В РИТМАХ ЗВЕНЯЩЕГО СЕРДЦА

Еще мгновение и находка очутилась на тейлоровской ладони. При внимательном рассмотрении это оказался слегка щербатый розовый камушек, похожий на отшлифованную гальку – размером с хорошее тыквенное семечко. Хм-м! Занятная вещица! Интересно, как она попала внутрь улитки? Проглотила болезная что ли? Рассудив, что несмотря на его необычный цвет странный камень на хлеб не намажешь – но мало ли, какие здесь встречаются экземпляры, вон на дне озерца чего только нет! – Генри уже было решил закинуть его в водоем – к остальным собратьям. Но потом пожалел – вдруг, пригодится: очень уж необычный – и сунул камушек в поясную сумку, к другой полезной мелочевке. И сразу об этом забыл, так как занялся обедом, который, кстати, получился весьма неплох. Правда, испеченный на углях моллюск оказался жестковат и слегка отдавал водорослями, но так даже пикантнее. Генри с азартом утомленного физическими упражнениями атлета заглотил обжаренные кусочки, практически не жуя. А что? Едят же лягушатники устриц! Хотя, надо отметить, сдабривались все эти гурманские неаппетитности сладковатым запахом костерка. В общем и целом, зверский голод утолён – да и ладно. Тем более, давненько он так основательно не упражнялся. Совсем размяк от безделья – вон, аж все поджилки с непривычки дрожат! В результате Генри почувствовал, что утомленное тело отказывается служить, а глаза от сытости слипаются. Лейтенант прилег соснуть тут же, на полянке, и проснулся ближе к вечеру... Посвежевший, но снова жутко голодный. Так как моллюсков больше в наличии не имелось, Тейлор судорожно закинул в себя несколько росших поблизости фруктов, пару орехов и решил выдвигаться до дома, поскольку понял, что не отказался бы от хорошего куска мяса, который сделался ему просто жизненно необходим. И который можно было бы получить только на кухне у Лусии или... Идея! Не лучше ли завалится сейчас к Лавиньи? Его хижина располагалась гораздо ближе, да и видеть кое-кого другого совершенно не хотелось... если даже предположить случайную встречу. Тем более их с Каталиной комнаты располагались практически рядом. Кстати, заодно можно узнать у всезнайки-француза, как очистить найденную раковину до идеального блеска так, чтобы получилось изысканное украшение, которое подарить не стыдно, а не этот сплошь заросший водорослями комок грязи. Тейлор тут же припомнил, что у Шарля на его стеллажах располагалась целая коллекция чистеньких раковин разнообразных видов и форм: от необычных и очень красивых до сереньких, совсем невзрачных. Маэстро всеми этими экземплярами очень дорожил и часами мог рассказывать про всяких морских гадов с большим воодушевлением. Благо во время того самого пьяного демарша шкаф с ракушками остался нетронутым, так как благополучно спрятался в самом дальнем углу. В общем, Генри решил совместить приятное с полезным и отправился к французу с целью стребовать с него ужин, а там... как повезет. Честно говоря, проведенный в тоскливых раздумьях день настоятельно взывал к разговору с кем-нибудь здравомыслящим. Тем более вопросов у лейтенанта накопилось больше, чем ответов. Может, Лавиньи даст какой-нибудь дельный совет. Ведь, если разобраться, Каталину он лучше знает. Шарль явно был дома: окна бунгало лучились тихим уютным светом, а из каминной трубы клубился дымок. Уже совсем стемнело, когда Генри взбежал на террасу со стороны моря и, стараясь не передумать, требовательно постучал в хижину француза. Тейлор не ошибся в своих ожиданиях. Через некоторое время за дверью зашебуршало, и лик Лавиньи, освещенный трепещущей свечой, настороженно нарисовался в проеме. По мере узнавания нежданного гостя, глаза хозяина благоговейно расширились, да и рот тоже начал округляться. – Басти?!! – ошарашено молвил он. Что-то такое, в целом, Тейлор и предполагал, поэтому, препятствуя дальнейшим кривотолкам, он поднял ладонь вверх и категорично заявил прямо с порога: – Внесу ясность, старина. Я зашел чисто по-дружески! Что бы ты там себе не подумал! Шарль заметно смутился и поспешно забормотал, хотя взгляд его так и сиял нескрываемой радостью: – Да что ты! Я разве когда?.. Я и не думаю ничего такого... – потом взял себя в руки все же. – Проходи, конечно! Ужинать будешь? Я тут как раз собирался. – А что у тебя есть? – привередливо вопросил лейтенант, чтобы скрыть тот факт, что он за этим, собственно, и пришел. Но как-то неудобно было признаваться с порога, что в кои-то веки заглянул к другу чисто из меркантильных соображений. Вон как тот обрадованно засуетился, Генри аж волна раскаяния накрыла в результате. Впрочем, витавшие по комнате умопомрачительные запахи все равно не оставляли ему никаких шансов оставаться грубым. Лейтенант кинул жадный взгляд на стол, где стояла большая глиняная супница, а также блюдо с дымящимся сочным мясом и горкой запечённых овощей. Надо же! Повезло так повезло! Все, как ему, Тейлору, и мечталось. – Луковый суп с гренками и жаркое со спаржей под сырным соусом, – отчитался Шарль, беспокойно заглядывая англичанину в глаза. – Будешь, мун амú? Тейлор чуть слюной не захлебнулся от вида всех этих немудреных яств, подтверждающих такое аппетитное описание француза, который тем временем приглашающе отодвинул стул с противоположной стороны стола и живенько достал из буфета еще один прибор – для гостя. Потом подумал мгновение и извлек оттуда же бутылку вина. Взгляд Тейлора совсем подобрел. – Ой, нет, свой луковый суп, пожалуй, ешь сам. Терпеть его не могу! – капризно буркнул Генри. – А вот от ростбифа, так и быть, не откажусь. Если позволишь. Признаться, дружище, я чертовски голодный! Не заставив себя долго упрашивать, лейтенант скинул вещи на сундук у входа и резво уселся на приготовленное место. Стянув на тарелку добрый кусок говядины, он жадно принялся за еду, еле удерживаясь, чтобы не глотать куски целиком, а также стараясь не переусердствовать с вином, которое хозяин щедро плеснул в его любимый бокал. Эх, надо же, и это запомнил! Шарль внимательно на него посматривал, в свою очередь, чинно прихлебывая суп. – Ну как ты поживаешь, Басти... ен? Чем занимаешься? – учтиво поинтересовался француз, когда заметил, что тарелка Тейлора наполовину опустела. – Да так... Гуляю вот, – Генри сыто откинулся на спинку стула и с наслаждением пригубил вино. – Изучаю окрестности. Очень занимательно здесь, оказывается. К разломанному камню сегодня ходил. Тут, неподалеку. Понырял там со скалы... Лавиньи слегка нахмурился: – К Разбитому Сердцу? – Так ты в курсе этой странной легенды? – В общих чертах... А еще я знаю, муншер, что это место весьма почитаемо местным населением. Так что будь осторожен. Туземцы не любят, когда их святыни оскверняют. – Да я, в общем-то, с полным почтением. Старался ничего не сдвинуть, по крайне мере, – хмыкнул лейтенант, поковыривая специальной палочкой в зубах. – А ты что? Веришь в эти... гхм... индейские сказки? Вот не ожидал! Ты же у нас вроде как... ученый. – Ученый, да. Поэтому все подвергаю известной доле сомнений. Но, согласись, нельзя отрицать, что в таких... сакральных местах что-то да существует. Этакое... мистическое... Не зря туземцы выбирают их для своих святилищ. Хотя... как истинный христианин я не должен такому верить, не так ли? – Да, конечно. Не должен. Вот и я не верил... Пока... Хмель уже ударил лейтенанту в голову, томно побежал по венам, а язык в некоторой степени развязался. Ведь ничего же страшного не случится, если он расскажет другу эту историю в награду за его гостеприимство? Дело-то прошлое. – Пока что? – Лавиньи ожидаемо вскинул на гостя заинтересованный взгляд. – Пока... не встретился с настоящим африканским колдуном! И Генри, разомлев от выпивки и сытного ужина, поведал французу про то, как коготь бронзовой собаки стал для него буквально спасением от жуткой смерти. Правда, какую роль во всем этом играли африканские боги, Тейлор и сам не мог теперь достоверно определить. Но Лавиньи, похоже, тема высших материй стала напрочь неинтересна. А в конце рассказа он и вовсе перестал дышать. – Святой Иисус Сердечный! Это чудовище собирался прокатить тебя в бочке с гвоздями?! – полные ужаса глаза Шарля, казалось, сейчас вылезут из орбит. – Заметь! С вершины самой высокой горы! – самодовольно поднял палец Генри, хотя насчет размера горы не был так уверен. – Как ты думаешь, во что бы превратилось мое бренное тело после этакой экзекуции? – Да за что?! Ты ведь спас его женщину! Господь! Какая гнусная жестокость! О, что еще можно ожидать от этих ублюдочных англичан! – Ну знаешь, – досадливо зыркнул на него Тейлор, подливая им обоим вина, – порой англичане разные бывают, друг мой, как и французы... Да и испанцы, кстати говоря, тоже. – Да, да, тут ты прав, несомненно, муншер. Прости... я, конечно, не тебя имел в виду, а всяких мерзких проходимцев вроде твоего бывшего хозяина. Но то, что ты рассказал про коготь, потрясающе! Достойно, чтобы описать в романе. Может быть, когда-нибудь я этим займусь. – Ха-ха!.. – Тейлор со смаком облизал губы. – Станешь моим биографом, месье? – Почему бы и нет? Сдается, твое жизнеописание получилось бы весьма и весьма любопытным. Не хуже, например, этих известных рыцарских опусов про Амадиса Гальского? Может, и прославлюсь заодно. – Ну да, скажешь тоже! – недоверчиво скривился Тейлор, потом подозрительно уставился на приятеля. – Или ты сейчас смеешься надо мной, каналья? – Да почему же! Я вполне себе серьезен, англичанин, – хмыкнул в свой бокал маэстро. – Чем ты отличаешься от славного Амадиса? – Иди к черту! – досадливо закатил глаза лейтенант. – Хватит уже сравнивать меня с этими жалкими болванами! Которые смысла жизни не видят, если ежесекундно не лобызают женские следы. – Следы?! – Ну да, или как там они еще доказывают этим сумасбродным дамочкам свою вечную неземную любовь! – Тейлор был сейчас невероятно язвителен. Сказывалась, видимо, вся та обида, которую он испытывал поголовно к женскому роду, вообще, в лице одной конкретной стервы, в частности. Будь она трижды неладна! – А что ты имеешь против неземной вечной любви, дружище? – удивленно поднял брови француз. – Мне кажется, не далее как с неделю назад ты был в этом вопросе совсем другого мнения... Тейлор скривился. – Сдается, вся эта любовь-морковь придумана как раз женщинами, чтобы можно было помыкать недотепами вроде всяких там амадисов. «Ах, любезный мой воитель, – Генри жеманно передернул плечами и попытался состроить тонюсенький женский голос, – повелеваю: сей секунд достаньте мне звезду с неба! И тогда... тогда, быть может... я разрешу поцеловать вам кончик своего ноготка». Тьфу! Ну не вздор ли?! Скажу я тебе, друг мой Шарль, нормальный мужчина на такую нелепую чушь не поведется! Лавиньи, хмыкнув на странную запальчивость друга, пожал плечами и на всякий случай переключился на другую мысль. – Так ты хочешь сказать, Басти, что спас донью Каталину от бронзовой собаки, и в ответ она спасла тебя от английской собаки? Каких только причуд не случается на белом свете! – Да уж, неисповедимы пути Господни. Но тогда я был досконально уверен, что это по заклятию колдуна Бабалаво африканские боги так играют моей судьбой. Все же старик Па Конте выглядел очень убедительно. – А сейчас? – А сейчас я думаю, Шарль: может, это был промысел Божий. Как истинный христианин, буду верить, что это так. – Кто ж теперь это разберет, Басти. Непонятно, какие-такие высшие силы руководят всеми этими хитросплетениями на небесах. Главное, ты спасен и ты здесь. Все это явно не случайно. – Тоже верно, приятель. Давай за это и выпьем! – подытожил Генри, салютуя бокалом. Они как-то незаметно прикончили одну бутылку и принялись за вторую, плавно перекочевав на удобные кресла возле камина. – Послушай, Шарль, я тут, пока нырял, нашел одну занятную вещицу, – Тейлор внезапно вспомнил про раковину, оставленную у входа, он подхватился и передал ее французу. – Поможешь мне ее очистить? У тебя ведь наверняка найдется какой-нибудь действенный способ. Вон в твоей ракушечной коллекции все такие гладкие да блестящие! Но Шарль, казалось, перестал слышать гостя, благоговейно рассматривая всученную ему штуковину. – Ого! Да это Lobatus gigas ! – наконец, восторженно молвил он. – Какой великолепный экземпляр! Где ты его нашел? – Ну, где нашел, там уже нет... – нехотя отшутился Генри, озадаченный предупреждениями Лавиньи об осквернении индейской святыни. Хотя... Непонятно, что считается осквернением, на самом деле. То, что Генри поднял эту раковину со дна морского, это осквернение? Да и что там, вообще, относится к святыне: то ли сам треснутый камень с «купелью», то ли полностью вся эта бухта? Но на всякий случай он решил держать язык за зубами... – Гигантский стромбус!.. – завистливо проговорил Лавиньи. – Какая необычная форма раковины! Да еще такая большая, рогатая. Ей лет около десяти, не меньше. А зачем она тебе, мун ами? – Ну... мало ли... пригодится... Например, кому-нибудь подарить. – А. Понятно, – Шарль пожевал губами, потом осторожно произнес: – А не хочешь мне ее продать? – Продать?! – тут пришел черед Генри удивляться. – Ты сейчас верно шутишь, месье? – Да нет, я серьезно. – Хм... А за сколько ты купишь это?.. – он хотел добавить «барахло», но предусмотрительно промолчал. – Ну, скажем... могу дать пару реалов. – Да ладно! – недоверчиво проговорил Генри. Это бесформенное нечто стоит два реала? Не может быть! – Да точно. Если ее правильно отмыть, плюс натереть воском, она и больше будет стоить. Но мне она нужна чисто для коллекции. У меня такой красоты еще нет. – Так ты сначала отмой, а я подумаю. Может, эта прелесть нужна самому. – Ишь, какой хитрый! – хмыкнул маэстро. – И с чего мне тогда стараться? – И то верно, – обижено поджал губы Тейлор. – Да, ладно, пошутил я, муншер, конечно, я отмою. Идем в лабораторию. Я покажу тебе на будущее, как очищать такие раковины... – Вот, допустим, берешь раствор винного уксуса, заливаешь кипятком, оставляешь так до утра и... вуаля! – описывая процесс, француз ловко проделывал упомянутые им манипуляции. – Все известковые наросты растворятся в кислоте, Басти, так как известняк – это щелочь. Но тут надо быть осторожным и не переборщить, потому что сами раковины тоже известняк, только более плотный. Видишь эти пузырьки? – он показал на начинающую бурлить жидкость, скрывшую образец целиком. – Это уже пошла реакция. Известь взаимодействует с кислотной средой и превращается... в соль. – В соль? Которую можно есть? – Да нет, это другая. Но тоже полезная. Называется пригорело-древесная. Ею можно посыпать, например, продукты, чтобы дольше не портились. – Ну ты даешь, Шарль! – восхищенно проговорил Генри, с любопытством заглядывая в кастрюльку с пузырящейся раковиной. – И как ты умудряешься знать все на свете? – Ну что ты, мой друг! Спасибо, конечно, за твое высокое мнение о моих способностях, но дело всё в том, что... я ничего не знаю. – В смысле «ничего»? Мне кажется, ты сейчас лукавишь, старина. – Это тебе так кажется. Как бы тебе объяснить?.. – французу, разогретому выпивкой, явно хотелось поговорить, впрочем, Генри как раз был не против. – В общем... чем больше я узнаю, Басти, тем больше постигаю бездну своего невежества. Об этом парадоксе, кстати, говорили многие мыслители: Конфуций, Сократ и даже Шекспир... Иногда представить сложно, сколь многого я еще не познал. Просто мороз по коже! – Да брось ты прибедняться, дружище! Ты осведомлен обо всем гораздо лучше многих, это уж точно! – Ха-ха, может быть я и прибедняюсь, как ты выражаешься, но это лишь подтверждает существование такой идеи. Бытует мнение, что более знающие люди, в целом, склонны принижать уровень своих достижений. Они страдают от недостаточной уверенности в своих силах. Так что я, – Шарль излишне усердно постучал себя в костяшками грудь, – типичный представитель сей теории! Но во всем этом есть и хорошая сторона, мун ами – из-за сознания своей неполноценности я стремлюсь познавать все больше и больше. Для меня это похоже на какой-то... хм... мыслительный голод. – Даже так? И когда же ты насытишься, Шарль? – Наверное, пока я дышу, никогда. Вообрази, муншер, – Лавиньи рассеяно погладил округлую емкость перегонного куба, занимавшего почти половину стола, – всё наше знание – это внутренность шара, а незнание, наоборот, за его пределами. Когда наше знание становится больше, шар как бы раздувается, и его поверхность, соответственно, увеличивается, что приводит нас, по сути, ко все большему «соприкасанию» с поверхностью незнания. Ну и, естественно, к пониманию, сколь многого мы еще не постигли. – Так вот в чем тут дело! Ловко! Тогда, выходит, это... нескончаемо? Ну, шар этот, действительно, может «раздуваться», пока человек жив. Вот засада! А я думал, что-то узнаешь и всё: ты – молодец! А оказывается, это всего лишь заблуждение? – Да, это наши иллюзии, Басти, как, впрочем, и все остальное вокруг, – философски заключил Лавиньи. – Но, в целом, ты прав. Бог сотворил вселенную безграничной. Не только в размерах, но и в ее нескончаемых преображениях. Omnia fluunt, omnia mutantur... – Хм-м... Что это значит, месье? Они вернулись в гостиную и снова сели перед догорающим камином, куда Лавиньи предварительно подкинул пару поленьев. Жаркие языки радостно взялись вылизывать свежую жертву. – Скажем, если вообразить, мой друг, что Божий мир подобен пламени, – француз с загадочным видом повел полупустым фужером в сторону очага, – то станет понятна моя мысль. Видишь, как огненная стихия постоянно движется, и эта беспрестанная ее подвижность завораживает: нам будто являются все новые и новые картины, которые удивительным образом никогда не повторяются. Именно поэтому, говорят, что на огонь можно смотреть вечно... – Что ж, тут сложно поспорить, месье, – Генри подумал, что сам всегда любил наблюдать за непредсказуемыми трепыханиями костра. – И что из этого следует? – Вот также и наше мироздание, – увлеченно продолжал рассуждать маэстро, – течет, меняется в своем бесчисленном множестве вариаций. Так что, я бы поостерегся быть в чем-то уверенным до конца! Высока вероятность, что по мере того, как ты расширишь сферу своих знаний, твое мнение поменяется все же. Допускаю, это так работает. – То есть, достоверной истины не существует? – Генри сосредоточенно сдвинул брови, пытаясь собрать размякшие мозги в кучку. – Н-да... На что же тогда полагаться? – О, мой друг, как глубоко ты копнул!.. – Лавиньи посмотрел на собеседника весьма одобрительно. – Я думаю так: каждый ищет в этом безумном мире свой собственный ориентир. Хотя тоже не факт, что, в итоге, он выберет что-то правильное для себя. Согласись, при желании любую «истину» можно оспорить. Абсолютен только Бог, да и то некоторые сомневаются в его существовании. А научных доказательств, – маэстро развел руками, – так и нет. Только наша слепая вера. – Господь! Все это звучит не слишком обнадеживающе, Шарль, – пожаловался Тейлор, старательно фокусируя взгляд на пресловутых часах с пастушкáми. – Я запутался, честно говоря. Месье Моверан с каминного постамента всем своим пастушьим видом излучал неодобрение, зато старушка Эмилия внимала душке-англичанину с нескрываемым обожанием. – Подожди путаться, мой друг! Ведь, если поразмыслить, то такое разнообразие большое благо, Басти. Какие-такие выводы можно сделать из всего этого, как думаешь? – Ну, какие? – Генри пожал плечами. – Например... если всё узнать невозможно, то чего тогда мучаться? М? И так хорошо! – Хэх, ну тоже вариант. Что ж, получается, размышления над тайнами Божьего мира – это удел избранных... Мне вот больше нравится думать, Басти, что передо мной огромные неведомые просторы, и сколько бы я не шел вперед, всегда найдется, чему удивляться. Господь ведь так устроил, что можно никогда не останавливаться! Ты обладаешь потрясающими возможностями: двигаться, оставаться жадным до знаний, и от этого – чувствовать себя вечно молодым! Душой, я имею в виду. Помнишь Декарта? «Я мыслю, следовательно, существую». Так вот, мне кажется, именно это он и подразумевал. По крайне мере, я это так понимаю. Лейтенант поймал себя на том, что в силу некоторых неодолимых причин ему трудно отследить сейчас всю замысловатость данного разговора, но главное, хвала Иисусу, ему все же уловить удалось. – Хм, занятно! – буркнул он. – Что меня всегда в тебе поражает, парень, так это то, что у тебя всегда найдется необычный взгляд на обычные вещи. – О, благодарю тебя, мой друг. Это чрезвычайно лестно!.. А еще, муншер, – француз заговорщики подмигнул, – из этого следует то, что ты можешь считать так, как лучше для тебя. Раз все равно, абсолютной истины не найти. Например, если ты хочешь думать, что ты – молодец. Ты можешь! Никто не вправе тебе этого запретить... или опровергнуть. Разве это не благо? – Что ж, в этом, пожалуй, есть резон! Я, определенно, сталкивался с таким – и не раз. Некоторые явно воображают, что они самые что ни на есть лучшие на свете, а все прочие – быдло неотесанное! – выдав эту тираду, Тейлор неожиданно помрачнел. – Да, ты прав, многие склонны себя превозносить и оправдывать. Человек не любит думать, что он не прав, – вздохнул каким-то своим мыслям маэстро. – Это да, порой диву даешься, как кое-кто умеет всё поворачивать в свою пользу! – не успокаивался Генри. – Вот что с эти делать, дружище, а? – Да ничего не сделаешь. Так что смирись. Оставь людям их заблуждения, муншер. Лишь немногих удается переубедить, да и то, только тогда, когда они сами этого захотят. – Даже если ткнешь их носом в очевидные вещи? – Так в том-то и беда, что каждый имеет свое собственное мнение по поводу одних и тех же вещей. – Да ладно! Вот что такого разного можно придумать, например, касательно... этого бокала с вином, дружище? Вино и вино. Оно налито в бокал. Точка, – и Генри с большим вниманием заглянул внутрь. – Эх, не скажи. Вино... – Лавиньи посмотрел свой фужер на просвет, потом, поболтав, с удовольствием пригубил, – м-м-м... во-первых, оно обладает невероятно притягательным букетом. И кроме того, именно благодаря вину пламя камина так таинственно играет рубиновыми бликами сквозь грани хрусталя, создавая нам душевное настроение. И в результате мы с тобой, мой друг, приятно проводим время... надеюсь, в довольно уютной обстановке. – О, да это звучит весьма поэтично! Ну что ж... В целом, я склонен с тобой согласится, старина: зависит, как на всё посмотреть, – лейтенант тоже изучил свой бокал на просвет. – Уточню, муншер. Зависит, кто на это посмотрит. Вот в данном случае, Басти, заметь, ты согласился со мной лишь потому, что сам готов был так считать, я лишь ненавязчиво помог облечь твои мысли в красноречивую форму. – Ненавязчиво? – хмыкнул Тейлор, приподнимая брови. – Ну да. Сдается, ключевое слово здесь именно «ненавязчиво». Так поступают как раз поэты, когда с помощью таланта облекают наши тривиальные измышления в выразительные образы, которыми можно не только насладится, но и найти в них подтверждение каким-то своим идеям. Ну или даже открыть для себя нечто новое... доселе неведомое. Генри отчего-то вспомнился Мюррей с его занимательными суждениями по поводу изысков словесности, и сердце лейтенанта болезненно екнуло. Он ощутил, будто дух трагически погибшего друга каким-то образом незримо присутствует при их сегодняшней беседе. И даже тряхнул головой, избавляясь от наваждения. – Но, положим, – продолжал настаивать Лавиньи, – если бы ты вдруг счел, что вино отвратительное, а у меня в гостях тебе не нравится, то вряд ли я тебя уже переубедил, как бы не старался. Ведь так? – Даже и пробовать не стал бы? Вдруг бы я передумал? Чем черт не шутит! – подначил Тейлор, в очередной раз прихлебывая вино, вкуса которого он уже практически не ощущал. – Что ж... Признаю, мне было бы неприятно, коли так, и смею думать, что именно поэтому ты такого и не скажешь, – и маэстро лукаво улыбнулся. – То есть ты предлагаешь мне солгать, чтобы тебя не расстроить? – с сомнением надул щеки Генри. – Как же ты тогда поймешь, каналья, когда мне, действительно, приятно, а когда я действую из каких-либо иных побуждений? – Н-да... Задачка. Ты сейчас поставил меня в тупик, муншер, – рассмеялся француз. – В этом, действительно, трудно разобраться. Как же быть в таком случае, м? – и он озадаченно подпер щеку кулаком. Тейлора в очередной раз охватила досада, которая не давала ему покоя буквально с третьего дня. – Все очень просто, приятель! Нельзя никому не доверять! Тем более что сегодня человек может говорить одно, а завтра, зараза, – совершенно противоположное! И никак не предугадать, каким-таким гнусным образом он вдруг поменяет свое чертовое мнение. И, главное, по какой причине! – с горечью выдал лейтенант, в очередной раз вспомнив обидную выходку Каталины. – Сам же говоришь: нет ничего постоянного! Тогда и собственное слово держать нечего! Хочу – даю, хочу – беру обратно! Так что ли? – Что-то случилось, Басти? – осторожно вопросил Лавиньи, внимательно поглядывая на не в меру взбудораженного собеседника. – Ты чего вдруг так завелся? – Ничего я не завелся! С чего ты взял? – Наверное, мне показалось, муншер, но, сдается, тебя будто что-то гложет. Прости, если я ошибаюсь. Но если хочешь, то я готов об этом поговорить. Господь! Он, Генри, конечно, планировал расспросить француза о Каталине, как более сведущего в завихрениях ее характера. Но готов ли он жаловаться Лавиньи на свои неудачные любовные дела? Ведь тот наверняка только порадуется: в любви каждый сам за себя! – Да ладно, забудь, приятель. Все нормально у меня. Просто слегка устал... – отмахнулся лейтенант, ощущая, как его мысли, пожалуй, и правда, стали немного путаться. В результате он, недолго думая, единым махом опрокинул в рот очередное питие и тут же налил еще. Разглагольствующего всезнайку-француза по какой-то причине зудело слегка осадить, и Тейлор упрямо сощурился: – Ну хорошо, бродяга, тогда еще вопрос по поводу разных мнений на одно и тоже. Вот если я, например, буду тебя убеждать, что Земля наша плоская, а небесная твердь вместе с Солнцем... она вращается вокруг? Что ты на это скажешь? Неужели твой ученый дух не возмутится? – Ну это ведь совсем другое! – ожидаемо пыхнул маэстро. – Это же научно доказано! Значит, неоспоримый факт. То, что Земля вращается вокруг Солнца, я имею в виду. – Хах! Вот, что и требовалось доказать. Есть же на свете что-то незыблемое, в чем точно все убеждены. И что твоя кислота растворяет щелочь – тоже факт! И то, что пять пальцев да еще пять пальцев – будет... – Генри настоятельно продемонстрировал Лавиньи свои растопыренные ладони, – десять пальцев! Как это по-другому истолкуешь, м? – Ой, ну ладно. Уел... – засмеялся маэстро. – Нет, ты, конечно, можешь думать, как хочешь, мун ами. Ведь миллионы людей ничего такого даже не предполагают и нормально. Мир от этого не рухнул. Только научная истина как раз существует независимо от того, знаем мы о ней или не знаем, и никак не изменится, что бы мы по поводу нее не думали. Она лишь ждет, чтобы ее открыли и бережно описали в научных талмудах. Но уточню, я же говорил не про данность, а про мнения, не так ли, муншер? Тут есть большая разница. Спасибо, что ты обратил на это внимание, но, сдается, что в данном вопросе я все же не противоречу сам себе. Хотя, и правда, этот тонкий момент нуждается в уточнении: факт может быть один, а понимание его разное в силу разнообразных воззрений. Еще сам Платон говорил: «Сократ – друг, но самый близкий друг – истина». Вот так. То есть, выходит, даже Сократ иногда был далек от истины в своих толкованиях. Хотя... – пробормотал он как бы про себя, – может это как раз у Платона имелись свои собственные толкования. – Да кто ж тогда определяет, что есть истина, а что нет? – скептически буркнул Тейлор, окончательно сбитый с толку. – Не знаю, Басти. Но предполагаю, что все сложно: к достоверной истине зачастую приходят путем научных опытов, и результаты этих опытов, как минимум, должны совпасть у нескольких ученых мужей. Чем больше, тем лучше. Вот, к примеру, опять же вино. Оно делается по веками отработанному рецепту и, как бы ты не старался, по-другому этот божественный напиток не получится. Хотя вариации из-за различных предпочтений существуют: сорта там, терруар, годы выдержки... – Знаешь, Шарль, чем больше я тебя слушаю, тем больше убеждаюсь, что в этом во всем могут разобраться только какие-нибудь небожители, а нам простым смертным во всей этой путанице остается уповать только на милость Господа. По крайне мере, я не вижу, на что еще. Тейлор понял, что, вопреки ожиданиям, он не стал ближе к разгадке каталининых выкрутасов ни на йоту. – Полагаю, здесь ты чертовски прав, Басти, – глубокомысленно выдал Лавиньи, согревая остатки собственной выпивки в ладони. – Вера в Господа нашего – это то, что дает опору. А еще разум и честь. Эти три слова как раз написаны на родовом гербе моей матери. Так что можно не сомневаться, Басти, здравомыслие, а также честное слово порядочных месье всегда было и остается маяком в нашем ненадежном мире. Это, пожалуй, важнейшие ориентиры, на которые, как ты справедливо отметил, можно полагаться. Иначе, воистину, мы рискуем погрузится в полный хаос. – Да уж! Сдается, ключевое слово здесь: «порядочный месье», – выпив незаметно для себя еще полбокала, пробормотал Генри. – В женских мозгах я даже не рискну разбираться! – саднящее негодование, которое он пытался тщательно маскировать, всколыхнулось все же и, размытое алкоголем, окончательно выплеснулось наружу. – Мне кажется... я даже начинаю понимать тебя, Шарль. – Понимать? В чем именно? – удивленно глянул на него маэстро. – Ну... то, что ты предпочитаешь мужчин! – буркнул Тейлор, внимательно изучая трещинку на мраморной облицовке камина. – По крайне мере, никакая сс..стерва не морочит тебе голову! Жаль... – процедил он сквозь зубы. – Чего тебе жаль, Басти? – где-то рядом почти беззвучно прошелестел француз. – Жаль... что мои любовные предпочтения заставляют меня общаться исключительно с этими кровавыми бестиями, от которых... клянусь, одни беды! Дьявол и все его бабушки! Это он, Тейлор, сейчас сказал?! Но судя по тому, как бездыханно вытаращился на него бедняга Шарль, это было сказано. И было сказано вслух. Ой, беда! Некоторое время они так смотрели друг на друга – потрясенно. Каждый помышляя о своем. Опомнившись, Генри срочно потупил взгляд, чувствуя при этом, как уши его воспламенились. – Так что?.. – наконец, осторожно проговорил Лавиньи, и кадык его дрогнул в тот момент, когда он нервно сглотнул. – Может, тогда попробуешь?.. Вдруг... ты просто в себе не разобрался, муншер? А что если... – Ты сейчас о чем, бродяга? – Тейлор малодушно попытался прикинуться дурачком. – В чем это я должен разобраться? Я что-то не разумею. Но француз, похоже, даже не слышал лейтенанта, продолжая бормотать с каким-то надрывным чаянием, будто боялся, что сейчас навсегда потеряет слишком большую драгоценность, невзначай зацепившуюся за порожний крючок: – Скажем так... в своих предпочтениях... Просто, может, у тебя не было подходящего случая, а? Говорят, не попробуешь, не узнаешь! Ведь так? Ну, подумай, что ты теряешь, Басти? Если понравится, то я всегда рядом. А если нет... – Господь! Ты меня что? Сейчас соблазняешь, каналья?! – Генри попробовал состроить крайнее негодование, с холодящим ужасом ощущая при этом, как грандиозно он оплошал. Ну кто тянул его за чертов язык, скажите! – Ну... в целом, да. Но выбор за тобой, ты же видишь, – отхлынул от него маэстро, явно сдерживая свой порыв, потому как пальцы француза заметно дрожали. – Да как ты не понимаешь! Это не выбор! – от смятения Тейлор не нашел ничего лучше, как самому начать нападать. – Ты сейчас хочешь воспользоваться моей слабостью! Ты же видишь, я пьян. И я в... ну... в общем, признаюсь, мне сейчас очень гадко по одной... гхм... весьма паршивой причине. Я пришел сюда, чертовски надеясь на участие одного... старого друга и, к сожалению, непозволительно размяк, но это вовсе не значит, что я готов запасть на твои любовные шуры-муры, – неожиданно разоткровенничался лейтенант в отчаянной надежде на понимание, хотя, надо отметить, хмель с перепугу выветрился у него из головы в единый миг. – Я буду стараться, мункер! – страстно зашептал Лавиньи и, внезапно опустившись перед ним на колени, ухватил за руку. – Я буду очень стараться, чтобы тебе стало хорошо! – Послушай! А если я сейчас соглашусь, и мне не понравится? – предпринимая сомнительные потуги достучаться до ошалевшего француза, Тейлор пытался в тоже время аккуратно высвободиться из захвата. – Ты навсегда меня потеряешь! Навсегда! Даже как друга, я имею в виду. Ты этого хочешь, что ли? Н-дя... Так себе аргумент, конечно! Но чего только не придумаешь в замешательстве. – А вдруг понравится? – продолжал с мольбой цепляться за него Шарль. – Я мог бы... Басти... я мог бы дать тебе не только участие, не только чистую любовь, я мог бы подарить тебе весь мир! И ты никогда бы не пожалел о своем выборе, клянусь! Ты чертовски прав! Нет ничего честнее отношений между мужчинами. Безо всех этих коварных женских уверток, без использования, без скандалов. Просто ты и я! На Генри смотрели покрасневшие, полные тоски глаза, и, кажется... уверенность лейтенанта дрогнула и стала губительно растворяться. А может и правда... Человек перед ним искренне готов отдать всего себя без остатка. Вне сомнений француз сделает для него все, что только возможно... в том числе, значительно облегчит ему, Тейлору, жизнь! Не предаст, как некоторые... И вообще... Не попробуешь не узнаешь... Ой, Иисус! Да о чем он только думает! – Да черт! Зачем я к тебе пришел! – подскочил Тейлор, решительно вырываясь из цепких объятий. – Так я и знал, что этим все закончится! – он резко поставил свой фужер на столик и сделал пару нетвердых шагов к дверям, но вдруг... Вдруг лейтенант всем своим свернувшимся от тягости желудком доподлинно осознал, что не готов потерять еще и Лавиньи, даже если ему придется постоянно сталкиваться с этими его отвратными содомитскими закидонами. Нда-а... выбор, в итоге, выходил слишком сложным: потерять навсегда единственного надежного друга здесь, в этом вражьем мире, общение с которым, впрочем, как ни крути, абсолютно непредсказуемо – буквально, как на пороховой бочке! И что это тогда за надежность такая, господа-сеньоры?! На душе совсем посмурнело. Но, прежде, чем он успел решить дилемму до конца, Тейлор развернулся все же. – Ладно, по крайне мере, ты был честен со мной, парень. И я тоже буду честен в ответ. Извини. Я ляпнул всю эту хрень, не подумав. Это спьяну, дружище! Но, конечно, черт, тут нет оправдания! Генри чувствовал, как изнемогает от неловкости. Шарль, в свою очередь, поднялся в рост и несколько мгновений смотрел на англичанина удрученно, но тут же смиренно выдохнул и распрямил плечи. – Ладно, Басти, ладно. Это ты меня прости. Я ведь не собирался поднимать эту тему. Никогда! Клянусь памятью... матери! Но, признай, ты первый начал рассуждать про мужские отношения. И я вдруг... сглупил, признаю. Надежда, мерзавка, умирает последней, – маэстро беспомощно развел руками. – Я не могу, Шарль, пойми, – Генри, насколько у него это получилось, попытался твердо посмотреть французу в глаза. – И даже пробовать не буду, прости. – Ладно, понятно, – покладисто проговорил Шарль. – Да к чертям! Не хочешь моей любви – давай хотя бы напьемся, парень! Мне сходить за коньяком? У лейтенанта вмиг захолонуло. Он вспомнил последствия своего прошлого отказа и понял, что не готов снова отвечать за всё это безобразие. А то, что он, Тейлор, был еще тогда во всем виноват, это очевидно. – Я вот что тебе скажу, каналья: не вздумай снова впадать в эти свои пьяные истерики! Я больше не собираюсь тебя спасать! – Да при чем здесь... Просто... ты ведь мне так и не рассказал, что у тебя там случилось. Из-за чего тебе гадко? Поделись... – Давай, в другой раз, а. Пожалуй, мне сегодня пора. Дашь одеяло? Я пойду, вздремну... на пляже. Шарль тут заметно сник, но все же старался держаться как ни в чем ни бывало. Он вытащил из сундука плотный шерстяной валик и протянул его англичанину. – Зайдешь завтра, муншер? За раковиной? – с надеждой вопросил он. Тейлор в этот момент несказанно обрадовался, что имеет возможность хотя бы таким небольшим сувениром восполнить свою глупую промашку. – Да раковину я тебе дарю, дружище. Найду себе еще. Делов-то! Там их много... разных. – О, благодарю! – натужно улыбнулся Лавиньи. – Ну хотя бы позавтракать заходи. Я тебе оставлю на столе. Эх, на что только не пойдешь, ради успокоения чертовой совести! – Знаешь, пожалуй, разбуди меня пораньше тоже. Я завтра с тобой на винодельню пойду. Если ты не против. Посмотрю, как там мое сусло бродит. Ты ведь еще не разлил то вино по бутылкам? – Конечно! Конечно, муншер, пойдем! Я только за! Как раз завтра твое вино можно будет уже закрепить, пока оно совсем не скисло. Басти... – Лавиньи решительно вскинул голову, но голос его звучал не слишком уверенно, – может... ляжешь в доме тогда? По ночам на берегу прохладно. – Ничего. Прохлада мне только в радость, я ж из Англии, помнишь. – Ну гляди, муншер. Но обещай, если станет холодно, то не стесняйся, заходи обратно в дом. Или... – француз явно заметил как Тейлор напрягся, – или на худой конец разведи огонь. – Конечно, разведу, не переживай. Я пойду, ладно? – Иди. Поленница там, под террасой... – Угу. – Огниво тебе дать? – Да есть у меня огниво, дружище. Вот!.. Генри полез в поясную сумку и вытащил мешочек с огнивом, чтобы продемонстрировать его французу, при этом даже не обратив внимания, что какая-то мелочь, зацепившись за тесемки, выпала на пол и, тихонько сбрякнув, закатилась под стол. Зато Лавиньи заметил. – Ой, у тебя что-то упало, Басти, – маэстро не поленился встать на четвереньки и нырнуть вслед за потерей. Некоторое время Генри бездумно пялился на упитанный зад друга, торчащий из-под стола. Наконец, Шарль попятился и вылез, удовлетворенный, протягивая на ладони давешний розовый камушек. Но по мере того, как Лавиньи всматривался в находку, глаза его округлялись сами по себе. – Ничего себе! – только и сказал он. – Ты где это взял? – Хэх. Нашел... как раз в той самой улитке, старина. – Мамочка дорогая! В стромбусе?!! – у француза, казалось, просто дыхание перехватило. – Ага. Я думал, тварюга проглотила какой-то камень. Но ведь красивый же, жалко выбрасывать! А что такое? – Ну, скажу я тебе, Басти... Ты самый большой везунчик на свете! – Ага... Лакки Бой, практически, – скривился Тейлор, вспомнив дурацкое прозвище на боях, которым пожаловал его Тито. – Еще какой Lucky Boy! – Шарль поднял на него завороженный взгляд. – Так ты не знаешь, что это? – Да нет же, говорю. Я не... Но француз, казалось, даже не услышал ответ. Зажав камень между большим и указательным пальцем, Лавиньи рассматривал его, медленно поворачивая. Тот потихоньку искрился в свете огней. – Это... жемчужина Конк! – наконец, торжественно объявил маэстро. – Величайшая редкость, мой друг. Она встречается лишь в одной из десяти-пятнадцати тысяч раковин гигантского стромбуса. И, поэтому, стоит баснословных денег. Так что, поздравляю. Теперь ты богач, Lucky Boy! КОНЕЦ ГЛАВЫ. ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ... Не стесняйтесь оставлять отклики и сигналить автору об ожидании проды.