Zwei Herzen, die von Liebe brennen,
Kann Menschenohnmacht niemahls trennen.
Verloren ist der Feinde Müh;
Die Götter selbsten schützen sie .
Моцарт «Волшебная флейта»
Генри поймал себя на том, что рассматривает это чудо природы с каким-то неподдельным интересом, будто от постижения тайны сакрального камня зависела его судьба. Солнечный диск теперь ярко горел прямо в самом разломе скалы, между двумя ее округлыми половинками. Именно там, где в женской промежности, Генри знал, находилось самое чувствительное место. Надо же, какое неприличное получилось совмещение! Может, это какой-то знак? Только вот как понять, от Бога ли, от дьявола? Или от той самой индейской Матери Всего Сущего Атабей? Лейтенант с интересом наблюдал сие явление, посмеиваясь над собственным толкованием: действительно, кто о чем, а он... снова оседлал свою любимую деревянную лошадку. Что ж, наконец, надо признать: все его идеи, вестимо, ниже пояса – как справедливо заметила сегодня Ката. А что тогда выше? Кажется, там была какая-то легенда про любовь? – Вы хотели рассказать мне легенду, mi Ama, – молвил он вполголоса, словно опасаясь потревожить первозданную тишину, нарушаемую лишь плеском волн. – Чего? – Каталина перевела на него рассеянный взгляд. – Ну, легенду... Про любовь и... про предательство. Про того, чье сердце лежит здесь разбитым? – Ах да... Про ту, имеешь в виду... – Точно! Это же была влюбленная дама! Я помню. Так что произошло? Ее предал возлюбленный? Изменил с другой? – высказал предположение Генри и мысленно хлопнул себя по губам, потому что Ката тут же предсказуемо воспользовалась его оплошностью. – Нет, все случилось совсем не так, Бестиа. Не все мужчины такие оболтусы, как ты! Хотя... как на все посмотреть. Ну вот! Да что ж такое-то! Опять его щелкнули по носу за ту дурацкую интрижку. Хотя... кому он, скажите, навредил в тот момент? Никаких обязательств у него не было! Да и странно было бы предполагать, что блистательная сеньора Гальяно даже в будущем обратит свое благосклонное внимание на какого-то там раба неумытого. Кто ж знал... Эх, можно было бы все это высказать Каталине, наконец! И добавить то, что он рассчитался за все сполна! А то ведь так и будет подначивать. Но нет, хватит жалких истерик!.. Сейчас он, Генри, лучше, промолчит, а то пресловутую легенду рискует так и не услышать. А ему уже, и впрямь, стало интересно!.. – Легенда, да... Действительно, она весьма занятная, Тано. Так что слушай... Тут Каталина оглянулась по сторонам и облегченно присела на большой плоский камень у самой воды. Там и Тейлору места хватило, и лейтенант, не долго думая, деликатно примостился с краешку. Ну а чего? Сидеть, говорят, так же дешево, как и стоять. – Случилось это давным-давно... – неторопливо проговорила донья, – в те стародавние времена, Тано, когда первые храбрецы-конкистадоры покоряли для Испании Новый Мир. Тогда еще индейцы-таино жили кучно, своими многочисленными общинами, и в каждой таком поселении правил старейшина. Ну, или вождь по-нашему. Это мог быть либо мужчина, либо женщина. Кстати, для нас, цивилизованных людей, это непривычно, но в здешнем туземном мире женщинам всегда отводилось крайне почетное место: род индейцев велся, именно, по матери. Например, брат хозяйки дома признавался главнее ее мужа. Наследование земельных наделов и прочего семейного имущества у них также проходило по материнской линии. Кроме того, почтенные туземки имели решающий голос в выборе нового главы поселения. Иногда даже кресло вождя в общине могла занять особа женского пола. – Вот как? Что ж... И правда, весьма необычно, mi Ama. Но, если честно, то поди разбери что-то в этаком родстве! Сам черт тут ногу сломит. – А на мой взгляд, так просто чудесный расклад! – усмехнулась Ката. – Разве некоторые женщины глупее мужчин, Басти? Или недостойны править единолично? В нашем просвещенном мире такое тоже случается, но очень очень редко. Не знаю, какие Божьи промыслы должны произойти. Тому пример, наша бесподобная Изабелла Кастильская или... Екатерина Медичи у французов. Да и то... король одновременно все же существует. Но чисто формально. – Думаю, такие, как вы, моя сеньора, вполне себе достойны править. У вас это прекрасно получится! – галантно склонил голову Тейлор и тут же отметил с испугом, что такой вот всплеск неуместной куртуазности вышел у него чисто машинально. Эх, черт! Никак он не может удержать себя в образе неотесанного простачка, болван! Так и прет из него приличное воспитание. Но Каталина лишь хмыкнула на это: «Льстец!» и тут же продолжила свое повествование: – Так вот. В одной из деревень, Бестиа, как раз умер вождь, и его дочь, молодая женщина, по праву рождения возглавила общину. Давай, назовем ее Айкиано, что на языке таино означает что-то вроде «невинности». Надо отметить, что по просьбе умирающего отца, правила она не одна, а вместе со своим младшим братом – Каонабо. К слову сказать, у этого брата был лучший друг: отважный и сильный воин – Хатуэй. Так случилось, что парень почти с самого детства был влюблен в Айкиано. Да и та отвечала ему заметной благосклонностью, поскольку этот храбрец никогда не скупился ни на подарки, ни на внимание. А в последнее время, – по мере того, как девушка расцветала, превращаясь в прелестный цветок, – так и подавно. Все чаще восхищенные речи его сладкой патокой лились в уши избранницы, а заработанные на охоте трофеи, среди которых нередко бывали внушительных размеров кайманы, маленькие зубастые акулы, золотые самородки, горсти яркого жемчуга и, даже, дорогие украшения из гуанина, с завидной регулярностью ложилось к ногам любезной подруги. «Что ж, этот туземный паренек, по всему видать, разбирался что к чему. Я тоже, непременно, действовал бы также, чтобы завоевать женское расположение», – подумал лейтенант одобрительно. – Да и вообще, если смотреть непредвзято, – продолжала тем временем донья, – этот мóлодец был чертовски хорош собой, конечно, на их, индейский манер: статный, носатый и широкоскулый. И это, если учесть, Басти, что индейцы ходили практически голые: только с ма-аленьким фартучком спереди, да и то не всегда. А мужчины на выданье, так те, вообще, часто с гордостью демонстрировали молодым девицам свои детородные достоинства. Только представь себе картину! – Генри показалось, что глаза Каты в этот момент зажглись каким-то подозрительным воодушевлением. – Но как мы можем осуждать этих бесстыдников, Басти? Ведь по их пониманию, чем состоятельнее невеста обратит на них внимание, тем выгоднее брак! – Да уж, мужское достоинство в таком вопросе весьма ценный аргумент, mi Ama! – неохотно согласился Тейлор, косясь неодобрительно на увлеченную рассказом испанку. – Похоже, этот Хатум... гхм... Хатуэй получался просто великим сокровищем! Как такого не полюбить? – выдал он с неожиданной ревностью. – Так и я о том же, Тано! – хмыкнула девица на его недовольный взгляд. – Ну так вот, когда дело уже шло к свадебному обряду, на те земли неожиданно заявился родовитый испанский гранд по имени Дон Эстебан Сенаскес де Кавенар. Сей достойный сеньор оказался уполномоченным грамотой самого короля, дающей ему право регулярно собирать дань – как для Испании, так и для своей личной казны – со всех земель этого вождества, к которым принадлежало и поселение нашей Айкиано. И теперь все трофеи, которые добывали индейские охотники, урожай маниоки и прочие плоды, которые выращивали земледельцы, приходилось, в основном, отдавать испанскому пришельцу. А ведь для народа таино это были основные источники существования... – То есть, я правильно понимаю, mi Ama, Хатуэй уже не мог так щедро ублажать дарами свою Айкиано? – вставил свои пять пенсов Тейлор. – Именно так, Басти. Все, что парень с риском для жизни доставал на охоте, приходилось теперь жертвовать новоявленному правителю. Но и это еще не вся беда! Во время деловых визитов испанца, красотка Айкиано так приглянулась одинокому, но сластолюбивому конкистадору, что тот согласен был значительно снизить подати с ее общины, если прекрасная вождица пойдет жить к нему в дом. – Замуж? – Думаю, нет, Басти. Он собирался жить с ней во грехе, но гордая девица наотрез воспротивилась становиться бесправной наложницей, и тогда Дон Эстебан пообещал жениться. По-честному. – То есть, она сразу забыла своего Хатуэя? О, вероломные женщины! Нет даров – нет любви! – Да погоди ты, Тано, со своими скоропалительными мужскими выводами! Все случилось не так уж и просто. Во-первых, Айкиано была с младых ногтей воспитана истинной правительницей. Так повелось, что фигура вождя для народа таино подобна священному древу, на которое опирается все сущее мироздание – этаким твердым стержнем, дающим, помимо всего прочего, связь с божественными небесами. Потому что именно в ней, в этой фигуре, заключена божья искра. Так пояснил мне Гуано. – Хм-м... Красиво... – Угу. По-нашему, это выходит как Благословение Господне, пожалуй. Так вот, поэтому Айкиано прежде всего думала о благе для жителей общины, а не о своих личных желаниях. Но что девица хотела на самом деле, никто не ведал. Да и не интересовался, по сути!.. Важно было только то, что Дон Эстебан обещал снизить непосильные подати, от которых вся деревня задыхалась, а более слабые и бедные уже начали умирать от недоедания и болезней. И, кроме того, те жители, кто отказывался платить, иногда подвергались членовредительству или, даже, смерти – в назидание остальным! – Господь! – Генри сглотнул, представив картину. – Ну а как ты хотел? Порядок требует жертв! – безапелляционно отрезала испанка. – Но ведь и Айкиано милостиво дали возможность на это повлиять, если она так печется о своем народе не на словах, а на деле. С этими доводами сложно было не согласится, поэтому Тейлор благоразумно промолчал. – А что «во-вторых», mi Ama? – вместо этого вопросил лейтенант. – Да... А во-вторых, ее брат, соблазненный перспективой единоличной власти, подогреваемый солидными подачками со стороны Дона Эстебана, взялся уговаривать Айкиано. И, в конце концов, девушка согласилась. Она приняла от христианского пастора Крещение Господне, и дон Эстебан женился на ней, как и обещал. Потому что он был человек верного слова. «Прелестно! Что тут скажешь?» – разочаровано подумал Тейлор, который отчего-то еще верил в чистую любовь. – Ну а что же Хатуэй? Неужели смирился? – В том-то и дело, что нет. Хотя большинство таино убеждены, что нужно стараться жить со всеми в добром мире, и верят, что все испытания даются им вовсе даже не в наказание, как учит, например, наш Справедливый Господь. – А для чего же тогда? – Генри был по-настоящему удивлен. – Для того, чтобы учиться, Тано! Они полагают, что преодолевая препятствия, становятся сильнее, крепче, умнее. И в результате обучаются справляться со всеми трудностями, которых полно в их дикарской жизни. – Гхм, резонно, если подумать. И правда ведь, отец тоже часто учит ребенка через... боль. Закалка жестокая, но очень действенная. Помогает держать удары в реальной жизни. – Вот-вот. Считается, только через трудности, через свои ошибки человек может уловить проблеск истинной мудрости. У таино даже один из главных богов отвечает за то, чтобы, – в фигуральном смысле, конечно – долбить человека по голове. У него аж специальный топорик для этого припасён! Этот бог придумывает разные каверзы, насылает на людей беды, болезни, разрушения, чтобы те становились опытнее, мудрее. Это называется у них «говорить с людьми через боль». – Прелестно! – усмехнулся лейтенант. – Я еще свою гувернантку терпеть не мог, а эта чертова мымра мне, оказывается, добра желала. – Весьма вероятно. Хотя... маленьким бестолковым лоботрясам бывает сложно в это поверить, когда их дерут, на манер бодливых козлят. – Мне уж точно ума это не добавляло. Наверное, если только хитрости. – Что такое хитрость, Тано, как не житейская мудрость? Тебе не кажется? – Э-э-э... Действительно, – Генри даже замер, озадаченный. – С этой точки зрения я как-то вопрос не рассматривал, mi Ama. – Ну вот. Так что все сходится, поверь! Все, что с нами происходит, в конечном счете, нам же на пользу. – Наверное вы правы, моя сеньора: смотря как к этому отнестись. Что ж, тогда, следуя пониманиям индейцев, Хатуэй должен был либо смириться, либо бороться, чтобы выполнить назначенный этим богом урок. Непонятно, что сложнее, на самом-то деле... – добавил Тейлор, больше про себя. – Знаешь, по мне так, смириться сложнее. Чтобы смириться, надо обладать великой мудростью и терпением. А наш Хатуэй был молод и горяч. В силу своей неопытности, он почитал смирение за трусость. И решил бороться. Собрал толпу таких же, как и он, безбашенных оболтусов, повел их на испанскую крепость, где обосновался в то время Дон Эстебан. И проиграл, разумеется. Положил ватагу молодых воинов, а сам едва ноги унес, когда все так бесславно для него закончилось. – Иисус! Что ж, парень хотя бы попытался!.. А что же Айкиано? Не захотелось ли ей сбежать вместе с возлюбленным? Или она не любила его все же. – Ну, Айкиано, прежде всего, была как раз девица ответственная. Ее обретенный супруг безоговорочно выполнял все обещания по поводу податей. Люди в ее деревне снова перестали бедствовать. И потом, ей совсем неплохо жилось в доме у Эстебана. К ней относились как к настоящей испанской сеньоре. Кроме того, Дон обожал свою экзотическую красотку, окружил ее заботой, лаской, выполнял все ее прихоти. Драгоценности, наряды, приемы. Как известно, дело молодое – нехитрое. Да и как мужчина он был совсем еще не старый, весьма видный, вдобавок, обличенный неслыханной властью в тех краях. Выше даже самого главного индейского касика. Чем же плохо? – Ну да, так-то... просто отлично. Но тогда как же любовь?.. – в голосе Генри послышалась досада. – Ты, Тано, видимо, рыцарских романов начитался, – прищурившись, хохотнула донья. – Охи, ахи, любовь до гроба... и все такое прочее. А в жизни все прозаичнее, как ни крути. Тем более, у дикарей. Любовью часто приходится жертвовать во имя целесообразности. – Так чье же это сердце тогда разбилось? – Тейлор кивнул в сторону багровой скалы. – Ведь не Хатуэя же? Вы сами сказали, что все случилось из-за любви, и что это женское сердце. Или была еще какая-то... девица? – лейтенант казался по-настоящему заинтригован. – Просто, Тано, – донья помолчала, явно подбирая слова, – после некоторых событий твое мнение на одно и тоже явление так резко меняется, будто это думают два разных человека. Вот и наша добрая таина испытала подобное преображение. – Так что же за событие с ней произошло, mi Ama? – Когда Хатуэй сбежал, Дон Эстебан был в ярости от такой вероломной наглости жалкого дикаря. Мало того, что тот посмел бросить вызов могуществу Испанской Империи, так еще и скрылся от возмездия! Долго он искал беглеца, допрашивал несчастных пленных, выставлял дозоры в ближайших деревнях, прочесывал леса и горы. Но тщетно: Хатуэй как в воду канул. И вот тогда-то он узнал от доброго братца Каонабо, что Айкиано – бывшая возлюбленная бунтаря, а свое дерзкое нападение тот совершил больше от ярости и тоски по своей потере, чем из-за недовольства новыми властями. Хотя... одно не отменяет другого, ведь правда? «Знаешь, ми дульфе, – сказал Дон Эстебан, когда добросердечная Айкионо пришла к мужу попросить за своего бывшего соплеменника, – если честно, я уже давно решил помиловать твоего сородича, потому что не держу зла на этого неразумного мальчишку. Я ищу его лишь для того, чтобы сказать смутьяну об этом. И даже... исключительно ради твоей просьбы, ми дульфе, я пойду еще дальше. Обещаю, если паренек объявиться как можно быстрее и примет Господа нашего в своем сердце, то я дам ему сытое местечко военачальника в своем форте». Лицо Айкиано вспыхнуло от радости. Она искренне поблагодарила своего супруга, прикоснувшись лбом к его ладоням. «Только вот беда, – глубокомысленно молвил сеньор Кавенар, косясь задумчиво на свою не в меру повеселевшую пассию, – как же... как же мне сообщить этому дурню, чтобы он перестал меня бояться и вернулся? Как назло, нигде не могу его найти! Вы не знаете случайно, моя сеньора? Может, есть какое-либо тайное местечко, где отсиживается сейчас этот бедолага?..» Айкиано сказала, что она не знает тайного убежища Хатуэя, но может попытаться передать другу весточку и договориться с ним о встрече в условленном месте. На том и порешили. Но когда радостный Хатуэй, по зову возлюбленной, в назначенный ей час явился к ней на свидание, то даже не догадывался о том, что невольное предательство милой подруги привело его в западню. Конечно же, упрямец отказался от щедрого предложения испанского захватчика и умолял Айкиано бежать вместе с ним. Вот тут-то его схватили и по приказу Эстебана бросили в темницу – дожидаться суда. А потом приговорили к аутодафе. – Святой Господь! Да за что же так жестоко? Генри никогда не понимал этой зверской казни, которая в среде церковников почему-то считалась милосердной. Кроме того, еще свежи были воспоминания, когда его самого, отнюдь невиновного, приспешники Чакки Брайта чуть не отправили на костер за общение с африканским колдуном. Бр-р-р! – Ну как же?! – озадаченно нахмурилась Ката. – Он ведь был еретиком, Тано! Правда, перед казнью верный своему слову Дон Эстебан обещал помиловать Хатуэя и всего лишь пожизненно отправить смутьяна на рудники, если тот по-честному примет крещение. «Коли примешь Святую Веру, нехристь, после своей смерти ты будешь вознесен на Небеса и вкусишь вечное блаженство, коли нет – терпеть тебе вечные муки в аду», – увещевал Хатуэя местный падре. Но этот гордец высокомерно отказался, заявив, что «не желает поклонятся чужому богу крови и золота, а всегда будет чтить лишь своих мудрых и справедливых богов, и после смерти он хочет быть в царстве милосердной Атабей, среди добропорядочных предков, а не в непонятном раю, среди жестоких и коварных пришельцев, которые грабят и убивают его соплеменников, насилуют женщин, морят голодом детей и забирают чужих жен». «Но ведь это же правда!» – хотелось воскликнуть Генри, но непонятно, в конечном итоге, на чьей стороне была сама сеньора Гальяно. Поэтому лейтенант сдержал свой порыв справедливости. – Так прямо и сказал? – вместо этого вопросил он, поражаясь смелости индейца, на самом деле. – Да, Тано. И наглец безмерно поплатился за своё дерзкое кощунство! По приказу могущественного аделантадо Дона Эстебана Сенаскеса де Кавенара мятежного Хатуэя возвели на костер. И Айкиано, как жена правителя, была обязана присутствовать на казни. В этот момент невидящий взор доньи неотрывно смотрел куда-то вдаль, будто она могла наблюдать страшную картину, а ее глухой глубокий голос вызывал по всему телу лейтенанта легкий озноб. – Бунтаря привязали к столбу, Тано, вокруг разложили охапки хвороста, а затем палачи подожгли его факелами с нескольких сторон. И пока беспощадный огонь пожирал тело Хатуэя, индеец неотрывно смотрел на погубившую его любовь прямо сквозь едкий дым и бушующее пламя. Казалось, будто казнимый сам прожигает возлюбленную жутким, полным душевной муки взглядом до тех пор, пока слабая плоть его, обуглившись, постепенно не рассыпалась в прах. И, говорят, за все то время, пока он еще мог дышать, несчастный не издал ни единого стона, только ужасный оскал его на сгоравшем лице выдавал немыслимые страдания. Тут Каталина смолкла, казалось, погрузившись в свои невеселые думы, а Генри перевел дыхание. Солнце, тем временем, совсем скатилось к горизонту, и темнеющее небо вспыхнуло неистовым пламенем, словно откликаясь на кровавый рассказ испанки. А затем свет померк в одно мгновение, будто единовременно задули тысячу свечей. Казалось, сама Великая Праматерь Атабей скорбела таким вот образом по своему доблестному воину. Возможно, в этот момент и наступила бы непроглядная тьма, если бы глубокий бархатный небосвод тут же не озарился мириадами звезд, которые, отражаясь, сверкали серебряными россыпями в зыбкой глади океана. А волны, набегавшие на берег, вдруг начали мягко светиться, создавая иллюзию расплавленного звездного сияния. Генри замер, пораженный волшебной картиной. Пространство вокруг во мгновение ока расширилось, становясь практически бездонным, и, в то же время, оно искрилось, переливалось и играло чудесным светом далеких, холодных крупиц мироздания – где-то там, в беспредельной его глубине. А под ногами этому божественному зрелищу вторили мерцающие голубым огнем переливы. Некоторое время донья вовсю развлекалась тем, что будоражила ногами воду, заставляя ее от прикосновений светится сильнее, а потом, задрав голову вверх, стала рассматривать вечный, незыблемый хаос созвездий – манящий, таинственный, непостижимый. – Действительно, – проговорила она наконец. – Что «действительно», mi Ama? – озадачился Тейлор. – Видишь! Это звездное облако, действительно, выглядит как ветвь громадного дерева! – Где? – Генри тоже с любопытством запрокинул голову. – Да вон же, смотри! – Ката указала рукой на сверкающую арку, разлитую молочной дымкой по величавому темному куполу. – Не зря древним таинос пришла в голову мысль о великом древе, подпирающем небеса. Они ведь жили в лесу, Басти, и никогда не видели ничего, кроме животных и растений. Им не с чем больше сравнивать. – Ну если присмотреться... то да, похоже... – Генри вперился в сияющую бездну как завороженный, ажно голова закружилась от такого великолепного вида. – А еще очертания вон того пятна, и правда, чем-то схожи с головой игуаны. К твоему сведению, это такая большая ящерица, Басти. – Да видел я ее, конечно, – фыркнул лейтенант. – Такой маленький дракон. И, кстати, он пребольно кусается, гаденыш, – Генри продемонстрировал когда-то прокушенный этой мерзопакостью палец. Ну, да, хотел он ее почесать за ухом – или же, скорее, за глазом – и что с того? Сразу кусаться что ли? – А при чем здесь игуана, донья? – Это «премилое» создание очень почитаемо таинос, как одно из олицетворений Атабей. Они полагают: там, где заканчивается хвост звездной игуаны, – донья показала на восток, – находится священная пещера – чрево богини. Через этот ход можно попасть прямо в подземный мир, где обитают духи их предков. И оттуда же каждый день является Солнце. Индейцы свято верят, что Солнце – один из двух сыновей Атабей, ипостась их Верховного Бога Йока Ху, которого Великая Мать в муках рождает для нас каждый день. Да и каждый год тоже. Под загадочным сводом небес, в окружении девственных сил природы эти незамысловатые слова доньи прозвучали очень даже проникновенно. Аж мороз по коже! Но Генри озадачился главным вопросом, который никак не давал ему покоя: – Так на чьей вы стороне все же, mi Ama, что-то я не пойму? За кого по-настоящему переживаете? За индейцев или за тех белых... ублюдков? Неужели вы оправдываете все эти злодеяния конкистадоров? Каталина задумалась ненадолго, то и дело погружая ступню в светящийся мокрый песок. – Я не знаю, Тано, – опустив голову, наконец, проговорила она. – Мое происхождение, а также мое положение, велит мне оправдывать. Но сердце... оно скорбит. Ведь эти туземцы, кажется, способны на такие же чувства, как и мы. Они искренне любят, они храбро сражаются, и горюют... как следует. Что тут можно выбрать, как думаешь? – Ну что. Как ни крути, а мне эти ребята симпатичны, mi Ama. Хотя лично я никого из них не знаю. Одного Гуано, разве что, но сразу скажу, как раз вот этот «игуано» никаких симпатий у меня не вызывает. Впрочем, в поселке для работников, он, Тейлор, всегда отлично ладил с местной публикой, не говоря уж конкретно про девиц всех мастей: начиная от совсем молоденьких шоколадных мулаток, или же, например, шустрых востроглазеньких индианок, заканчивая добросердечными метисками в возрасте, взявшими измученного английского доходягу под свое заботливое крыло. Но про это, и правда, лучше сеньоре не говорить! Хотя народ-то, и впрямь, душевный, тут не поспоришь. Сам Тейлор видел от местных аборигенов только добро. Несмотря на бедственное положение многих, глаза их лучились, воистину, детской чистотой. – Ну еще бы! – фыркнула испанка. – Хотя ты, Бестиа, к нашему бравому Вождю жутко несправедлив. Он ведь в точности поступает по заветам своих мудрых богов: учит некоторых балбесов уму-разуму... через боль. – Божественно! – Генри закатил глаза. А что ему оставалось? Против богов, как известно, не попрешь. Себе дороже, господа! – Так и что же дальше случилось с Айкиано, моя сеньора? Вы говорите, это событие заставило ее пересмотреть свои взгляды? Не мудрено. – Заставило. Но не сразу. Некоторое время девица существовала словно бы в каком-то странном полусне, продолжая на удивление жить, как жила. Приемы, обеды, выезды, обучение испанскому и католическим устоям, а также рукоделью и всему тому, что должна знать благородная испанская сеньора. Или же, иногда, от нее требовалось оказание доброй поддержки супругу, когда тот мимоходом сетовал на заковыристые ситуации по службе. Но все это выходило у нее словно бы машинально. Хотя... в общем, богатая жизнь текла своим чередом, не давая отсидеться в уголке. Но все же... с каждым днем, какая-то тайная тоска все больше овладевала нашей Айкиано. И все чаще – сквозь шум бушующего пламени и зловещего треска костра – вставал перед ней горящий взор Хатуэя, да так ярко, что на некоторое время и вовсе обездвиживал девицу. Она замирала, уставившись в пустоту темным невидящим взглядом. А вскоре погибший индеец стал являться к ней во сне, и его жаркие голодные поцелуи зажигали в ее сердце невиданную доселе страсть так, что по утрам Айкиано долго не могла прийти в себя после тех сладостных ночных видений. Доблестный воин был прекрасен в ее мечтах, славный образ его с каждым разом становился все светлее. А все остальное вокруг, напротив, меркло. Девица стала угасать. Потеряв былую свежесть и красоту, практически неживая – бесплотная, словно тень, – бродила она бесцельно по великолепному дому, ставшему для нее тошнотворной золотой клеткой. Впрочем, весьма занятой супруг ее Дон Эстебан ничего не замечал. Да и при нем Айкиано из последних сил старалась держатся, как ни в чем не бывало. Только улыбка получалась натянутой, а взгляд – пустым. Но где же вам, толстокожим мужам разглядеть этакие тонкости! «Действительно!» – незаметный в сгустившейся темноте, скривил физиономию Генри. – Наконец, фешенебельная жизнь стала для нее невыносима, Басти. Сложив с себя чуждые ее сердцу драгоценности и помпезные наряды, она расплела пышные прически, чтобы покинуть постылый дом в том, в чем пришла – набедренном фартуке нагуа и простом ожерелье из гуанина, что подарил ей когда-то влюбленный Хатуэй. – Странно. Почему же она теперь не подумала о своем народе, mi Ama? – Понимаешь, Бестиа, пустой кувшин не способен более дать напиться. Иногда наступает момент, когда ты слишком сильно опустошен и не можешь отдавать. Просто нечего. – Понимаю... Чего ж тут непонятного! – Вот и Айкиано чувствовала себя настолько иссушенной, что белый свет стал ей вовсе не мил. Поэтому она пошла за помощью к шаману-бойтиу, чтобы попросить у того Последний Глоток Любви. – Последний Глоток Любви? – удивился Генри. – Да, это такой колдовской отвар, который помогает воссоединится влюбленным в царстве мертвых. По древней традиции, его по собственному желанию может выпить один из пары, если второй по какой-то причине умер. – То есть это яд?! – Видимо, да, Бестия. А как еще простому человеку можно попасть в Царство Мертвых? – Но ведь... это самоубийство?! Великий грех! – Так они в наш Рай и не хотят, у них есть свой, если ты помнишь. Бесспорно, неверные заблуждаются! Но Господь наш терпелив и милосерден и каждому дает право пройти свой путь к Спасению. Но, впрочем, я рассказываю все так, как поведал мне Гуано. А в его голове старая вера таинос густо перемешана с нашей, христианской. Например, сейчас многие индейцы молятся Деве Марии, почитая ее, как свою Великую Матерь Атабей. Ведь Пречистая Дева тоже родила Главного Бога и отдала его на вечное служение людям. – Хм. И правда, сходится... – Да, Бестиа. Доверься Мудрому Господу! Он делает так, что с каждым своим шагом туземцы приближаются к истинной вере. Ведь мы, испанцы, больше не хотим никого сжигать. Заметив, что Каталина поежилась, лейтенант подсел поближе и приобнял ее плечи, заставив прислонится к своему теплому плечу. – Замерзла, mi Ama? Может, пойдем домой? Потом дорасскажешь. – Да, немного зябко, отчего-то. Но давай, я уже закончу, Тано. Недолго осталось. А то потом наверняка будет недосуг, и ты так никогда и не узнаешь, чье это сердце здесь разбито, – хмыкнула донья, устраиваясь поудобнее в объятиях англичанина. – Что ж, ваша правда, – заявил Тейлор, мягко целуя ее в макушку. Честно говоря, теперь, когда к груди доверчиво прильнула желанная девичья плоть, Генри готов был сидеть так хоть всю ночь. И ему совершенно не хотелось думать сейчас о той размолвке, что произошла недавно между ними. Правда, немного беспокоило то, что тело Каталины вовсю пылало, словно жерло камина. Но не он здесь распоряжается, впрочем. – Итак, наша убитая горем Айкиано пришла к шаману и попросила Последний Глоток Любви. «Вижу, ты та нитаинос, что живет с чужеземцем, вариши?» Айкиано кивнула смиренно. «Вижу, на твоих руках честная кровь гуарибо Хатуэя». «Это так, премудрый», – ответила девица, не собираясь оправдываться. Но бойтиу это было не нужно, поскольку он видел людей. «Вижу, ты принесла эту жертву ради своего народа». «Так было нужно, премудрый. Но что делать мне теперь?» «Вижу, вариши, на своем пути ты так и не нашла семисаки, и совсем потеряла свой Йа». «И правда, сосуд моей души пуст, премудрый, – она приложила руку к груди. – Я просто хочу к Хатуэю. Лишь этот варибо может наполнить его. Слишком поздно я поняла это». «Вижу, ты права, дитя. Хатуэй был предназначен тебе от рождения. Но многие люди плутают во тьме, не имея достаточно мудрости, чтобы сразу найти верный путь. Иногда они прозревают слишком поздно». «Я прозрела, – упрямо повторила Айкиано. – Дай мне Глоток Любви». Но тут шаман с сомнением покачал головой. «Знаешь, вариши, мне надо поговорить с мудрыми духами. Приходи ровно через три дня». Когда Айкиано ушла, бойтиу надел на шею свой защитный амулет семисаки, вдохнул через специальную трубочку порошок дерева кохоба и вместе со своим духом-хранителем под стук трещетки-гауба отправился в Путешествие. А через три дня дал Айкиано такой ответ: «В первый день я пришел в Као-Бей. Я нашел там Хатуэя. Я передал ему твое желание соединиться, вариши. Он сказал: «Эта женщина предала меня!» Он отказался встречаться с тобой! На второй день я пошел к Великой Матери. Я спросил: «Может ли женщина испанца заслужить прощение за свое предательство?» Я сказал: «Она сделала это для блага своего народа, как истинный вождь-сейба». Великая Мать взвесила бремя твоих поступков на Весах Судьбы и сказала: «У предательства слишком большой вес. Сейчас оно перевешивает все оправдания. Я не могу взять дух девицы в Царство Мудрости и Силы, пока она не искупит измену». Но потом Атабей подумала и сказала: «Ты должен спросить моих сыновей. Как они скажут, так и будет». На третий день я пошел искать сыновей Великой Матери. Я попал в Средний Мир и нашел там человека с деревянным мечом и каменным топором, с которыми тот охотился на кайманов. Это был второй сын Атабей – Владыка Испытаний Гуакар. Я передал ему твою просьбу. Он сказал: «Она не до конца прошла назначенное Испытание. Я не дам разрешения». Услышав такой расклад, Айкиано ужасно опечалилась. Она была в отчаянии. «Премудрый, если только я увижу Хатуэя, я смогу его уговорить! Может быть, тогда Йока Ху дал разрешение? Ты нашел Йока Ху?». «Я не успел сходить к Йока Ху, вариши. Ты должна сама сделать это. Может, ты найдешь те слова, что смягчат душу Главного Бога?» «Да! Я смогу найти эти слова! Я скажу Йока Ху, что люблю Хатуэя! И моя любовь перевесит мое предательство. Но как же мне попасть на небо, премудрый? Я ведь не умею летать!» «Я сварил тебе зелье, вариши. Когда ты его выпьешь, ты обратишься в Гуарагуао, золотого ястреба. И сможешь беспрепятственно попасть на небо. Не боишься?» Вместо ответа, Айкиано схватила указанную чашку и разом опрокинула ее в рот. Через мгновение она уже обратилась прекрасной птицей. Расправила она свои золотые крылья и полетела на небо. И так великолепно было ее обличье, что, пока она возносилась к небесам, Бог Йока Ху увидел Айкиано и тут же влюбился в нее. Лучезарный непременно захотел взять девицу в жены, как до него это сделал сеньор де Кавенар. Понятно, почему божество невнимательно выслушало просьбу Золотого Ястреба. И тоже ей отказало. А потом Йока Ху предложил Айкиано стать его женой. – Вот же вероломный ублюдок, прости Господи! – Это да! Но в любви, Бестиа, как известно, каждый сам за себя. Но слушай дальше... «Но я не могу стать твоей женой, Лучезарный! Я люблю Хатуэя!» – воскликнула девица и, не в силах далее противится воле Всемогущего Бога, поспешно выпорхнула из небесного дворца. Там она покружилась, громко стеная от отчаяния, потому что не знала, что делать дальше. И полетела восвояси. Йока Ху невероятно осерчал: Великий Бог никогда не знал отказа от простых смертных – только любовь и поклонение. В ярости он разбушевался, опалил Айкиано своим огнем и расплавил ее золотые крылья. Обожжённая жестоким Солнцем девица камнем полетела вниз. – Ничего себе! Так вот когда ее сердце разбилось! – Да, Бестиа. В единый миг оно раскололось на две половинки, как ты видишь, потому что удар был такой, что задрожала земля, а вершины гор осыпались к своему подножью, – Генри почувствовал, как Каталина едва заметно сжалась в его руках. – Но, думаю, не стоит ее жалеть! – наконец бодро выдохнула она. – Ту душевную муку, которую она испытывала, невозможно было терпеть. – Но ведь она не прошла Испытание Гуакара? Или прошла все же? Не пойму. – В том-то и дело, что в результате она ослушалась всех своих Богов, Бестиа. А они ведь никогда не были так милосердны, как наш Спаситель. Поэтому в наказание за самовольство ее дух так и не получил проводника в Царство Коа-Бей и не нашел Мост через Ущелье Забвения. Кроме того, ее расколотая на две половинки душа не способна сама соединится в хупию. И теперь обе ее части так и скитаются по свету врозь, да еще в Вечной Разлуке со своим любимым. – Мрак! – не сдержался от комментария Генри. – Это да, – тихо сказала Ката. – И никак нельзя умилостивить ихних суровых Богов? – Боги, как известно, развлекаются от своей вечной скуки, Басти. Так что, говорят, они оставили девице маленькую возможность все же. По поверьям, чем больше истинных влюбленных пройдет между двумя половинками камня, тем больше шансов, что душа Айкиано, наконец, сольется в единое целое и воссоединится со своим Хатуэем в Царстве Духов. Поэтому, Басти, таинос проводят здесь свадебные обряды. Их новые семейные пары по традиции проходят сквозь ту заветную щель, а там, заодним, окунаются в Купель, чтобы испросить у Атабей благословение на здоровое и крепкое потомство. – А если пройдет не семейная пара? – Генри отчего-то нехорошо захолонуло. – Есть еще у таинос такая примета: если парень и девушка сильно поссорилась и хотят помириться, то им нужно пройти на другую сторону камня, крепко держась за руки. Как ты сам видел: это нелегко! – Ах, вот оно что! – Генри вспомнил, как донья настойчиво потащила его сквозь тесный проход, не выпуская руки: значит, так было задумано. – И что же, mi Ama? Насчет нас сбылась примета? Как думаете? – Я не знаю, Басти, – безразлично пожала плечами Каталина, – наверное, в жизни все сложнее, чем в самой замысловатой легенде. Иногда быть вместе... мешает вовсе не ссора. – А что же? – Ну... просто ощущение, что не твой человек. Справедливо! Но как-то очень досадно. Взошла луна. Огромная, словно сияющая сырная лепешка. Ее ровный диск испускал над землей мягкий, лучезарный свет. А зыбкая блескучая дорожка, словно приглашая в неведомое путешествие, протянулась по воде прямо к ним, лениво сидящим на камне. Внутри у Тейлора трепетало что-то пронзительное... рвалось наружу. – Хотите послушать, mi Ama? – решился он. – Мне тут пришло на ум. Только не судите строго! Просто обстановка располагает... Да еще эта ваша легенда. И лейтенант начал говорить негромко, размерено, иногда останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово, но голос его звучал при этом четко и ясно, перекрывая шорох мерцающего у ног голубого прибоя: – Из бухты разбитого сердца... Сквозь шторм, что... порывист и свеж... Мы мчимся в потоках соленого ветра... На скалы бесплодных надежд... На парусах, что срывает... сурово Рука беспощадной судьбы... Скользим, уповая, мы снова и снова По краю... напрасной мечты... Сам дьявол, куражась, смеется над нами, Грохочет в борта океан, Мы ищем по свету... что? Сами не знаем. Нас гонит вперед ураган... Веселые песни горланим мы лихо, Вином заглушаем печаль: Сокрыт за туманом спасительный выход, Но силы на поиск нам жаль... Мы только осколки иллюзий, Погасшее пламя любви, Да искорки слёз, что сверкают повсюду, В рундук соберем, посмотри! Завесим тугими замками, Навеки зароем в глуши, Забудем дорогу, чертеж потеряем К сокровищам нашей души. К той толике благ, что осталось от нашей Беспечной, потерянной, славной, Такой легковерной, такой глуповатой, Но доброй и светлой души... Наступило молчание, во время которого донья высвободилась из его объятий и теперь потрясенно смотрела на телохранителя. – Только не говори, Бестиа, что это ты сам придумал, – наконец строго проговорила она. – Ну почему же? – самодовольно хмыкнул лейтенант. – Прямо сейчас?! – Ну да. – Врешь, поросенок! – Нет, клянусь вам, – Генри, не выдержав, рассмеялся от удовольствия, глядя на до чертиков озадаченную физиономию сеньоры Гальяно. – Вы, mi Ama, даже не представляете, на что я способен. Иногда... Впрочем, Тейлор, если честно, сам от себя не ожидал. Каким-то хитрым образом сложилось под впечатлением момента и всё... Это как выбить в тúре дюжину целей из двенадцати. На спор. У него это тоже когда-то получалось. Божий промысел, не иначе! – Ну ты даешь, Тано! – в голосе Каты слышалось явное восхищение. – А еще что-нибудь сможешь? – Э-э-э... Ну, наверное... Вот послушайте: «Возьми портрет на память обо мне. А твой я спрячу в сердце, в глубине. Сейчас лицом похож я на портрет, Но мúнут годы, и ты скажешь «нет!», Когда вернусь, от солнца черным став И веслами ладони ободрав, Заволосатев грудью и щеками, Обветренный, потрепанный штормами, Мешок костей – скуластый и худой, Весь в пятнах копоти пороховой, Тебе съязвят, что ты несправедливо Бродяге грубому любовь дарила, Портрет мой подтвердит, каков я был; Но ведь и ты не та, что я любил. Мне разум скажет: пусть твои черты Так изменились... Это та же ты! Лишь новорóжденной любви легко Влюбиться в лик, как дети – в молоко. А нам, давно влюбленным, стал едой Из плевел хлеб с холодною водой». Донья тем временем внимательно изучала его губы, а когда Генри закончил, осторожно обвела их по контуру: – Ах ты, жук! Это же стих Дона Джонна! – и она несильно хлопнула Тейлора по щеке. – Думал, я не узнаю, врунишка? – но глаза Каты при этом смеялись. Лейтенант ловко поймал губами кончик ее ровного изящного пальца и поцеловал: – Простите, сеньора. Не удержался... как-то к слову пришлось. Но ведь красиво же! Согласитесь. И жизненно. Некоторое время Каталина смотрела на Тейлора своим загадочным взглядом, потом вдруг резко оседлала его бедра, одновременно задирая подол. – Ну что, солдат, испытаем твою готовность? – выдохнула Ката прямо ему в губы и после впилась в них долгим упоительным поцелуем, заставив ошеломленного этаким напором Тейлора откинуться на руки. Впрочем, лейтенант недолго терялся, потому что голова его моментально пошла кругом, а все положенные места тут же напряглись. – Плох тот солдат, который не жаждет... порадовать своего генерала, я имею в виду... – пробормотал он в перерывах между поцелуями, попутно сгребая донью в свои объятья. Лишь ласковый шум прибоя, да тихое бряцание металла о камень слаженно аккомпанировали мужчине и женщине, слившимся в единое целое под торжественным, мерцающим небосводом. А падающие звезды посылали им свое мимолетное благословение из глубин вечной бездонной Вселенной.