***
Несколько крепких парней во главе с Лавиньи – ¡ alabado sea El Santo Jesús! – прибежали, ведомые Бучо, в тот момент, когда донья Каталина уже отчаялась. Потому как глаза англичанина закатились, сквозь стиснутые зубы исторгалось бессвязное бормотание, а тело начала сотрясать крупная дрожь. И все это вместе слишком уж походило на предсмертные конвульсии. ¡Diablo! Порядком струхнувшая, донья на чем свет стоит ругала нерасторопного пажа и уже хотела подняться, чтобы пойти разыскивать помощь самостоятельно, но тут искомая как раз и прибыла. Пока маэстро бегло осматривал невменяемого пациента, донья сбросила свое раздражение, в сердцах отвесив взбудораженному от небывалой ответственности Бучо забористый подзатыльник. А потом высказала все, что думает об его выдающемся проворстве. Впрочем, донья тут же остыла, когда мальчишка со слезами забормотал оправдания. Оказалось, что он не совсем точно понял ее инструкции и прежде всего побежал разыскивать самого месье Лавиньи, который в этот момент пропадал на винодельне, а потом уже по дороге француз прихватил необходимых ему подручных. Впрочем, своевременное прибытие маэстро практически спасало донью от необходимости решать проблему транспортировки больного, а также ломать голову насчет дальнейших мероприятий по оказанию какой-либо врачебной помощи, поэтому бестолковый Бучо тут же был прощен. И переименован «в крайне сообразительного малого». После этого девушка бросила робкий взгляд на Лавиньи все же, до колик в висках опасаясь услышать неутешительный вердикт и, одновременно надеясь, что маэстро сейчас беспечно отмахнется: дескать, «вопрос пары дней... mi Ama, не переживайте. Все будет в порядке!» Шарль поймал напряженный взор сеньоры и... отвел свой. Меж бровей француза залегла озабоченная складка, и Каталина прочитала на его хмуром лице, что никакой «порядок» здесь и не светит. Она почувствовала, как горло перехватил непонятный спазм, заставив нервно сглотнуть. А ведь донья твердо верила: ей все равно, что случится с этим ходячим недоразумением, бесконечно досаждающим ее святому спокойствию. – Вы же говорили, шевалье, что с англичанином уже все в порядке, его раны заживают! – не сдержала возмущенный попрек Ката. – Говорил, mi Ama, – сокрушенно молвил француз. – Но... сами понимаете. В силу гхм... некоторых обстоятельств, я не мог знать о такой его хворобе. Думаю от того, что это... слишком интимно, моя сеньора. Хотя... признаться, я подозревал нечто подобное. Последнее время месье Пасс выглядел изрядно... потрепанным, но упрямо не желал откровенничать. Простите... – О, дорогой месье Лавиньи, это вы меня простите, – спохватившись, Каталина пошла на попятную, – я сболтнула... сгоряча! На самом деле я вас совершенно не виню. Представьте, я, как никто, в курсе, что балбес – невероятный упрямец! Полагаю, я еще потолкую с ним об этом... попозже. «Если это «позже», конечно, наступит», – неожиданно кольнула зловещая мысль при взгляде на бесчувственного телохранителя, которого, между тем, по распоряжению француза, слуги аккуратно перемещали на импровизированные носилки из двух жердей и одеяла. – Так что ж такое с ним случилось, Шарль?! Вы можете мне сказать? Даже если это нарыв, почему негодник в таком жутком состоянии? У меня в детстве пару раз были гнойники, но я вовсе не теряла от них сознание, я помню! Просто... кормилица делала мне свои вонючие компрессы и припарки, а еще с упоением натирала мои болячки какими-то жгучими мазями. – Такое глубокое длительное нагноение, несомненно, опасно, миледи, – Лавиньи сделал знак и худощавые, но жилистые помощники с трудом подняли носилки с массивным англичанином, – особенно, в некоторых случаях, но боюсь... все усугубляется общим отравлением организма. Нарыв похож на последствия укуса какой-то ядовитой твари! К тому же, надо отметить, в силу обстоятельств, о которых вы в курсе, всё оказалось весьма запущено! – и Лавиньи сокрушенно покачал головой. – Святой Иисус! Этого еще не хватало! Что за тварь? Это так опасно, месье? – голос доньи невольно зазвенел, хотя она и пыталась не показать свою излишнюю заинтересованность. Вот еще! Много чести! – Вы же видите, донья Каталина, состояние месье весьма плачевное. Пожалуй, я бы рекомендовал перенести парня ко мне в хижину, где я мог бы заняться им вплотную. Хотя... если честно, я бы не отказался от помощи еще какого-нибудь сведущего лекаря. Может, все же послать за доктором Бертольдо Каламари, если вы не против, сеньора? – О, да! Конечно, – Ката как раз вспомнила о своем обещании, данном Бастиену в момент его панической попытки отбрыкаться от французского осмотра. – Несомненно, еще один доктор тут лишним не будет, не в обиду вам, дорогой Шарль. – Господь! Ну какие тут обиды, моя сеньора! Я буду только рад советам опытного врачевателя, коим является сеньор Каламари, несомненно. – Но доктор Бертольдо, в лучшем случае, явится в Райскую Гавань не ранее, чем к позднему вечеру, сударь мой, либо – если он уже занят с кем-либо из пациентов – то завтра. Так что, пока мы его дожидаемся, вам, Шарль, придется действовать самостоятельно. Сдается мне, – Ката встревоженно взглянула на мертвенного Бастиена, который опять что-то лихорадочно забормотал, – тут дорога каждая минута. – Конечно, конечно, моя сеньора. Не извольте беспокоится. Сделаю все, что смогу. Пока что осмотрю его более тщательно, почищу рану, сделаю мазь, дам подходящий целебный настой. У меня в хижине множество полезных порошков и трав, mi Ama. Месье Пасс получит самое лучшее лечение, которое я только способен ему дать. – Он в полном вашем распоряжении, месье Лавиньи. Я полагаюсь на ваши умения. Вы уже не раз доказывали, что являетесь прекрасным лекарем. Несите его в хижину к маэстро, ребята, – приказала она слугам, и те, приседая от напряжения, резво поволокли носилки вперед. – А ты, Бучо, мой друг, найди поскорее Тибби и срочно передай мои распоряжения: пусть принесет месье Лавиньи довольно корпии и чистого полотна. Ты меня понял, бездельник? Ничего не перепутаешь? – паренек истово закивал и после замотал головой в отрицании. – Что-нибудь еще нужно, Шарль? – О, благодарю вас, сеньора! У меня все есть. А вы?.. Вы желаете присутствовать разве? – заметив, что девушка, заметно прихрамывая, упорно шагает в том же направлении, француз подал ей руку. – Уверяю вас, донья, операция это грязное зрелище – совсем не для глаз прелестной дамы! – Ничего, маэстро, не беспокойтесь, – Каталина оперлась на предложенную руку с заметным облегчением, нарочито пропустив мимо ушей явное пренебрежение собственными способностями. – Полагаю, вам пригодится надежный ассистент. А вида крови я не боюсь! – Что ж... Вы правы, дорогая сеньора, помощник мне не помешает. Особенно, такой вот влиятельный, способный вправить... некоторые строптивые умы. Как вы сами заметили, наш пациент весьма и весьма несговорчивый, что может сильно навредить делу, поскольку, боюсь, у меня могут возникнуть... э-э-э... серьезные проблемы с его согласием на некоторые... манипуляции. – О, дорогой мой месье, это вовсе не проблема! Вы же знаете, со мной сильно не забалуешь! – и Каталина едва заметно улыбнулась самыми уголками губ, при этом слегка раздув ноздри, что, в общем, выглядело довольно... многообещающе. – Конечно, не сомневаюсь, mi Ama! Но... возникает все же один деликатный вопрос. Дело в том, что... гхм... вы же понимаете, милая донья, что больному для излечения придется обнажить... некоторые части собственного тела, на которые... не пристало смотреть молодой сеньоре. – Ничего, мой дорогой Шарль, – повторила Ката и, усмехнувшись, мягко похлопала Лавиньи по руке, – я большая девочка. Вид голой задницы как-нибудь переживу!.. А вы? И она испытывающе посмотрела на собеседника. Несмотря на внешнюю невозмутимость француза, донья отметила, как глаза того слегка заслезились, будто от порыва сильного ветра. Только ветра-то никакого не было. – И я... – тут же рассеяно пробормотал Лавиньи, явно борясь со смущением. – И я... – потом спохватился: – Вы же в курсе, надеюсь, что врачебный род моих занятий, дорогая сеньора, исключает всяческую общепринятую стыдливость? Так что, полагаю, я тоже... переживу, – и врачеватель, хмыкнув, посмотрел Каталине прямо в глаза. – Вот и договорились, – обворожительно улыбнулась на это донья, но взор ее оставался пытливо серьезен. – Зато я не переживу!.. – внезапно донеслось ворчливое с носилок. – Как же вы быстро ангажировали мою задницу, сеньоры! Без меня! Согласен ли я, спросить никто не хочет? – Нет! – отрезала Каталина, подходя ближе и окидывая внимательным взглядом опухшую от жара физиономию протестующего, узкие щелки глаз которого в возмущении даже слегка подраскрылись. – Кто ж велел тебе, великой обормотине, позволять кусать себя за задницу? Заметь, без высочайшего соизволения на то меня, твоей законной владелицы! И донья, как бы невзначай, мягко коснулась страждущего лба тыльной стороной своих пальцев. Исключительно с целью проверить степень самочувствия больного, не подумайте! – Это... в той... крапиве... mi Ama... – прошептал Бастиен едва слышно, снова бессильно закатывая глаза. – Ну, тем более!.. – отрезала донья, мимолетом бросая опасливый взгляд на Лавиньи, который тут же деликатно притворился, что ничего такого он не расслышал, ну или... не понял, по крайне мере. – Это... тебя Господь наказал за твое... беспутство, поросенок!.. – буркнула Ката уже вполголоса, чуть склонившись к носилкам, но тот, кому эти слова предназначались, вновь спасительно провалился в свое беспамятство. Ну или на всякий случай сделал вид, что провалился...***
Подготовка к операции в целом заняла не более получаса. И самое сложное в этой подготовке, как справедливо полагал лекарь Лавиньи, оказалось снарядить на данное мероприятие самого больного, который, вдобавок ко всему, каким-то чудом тут же очнулся и, несмотря на общее квелое состояние, занял пассивную оборонительную позицию. По всем фронтам. А именно: когда слуги сгрузили англичанина на «операционный» стол посреди все той же гостиной, бедолага затравленным хорьком ощерился на потенциальных «спасителей» – только что не кусался в своем крайнем отчаянии. А уж собственным безутешным видом парень мог бы, наверное, растопить и камень, но только, простите, не суровое сердце сеньоры Гальяно, тем более, в момент, когда та со всей искренней убежденностью взялась за спасение умирающего. Сердобольный Лавиньи, чего уж кривить истиной, тут же мог бы растаять в пылу этаких взглядов, но предусмотрительно был отстранен от близких контактов с подопечным. Невзирая на сварливое брюзжание, обормоту было предложено быстренько разоблачиться – «Пасс, ну не будь ты ребенком, честное слово!» – и улечься на пресловутом столе пострадавшей частью кверху, удобно расположив оную на валике из одеяла. Вернее, спрашивать мнения болезного никто особо не собирался, поскольку пациент находился не в том состоянии, чтобы производить какие-то вменяемые действия, а также долго сопротивляться. Поэтому он был, скорее, поставлен перед фактом. Без лишних уговоров его разули, повернули, оголили все необходимое, а так же, во избежание нежелательных демаршей, примотали за руки за ноги к столу мягкими жгутами из полотна, пока месье Лавиньи с излишней сосредоточенностью готовил в своем уголке инструменты и все другие необходимые прилады к операции. Донье же, как ассистенту, дополнительно пришлось взять на себя щекотливый труд засучить больному подол рубашки – поскольку кто бы еще мог это сделать сейчас? – и даже ободряюще погладить по обнажившейся пояснице с такими исключительно обворожительными, манящими ямочками на крестце, прямо там, над резким переходом между молочной и загорелой кожей. Конечно же, опять исключительно в целях добросердечной поддержки!.. На жутко отекшую, посиневшую левую ягодицу с лопнувшей черной дырой посередине, из которой до сих пор потихоньку продолжал сочиться черный гной, Ката старалась не обращать внимания. Она ведь вам тут не доктор! Вследствие всех этих бесцеремонных манипуляций скорбный взгляд пациента сделался до того горестным, что Каталина сжалилась все же и целомудренно прикрыла распластанное тело простыней. Не преминув полюбоваться еще несколько мгновений на роскошную картину, открывшуюся ей с заднего ракурса. Ну ладно, о чем она только думает! Не до того сейчас вовсе! Присев на стул возле изголовья больного, Ката ласково улыбнулась посмурневшему страдальцу, щека которого грустно растеклась по столу. – Басти, ты только не волнуйся, солнце мое! Месье Лавиньи – мастер своего дела. Все будет хорошо, обещаю. Эй! Ты же у нас парень смелый!.. Ну? Прекращай! С чего такой кислый настрой? В завершении своих слов, донья, сама того не ожидая, положила свою ладонь на внушительный кулак англичанина, крепко привязанный к ножке стола, и даже погладила осторожно. Потом тихонько сжала пальцы, ощутив в ответ такое же благодарное пожатие. – Я и не волнуюсь... mi Ama... С чего вы это взяли?.. – просипел Бастиен, хотя, несомненно, взгляд его посветлел в результате такого дружеского участия госпожи. – Просто... зачем меня привязали? – он подергал руками, демонстрируя, насколько безнадежно его положение. – Я и так... И так выдержу! Только... можно мне какую-нибудь палку в зубы? Или ремень... Я, конечно... доверяю месье Лавиньи... но ведь всяко может обернуться... Не хочу вас пугать... сеньора. – Не сомневаюсь, что ты выдержишь, мой друг, – Ката ласково взъерошила без того торчащие вихры телохранителя, – но все же, согласись, так надежнее. Давай, не будем усложнять работу твоему лекарю. Ему и так непросто. А насчет взять чего-нибудь в зубы... что ж, идея хорошая, дай подумать. Шарль, у вас найдется что-нибудь этакое? – Послушайте! Месье Пасс должен выпить лауданум, сеньора, – твердо проговорил маэстро, подходя ближе с соответсвенным бутыльком. – Это будет самым лучшим способом для него избежать ненужных мучений, поверьте. Бастиен опять напрягся, задергал конечностями, словно пытался вырваться из своих пут, и при этом отрицательно замотал головой: – Нет, mi Ama! Пожалуйста, нет! – практически простонал он. – Я справлюсь. Не надо меня ничем таким поить! – в голосе его слышался неподдельный испуг. – Так, Басти! – строго сказала Ката и взяла у Лавиньи плошку с лекарством. – Ты слышал, что сказал доктор? Всё. Прекрати сейчас же капризничать, мальчик мой! Давай, открывай рот. Ну же! – и она поднесла снадобье к обметанным лихорадкой губам англичанина. Его шалые глаза секунду смотрели на редкость умоляюще – донья не могла этого не заметить – но, побужденный непреклонностью своей госпожи, Бастиен вынужден был с обреченным вздохом проглотить жидкость. – Вот и умничка! – прокомментировала его послушание Ката, осторожно стирая кончиком пальца пролитые капли с сухих горячих губ. – Сейчас ты заснешь, малыш, а когда проснешься – ап! – и все уже будет в порядке! Так ведь, Лавиньи? На лице англичанина отразилось великое сомнение, но взор его уже начал мутиться, подверженный действию опиата. – Только учтите... я... за себя... не руча-а... – пробормотал он напоследок, незаметно для себя проваливаясь в глубокое беспамятство. – Ну что ж, с Божьей помощью приступим, mi Ama! – проговорил Шарль и, засучив рукава, приказал слугам поднести столик с инвентарем поближе. Потом врачеватель собрался было приподнять полотняный покров, чтобы добраться до раны, но Каталина бдительно встрепенулась. – Э. Э. Э. Лучше прорежьте дыру, шевалье, – остановила она поползновения француза. – Да, да, прямо в простыне! Давайте побережем стыдливость моего телохранителя. Я пообещала. – Конечно, сеньора, конечно, какой разговор, – Лавиньи казался слегка обескураженным. – Просто жаль такой хороший кусок полотна – пропадёт. – Ничего страшного, месье – пойдет на повязки или на корпию. Да мало ли, где пригодится. Например, с тем же англичанином! Того и гляди этот бедовый обормот еще во что-нибудь встрянет! Похоже, придется заготовить для него побольше бинтов – на будущее. Лавиньи хмыкнул, оценив шутку, потом решительно протянул руку в сторону своего ассистента: – Подайте мне ножницы, сеньора. Благодарю вас, – и после прорезал дыру в простыне, которая на самом деле все равно уже была испачкана безобразными пятнами от подтекающей раны. – Отлично! А теперь – нож, пожалуйста, да, вон тот, маленький. Правильно. Ланцет называется... Ката, хоть и восторгалась ловкостью Лавиньи, старалась особо не вглядываться в густой поток крови, хлынувшей из порезанной плоти, который француз тут же остановил свертком тряпиц. – А теперь, моя дорогая сеньора, обмакивайте в спирт жгуты из корпии и подавайте мне, я буду чистить рану. Учтите, потребуется много... судя по ее размерам. Некоторое время Лавиньи обстоятельно занимался тем, что засовывал в расширенную ланцетом дыру большие мотки полотняных нитей и, пошуровав туда-сюда в самой глубине, внимательно рассматривал после грязный тампон, насквозь пропитанный гнойным содержимым. Удовлетворившись осмотром, он выкидывал использованную материю в таз, пока, наконец, кровь на извлеченном кусочке на стала более-менее алой. Время от времени лекарь бросал бдительный взгляд на свою нечаянную ассистентку, видимо, опасаясь-таки уловить признаки дурноты на девичьем лице, но Каталина чувствовала себя вполне сносно, на удивление. Она вдруг поняла, что ей вовсе не противно. Слегка неуютно, да. Но и любопытно также. Девушка прикидывала, на самом деле, смогла бы она вот так – врачевать раны, невзирая на фонтаны крови и другое, прямо скажем, непотребство. И подумала, что ничего особо сложного в этом нет. Нужно только собраться как следует и не задумываться о пустом. И главное, чтобы пациент при этом не сильно дергался, однако. Лежал бы себе снопиком, вот прямо как Бастиен сейчас. Опоенный лауданумом, парень, и правда, вначале не подавал никаких признаков жизни. Он раскинулся безмятежной звездой, растянутый на своем импровизированном кресте, ни на что, хвала Иисусу, не реагируя. Но вскоре что-то произошло, и оперируемый беспокойно завозился все же, заерзал и стал тихонько постанывать от каждой болезненной манипуляции француза. Видимо, благотворное действие снадобья постепенно сходило на нет. Всецело занятая в этот момент подготовкой корпии, Ката успокоительно положила другую свою руку на широкую, промокшую от пота спину телохранителя и, поглаживая того поверх рубахи, тут же ощутила, как напряженно свиваются мышцы под ее ладонью, безуспешно пытаясь противостоять растущему дискомфорту. При этом сам англичанин по всем признакам все еще находился в глубоком сне. Наконец, при очередном болезненном воздействии Бастиен с силой выгнулся и застонал уже по-настоящему – в голос. Наверняка, если бы он не был привязан, то в беспамятстве запросто свалился бы со стола. Эх, черт, похоже, дозу лауданума надо повторить! Но как же теперь напоить его – такого невменяемого? Каталина подала знак специально оставленным в помощь слугам, чтобы те как следует налегли на плечи, крепко придавили к столу бьющегося в путах пациента. На некоторое время это помогло: Бастиен перестал дергаться, по крайне мере, всем телом, но теперь, бедолага, что-то слёзно забормотал по-английски, с каждым разом вскрикивая всё сильнее, громче, отчаяние. Наконец, Ката разобрала череду бессвязных выкриков: – Папá!.. Папá!.. Хватит!.. Пожалуйста, хватит! – задыхаясь, истошно рычал сквозь зубы здоровенный парень, судорожно втягивая воздух, чтобы тут же жалобно молить снова. – Остановись! Папочка! Миленький! Хватит! Я больше не буду! От этих безнадежных воплей мороз побежал по загривку доньи. Господь и все Его Апостолы, что ему привиделось? Этот сноровистый папашка там, в его видениях, явно не бублики с маком выдает. Эх, бедный, бедный паренек! По молодости Ката не раз видела, как ее собственный отец, ухватив своей мощной жилистой рукой за шкирку кого-нибудь из набедокуривших братьев, от души охаживает бедолагу чем-нибудь до чертиков хлестким. Вопли на всю округу раздавались приблизительно те же самые. Каталина с Лавиньи переглянулись, и француз пожал плечами: – Признаться, парень не хотел пить лауданум, донья... В прошлый раз еще говорил, что эта настойка плохо на него влияет. Какие-то жуткие видения и все такое... Наверное, сейчас мои болезненные воздействия в исцеляемом месте вызвали соответственные галлюцинации на фоне опиумного сна, – глубокомысленно заключил Шарль. – Наверное. Филейная часть у бедняги в его развесёлом детстве явно не простаивала, – криво усмехнулась Ката и с сомнением покачала головой. – Что будем делать, месье? – Доза ведь приличная была, mi Ama, я думал, хватит, но он – вона какой шкаф. Что ж, мне как-то надо все это доделывать, – Лавиньи в замешательстве указал на распотрошённую плоть перед собой, – но, если честно, сеньора, слушать сии звуки невыносимо. Может, постараться влить лекарство снова? Надо бы еще немного времени – всего лишь завершить обработку и зашить. Поразмыслив, донья отогнала ретивых слуг и вновь присела у изголовья больного. Потом осторожно оторвала от края столешницы его стиснутую кисть и крепко сжала в своих ладонях, тут же почувствовав при этом, как парень отчаянно вцепился, будто клещами, аж ее самоличные косточки затрещали. – Тш-ш-ш... Тише, милый, – не обращая внимания на собственную боль, прошептала она, склонившись к перекошенному бледному лицу. – Всё... уже всё. Папá тебя больше не обидит. Ты слышишь, Басти? – она махнула Лавиньи, чтобы тот сделал передышку в своем мучительном препарировании, хотя бы. Спустя мгновения веки Бастиена дрогнули и чуть разомкнулись, тусклый взгляд с трудом прорезался сквозь мокрые ресницы. – Чш-ш... Потерпи немного, солнышко... – поддавшись порыву, донья осторожно вытерла костяшкой влажную от слез щеку, провела по подбородку. – Ты справишься, я знаю... все будет хорошо... «Ма?..» – вяло дрогнули сухие губы. – Не бойся... Папá тебя больше не тронет, малыш, – продолжала настойчиво нашептывать Каталина. – Я тебя спасу... Ты мне веришь? – и она принялась большими пальцами наглаживать его кулак, расслабляя, потом нежно провела рукою по волосам, заправляя за ухо спутанную прядь. В ответ веки приоткрылись еще немного, глаза теперь определенно сфокусировались на ней, а губы Бастиена тронула вымученная улыбка: – Ката.. – едва слышно выдохнул он, узнавая, потом вдруг горько пожаловался: – Мне больно... – Да, я знаю, милый... знаю, – она успокоительно растерла ему спину между лопаток. – Мы с Шарлем постараемся больше не делать так. Выпей-ка это, дружок, тебе сразу полегчает. И Каталина, приподняв тяжелую голову, влила в страждущего еще глоток сонной настойки, дабы доктор Лавиньи мог закончить, наконец, свою дьявольскую операцию безболезненно для всех присутствующих. – Ну вот и молодец, славный мальчик! – похвалила донья послушного пациента. – Давай, засыпай, дружок. Ручаюсь, больше не будет больно. Как там говорила твоя матушка, Басти? – Каталине вспомнился недавний инцидент, когда англичанин так трогательно заговаривал ей пораненный палец. – У мышки... боли, у лягушки... боли, у котика – боли... а у нашего мальчика-зайчика – не боли, – стараясь изобразить что-то похожее, прошептала она, склонившись ближе. Забавно, право! Не ей тогда на удивление, и правда, помогло! Сеньора вдруг поймала себя на том, что улыбается отчего-то, и Бастиен, тоже слабо улыбнувшись ей в ответ, вновь провалился в забытье. Хвала Святому Иисусу! Но француз не спешил, внимательно изучая недра кровавой, развороченной им полости, потом вдруг расстроенно поцокал языком, бормоча про себя что-то явно неутешительное. – Да что такое, шевалье? – тут же среагировала на его настроение Ката, от усталости и волнения сама пребывая на взводе. – Что опять не так? – Да все так, все так, дорогая сеньора... Но боюсь что... сами видите... Случай запущенный. Шансы на самом деле так себе, а надо, чтобы наверняка. – Что вы там бурчите, Лавиньи! Говорите уже толком! – в очередной раз испугалась донья. – Какие проблемы? – Просто отрава разъедает его плоть с двух сторон. И снаружи, и изнутри. Хорошо бы исключить что-то одно, с другим уже легче будет бороться. – И что? Что?! Разве сейчас вы не убрали всю заразу снаружи? – нетерпеливо потребовала девушка. – Ну, в основном, да. Но есть опасность, что снова все загноится, организм-то вестимо ослаблен. – И что же делать, месье, не томите? – Ну, прежде всего, применим старый дедовский метод, который не одну тысячу солдат спасал в свое время на поле боя, – задумчиво проговорил Лавиньи, беря с буфета небольшой чайничек и наливая в него кипяток из чугунка в камине. – Что? – ядовито проговорила донья. – Вы собираетесь распивать чаи, месье? Сейчас? Вам не кажется, что нужно поторопиться, Шарль? Наш пациент скоро снова очнется! Не будем же мы без конца накачивать его опиумом. – Чай мы, я надеюсь, попьем все вместе... в скором времени, – загадочно ответил маэстро. – А пока нашего парня нужно как следует подержать. Хоть он и под чарами лауданума, но теперь я ни в чем не уверен. – Что? Нет! Вы ведь не собираетесь?!.. – Спокойно, моя дорогая сеньора. Как раз собираюсь. Взвесив все «за» и «против», я полагаю, что это необходимо. Эй, ребята, подержите-ка месье Пасса еще немного. Только как следует. Иначе я обожгу его сверх надобности. – Господь, Шарль! Вы в своем уме? Кипяток?! Что за варварские методы?! Мы же в 18 веке живем! – Не такое уж это и варварство, сударыня. Наши предки знали, что делали. Из покон веков они прижигали раны каленым железом либо лили кипяток, который, кстати, также сводит на нет всяческие нагноения. – Господь и Мать Его Святая Мария! Ну если вы так уверены, Лавиньи... – Что ж, по крайне мере, попробуем. Хотя слова «попытка – не пытка» тут, наверное, окажутся не слишком-то справедливо применены по отношению к нашему Бастьену. Надеюсь, когда парень выздоровеет, он меня простит. Насколько Бастиен мог бы простить своего врачевателя прямо сейчас, сказать было сложно, потому что несчастный, хоть он и находился под воздействием сильнейшего успокоительного, взвыл диким вепрем, напрочь оглушив своих врачевателей, и рванулся так, что его еле удержали трое крепких мужичков – даже несмотря на прочные привязи. Внушительный стол заходил ходуном. Но маэстро, вопреки своей тонкой душевной организации, хладнокровно прочистил корпией разом посветлевшую рану и затем... залил кипяток еще раз. – Чтобы наверняка, моя любезная сеньора! – извиняющим тоном пояснил он в ответ на растерянный взгляд своей ассистентки. А несчастный пациент вследствие этакого изуверского обращения разом обмяк, явно потеряв свое последнее сознание. – Святая Дева Мария! Надеюсь, вы знаете, что делаете, Шарль, – пробормотала Ката побелевшими губами, серьезно задумавшись над тем, не опрометчиво ли она поступила, доверив лечение столь безжалостному эскулапу. – Осталось только заложить дренаж, пропитанный лечебным бальзамом и зашить, – как-то нервно улыбнулся маэстро, стирая рукавом пот со лба. – Думаю, теперь у нашего парня все сложиться хорошо, mi Ama, не переживайте. Очень на это надеюсь, по крайне мере. – Я тоже, добрый мой врачеватель, – хмыкнула Ката ему в ответ, потом с интересом принялась наблюдать за отточенными действиями лекаря, когда тот запихивал пинцетом в рану длинный тканевый жгут, густо пропитанный травяным эликсиром, а потом ловко стягивал все это шелковыми нитями. Что ж, на самом деле получился довольно аккуратный шовчик дюйма в полтора, не больше, с торчащим из него тряпичным концом. Правда, если не обращать внимание на изрядную подушку из посиневшей плоти – будто кто-то, действительно, от души настегал беднягу ремнем – на вершине которой шов победоносно топорщился сейчас этаким дьявольским паучком. Надо же, и все это результат проделки какой-то зловредной козявки! Наступишь на такую всуе – и не заметишь. Вот что значит промысел Божий! Найдет же Он как метко покарать нечестивца! – Зачем это? – удивилась Каталина, показывая на оставленную в ране полоску ткани. – Это как раз тот самый дренаж, донья. Он необходим, чтобы гнойные выделения не скапливались в ране, а вытекали наружу. Кроме того, меняя жгут ежедневно, можно закладывать внутрь свежее лекарство. Вот такая полезная хитрость, – француз быстро соорудил какую-то пахучую примочку во всю пострадавшую ягодицу, а потом наложил несложную повязку, свернув одну из тряпиц косынкой. – Как только рана очистится и будет подживать, сеньора, дренаж я уберу и зашью окончательно. Через недельку уже, полагаю... будет получше. Бастиен неожиданно всхлипнул и что-то забормотал в своем глубоком беспамятстве. – Ничего, ничего, друг мой, мы справимся, так ведь? – успокоительно похлопал доктор по плечу своего многострадального подопечного, но тот даже не вздрогнул. – Э-м-м... ребята, можете освободить от привязей сеньора Пасса. А вы, дорогая сеньора, дайте ему нюхательной соли. Нужно вывести парня из шока, поскольку это считается не слишком полезным. – Он разве не спит сейчас? – Ката с сомнением посмотрела в сторону недвижимого англичанина. – Ну может и спит, но надо бы проверить на всякий случай... Когда донья поднесла к носу телохранителя свой флакончик с солями, Бастиен дернулся от резкого запаха и фыркнул, будто кот, унюхавший чеснок. Потом в прострации он приподнял свою буйну голову, нетвердо покачиваясь на локтях. В глазах его клубился шалый туман. И тут, видимо, каким-то чудом больной узрел силуэт Лавиньи, который, склонившись над столиком, заботливо протирал и упаковывал в ящичек свои инструменты, поскольку, безо всякого перехода, изо рта «благодарного» пациента полилась отборная брань. – Ну погоди у меня, гавнюк французский! – невнятно хрипел Бастиен сорванным от воплей голосом. – Я до тебя доберусь! – и, далее, пошли в ход такие забористые выражения, которые могли бы привести в потрясение даже портовых грузчиков, а не только утонченную испанскую сеньору и добронравного во всех отношениях маэстро. Исторгнув таким образом из глубин замученной души свою витиеватую тираду, Бастиен уронил голову обратно на стол и благополучно захрапел. Доктор Лавиньи, степенно развернувшись, терпеливо наблюдал сие темпераментное выступление, потом невозмутимо подытожил: – Ну вот, что я и говорил, мадам, – Бастьен просто пребывал в шоке. Но теперь, хвала доброму Иисусу, парень уснул уже по-настоящему. Благодарю вас, сеньора Гальяно. – О, не стоит благодарности, маэстро! – отмерла также застывшая в немом потрясении Каталина. – Вам спасибо! Вы так исключительно мастерски справились с этой... щекотливой проблемой. Впрочем, как и всегда! У вас воистину золотые руки, дорогой мой Шарль! Будем надеяться, что ваши старания все же пойдут на пользу обормоту. Посмотрим еще, что сообщит нам дон Бертольдо, когда придет, но что там говорить, без вас неизвестно был бы парень, вообще, сейчас жив. Лавиньи польщенно поклонился: – Да, ситуация получилась сложная, честно вам признаюсь, сеньора. И, к моему великому сожалению, еще ничего не закончилось... благополучно. Поэтому не мешало бы послушать врачебные советы многоопытного доктора Каламари, – и как бы между делом француз добавил: – Надеюсь, мой пациент останется сейчас здесь, дорогая донья? Мне надо за ним внимательно присматривать, как вы понимаете. Менять дренаж, делать припарки, компрессы... давать лекарство по часам и все такое прочее... Пусть слуги перенесут его на кровать, вон в ту комнату, сеньора. Тем более, она уже готова! И француз небрежно махнул рукой в сторону бывшей каморки Себастьяна. Что-то в безразличном тоне маэстро Каталину царапнуло, на самом деле. Ни на миг не сомневаясь, куда в результате должны были доставить ее телохранителя после операции, донья, уже намерившаяся уходить, остановилась. И развернулась к хозяину хижины: – Ой, что вы, мой дорогой Лавиньи! Не могу вас так утруждать. Круглосуточный присмотр за больным при всех других ваших трудах, это столь нелегкая задача, что, пожалуй, одному вам с ней не справиться, при всем уважении. – Пожалуй, позвольте с вами не согласится, дорогая донья! Я вполне себе справлюсь. Я чувствую себя ответственным за выздоровление пострадавшего, на самом деле. Ведь, по большому счету, это я виноват в его состоянии. Допустил преступное слабодушие, каюсь. – Ничего, дорогой мой доктор, пациент будет под полной вашей опекой, но... в главном доме. Мне кажется, моему телохранителю будет удобнее где-нибудь... в гостевой спальной – там и кровать побольше, и присмотр мы ему организуем самый что ни на есть наилучший. Вы же не откажитесь посещать больного ежедневно, месье, чтобы делать свои припарки, менять компрессы и давать лекарство по часам? – Всенепременно, моя сеньора, – Каталине показалось, что физиономия маэстро разочарованно вытянулась, но... нет, видимо, это только показалось, поскольку ни один мускул зримо не дрогнул на лице эскулапа. – Как вы считаете необходимым, так и будет, дорогая донья Каталина. Конечно же, я буду навещать Бастиена очень часто, чтобы присматривать за его состоянием, тогда. Хотя... его организм опасно отравлен, еще неизвестно, что из всего этого выйдет, – и француз горестно поджал губы, сокрушаясь то ли состоянием друга, то ли совершеннейшей невозможностью оставить его в своей епархии. – На том и порешим! Я пришлю за вами, мессир, когда прибудет доктор Каламари. И довольная отвоеванным трофеем донья приказала слугам погрузить свою неподвижную собственность обратно на носилки и осторожно нести в господский дом, где уже, на самом деле, по указанию хозяйки была подготовлена спальня... поближе к ее личному будуару. А что? Телохранитель вестимо должен находиться рядом с охраняемым им господином. Ну... или госпожой. Сама она, на всякий случай, теперь похромала рядом, опираясь на плечо преданного Бучо. Пес Мачо, который все это время неприметно лежал в уголке «операционной», с шумным вздохом встал и потащился следом за процессией, в изнеможении высунув свой розовый язык из черной зубастой пасти. КОНЕЦ ГЛАВЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. Не забывайте про отзывы и волшебную кнопку!