Хранитель равновесия

      — Отчего же не показать? — так же спокойно пожал плечами Марей и действительно вывернул карманы.       Сначала в широких шерстяных штанах, на щиколотках прихваченных завязками, а потом и в теплой куртке, подбитой мехом. Сняв куртку, встряхнул ее, показывая, что за подкладку ничего не завалилось, деловито вытащил из-за пояса рубашку… Наргис мгновенно бросило в жар. Сначала от стыда, потому что молодой фокусник не сделал ей ничего дурного, напротив, и позорить его таким образом было мучительно гадко. А потом она сообразила, что Марей собирается полностью раздеться, и она вот-вот увидит обнаженное мужское тело!       — Не надо! — выпалил Маруди, сообразив это едва ли не раньше нее. — Мы видим, что у тебя их нет!       Наргис только молча закивала, глядя на содержимое карманов, которое фокусник бросил на траву возле костра. Три пестрых платка, зеркальце, клубочек черных ниток с воткнутой в него иголкой, связка шнурков, пара крупных бусин, связанных золотой нитью… Странный набор, но откуда ей знать, что должно быть в карманах у трюкача?       — Да припрятал где-нибудь! — снова фыркнула Ирсиль, бросая в рот очередную вишенку. — Он же фокусник! У него ремесло такое, ловких рук требует. Что, и вещи в повозке покажешь?       — Покажу, — невозмутимо отозвался Марей и тут же добавил: — Если вы, несравненная Ирсиль, свои тоже покажете. И карманы, и вещи.       — Еще чего! — возмутилась танцовщица. — Да я все это время здесь была! И вообще в других кустах! А вы рядом мылись! Да меня и девка эта видела! Скажи, ну? — потребовала она от Маруди-Лалин, который нахмурился и неприязненно ответил:       — Мы с вами, госпожа, порознь купались, если не помните. А с чего вы Марея подозреваете, мне и вовсе непонятно. Может, это и вправду вы?       На Аруджи он только покосился, не решаясь высказать подозрение, но старуха сама ответила, сняв котелок с огня и тут же поставив на него другой, поменьше:       — А может, и я. Ты ведь это хотела сказать? Что ж я, не понимаю? Хуже нету, когда таким гнильем промеж людей нести начинает. Вот что, мальчик, ты уверен, что сам эти серьги не выронил?       Вместо ответа Наргис протянула старухе кушак. Та взяла его, придирчиво оглядела при свете костра, пощупала узловатыми пальцами распоротую по шву ткань и вынесла приговор:       — Разрезано. Да еще и аккуратно, хорошим лезвием. Сам пояс целенький, только по шву чиркнули. И монеты, гляди-ка, не взяли! Дорогие-то серьги были?       — Очень дорогие, — твердо сказала Наргис, в упор глядя на всех трех трюкачей, оказавшихся у костра рядом. — Золотые с изумрудами, память об отце!       — Беда… — вздохнула старуха. — Ну, караван-то можно перетрясти. Если Бахавур велит, все мешки да ящики проверим. Но если у вора хоть капля соображения есть, он ваши серьги в повозке прятать не станет, а с собой носить — и подавно. Прикопает где-нибудь в приметном месте, а заберет потом. Беда! Что ж, пойду к Бахавуру, дело-то нешуточное. Раньше начнем искать, раньше, может, найдем что-нибудь.       — Погодите, почтенная Аруджи, — попросил Марей, снова надевая и застегивая куртку. — Может, я смогу помочь? Есть одно чародейство… Настоящее, не ярмарочный фокус. Меня мой наставник ему обучил. Обычно так пропавших людей ищут, но можно и с вещью попробовать. Господин Хамзи, дайте ваш волосок?       Наставник? Наргис опять вспомнила целителя Раэна и, поколебавшись, решилась. Запустила пальцы в короткие мальчишеские вихры, к которым так и не смогла привыкнуть за это время, дернула волосок и отдала Марею.       Рядом снова фыркнула Ирсиль и напоказ, делая вид, что происходящее ничуть ее не интересует, поправила на углях котелок, от которого вкусно пахло вишней. Сушеные ягоды всплыли наверх, прыгая в пузырьках кипятка, и Наргис напомнила себе, что пить отвар не стоит. Жаль, так хочется горячего! И поужинать теперь неизвестно когда получится… Да и получится ли вообще?!       Маруди, стоящий у костра в обличье очень хмурой девицы, скрестил руки на груди совершенно мужским жестом, однако Наргис только рукой на это махнула. Пока чары не сняты, подозревать в ее спутнике мужчину бессмысленно, доказать это все равно не получится. Как и девушку в ней самой. Так что сейчас это не самая большая забота. Лишь бы Марею удалось колдовство! Как же гадко подозревать людей, которые станут твоими спутниками не на одну неделю, с которыми делишь кров и пищу, проводишь рядом дни и ночи. Украл серьги кто-то из них, а стыдно тебе!       Фокусник тем временем в неловком молчании несколько раз обернул волосок вокруг пальца, снял его, скатал в комочек, положил на ладонь и дунул. Вспыхнула крошечная голубоватая искорка и поднялась в воздух, сияя, как светлячок. Неуверенно покачалась, направилась к Наргис, но Марей прошептал несколько слов, и волшебный светляк, все так же покачиваясь, медленно поплыл к повозке.       — Ищи утраченное, — приказал фокусник уже громче.       Голос его дрожал от напряжения, словно эти два слова дались Марею огромным усилием.       Огонек поплыл увереннее. И все, кто был у костра, не сговариваясь, шагнули за ним.       — Осторожнее! — звонко предупредил Марей. — Дайте ему свободное место! Ирсиль, посторонись!       — Да на здоровье! — Издевательски улыбнувшись, танцовщица подобрала длинную юбку и шагнула в сторону, пропуская магическую искру. — Мне-то скрывать нечего!       «Что-то часто она об этом говорит, — мелькнуло в мыслях Наргис. — Да и старуха упоминала, что Ирсиль на руку нечиста. Но почему тогда она так спокойна? Украла серьги и успела спрятать?»       Огонек нырнул внутрь, и все пятеро обитателей повозки поднялись за ним. Сначала Аруджи по праву хозяйки, за ней — Наргис. Ирсиль и Маруди едва не столкнулись плечами, и танцовщица зашипела, как злая кошка, помянув неуклюжих растяп, которым только на корове ездить — как раз ноги колесом. Маруди промолчал, считая ниже своего достоинства ругаться с женщиной, но Наргис по его застывшему лицу поняла, что терпение джандара на исходе. Последним в повозку запрыгнул сам создатель светлячка, и почти в тот же миг Ирсиль радостно взвизгнула:       — Ай, смотрите! Вот и правда наружу лезет!       Светляк уверенно застыл над небольшим сундучком, в котором хранились вещи Марея!       Наргис услышала, как рядом коротко, почти судорожно втянул воздух Маруди, потом громко хмыкнула Аруджи, а танцовщица все не унималась:       — Ну-ка, ну-ка, господин фокусник! Покажете нам, что там спрятано?       — Как пожелаете, — кивнул тот. — Мой сундук заперт, но ключ — вот он.       Протиснувшись в тесной повозке мимо всех, он наклонился к сундучку, повернул ключ… Наргис вытянула шею, понимая, что поступает некрасиво и недостойно, однако не в силах сдержать любопытство. А фокусник носком сапога передвинул сундучок так, чтобы его всем было видно, и выложил прямо на пол две-три смены белья, шелковую шаль, расписанную цветами, какие-то чашки…       — А это что?! — опять заверещала Ирсиль. — Вон, под сундуком было!       Она победоносно ткнула пальцем под ноги Марею, и фокусник, вглядевшись в темный пол, удивленно расширил глаза, а у Наргис перехватило дыхание.       — Мой кулон… — прошептала она. — Откуда?..       — Это ее вещь! — подтвердил Маруди и торопливо поправился: — То есть его! Наша! Вот, смотрите, у меня такой же!       И выхватил из-за ворота рубахи серебряную птичку на цепочке.       — Я его забыл у родника, — с трудом выговорила Наргис, едва вспомнив, что нужно говорить о себе как о мужчине. — Повесил на ветку, когда мылся, и забыл. Да, это мой…       — Ну и кто его под сундуком у господина Марея спрятал, а? — ядовито-сладким голосом поинтересовалась Ирсиль, уперев руки в бока. — Кто другого места не нашел?       — Наверное, тот, кто не смог отпереть сам сундук, — невозмутимо парировал фокусник. — Этот замок просто так не откроешь, да и внутри пара секретов для чужих рук имеется. А сунуть под него вещицу кто угодно мог, не только я.       — Дайте, — попросила Наргис, и Маруди, торопливо подхватив кулон с пола, вытер его рукавом, а потом протянул на ладони.       — Вот, госпо… дин братец!       Снова едва не оговорился, в последний момент вывернувшись на обращение очень почтительной и воспитанной сестры. Все сильнее Наргис казалось, что они все здесь разыгрывают какую-то неприятную и ничуть не смешную пьесу, постоянно меняясь ролями.       — А серьги-то не нашлись, — буркнула Аруджи, вглядываясь в руку Наргис, где был зажат кулон. — Это что же получается? Вор эту штучку с ветки снял, так? Наверное, проходил мимо, а штучка возьми да блесни прямо в глаза, он ее и приметил. А пока снимал, на пояс наткнулся. Тот на земле валялся, верно? Вы, мужчины, вечно одежду наземь кидаете, нет бы подумать, кто ее стирать станет!       Наргис молча кивнула, удивляясь проницательности старухи. Все так, только одежду она всегда бросала на лавку или чисто вымытый пол купальни, зная, что служанки подберут и отнесут в стирку. Не надевать же второй раз ношеную целый день рубашку! Вот и сегодня вещи сняла и оставила, где мылась, не подумав, что потом придется их надевать снова, несвежие, да еще и холодные от покрытой инеем земли…       — Ну вот, а как пояс пощупал, так распорол его да глянул, что там такое внутри… — продолжала рассуждать Аруджи. — Серьги вытащил, а монеты то ли не успел, то ли… Да нет, не сходится. Чего было монеты не взять? Уж их точно никто не опознает.       Она замолчала, и Наргис про себя согласилась, что в этом что-то не так. Серьги лежали рядом с монетами, вытащить их было несложно!       — Может, вора спугнули? — буркнул Маруди.       — Или вор торопился примерить серьги, — тихонько сказал фокусник Марей, но услышали его, разумеется, все.       И так же все вместе посмотрели на Ирсиль.       — Еще чего! — завопила танцовщица. — Это не я, слышите?! Не под моим сундуком пропажу нашли, ясно?!       — Еще как ясно, — кивнул фокусник, и Наргис вдруг услышала, как его звонкий юношеский голос налился холодной насмешливой силой. — Да только вор, кем бы он ни был, промахнулся. Решил пожертвовать серебряной безделушкой, чтобы бросить подозрение на меня. Действительно, вот нашлась бы эта птичка при общем обыске, и с кого тогда спрашивать про серьги? С чужака Марея, с кого же еще? А знаете, в чем ошибка была? Да в том, что будь я тем вором, я бы скорее оставил для ложного следа серьги, будь они хоть с изумрудами, хоть с алмазами. А спрятал бы в надежное место вот эту вот серебряную птичку! Потому что я чародей, хоть и начинающий! И знаю, что это такое!       Вязкая тишина разлилась по повозке, и Наргис только слышала, как бешено колотится ее сердце, да похрустывают суставы пальцев, которые нервно разминает Маруди. С кем он драться-то здесь собирается?       — Птичку? — растерянно уточнила Ирсиль. — А… что в ней такого?       — Для вас, драгоценная моя, ничего, — усмехнулся Марей с явным и тоже довольно злым превосходством. — Потому что магического дара у вас нет. А вот госпожа Аруджи кое-что рассмотрела бы. Или хоть определила, что это талисман и довольно сильный. Она ведь гадалка, причем настоящая.       — Да что я, слепая, что ли? — растянула губы в польщенной ухмылке старуха. — Вижу, конечно. А вот что он делает, сразу не скажу, это поближе посмотреть надо, пощупать. Но талисман и правда сильный, старой работы. Знающие люди в Харузе за него много дали бы! А уж за два парных, что бы они ни делали, еще больше. Что, тоже отцовское наследство? — Она глянула на Маруди и Наргис, которые разом кивнули, и хмыкнула: — Ох и заботливый у вас батюшка был! Немало скопил, видать, да чтобы деньги сундуком не возить, купил безделушки, на которые только самый жадный вор позарится. А придет нужда, так их выгодно продать можно. И серьги дочурке не пожалел, чтобы семья жениха за бесприданницу не держала. Умен был!       И она восхищенно покачала головой, а Наргис вздохнула чуть полегче, думая, что отец был прав. Умным людям не стоит врать, им нужно сказать часть правды, а дальше они все придумают сами! Аруджи решила, что их с Маруди отец — торговец, и теперь каждую бусину нового знания нанизывает на прочную нить своей уверенности.       — Ну, если бы сережки да птичку я украла, — размеренно продолжила старуха, — уж я бы с такой редкостью не рассталась, нашла бы куда спрятать. Что я, не знаю в своей-то повозке тысячу укромных местечек? Да никогда в жизни такую мелочь не нашли бы, разве что всю повозку сжечь и пепел просеять, но кто бы вам позволил? А если бы господин Марей вещички стянул, он бы заклинание творить не стал. Зачем ему эту птичку вам возвращать, если он цену ей лучше моего знает? И ладно бы еще в другое место подкинул, но не себе же под сундук! Это уж совсем безмозглым надо быть, чтобы собственными руками на себя подозрение бросить, верно я говорю?       Фокусник молча и очень изящно поклонился. Наргис уже в который раз подумала, что манеры у него отменные. Но это и неудивительно, если его учит настоящий маг. Почтенный Раэн, помнится, и сам, навестив их дом, держался как шахзаде.       — Вот и получается, что обокрасть-то гостей было некому, кроме тебя, — сказала старуха, в упор глядя на Ирсиль. — Чужих в моей повозке не было, никто бы без спроса не сунулся, знают, что я за такое голову оторву. А ты, ласточка моя, не первый раз на таком деле попадаешься, сама знаешь. Да только раньше ты у чужаков таскала и по мелочи, вот все глаза и закрывали. А я говорила Бахавуру, что не дело это! Сколько хороших яиц ни клади, а одно тухлое весь пирог испортит! По тебе, мерзавке, и о нас всех судить станут! Да вдобавок ты еще на парня обозлилась, что он тебе язычок не дал об чужую девку поточить, вот и решила на него кражу свалить. Подкинула ему мелочишку серебряную, в которой проку не видела, а серьги дорогие прибрала. Неужели правда так торопилась померить, что даже деньги из пояса не вытащила?       — Вранье! — отчеканила Ирсиль, яростно сверкая глазами. — Какие серьги? Не видела я их, в руки не брала! Сам он все украл и спрятал! В разных местах! Может, и хотел эту штучку в сундук себе сунуть, да не успел! А может, это девица у брата отцовское наследство утащила! Она же страшная, да еще и перестарок! Замуж-то хочется, а кто такую корягу возьмет без хорошего приданого? Вот и решила себе мужа за сережки купить!       — И амулет под мой сундук тоже госпожа Лалин сунула? — насмешливо спросил Марей, скрещивая руки на груди.       Вот у него, в отличие от Маруди, это получалось изящно и красиво. А джандар с непривычки никак не мог определиться, где ему руки скрестить, поверх груди или под нею, так что крепкая девичья грудь воину очень мешала… Тьфу, какие глупости в голову лезут! И как не вовремя!       — А мне откуда знать, кто его туда сунул? — огрызнулась танцовщица. — Ну, если вам так хочется, нате, смотрите! Нету у меня ваших проклятых сережек! Да чтоб они уши оторвали той дуре, которая носить их станет!       Она бесстыдно распахнула короткую шерстяную рубаху, оголяя грудь, не прикрытую больше ничем. Наргис невольно ахнула, хотя уж ей-то нечего было стесняться вида женской наготы. Маруди смущенно отвел взгляд, зато фокусник посмотрел на смуглые высокие холмики с тем же насмешливым спокойствием, с которым смотрел на Ирсиль одетую. Вот ведь наглец! Будто ему каждый день такое показывают!       — Что, нету? — язвительно уточнила танцовщица. — Ну, вещи мои посмотрите! Вон сундук, он не запертый! Мне скрывать нечего! Ай, уйди! — заорала вдруг она. — Уйди, подлая тварь! Уберите его! Он меня съест! Уберите! Что ему надо?!       Показавшийся из-за ее спины Барс негромко, но очень внушительно зарычал и снова вцепился Ирсиль в подол. Танцовщица пыталась его оттолкнуть, но слишком боялась прикоснуться к пушистой морде, поэтому только всплескивала руками, как большая пестрая птица — крыльями. Рубаху она так и не успела застегнуть, и яркие крупные соски торчали от холода, заставляя Маруди стремительно краснеть. Как ни пытался джандар туда не смотреть, его глаза возвращались к Ирсиль, будто прикованные. А Барс тем временем упорно тянул с танцовщицы юбку, уже обнажив бедро, такое же смуглое, стройное и гладкое, как остальное тело.       — Уберите его! — снова заверещала Ирсиль, и Наргис, недоумевая, окликнула пса:       — Барс, нельзя! Перестань! Отпусти! Нельзя, слышишь?       Продолжая рычать, волкодав отпустил подол танцовщицы, и та вжалась в угол у самого выхода, наконец-то одной рукой собрав полы рубашки на груди, а второй пытаясь поправить юбку.       — Бешеные! — плаксиво проскулила она. — И сами вы, и собака ваша! Не хочу здесь больше жить! Да я лучше к Орису-одноглазому уйду! С ним поеду, ясно вам? — Иди-иди, голубка, — удивительно ласково сказала вдруг Аруджи. — Только юбочки-то задери сначала да покажи, что там у тебя. Не бойся, пареньки отвернутся, а меня, старую, стесняться нечего, да и девица тебе ничего неприличного не сделает. Покажи юбки, змея паршивая! — рявкнула она, мгновенно повышая голос. — Думаешь, ты первая придумала ворованное под ними прятать? Ну так надо было поглубже пихать, туда, где солнце не светит, глядишь, там бы и пес хозяйскую вещь не учуял!       — Госпожа… — проблеял потрясенный до глубины души Маруди.       Мигом позже Наргис сообразила, о чем говорит гадалка, и прижала ладонь ко рту, одновременно ужасаясь и испытывая дикое желание хихикнуть. Ей показалось, что со стороны Марея послышался смешок, но в поднявшемся шуме этого было не разобрать. Снова завизжав, Ирсиль вывернулась из угла, спрыгнула из повозки и кинулась бежать. Ноги сами понесли Наргис вслед, но Маруди, конечно, успел первым. Наргис и Марей отстали всего на пару шагов, а старуха ковыляла позади.       Наргис думала, что Ирсиль побежит в сторону других повозок, откуда слышались голоса, тянуло дымом костров, кто-то распевал веселые песни, и звучала музыка. Но танцовщица, так и придерживая рубаху, замерла у костра и закричала, глядя на остановившихся перед ней Наргис, Маруди и фокусника:       — Ненавижу! Жалко вам было, да?! У вас еще целый дом в Харузе остался, сами говорили! И добра всякого полно! А вы сережки одни пожалели! Может, я бы тоже такого батюшку хотела! Чтоб не плясать по базарам да не трясти юбками перед всяким сбродом! А была бы я любимая дочь, сидела бы дома на подушках, пахлаву ела да сережки мерила! Ну и что, если недолго! У вас батюшка умер, так и покойный о вас позаботился, а у меня его и вовсе не было, мамка сама не знает, от кого пригуляла. Ненавижу вас, ненавижу! На, дура мерзкая! Получай! И братец твой поганый, на!       Подхватив котелок с вишневым отваром, она швырнула его в Маруди, но джандар легко отбил небольшую посудину рукой. Наргис вскрикнула, уже понимая, что случилось, и услышала рядом такой же вскрик — это ей отозвался странным эхом фокусник Марей. Маруди же и закричать не успел, а может, у него горло перехватило… Остывший отвар сушеной вишни плеснул по дуге, окатив их разом. Всех трех!       В ужасе Наргис сделала шаг назад, чувствуя, как все тело зудит и ноет. Поднесла руки к лицу, тронула его, запустила пальцы в волосы. Свои собственные волосы, густые, роскошно длинные, мягкие и черные, укутавшие ее почти до колен поверх мальчишеской одежды. Рядом что-то коротко простонал Маруди. Таких слов Наргис никогда не слышала, но, судя по тону, это было что-то неприличное. И снова ему эхом отозвался Марей, но почему-то высоким девичьим голосом.       Наргис глянула на него, поморгала, но явление не исчезло. Вместо фокусника, невысокого и стройного, но все-таки несомненного юноши, по левую руку от Наргис оказалась девица в его штанах и куртке! Такая же явная девица, как Маруди, стоящий справа, стал мужчиной.       А потом тихонько, но пронзительно взвизгнула Ирсиль, тыкая в Наргис трясущимся пальцем и бормоча:       — Колдовство… Колдовство… А я знаю, кто ты! — повысила она голос, и ужас в ее глазах сменился безумной радостью. — Ты рабыня придворного чародея! Все в точности! Волосы длинные, глаза зеленые, сама красивая! А он тебя украл! — ткнула она уже в сторону Маруди. — И стоишь ты десять сотен золотых! Десять сотен!       Она зажала себе рот рукой и опасливо покосилась в сторону ближайшего костра, но там горланили разухабистую песню, пуская по кругу бутыль с вином, и никакого внимания на то, что творится вокруг, не обращали.       — Десять сотен золотых, — прошептала Ирсиль, пока Наргис, скованная ужасом, пыталась понять, что ответить. — Что же делать-то, а? Придется с Бахавуром делиться… А вдруг он себе все заберет?! А я… а я тогда к чародею попрошусь в служанки! Я красивая и танцевать умею! Может, он на меня посмотрит и тоже любимой рабыней сделает! Я… Не подходи! Слышишь? А то закричу! — предупредила она Маруди, который сделал к ней осторожный шаг. — И собаку свою уберите!       — Не надо, Ирсиль! — взмолилась Наргис. — Хочешь, забирай серьги! Они очень дорогие, тебе хватит и на дом, и на хозяйство! Не выдавай нас, прошу! Я не его рабыня, я…       Она осеклась, понимая, что глупо признаваться. Рабыня, жена или просто беглянка — кому какая разница, если вместо нее и Маруди трюкачи увидят тысячу золотых? Да если Ирсиль сейчас позовет на помощь, их свяжут и отвезут обратно в Харузу, даже не дожидаясь утра! За такие-то деньги!       — Не глупи, — хладнокровно посоветовала девица, которой оказался фокусник Марей. — Придворный чародей тебя в лягушку превратит, чтобы не отдавать тысячу золотых. А потом скормит своим домашним кобрам. Думаешь, он спит и во сне видит, как бы осчастливить рыночную плясунью? Бери серьги, пока предлагают, и молчи!       Барс тихо зарычал, Ирсиль попятилась. Наргис положила руку на загривок собаки, отчаянно понимая, что не успеет. Ничего не успеет! А ведь рядом еще Аруджи, которая все слышала…       Шмяк!       Что-то круглое, прилетев из темноты, врезалось в лоб Ирсиль. Танцовщица закатила глаза и осела на землю. Кончик ее косы попал на угли костра и загорелся бы, но Маруди, рванув вперед, откинул волосы Ирсиль подальше от огня.       Наргис оглянулась и увидела гадалку, которая стояла позади них и немного в стороне. В ее руке виднелось яблоко, точно такое, каким она только что запустила в Ирсиль.       — Что смотрите? — сварливо отозвалась Аруджи на немой вопрос Наргис. — Скажи своему парню, пусть берет эту дуру и тащит в повозку. И сами туда идите. Надо поговорить по душам. Ох и ночка выдалась, чтоб вам всем такую же на старости лет! И дальше, чую, только веселее будет!

* * *

      Тьма была повсюду. Густая, влажная, она пропитывала каждую частицу доступного мироздания, лезла в уши, нос и рот, обволакивала, подобно жидкой грязи, неуловимо пульсируя в ритме дыхания. В этой тьме Раэн чувствовал себя инородным телом, колючей жесткой песчинкой в недрах слизистой плоти чудовищного моллюска. Это мешало определить природу кошмара и понять его источник. Поэтому Раэн заставил себя расслабиться, отдаваясь чужому наваждению, и оно раскрылось навстречу, как перезревший плод с гнилой сочащейся сердцевиной.       Теперь он ощущал недоступные прежде оттенки. Затхлую сырость… Смешанную вонь плесени, старого крысиного помета и разлагающейся плоти… Запах каких-то грибов… Ржавчины… Умирающих в неподвижном воздухе благовоний… Да, это было подземелье. И, похоже, не природное с его точно уравновешенным мирком, а сотворенное людьми. Только очень старое. Очень.       Раэн размеренно дышал этой тьмой и всем, что в ней содержалось, балансируя на грани между подчинением сну и ясным сознанием. Аура комнаты, где страх истерзанного кошмарами наемника пропитал даже стены, представлялась ему хитрым и опасным существом, подстерегающим добычу. Все могло быть иначе, останься Халид здесь еще на одну ночь: Раэн прошел бы по чужому сну отстраненным гостем, хладнокровно наблюдая за мучениями его хозяина. Однако Зеринге и так был на пределе… Даже странно, что он выдержал так долго, не сорвался из города в слепой панике оттого, что творилось в его сновидениях. А запаниковать было от чего.       Теперь и Раэн, медленно, терпеливо продвигающийся по неровному каменному полу в мире сна, чувствовал нечто, крадущееся рядом. Тень тени… Неуловимое осознание чьего-то присутствия. Затаившийся хищник, безмолвный, расслабленный, бесконечно терпеливый. Стены подземелья помнили его, они так долго собирали и концентрировали безнадежное отчаяние, пропитавшее здесь самый воздух.       И потому Раэн ступал невесомо и мягко, едва касаясь грубо стесанного камня, всем телом чувствуя ответвления, тупики, ступенчатые переходы и нависающие скаты подземного лабиринта. В сущности, он кружил на одном месте, но прекрасно понимал это и не сопротивлялся, в свою очередь шаг за шагом подбираясь к таинственной твари, абсолютно бесшумно скользящей рядом. Он даже попытался испугаться, рассчитывая приманить тварь страхом, но либо эта дрянь была нечувствительна к эмоциям, либо, напротив, прекрасно оценивала их оттенки и осторожничала, чувствуя фальшь.       Постепенно игра начала надоедать Раэну. Волны ужаса, время от времени излучаемые подземельем, сильно мешали оценить происходящее и саму природу чудовища во мраке. Не похоже было, чтобы оно питалось болью и ужасом, как предположил чародей вначале. В какой-то момент, глубже нырнув в ауру подземелья и ее тончайшие потоки, он уловил вибрацию безнадежности жертв, словно отразившуюся от непонятного существа во тьме.       Вцепившись в пойманную эманацию, Раэн зафиксировал ее и распробовал. Это казалось невероятным. И, тем не менее, это было так! Обитатель подземелья страдал. Теперь Раэн четко воспринимал его бессильную ярость, ледяное отчаяние, равное отчаянию его жертв, если не сильнее, и болезненное, иступленное бешенство.       Все встало на свои места. Обитатель подземелья не был настоящим охотником, в то же время оставаясь убийцей. Он попросту являлся пленником. Жертвой, не способной выбраться из ловушки и вынужденной убивать, снова и снова беспощадно и бессмысленно обрывать чужие жизни, чтобы продлить свою собственную. Возможно, и даже наверняка, на свободе он занимался бы тем же самым, но эта взаимная обреченность хищника и добычи…       Еще мгновение, и Раэн определил бы его сущность, но ткань сна, раздраженная всплеском его удивления, принялась выталкивать чужеродное сознание, искажаясь, деформируясь… Раэн почувствовал судороги трепещущей реальности сновидения, отторгающей его, и, едва не закричав от пронзительной боли, очнулся, мокрый, с влажными от пота волосами, тяжело дыша и вцепившись пальцами в край шерстяного одеяла ир-Кайсаха.       Несколько минут он лежал, восстанавливая дыхание и прислушиваясь к ночным звукам: поскрипыванию старого дома, сопению спящих стражников, треску поленьев в очаге. А потом закрыл глаза и заставил себя уснуть уже обычным сном, без всяких сновидений, запретив тренированному сознанию все, кроме отдыха разума и тела.