Хранитель равновесия

      Закат пах жасмином. В Харузе выращивали десятка полтора его сортов, ухитряясь растянуть цветение с весны до осени, и если Тарисса пахла морем, Аккам — ладаном, вином и розовым маслом, а Иллай — степью, то Харуза, стоило закрыть глаза, благоухала жасмином почти весь год. Справедливости ради следовало отметить, что добавлялись и другие нотки: полыни, мускуса, жареного лука и толченого чеснока, перченого мяса и смачной коровьей лепешки, оставленной проходившим мимо стадом, но запах жасмина властвовал над этим всем.       Раэн вдруг обнаружил, что сладкая духота, прежде оставлявшая его равнодушным, теперь не на шутку раздражает. Дело, конечно, было совсем не в жасмине. Он потер пальцами виски, в очередной раз перечитывая несколько слов на листке бумаги, и устало вздохнул.       Ир-Кайсах, второй час терпеливо играющий сам с собой в нарды, с интересом покосился на мага, ответившего ему мрачным взглядом. Пожав плечами, наемник в очередной раз бросил кости, следя за ними пристально, словно на кону стояла шахская корона. В свисающую с подлокотника руку Раэна ткнулся холодный мокрый нос, и маг рассеянно погладил все еще короткую, но густую и блестящую шерсть.       — Есть хочешь? — осведомился он. Влажный нос еще энергичнее потыкался в ладонь. — Халид, у нас еще мясо осталось?       — Куда в него столько влезает? — удивился наемник. — Ведь с утра сожрал половину бараньей ноги!       — А тебе жалко? — сварливо поинтересовался Раэн, поднимаясь и выходя на кухню.       Пес обрадованно затрусил следом, звонко цокая когтями по полу.       — Да пусть лопает на здоровье, — хмыкнул Халид. — То-то радости мяснику. Свари и кофе заодно, что ли!       — Может, мне еще и булочек свежих испечь?       Раэн щелкнул пальцами, призывая медную банку с кофе, и та сорвалась с места, задев жалобно звякнувший стеклянный флакон с перцем.       — Неплохо бы, — хладнокровно отозвался наемник, появляясь на кухне. — Но так уж и быть, можешь на рынок за ними сбегать. Что случилось, не хочешь рассказать?       — Ничего, — буркнул Раэн. — Не люблю чувствовать себя безмозглым ослом. Я целый год бегал по всему шахству от Северных гор до Великого Моря, а этот нетопырь сидел под Харузой и втихомолку потешался. Ну как я мог забыть, что Разиф тоже родом из Ушада, как и Звездочет? Болван самонадеянный!       — Тебе виднее, — кротко заметил Халид. — Не смею спорить с почтенным господином чародеем...       Не выдержав, Раэн громко фыркнул. В кухне вкусно запахло свежемолотым кофе и горячими лепешками с тмином, которые сунул на огонь наемник. Пес неторопливо и обстоятельно расправлялся с остатками бараньей ноги, и можно было не сомневаться, что вскоре от нее останутся разве что костяные щепочки. Опустившись на низкую скамейку, Раэн с наслаждением глотнул обжигающий напиток, а Халид, забрав свою чашку, пристроился на излюбленном подоконнике.       — Совсем ничего не получается? — сочувственно поинтересовался он.       — Как сказать, — вздохнул Раэн, ставя чашку на колени и потирая пальцами ноющие виски. — Я уже голову сломал, пытаясь разобраться. «Из трех городов придут они вратами опасности, чтобы сковать цепь жертвы, и каждый выберет свою боль сам», — повторил он уже навязшую в зубах фразу. — Ну что он имел в виду, проклятый Ушадец? Если эти трое должны принести кого-то в жертву, то при чем тут их боль?       — А может, Разиф неправильно прочел? — предположил ир-Кайсах, впиваясь в лепешку великолепными белыми зубами. — Ты же сам говорил, что первая часть была написана тайными знаками.       — Может быть, — вздохнул Раэн. — Но не думаю. У Разифа было предостаточно времени, а ума и терпения ему всегда хватало. Самое противное в пророчествах, когда понимаешь их смысл только после исполнения.       — С предсказаниями всегда так, — подтвердил Халид, запивая лепешку добрым глотком кофе. — Помню, одному парню в нашем племени нагадали, что его убьет верблюд. Он, конечно, и близко к этой скотине перестал подходить, а что толку: беднягу в пьяной драке прирезал заезжий купец. Оказалось, его с детства прозвали Верблюдом за привычку плеваться.       — Весьма поучительно, — мрачно проговорил Раэн. — Ладно, допустим, что эти трое сами должны чем-то пожертвовать, тогда появляется хоть какой-то смысл. Не в пророчестве даже дело, Зеринге. Очень все это не вовремя. Теперь вот ниточка ведет в Салмину, а мне обязательно нужно быть в другом месте. Позарез нужно.       — И… что? — осторожно поинтересовался ир-Кайсах.       — То самое, — подтвердил Раэн. — В Салмину придется ехать тебе. А я прогуляюсь в другое место, где меня ждут не дождутся. Только они об этом еще не знают.       Халид равнодушно пожал плечами.       — В Салмину так в Салмину. Там ведь пропадают люди из Гильдии, значит, мне ничто не грозит.       — Я тоже на это надеюсь, — очень серьезно произнес Раэн. — И постараюсь тебя догнать, как только смогу. Тем более что ты отправишься не прямо туда. Пойдем-ка...       Прихватив кофе, он вернулся в комнату и достал из сундука кусок холста с искусно нарисованной цветной тушью картой континента. Расстелив ее на столе, указал подошедшему Халиду на жирную черную точку. — Вот Харуза. А это Салмина. По прямой да на хорошем коне две недели пути. Но сначала ты заедешь в Аккам… — Палец уперся в третью точку в стороне от первых двух. — И передашь мое письмо Верховному предстоятелю главного храма Света.       — Так меня и пустят к самому верховному, — с сомнением проговорил Халид, внимательно разглядывая карту.       — С моим письмом? — улыбнулся Раэн. — Даже не сомневайся, пустят. Хазрет ир-Шамси захочет узнать все, что случилось. Расскажи ему с самого начала: о сотнике ир-Мансуре, о гулях, о Разифе Черном и просьбе Гильдии. Этому человеку можно рассказать вообще все, что угодно. Сам увидишь. А потом езжай в Салмину. Спокойно, не торопясь. Я напишу Хазрету, чтобы пристроил тебя в караван паломников или купцов. Доберешься, сними жилье и сиди тихо-тихо. Уши и глаза держи открытыми, но нарочно не высовывайся, не пытайся ничего разузнавать. Просто сиди и жди меня. А если почувствуешь что-то неладное, все равно, что: слежку, странность любую, хоть косой взгляд, — немедленно бросай все и беги из города. Опрометью беги, как в жизни еще не бегал. Вернешься в Аккам и придешь к ир-Шамси, он обо всем позаботится.       Бывший убийца скептически поднял брови.       — Думаешь, там действительно завелось чудовище?       — Понятия не имею, — признался Раэн. — Но ты не рискуй. Разиф сказал, что над Салминой колокол, а это великая редкость. Чтобы поставить защитный колокол над целым городом, нужно быть невероятной силы волшебником. Или демоном. Есть, правда, и другие возможности, но они тоже… не радуют. Что-то весьма мерзкое происходит в Салмине, за это я могу поручиться. Изучи хорошенько карту, чтобы знал окрестности как свой карман. Там, в изголовье, сверток бумаг от Гильдии. Прочти, может, что и пригодится. А я через пару дней отведу пса той, кому он предназначался, и отправлюсь вот сюда.       Он ткнул в зеленое пятнышко, расположенное достаточно далеко от линии дороги, соединяющей столицу и Салмину. На самой границе Гюльнарид и Степи, окруженная, если верить карте, цепью холмов, уютно расположилась небольшая долина.       — Нисталь? — непритворно поразился наемник. — Да это же глушь несусветная! Что может случиться в таком забытом богами углу?       — Если бы я знал, — усмехнулся Раэн. — А то ведь и понятия не имею. Равновесие не выражается определенно, оно лишь отправляет зов, а я уж сам должен распознать его и следовать по указанному пути. Придется, как выражался покойный Разиф, побегать по дорогам. Ничего, в Иллае я уже бывал, так что могу добраться туда по темной стороне мира. А там куплю лошадку и прибуду в долину скромным лекарем. Дело к осени, пора собирать некоторые корни. Да и горная смола в тех холмах вроде бы встречается...       — Бродячий лекарь из тебя, как из меня танцовщица в Доме Удовольствий, — высказался Халид, смерив его насмешливым взглядом.       — Ну и плевать! Главное, чтобы сразу не выгнали. А потом, если и захотят, уже поздно будет, — парировал Раэн.       Бережно сняв карту со стола, он свернул холст и убрал обратно в сундук, потом принес из лаборатории небольшую каменную бутылку с горлышком, плотно залитым потрескавшимся от времени сургучом, и не без труда вскрыл ее. По комнате поплыла волна густого тяжелого аромата. Не прибегая к обычным трюкам, Раэн бережно разлил по серебряным чаркам почти черную маслянистую жидкость, текущую плавно, будто нехотя. Халид с явной опаской взял в руки свою долю.       — Это что, вино?       — Когда-то им было. Смотри, Зеринге, вот во что превращается превосходное аккамское, если его несколько сотен лет выдерживать в закупоренной бутылке.       — Несколько сотен? — восхитился наемник, глядя на чашку с благоговейным ужасом.       — Этому больше четырехсот, — подтвердил Раэн, нежа в ладонях чеканное серебро. — Подарок предстоятеля Хазрета. Редко где найдешь не только такое сокровище, но и человека, готового с ним расстаться от чистого сердца. Четыреста лет в подвалах Храма Света… Это и вправду не просто вино. В нем дремлет само время.       — Такое без особого случая не пьют...       Раэн промолчал, не отрывая взгляда от непрозрачной, словно покрытой пленкой поверхности вина. «Вечерний час — поминальный час», — вспомнилась ему старая поговорка. В комнате совершенно стемнело, и тяжелый сладкий запах аккамского смешался с душным благовонием последнего летнего жасмина.       — Раэн… Он убил бы тебя. Да он уже почти сделал это.       Для того, кто изо всех сил отбивается от способностей Тени, ир-Кайсах на диво чутко ощущал чужое настроение.       — Знаю, — поморщился Раэн. — Потому и гадко. Мне ведь известно, каким Разиф был в молодости. Умным, талантливым волшебником, способным на многое. Как он мог так обойтись с собственной жизнью?! Превратиться в мерзкую тварь, чтобы избежать старости и смерти...       — И что, действительно помогает?       — Помогает, — отозвался Раэн, уставившись в чашку. — Это существо называется некрул, и превращение в него запускает некоторые процессы... —       Он поднял голову, наткнулся на непонимающий взгляд Халида и объяснил: — Сначала каждые несколько часов, проведенные в облике некрула, дают оборотню волшебную силу. Много силы. Потом время сокращается, превращаться приходится все чаще и чаще. Зато можно использовать чужую магическую силу, украденную или отнятую. Если бы Разиф, обернувшись некрулом, провел определенный ритуал и выпил мою кровь, ему бы надолго хватило… А быть зверем куда слаще, чем человеком...       — То есть он хотел тебя убить, чтобы попросту ограбить? — непритворно поразился ир-Кайсах. — Забрать жизнь и магию через кровь? Я-то думал: колдуны — особая порода, а хваленый Разиф Черный оказался ничуть не умнее, чем курильщик дурмана из дешевого притона.       Раэн пожал плечами.       — Сила не делает человека мудрее. Иногда даже наоборот. Волшебнику легче попасть в ловушку порочных удовольствий, у него для этого больше возможностей, чем у обычного человека. Просто неразумные маги подолгу не живут. А Разиф собирался жить вечно, что само по себе страшная глупость, по-моему. Только вот способ выбрал крайне неудачный. Забавно. Вряд ли Черный думал, что поминать его будет его же убийца. Так или иначе, мир праху Разифа Черного…       — Мир ему...       Они молча, неторопливо выпили густое, бархатно скользнувшее в горло вино. На сад за окном опустилось темно-синее покрывало безлунной ночи, а к запаху жасмина добавилась струя туберозы и ночной фиалки.       — Что ж, свою смерть каждый сам выбирает, — нарушил молчание Халид. — Кстати, это правда, что мне тебя не пережить?       Голос у него был слишком беззаботный, чтобы поверить в подобное равнодушие. Раэн и не поверил, конечно, едва заметно усмехнувшись, однако честный ответ ир-Кайсах заслужил.       — Вспомнил слова Разифа? Чары-то на тебе он определил правильно, а вот в тонкостях слегка ошибся. Не бойся, Зеринге, переживешь. Я не настолько себялюбив, чтобы тянуть за собой в могилу кого-то еще. Предпочитаю отправиться в Бездну без провожатых, разве что из врагов кого-нибудь стоит прихватить. Веришь?       — Как ни странно — да, — улыбнулся краешками губ в ответ наемник. — Это на тебя похоже.       — То есть глупость вполне в моем духе? — ехидно уточнил Раэн. — Можешь не отвечать, а то придется вспомнить, как должен вести себя настоящий маг, и превратить тебя в лягушку на пару дней.       Он допил вино и задумчиво посмотрел на бутыль, продолжая вертеть в пальцах пустую чашку.       — Напиться, что ли? Учинить какое-нибудь безобразие, чтобы вся Харуза на уши встала… Давно я по-настоящему не развлекался. Запустить, например, в небо вторую луну. Или устроить дождь из рыбы. Что лучше?       — Лучше рыбный дождь, — невозмутимо посоветовал Халид. — Все бродячие коты обезумеют от счастья. Какой демон тебя дергает за душу, Раэн? Ты все эти дни сам не свой.       Маг закусил губу, потом глубоко вдохнул сладкую ночную свежесть и передернул плечами, будто сбрасывая с них что-то. Аккуратно поставил чеканную посудинку на стол рядом с собой и посмотрел мимо Халида в темную пустоту распахнутого окна. Наемник молча ждал, потягивая великолепное вино.       — Я боюсь, — произнес Раэн удивившим его самого бесцветным голосом. — Боюсь ошибиться. Не так страшно заплатить за ошибку самому, но тут речь идет о чужих жизнях. А эти люди даже не подозревают, что их судьба зависит от меня.       — Оно и к лучшему, что не подозревают, — заметил Халид. — Меньше знаешь — крепче спишь. Ты делаешь все, что можешь, а большего никто не сделает. Либо справишься, либо нет. Все в воле богов.       Он осекся, наткнувшись на взгляд Раэна.       — Воля богов? К демонам в преисподнюю эту волю! Ненавижу пророчества!       Раэн одним движением взлетел из кресла, мгновенно оказавшись на ногах. Потревоженный пес, уютно спавший под столом, приоткрыл один глаз, но сразу же успокоился и снова заснул.       — Мне даже имя дали не просто так, — выдохнул он. — «Арвейд» на языке моего народа означает «высокий путь, благородное предназначение». Когда у моего отца было еще только три сына, ему предсказали, что четвертого, если он родится, ожидает особая судьба. Этот сын пройдет через кровь родича и спасет целый мир ценой собственной жизни. Я — высокорожденный, Зеринге. Нет в землях моего отца более древней крови, чем наша. С детства мне внушали, что я отвечаю за других, что моя жизнь принадлежит роду и стране, что я вправе настолько требовать повиновения, насколько сам готов жертвовать собой. Но я же не отказываюсь! Если моя жизнь понадобится, чтобы спасти мир, я ее отдам. Без всякого пророчества! Но каково жить, зная, что не волен выбирать? Зная, что и на свет появился лишь для того, чтобы в нужную минуту умереть, спасая других. Как талисман, который берегут на крайний случай...       Он резко отвернулся, пряча лицо, шагнул к окну и оперся ладонями на подоконник.       — Какой дурень сказал про это пророчество тебе? — поинтересовался наемник через пару минут.       Раэн немного помедлил, но отозвался спокойно и устало:       — Тот, кто его сделал. Я действительно убил родича, как и было предсказано, младшего брата моего отца. Должно быть, боги, которые свели нас в поединке, неплохо развлеклись. А я решил заплатить жизнью за то, что считал своей виной, и Мерль рассказал мне все.       — Мог бы и помолчать о второй части...       — Не мог. Я достаточно знаю о предсказаниях и спросил его правильно. Он никогда не ошибается и никогда не лжет. Он сказал, что умер бы вместо меня, и я знаю, что это правда.       — Потому что он никогда не лжет?       — Потому что он — мой старший брат, — выдохнул Раэн. — Мерлейн берег меня от знания до последнего мига, пока еще было можно, однако лгать он не умеет. Вот почему я ненавижу предсказания судьбы. Нет ничего подлее обреченности.       Ир-Кайсах, зажав пустую пиалу между коленями, дотянулся до бутылки, разлил остаток вина и поставил чашку Раэна на подоконник рядом с его побелевшими пальцами.       — Зато, пока миру ничего не грозит, и ты можешь ничего не бояться.       — Или наоборот, — угрюмо отозвался Раэн, по-прежнему глядя в ночной сад. — Я бы неплохо одурачил богов с их пророчествами, доставшись на обед какой-нибудь твари. Что бы там ни говорил Мерлейн, а моя судьба — это моя судьба. И если я оплошаю, не отбив удар или положившись на гнилую веревку, даже богам может надоесть спасать мою шкуру.       — Тоже верно, — невозмутимо согласился наемник. — Тогда давай выпьем за крепкие веревки, на которых нас не повесят.       — Славное пожелание, — успокаиваясь, хмыкнул Раэн. — Очень предусмотрительное. Что ж, в одном ты точно прав: то, что смогу, я сделаю. И будь что будет. Удачи тебе в Салмине, Зеринге!       — Удачи тебе в Нистале, Раэн!       Чеканное серебро зазвенело, всколыхнув древнее вино. Заскулил во сне пес, вспоминая то ли ставшую далеким кошмаром помойку, то ли вовсе стершуюся из короткой собачьей памяти прежнюю жизнь…

* * *

      — Госпожа Наргис! Госпожа Наргис! К вам гость! Ой, госпожа-а-а-а…       Лицо вбежавшей в комнату Мирны лучилось смехом. Остановившись у дивана, где Наргис читала, она поднесла к раскрасневшимся от бега щекам ладони и попыталась принять серьезный вид, но куда там: веселье распирало Мирну изнутри, как молодое вино — тонкий кожаный сосуд.       — Гость?       Наргис отложила книгу, глянула на шальную девицу с удивлением. Мирне, конечно, только палец покажи — просмеется до вечера, но чтобы вот так?       — Да, госпожа! Гость! — закивала, улыбаясь во весь рот, Мирна. — И с подарком! Ой, госпожа, простите, он не велел говорить!       Так… Еще того интереснее. Наргис нахмурилась, собираясь одернуть нахальную девчонку, забывшую, кто ее хозяйка. И что это за гость, который распоряжается чужой служанкой?       Но Мирна глядела так лукаво и весело, так хихикала в рукав, которым, слегка опомнившись, прикрыла рот, что у Наргис язык не повернулся ее отчитать.       — Что же ты стоишь, зови гостя в дом, — сказала она, лишь слегка нахмурившись. — И скажи, пусть подадут угощение в Соловьиную комнату. Кто пришел? И почему не назвался? Сердце тронула смутная еще тревога: хороших вестей Наргис не ждала, неоткуда ей их получать. Но Мирна явно что-то знает. Ничего, сейчас все выяснится…       — Нет, госпожа, — замотала головой нахальная девица и посмотрела умоляюще, словно кошка, выпрашивающая сливок. — Лучше бы вам этого гостя в дом не вести. Ну то есть не самого гостя, а… Госпожа, ради всех богов, окажите милость, выйдите в сад! А то мы здесь ковры чистить до Последнего дня года будем!       — Мирна! — рассердилась Наргис. — А ну хватит глупости плести! Что за гость? И почему я должна к нему выходить, да еще и в сад? Не много ли чести? Или ты совсем про приличия забыла?       — Простите, госпожа, — покаянно похлопала ресницами Мирна, ни на вот столечко не чувствуя себя виноватой — по бесстыжим глазам видно. — Это целитель давешний. Ну тот, который чужестранец! От дядюшки вашего, храни его боги…       — Целитель Раэн?       Наргис поднялась, сцепив руки перед собой, чтобы успокоиться. Сердце вдруг стукнуло громче, в щеки бросился жар. Да что же это такое! Словно она глупая девица вроде Мирны… Это всего лишь лекарь, пусть он и хорош собой. И сладкоречив, если вспомнить их прошлую встречу. Хоть и не так, как высокородные юноши Харузы, но что-то в дерзких его словах беспокоило Наргис, трогало душу…       — Хорошо, я выйду в сад, — сказала она, пряча растерянность за маской спокойной властности. — Если почтенный целитель того желает, грех не уважить просьбу дорогого гостя.       Она последовала за служанкой, торопливо кинувшейся выполнять распоряжение, но на пороге остановилась. Поднесла руку к заплетенным волосам: показалось, или из прически выбилось несколько прядей? Да и платье… Ох, какие глупости! Конечно же, с косой, уложенной вокруг головы, все хорошо, а платья из чинского шелка нежно-золотистого цвета не постыдилась бы шахская дочь. И с чего ей вообще вздумалось беспокоиться? Ради простого лекаря!       Она прошла длинными коридорами дома, невольно хмурясь на свое странное настроение. Вышла на террасу, спустилась по мраморным ступеням в сад. Почти сразу примчались две тетушки, как Наргис ласково звала своих бывших нянек, заквохтали что-то о приличиях, бдительно поглядывая по сторонам. И они туда же! Да что неприличного может с ней случиться в собственном саду, где за каждым кустом то ли охранник, то ли служанка?       Дорожка словно сама стелилась под ноги, и старушки уже едва поспевали за Наргис. Ничего, чем быстрее она примет гостя, и тот уйдет, тем раньше в укрытом от мира доме ир-Даудов снова воцарится спокойствие… Что это?!       Высокую фигуру в светлой одежде она заметила издалека, благо перед прудом извилистая дорожка ненадолго выпрямлялась. Целитель стоял у куста красных роз, именно там, где они встретились впервые. А у его ног лежало что-то, с первого взгляда показавшееся кучей шерсти для прядения. Или огромным меховым покрывалом, почему-то скомканным. Или…       — Простите, моя госпожа, — развел руками Раэн, улыбаясь так же лукаво, как Мирна. — Видят боги, еще недавно этот зверь был чист, вычесан и имел вид, подобающий подарку. А теперь, клянусь, мне стыдно за него. И простите за ваши розы…       Наргис поднесла к губам руку, ошеломленно глядя на кучу когда-то белого, а теперь грязно-серого меха, длинного и спутанного. Куча поднялась, оказавшись ей почти по пояс, и с наслаждением встряхнулась. Во все стороны полетели песок и листья, а огромная собака склонила голову набок, зевнула и вывалила розовый влажный язык, умиленно глядя на Наргис.       — Не бойтесь, это он так улыбается, — поспешно сказал целитель.       — Я… не боюсь… — медленно проговорила Наргис, не отводя взгляда. — У нас были большие собаки… когда еще был жив отец. Это ведь мне? Вы привели его для меня?!       — Я всегда выполняю обещания, госпожа моя.       Раэн поклонился, а потом сделал шаг вперед, уронив руку на лобастую голову пса.       — Но теперь боюсь я, — покаянно вздохнул он. — Боюсь, что вы разгневаетесь. Не успел я отойти на несколько шагов, как этот дурень решил, что под вашими розами зарыт клад, не иначе. И вот — сами видите.       О да, Наргис видела. И перемазанную в земле счастливую морду, и яму под кустом, где и вправду можно было спрятать немалых размеров сундук, и лукавство, прячущееся где-то на самом дне нахального взгляда чужестранца. И надо было возмутиться, конечно, даже разгневаться… Что это за неприличный подарок? Разве такое преподносят в дар высокородной девушке? Это не цветы, не сладости, не редкая книга или вышитая на шелке картина… Это… Боги, это же настоящее чудо!       — Как его зовут? — спросила она тихо, пока добежавшие до них няньки причитали теперь уже над судьбой розового куста.       — Увы, не знаю, — так же виновато отозвался Раэн. — Как-то не смог подобрать. Может, Коврик? Или Землеройка?       — Нельзя оскорблять благородное животное такими именами! — возмутилась Наргис, протягивая руку и завороженно глядя, как пес важно подходит и кладет ей в ладонь большой мокрый нос. — Может быть, он Джандар? Шахзаде? Лев?       Но все это было не то, она и сама чувствовала. Пес, впрочем, стоял смирно, даже глаза прикрыл, только нос подрагивал, будто впитывая ее запах. Наргис, осмелев, запустила пальцы второй руки в серебристую шерсть на его шее, провела вниз по спине. Горячее сильное тело, мохнатое, такое… живое…       — Он любит пирожки, — очень серьезно сказал целитель. — И медовые булочки. Просто до неприличия. И может спать у вашей постели, если вы позволите. Только сначала хорошо бы загнать его в пруд и вымыть. Это несложно — купаться он тоже любит. Если у вас есть кошка, он ее не съест. И вообще никого не съест, если вы не прикажете. Но наступать ему на хвост я бы не советовал.       Пес умильно заглянул ей в глаза и завилял толстым мохнатым хвостом с настоящим серебряным опахалом на конце, и Наргис немедленно согласилась про себя, что наступать на такой хвост — преступление. Ох, не зря у Мирны были плохие предчувствия насчет ковров!       — Я назову его Барсом, — решила она, не в силах вытащить руки из мягкой густой шерсти. — Отец… — Голос предательски дрогнул, но она справилась и продолжила уже ровно: — Отец рассказывал нам в детстве, что высоко в горах живут барсы, грозные и красивые. И белые, как снежные шапки на скалах.       — Прекрасное имя, — мягко согласился целитель.       Наргис чуть прикусила нижнюю губу и повнимательнее глянула на Барса, льнущего к ее рукам. Надо бы велеть принести настоящий ошейник, но пока его найдут! А ей хотелось прямо сейчас показать всем, что это — ее собака!       Решительно щелкнув золотой пряжкой пояса, она сдернула его с талии, примерила. Барс охотно подставил могучую шею, и пояс обвил ее, застегнувшись на предпоследней дырочке. Свободный конец Наргис тщательно заправила, чтоб не болтался, и отступила, любуясь. Широкая плотная лента пояса, расшитого золотом, на солнце горела огнем, и вид у Барса сразу стал торжественный и нарядный, как подобает джандару из знатного дома.       — Ох, простите! — спохватилась она. — Что же мы стоим в саду, почтенный Раэн? Извольте пройти в дом, отведать скромное угощение.       — Пощадите, госпожа, — покачал чужестранец головой, улыбнувшись. — После вашего гостеприимства я выберусь из-за стола круглым, как рисовый колобок, а мне завтра в путь.       — Вы… уезжаете?       И снова она спросила глупость, он ведь сам сказал в прошлый раз, что вернется к дядюшке. Это хорошо, дядя уже немолод, и знающий лекарь будет ему полезен. Это правильно! Но…       — Пусть дорога приведет вас к исполнению всех желаний, почтенный Раэн, — сказала она так же негромко, и он опять поклонился.       — Не прикажет ли моя госпожа передать что-нибудь светлейшему наибу ир-Дауду?       Теперь настала очередь Наргис качать головой. Что она может написать дядюшке? Что измучена страхом и тоской? Что темный колдун, сын Лунного визиря, домогается ее тела и души? Что она молит о позволении приехать к дяде, а по сути — сбежать из Харузы? Может быть, ей даже поверят. Но тогда дядя встанет между ней и оскорбленным Джареддином ир-Джантари, а тот ясно дал понять, что не пощадит никого.       — А вашему брату, светлейшему Надиру?       Вот братец ей точно не защита и не помощь. Его бы самого кто-нибудь укрыл от бед, чтобы Надир мог спокойно писать стихи и изучать древние свитки. Наргис едва не рассмеялась, так нелепо было представить брата, сражающегося за нее с Джареддином. Нет, пусть Надир живет спокойно.       — Передайте им обоим от меня пожелания всех благ, почтенный Раэн, — уронила она наконец. — Да хранят их светлые боги.       — Простите за невежливость, госпожа моя, но что за печаль у вас на сердце? — помолчав, спросил целитель.       Золото солнечных лучей играло на его блестящих черных волосах, слегка вьющихся и перехваченных на затылке лентой, чтобы не мешали. Светлым янтарем лилось на шелк рубашки и тонкое полотно штанов, играло на шитом бисером поясе. Красивый юноша, нарядный, совсем не похожий на лекаря. И смотрит на нее так горячо, что не ошибешься, уж взгляды мужчин Наргис научилась читать. И как давно в этих взглядах не было искреннего восхищения! Все прячется за страхом.       — Вы ошибаетесь, почтенный Раэн, — ответила она, и ложь слетела с губ чем-то холодным и скользким, как лягушки в сказке про жестокую красавицу-шахиню и ее бедную падчерицу. — Я тоскую в разлуке с дорогими мне людьми, но это пройдет. Благодарю за подарок, он согреет мне сердце.       Она уронила руку на холку Барса и погладила густую шерсть.       — Госпожа, о чем бы ни была ваша тоска, — сказал лекарь, и Наргис поняла, что он ни на миг ей не поверил, — прошу, помните, что у вас есть верный друг. Так случилось, что я весьма сведущ в магии и других науках. Не сочтите за похвальбу, но мне многое подвластно, и я готов обратить эти силы на вашу защиту.       Защита? Не об этом ли она просила богов? Не это ли их ответ? Темноглазый чужестранец с голосом мягким, как шелк, и лицом, которому позавидуют многие девы. С холеными руками, едва ли знающими рукоять сабли и тетиву лука. С лукавой улыбкой и взглядом сладким, как виноградное варенье на меду. Это ее защита? Но он маг! И вдруг…       «Да, ты можешь мне помочь, — хотелось ей сказать, слова сами рвались с губ, и немалых усилий стоило запереть их в клетке учтивости ключом осторожности. — Увези меня! Спрячь от столичных сплетен и надменного мага, скрой от беды. И подари мне весь мир, который лежит за высокими стенами этого сада. Ах, если б я могла стать мужчиной! Я бы обрезала косы и всю свою красоту, от которой одни беды, отдала за ветер в лицо, холодную воду из родников и пламя костра на вечернем привале. Я бы… Но что толку просить тебя об этом, целитель? Я даже не могу искать у тебя защиты, потому что не хочу твоей смерти. Ты живой, веселый и добрый. Ты привел мне собаку… И спаси тебя боги от участи стать седьмым, кого погубит Черная Невеста, если даже после этого проклятие спадет».       — Нет, почтенный Раэн, — сказала она голосом тусклым, как старая монета, потерянная и залежавшаяся в земле. — Поверьте, моя тоска лишь об умерших родителях, странствующем брате и обычных женских делах. Не смею отнимать этим ваше драгоценное время.       — Как скажете, светлейшая Наргис, — склонил он голову и тут же выпрямился. — Но если вдруг передумаете… шепните мое имя ветру, он отнесет мне ваш голос.       И улыбнулся. И она улыбнулась в ответ старательной заученной улыбкой высокородной девы, любезной и благовоспитанной. Ах, как красиво! Совсем как в старых сказках, где заточенная в башне шахская дочь посылает возлюбленному весточку с ветром, облаками и перелетными птицами. Сразу видно, что почтенный Раэн должен подружиться с Надиром! Оба болтуны, а она-то почти поверила!       Барс, на холке которого она слишком сильно стиснула пальцы, недоуменно дернулся, потом решил, что это игра, легко вырвался и поскакал в кусты. Широкие лапищи легко сминали траву и цветы, будто пес собирался вытоптать весь сад, как и было обещано.       — Непременно шепну, — сказала Наргис, и целитель глянул с удивлением, но потом понял что-то по ее голосу и молча поклонился.       Позади шушукались няньки, обсуждая, что юная госпожа взяла слишком большую волю. Принимает мужчину, да еще такого, который ничего не знает о приличиях. И снова читала всю ночь, что там можно в этих книгах найти хорошего! И замуж бы ей надо, ох надо, да беда такая… А вот при прежнем господине да госпоже, пусть милостивы к ним будут боги в загробном мире, такого не было…       Скулы сводило, так хотелось закричать им, чтоб замолчали. Она все слышит! И каждое слово — ножом по сердцу. И вовсе она не врала этому странному чужестранцу, глядящему на нее с сочувствием! Вот вернется сейчас к себе в комнату, велит зажечь свечи, обнимет Барса и будет долго-долго плакать. По отцу и матушке, по Аледдину, по всей своей глупой и несчастной жизни. А потом, отплакавшись, подумает, что же ей делать с Джареддином. Не зря ведь говорят, что только из могилы нет выхода, а вслед за вечерним поминальным часом всегда приходит благой рассветный.