и принялся аккуратно вырывать растения – одно за другим. Стараясь не обжечься. Но в результате его осторожности, дело, действительно, продвигалось чрезвычайно медленно. Всего-то несколько кустиков где-то за четверть часа. Где ж ему успеть такими темпами? Ох, ладно, черт с ним! Генри присел на корточки и пошел рвать уже пучками, не обращая внимание на боль в ладонях. К тому же, как он не берегся, коварные стебли в отместку хлестали его по руками, плечам, спине, по голым пяткам и, естественно, по заднице. Ну чем вам не порка? Сначала он дергался от ожогов, потом, наплевал уже совсем, поскольку чертово время поджимало. Он мог бы, конечно, раздобыть какие-нибудь большие листья в качестве защиты для рук. Но, во-первых, это все равно получилось бы медленно, а, во-вторых, «голыми руками» – это ведь одно из условий Каталины. А он не может больше врать! В результате, Тейлор разошелся. Он ожесточенно вламывался в самую гущу, пластал без остановки, не разбирая, будто перед ним были полчища злобных врагов, и растения щедро платили ему в ответ своими огненными укусами. Кроме этого, лейтенант пару раз чуть не вписался в каких-то жутких на вид тварей, которые рыскали своей прорвой мерзких ножек по жирной влажной земле. А всяческих жуков-пауков Генри просто уже не считал. Ему только оставалось молиться, чтобы не наткнуться на змею в этих растительных дебрях. В общем, где-то через час лейтенант чувствовал себя так, будто он медленно запекается в горячих углях, на манер жареного поросенка. Кожа его побагровела, вздулась волдырями, а грязь и едкий пот лишь усугубляли дело. И это был еще далеко-далеко не конец. Он с содроганием прикидывал: самое веселье начнется, когда зайдет гребаное солнце. Потому как придется выдирать адские растения вслепую, рискуя напороться на какую-нибудь ядовитую гадину. Но лейтенант Тейлор не мог сплоховать. Нет! Только не сегодня, когда жизнь несчастной девицы практически зависела от него! Генри стиснул зубы и вновь нырнул с головой в плотные жгучие заросли, стараясь не замечать их коварных жгучих стежков.***
Сколько Шарль Лавиньи себя помнил, он всегда чувствовал себя эстетом – практически с самого рождения ему невероятно нравились красивые вещи. Очевидно потому, что сам он, положа руку на сердце, выглядел не слишком казисто. Но зато сшит был на редкость крепко. Гран мерси его дорогому родителю! Может быть, в пику сему обстоятельству, его и привлекало все утонченное, изысканное. Роскошное. Исподволь ласкающее искушенный вкус. Будь то французский фарфор из Руана, композиции Дюмануара или сам Версальский дворец с его великолепным убранством, многоликими фонтанами и безупречными парками, где Шарль как раз и постигал парковое искусство, перед тем, как переехать в Новый Свет. В Новый Свет – с новыми надеждами, целым ворохом идей и грандиозных планов. Казалось, не было такого занятия, в котором молодой француз не блеснул бы своими талантами. Недаром как-то само собой получилось, что салонные ценители со временем прозвали его маэстро. Лавиньи было интересно все – от зодчества до врачевания, от музицирования до механики, от астрономии до философских идей. И все-то у него непременно ладилось. Все, кроме любви. В любви шевалье Лавиньи получался абсолютнейший профан. Незабвенным Француа он пленился с первого взгляда, с матерого вдохновения, вспыхнувшего вдруг яркой звездой и не сумевшего никаким запоем насытиться всласть этими гламурными хрупкими формами. Сколько б не пытался. И сей небожитель – о, счастье! – без особого жеманства отдал влюбленному Шарлю свое сердце. Подарил нежность и покой. Казалось бы!.. Все получалось просто и понятно – только жить да наслаждаться. Впрочем, так и происходило, на самом деле. До поры. Лавиньи превратил владения Француа практически в Версаль, а возлюбленный осыпал Шарля беспрерывной благодатью. Несколько лет пролетели, как единый миг, наполненный упоительной страстью. Но нет ничего вечного! Шарль постиг эту нехитрую, но жестокую мораль на своем горьком опыте. Все исчезло в единый миг, растворилось как дым, сгорело в пламени дикого мятежа, когда его несчастный возлюбленный храбро пал в неравной схватке с восставшими рабами. У этой изысканной фарфоровой оболочки оказалось железная воля и твердая рука. Именно благодаря Француа, давшего другу некоторую отсрочку своим отчаянным демаршем, Шарль смог ускользнуть и... остался жив. Хотя его бесконечно раненое сердце навеки осталось там, рядом с любимым. Сейчас Лавиньи казалось, лучше бы остался и он сам. Потому что тоска иногда становилась невыносимой. «Каждому воздастся по делам его...» Ужель это была плата за... такое их безмятежное счастие? И вот, только Шарль более-менее успокоился, приключилась новая напасть – свалившийся откуда ни возьмись англичанин вновь разбередил его душу. Оживил, заставил трепетать. И обнаружилось, что все эти годы после смерти Франсуа, Лавиньи и не жил вовсе – так... существовал. Хотя вроде двигался и чего-то даже творил. Вот, казалось бы, что он нашел в этом долговязом жердяе?! Тот же был совершенно не в его, Шарля, вкусе! Громоздкий и местами неуклюжий. Особенно, когда смущался. Изяществом, простите, тут даже и не пахло. Но задорная улыбка и открытый взгляд синих глаз под выцветшими на солнце растрепанными прядями, определенно заставляли сердце француза биться чаще. Хотя он, Лавиньи, ничего и не ждал особо, просто наслаждался обществом жизнерадостного парня. Сначала Шарль, к слову, влюбляться даже не планировал. Просто маэстро надо было хотя бы с кем-то делиться своими грандиозными планами. Нужно, чтобы кто-то их оценил. Да и просто поговорить по душам с равным не мешало бы. А Себастьян Пасс, на удивление, чувствовался как равный, несмотря на свое бедственное положение. И черт же его дернул однажды не сдержать своих чувств! Шарль снова и снова проклинал этот день. Как же катастрофически он все испортил! Просто до слез. Конечно, у Бастьена был повод злиться, а как же иначе. Ведь он, Лавиньи, практически изнасиловал бесправного парня. Фу ты, какая низость! Как его, Шарля, в тот же миг не разорвала кара небесная?! Хорошо, хоть у англичанина хватило смелости воспротивиться. А то мало ли... согласился бы из страха. Или, чтоб использовать престижный статус патрона. Боже, какая гнусь! О чем он только думал, идиотина проклятущая! Сначала Шарль держался, пытался как-то выбарахтаться, перемочь, но потом вдруг его охватила такая безбрежная тоска, что хоть в петлю. И маэстро понял – всё, тупик! Вечером в тягостном одиночестве он бездумно налил себе стаканчик рома и выпил, чтобы не жгло внутри так невыносимо. Дальнейшее Лавиньи помнил совсем плохо. Какие-то люди вокруг хлопотали, пытались воскресить, мучали бесконечными увещеваниями, просьбами, тормошили. Баста! Он отбивался как мог, и никого не хотел видеть. Шарль Лавиньи не хотел больше НИЧЕГО, на самом деле. И как еще Бог его миловал от смертного греха свести счеты со своей бессмысленной постылой жизнью, он не представлял. Кажется, маэстро был на волосок от всего этого. А когда он очнулся там, где совсем не ожидал – в утешающих объятьях англичанина, то будто заново родился в этот миг. Конечно, стало все невыносимо сложно. Но все-таки Лавиньи был рад, что Бастьен знал теперь о его чувствах. Потому что это давало надежду. Какую? Да черт его знает! Пусть даже самую бесплодную на свете. Этот теплый лучик грел Шарля долгими одинокими вечерами, когда он пытался занимать себя делами, подспудно представляя, как Пасс сидит рядом, вон в том, давно облюбованном им кресле, читая очередной томик Мольера. И вот-вот спросит о чем-то... ему непонятном. Да... Бог, кроме приятной внешности, наделил этого парня пытливым умом. Старательно переписывая поздним вечером очередной, испорченный во время давешней вспышки отчаяния, трактат, Шарль бросил невольный взгляд на то самое кресло, будто ожидая увидеть там несбыточное... Потом пригубил глоток вина из того самого хрустального бокала, который всегда брал себе Себастьян на их вечерних посиделках. Когда они еще могли беззаботно общаться... А скоро – маэстро предвкушал – он ляжет в свою кровать, обнимая ту самую подушку, которую забрал тогда из его постели и которая так благословенно пропахла англичанином. Лавиньи под страхом жестокого скандала не разрешал вездесущей Тибби менять на ней наволочку. Да, определенно, он, Шарль, сошел с ума! Но уж лучше так, чем Божье проклятье и полное бесконечное небытие. Часы мягко пробили полночь. Лавиньи вывел старательно последнюю на сегодня закорючку, посыпал ее песком для просушки, и сдул, внимательно рассматривая написанное под трепещущим светом канделябра. Оставшись удовлетворенным, он наскоро помыл в тазике лицо и измазанные чернилами руки, прополоскал рот зубным отваром, переоделся в ночную сорочку и натянул любимый колпак. Потом подхватил подсвечник и, сладостно зевая во весь рот, отправился в вожделенную спальню. Что ж, сегодня он поработал на славу – заслужил!.. Но только вусмерть уставший маэстро благостно улегся, закутавшись в одеяло, и приподнял тяжелую голову, чтобы задуть свечи, как раздался требовательный стук в дверь. Прямо-таки нахальный долбеж, он бы так сказал. Недоумевая, кого это принесла нелегкая на ночь глядя – может, к роженице какой звать пришли – Лавиньи неохотно поднялся и, вяло прошаркав домашними туфлями к дверям, отомкнул скрипучую задвижку... Да так и замер с поднятой свечой. На пороге стоял ОН! Нет, Шарль не просто остолбенел, когда узрел в тусклом свете свечи, кого послал ему Господь в качестве полночного посетителя. Хозяин хижины натурально потерял дар речи, и лишь взгляд его, полный растерянности, скользил вверх вниз по нежданному гостю. – Ну? Чего уставился?! Никогда не видал что ли? – мрачно буркнуло ночное явление, взъерошенное, грязное как тысяча чертей, с ног до головы устряпанное какой-то трухой, паутиной и, ко всему прочему, расписанное непонятными разводами по всему взмыленному телу. А, в довершении, – ему, Шарлю, это, определенно, снится, нет? – оно, это дивное видение, пребывало сейчас в абсолютно голом виде! Господь! Как Лавиньи не хлопнулся прямо там, у двери, было удивительно. Надо отдать ему должное, маэстро лишь разинул беззвучно рот, а потом снова его закрыл, сглатывая вязкую слюну. – Я же могу войти, Шарль? – настойчиво поинтересовался визитёр, беспокойно оглядываясь. – Пожалуй, я слегка не в том виде, чтобы так откровенно торчать у твоего порога. У всех на виду. Ты не находишь? – М-м-м-м... э-э-э... – Шарль собрал все свое мужество, чтобы отступить на шаг, пропуская гостя в дом. – К-конечно, п-проходи... Б-Бастьен. – И сразу предупреждаю! – англичанин осторожно, стараясь не задеть, протиснулся мимо застывшего в ступоре Лавиньи. – Это вовсе не то, что ты подумал! Ясно?! – А ч-что я должен п-подумать? – пробормотал хозяин хижины, и это была чистая правда. Потому как маэстро ощущал в голове абсолютную пустоту – ни единой здравой мысли не было в потрясенном мозгу француза. И, положа руку на сердце, он даже не пытался хоть как-то объяснить для себя сие загадочное происшествие. – Ну вот и не думай! Просто... я ведь могу воспользоваться твоей купальней, дружище? Так как Лавиньи реагировал на все чрезвычайно сдержанно, а, попросту, до сих пор находился в глубоком шоке, Пасс нетерпеливо вздохнул, взял у него подсвечник и, не говоря более ни слова, пошлепал босыми ногами в сторону купальни. – Будь другом, найди мне хоть какие-нибудь штаны! – потребовал англичанин, прежде чем скрыться за дверью. – И полотенце! – прокричало из-за стены, потом оттуда послышался громкий плеск пополам с яростным взрыком.***
– Кажется, меня какая-то тварь все ж таки за задницу цапанула. Дьявол! – трагически провозгласил Бастьен, появившись через некоторое время в дверях гостиной, целомудренно закутанный в полотенце. – Мне кажется, это не единственная твоя проблема, мой друг, – осторожно заметил Лавиньи, доставая из буфета хлеб, свежие сливки и шмат копченой ветчины. Действительно, при свете зажженных свечей стало заметно, как чистая теперь кожа англичанина отливает глянцевой краснотой, будто ее зверски облили кипятком. К тому же она оказалась хаотично исполосована бардовыми штришками и сплошь усеяна разнокалиберными белыми волдырями. – Господь! Ты хорошо себя чувствуешь, парень? Если хочешь, я сделаю тебе мазь?.. – Вот только не надо меня лечить! – для пущей убедительности Пасс угрожающе поднял указательный палец, лицо его пылало тоже. – Пройдет само, ерунда!.. – Может быть, по коньячку? – засуетился Шарль, с трудом отводя от жутковатой картины любопытный взгляд. – Если только из твоих запасов, месье? – хмурые глаза, наконец-то, сверкнули воодушевлением. – Обижаешь, Басти! – оживился маэстро. – Достанем самого лучшего! – О, Боже! – воскликнул англичанин, пожирая жадным взором нехитрую снедь. – Столько всякой хрени случилось, а я так и не сподобился поесть с самого утра!.. – Конечно, конечно! Садись, мой друг, кушай, – Шарль приглашающе подвинул гостю блюдо. – Сейчас... только схожу в погреб за коньяком. – Так что же случилось с тобой, Басти? – все-таки осмелился полюбопытствовать Лавиньи, после того, как они ополовинили старинную пузатую бутылку. – И что это за Тереза такая? Ты из-за нее так... так пострадал? – Я пострадал потому, что я идиот, дружище. Да, именно поэтому... – Пасс с чувством опрокинул в себя последний глоток. – Давненько, если честно, не видел я нашу донью такой... сердитой. Видать, чем-то сильно ты ее зацепил, приятель. – Да уж... Каталина... Каталина она такая... Невероятная... потрясающая стерва! – растекшийся по креслу Себастьян, мечтательно закатил осоловевшие глаза, со вкусом причмокнув языком. – Женщины... – глубокомысленно заключил француз, не намереваясь более распространяться на эту непостижимую тему. – Минуй нас пуще всех печалей и женский гнев, и женская любовь. – Золотые слова! Давай за это и выпьем, дорогой мой Шарль! Пусть все эти долбаные стервы катятся к своему дьяволу! – и Пасс нетвердой рукой поднял свой любимый хрустальный бокал, вновь до краев наполненный тридцатилетним коньяком.