* * *
В это время тот, о ком шла речь на улице Белых Роз, весело шагал по городу без цели и направления, время от времени наугад сворачивая, проходя по очередной площади или рынку. Карту Салмины, заботливо раздобытую для него Ночной Семьей, Раэн, разумеется, помнил наизусть, но сейчас она была ему не нужна. Не исключая, что придется учинить какое-то безобразие, он рассудил, что не стоит сходу привлекать внимание необычной внешностью. Поэтому по Салмине шел смуглый синеглазый красавец с орлиным носом и широкими густыми бровями, которого самый придирчивый наряд стражи не счел бы чужаком. Эта иллюзия была куда проще той, что Раэн навел на сухую ветку в саду злополучного дома. В полдень он пообедал в харчевне при постоялом дворе, с удовольствием выпив местного вина из белого винограда под жареного барашка с чесноком. Вытирая жирные губы куском лепешки, спросил кофе, который и появился незамедлительно — обжигающе горячий, очень крепкий и ароматный. Неторопливо прихлебывая из глиняной чашки, Раэн лениво вспоминал и обдумывал все, что успел здесь увидеть за прошлый вечер и нынешнее утро. Начать с того, что от кошмаров жители Салмины не страдали. Бродя по городу, он несколько раз попадал на рынки и внимательно изучал ряды, где торговали лекарствами и амулетами. Средства от бессонницы и тяжелого сна там попадались, конечно, однако в обычном количестве и не слишком замысловатые. Да и спроса на них особого не замечалось. Опять же, большинство салминцев на вид были выспавшимися и бодрыми. Кроме, разве что, храмовой стражи, которая снова попалась ему по дороге несколько раз, но те, как известно, хмурые просто по должности. И все-таки… Все-таки что-то в Салмине было не так, как в других городах. Может, из-за этой самой стражи, отменно работающей, как по волшебству оказывающейся там, где кто-то повышал голос, начинал размахивать руками или как-то иначе нарушал порядок. Мало того, они еще и к торговцам с мелкими поборами не приставали, как и сказал Зеринге, а вот это уже было вовсе из ряда вон. А может, Салмина показалась ему неправильной из-за особенной сдержанности, разлитой по городу и касающейся абсолютно всего: разговоров, манер, шуток. В Аккаме, главном храмовом городе шахства, никто не стеснялся легонько пошутить про священнослужителей, а то и весьма ядовито пройтись на их счет. Здесь же любые упоминания о храмах и жрицах вызывали явное напряжение, а то и злость. Для проверки Раэн несколько раз начинал разговоры на эту скользкую тему, и всегда люди вокруг либо растворялись в пространстве, либо настойчиво советовали ему самому убраться прочь. Еще в Салмине и в самом деле не было Ночной Семьи и того, чем она занималась. В лавках и базарах, прав был Зеринге, не торговали кальянами и дурманными снадобьями, в харчевнях и площадях не играли в кости и прочие игры. На улице не просили милостыню и не пытались срезать кошелек. Дома удовольствий вроде бы работали, но зазывал перед ними не было! За всю долгую прогулку молодому и состоятельному на вид приезжему никто ни разу не предложил развлечься в компании прелестной девицы, очаровательного юноши или обоих сразу. И вообще, похоже на то, что некий благодетельный дух осенил город волшебными крыльями, вмиг изгнав из него все человеческие пороки и стерев сами следы их былого присутствия. Подобное благообразие выглядело неестественным и противоречило самой человеческой природе, по поводу которой Раэн давно не питал особых иллюзий. А потому и рассчитывать в Салмине он решил только на себя. Да, Голос Ночного шаха шепнул ему тайное слово, услышав которое, любой из Семьи должен оказать помощь, но чем дальше, тем сильнее Раэну казалось, что Ночная Семья либо вовсе исчезла из Салмины, либо превратилась в этом городе в загнанного зверя, на которого охотятся с умом и старанием. Нет, ответы на вопросы следовало искать не у преследуемых, а у преследователей, так что сегодня дорога вела его в храм на улице Белых Роз. Там Раэн собирался как можно глубже влезть в неприятности и посмотреть, что же из этого получится. План простенький, но именно поэтому имевший шансы на успех. И последнее, что поразило его в Салмине, это как мало здесь оружия по сравнению с другими городами. Вот в той же нежно любимой им Харузе каждый владелец харчевни держал крепкого молодца, способного быстро угомонить пьяного задиру или развести по разным углам постояльцев, которым вздумалось почесать друг о друга кулаки. А на стене рядом с хозяйской стойкой непременно красовалась дубинка, обтянутая тройным слоем бычьей кожи, но залитая изнутри свинцом — великая усмирительница буянов. И уж точно после наступления темноты, а то и днем мало кто вышел бы на улицу без оружия, хотя бы без длинного поясного ножа, который по милостивому соизволению пресветлейшего государя разрешен даже ремесленникам. Салмина же словно находилась в иной стране и эпохе, где никто не боялся краж и разбоя. С оружием здесь ходила только стража да охранники богатых паломников. Но их подопечным никто не угрожал, и крепкие парни от такого необычайного подарка судьбы сами выглядели разомлевшими, изрядно утратившими бдительность. Раэн вспомнил слова Голоса, что честные люди, возвращаясь отсюда, нахваливают этот город как рай на земле. Неудивительно. Если так посмотреть, все обитатели Салмины на редкость благовоспитанны, чрезвычайно законопослушны и утомительно благочестивы. Да уж, неудивительно, что Халида, который этими качествами не отличается, от Салмины тошнит! Усмехнувшись, Раэн подозвал подавальщицу и расплатился за обед. Милая кареглазая смуглянка напомнила ему парня на площади, что-то у них было общее и в лице, и в повадках. Раэн даже подумал, не узнать ли у девушки про недавних постояльцев, может, Халид жил именно здесь? С другой стороны, какая разница? — Оставь сдачу себе, красавица, — разрешил он и вышел из харчевни. Пора было поставить решающий опыт, но портить о себе впечатление именно в этом месте, где его вкусно и вежливо накормили, не хотелось. Поэтому Раэн неторопливо дошел до ближайшей торговой площади и прогулялся по лавочкам, пока не нашел ту, что показалась ему со всех сторон подходящей. Торговали здесь деликатным товаром — тесьмой, кружевами, нитками, пуговицами и прочими жизненно необходимыми для женщин вещами. За прилавком стояла миловидная, но скромно одетая девица, кокетливо бросая на прохожих томные взгляды из-под густо подведенных ресниц — единственное, что в ней оказалось ярким, даже броским. Неподалеку от лавки четверо крепких мужчин прямо на улице распивали кувшин пива с полосками сушеной рыбы, и один, похожий на девушку так, что наверняка должен был оказаться родственником, то и дело бдительно косился в сторону открытой двери — приглядывал, значит. Третьим важным условием было отсутствие поблизости стражи, в чем Раэн убедился особенно тщательно. Как и в том, что личина, которую он надел, не сползет в самый ответственный момент. Не хотелось бы остаток дня бегать по городу, прячась от стражи и возмущенных салминцев! Войдя в гостеприимно распахнутую дверь, он облокотился о прилавок и принялся нагло рассматривать молодую торговку. Посмотреть, кстати, было на что, девица, несмотря на простенький наряд, оказалась фигуристая, с приятными округлостями. В другое время Раэн полюбовался бы ею совсем с другими чувствами. Сейчас его коробило оттого, что придется сделать, но… эксперимент есть эксперимент. — Что угодно господину? — осведомилась девушка, с интересом взглянув на него и еще сильнее захлопав ресницами. Похоже, мужчины сюда заходили нечасто, еще и такие видные. — А покажи-ка мне, цветочек, что-нибудь интересное, — заявил, сально ухмыляясь, горбоносый тип, в которого временно перевоплотился Раэн. При этом он продолжал таращиться на грудь стремительно пунцовевшей девчонки. — Господин выбирает подарок? — пролепетала та, делая под его взглядом маленький шажок назад. — Можно и подарок, — развязно согласился Раэн. — Неужели я не подарю что-нибудь такой милой птичке, если она проведет со мной вечер? Или тебе лучше пару золотых на обновки? Он ловко ухватил не успевшую отшатнуться девушку за тонкое запястье и прямо через прилавок притянул к себе, стараясь не причинить сильной боли, но не позволяя вырваться. Торговка возмущенно ахнула и неумело дернула руку, ее глаза наполнились слезами… — Эй! Эй, парень, ты что творишь?! Тот из выпивох, на которого Раэн и рассчитывал, наконец-то сообразил, что происходит неладное, и выскочил из-за столика. — Да ладно тебе, папаша, — снова ухмыльнулся Раэн. — Ничего я твоей дочурке не сделаю. Лучше отпусти ее со мной погулять: и девчонка на сережки заработает, и тебе на пиво перепадет… Вот теперь все необходимое было сказано даже с лихвой. Яростно сопящий салминец услышал предложение продать собственную дочь и поступить, по мнению Раэна, мог одним-единственным способом, как любой приличный житель Востока. Но вместо того чтобы схватить нож для разделки рыбы, пустить кровь обидчику дочери или хотя бы врезать ему по физиономии, хозяин лавки отскочил в сторону от открытой двери и визгливо заорал: — Стража! Стража, сюда! — Сюда, сюда! Разбой! — поддержали его остальные трое. Стражники, как и рассчитывал Раэн, не появлялись, но ни отец девушки, ни его приятели на помощь к девчонке так и не кинулись. Вместо этого один из собутыльников все-таки выбрался из-за столика и рысью побежал куда-то по улице, повторяя призыв. Тяжело вздохнув, Раэн предпринял последнюю попытку. Ухмыльнулся как только мог похабно, перегнулся через прилавок и смачно поцеловал девушку в дрожащие от страха и возмущения губы. При этом напоказ обнял ее свободной рукой так, что ладонь легла на упругий холмик груди. Девица всхлипнула, пытаясь отстраниться, а Раэн про себя поторопил оставшихся рядом салминцев: «Ну же, давайте! Вас трое, я безоружен… Ну!» Вместо удара или хотя бы попытки оттащить его от девушки, Раэн получил дикий взгляд, а потом хозяин лавки… отскочил еще дальше и метнулся куда-то за лавку, снова заорав: — Стража-а-а-а! Скорее! Сюда! Еще двое так и остались за столиком, хлопая глазами и сжимая в широких лапищах кружки. Тяжелые глиняные кружки, которые сами боги велели кинуть в наглеца или влепить ими с размаха по физиономии. Раэну стало совсем противно. Девица за прилавком уже плакала навзрыд, черные дорожки бежали по пухлым свежим щекам. Не было никакого смысла продолжать эту мерзость, так что он вытряхнул на прилавок из кошелька несколько серебряных монет, накрыл их ладонью девушки и буркнул: — На, купи что-нибудь. Только отцу не отдавай, себе оставь. Прошел мимо двоих, что сидели за столиком — почтенные жители Салмины упорно прятали взгляд куда-то вниз и в сторону. Свернул за угол, сбросил иллюзию… И когда мимо, бухая сапожищами, пронеслась тройка храмовых стражей, им вслед посмотрел не смуглый горбоносый восточник, а белокожий черноглазый чужестранец, скрививший губы в презрительном недоумении. Неторопливо продолжая путь, Раэн пытался понять, что же он сейчас увидел. Можно бы и повторить для уверенности, но что-то подсказывало, что сам дух Салмины именно таков. Конечно, нет ничего плохого, если мелкий торговец надеется на помощь и защиту стражи! Напротив, большинство людей в других городах могут об этом лишь мечтать. И все-таки было в этом случае и в том, как повели себя здоровые крепкие мужчины, что-то невыразимо гадкое. Словно, ударив противника в тугую, наполненную костями и мышечной массой плоть, Раэн встретил слизистую жижу, сквозь которую рука свободно прошла, испачкавшись в отвратительной субстанции. Теперь Раэн был окончательно согласен с Халидом ир-Кайсахом: его тоже тошнило от Салмины.* * *
— Так мы поедем в Салмину? — Надир почтительно налил кофе дядюшке, заодно проявил учтивость и к джандару ир-Нами, придвинув ему блюдо со свежими булочками. — Как странно, мне казалось, что вы торопитесь в Гюльнару, к месту вашей новой службы. А пресветлый государь шах не разгневается за такое промедление? — Думается, в Салмине я послужу ему не меньше, чем в Гюльнаре, — вздохнул дядя и пожаловался куда-то между Надиром и хмурым, едва пригубившим кофе джандаром: — Что за город заколдованный, никак туда не добраться! Но если почтенный Раэн сказал правду, в Салмине мы нужнее… И снова смолк, словно невзначай покосившись в сторону Надира. Внутри плеснуло кипятком обиды, Надир лишь огромным усилием сохранил на лице любезную почтительность. Ну и обсуждали бы свои дела наедине! Все равно дядюшка с джандаром проводит столько времени, что Надир давно заподозрил бы их во взаимной сердечной склонности, не будь эти двое такими… такими… В общем, если дядюшка и делит с кем-то ложе, то разве что с любимой саблей, и то же самое можно сказать про Хазрета ир-Нами. Воистину, окажись эти двое голыми в кровати посреди Степи, где ни одного свидетеля не сыщешь, только повернутся друг к другу спиной, завернутся в общее одеяло и порадуются, что так теплее! Ядовитое злословие, хоть и мысленное, немного успокоило, и Надир плеснул себе кофе, пригубил его, ухитрившись не поморщиться — на кухне иллайского наместника считали, что проявить уважение к гостям означает использовать как можно больше специй и меда. Ну что за невежество! Хотя из лучших побуждений, так что простительно. — Салмина… — проговорил он все с тем же тщательно рассчитанным равнодушием. — Обычно в храмовых городах есть на что посмотреть. Мы там долго пробудем? У меня почти закончились краски и бумага, нужно пополнить запас. — Сам не знаю, — помрачнев, отозвался дядюшка и встрепенулся, словно ему в голову вдруг пришла прекрасная мысль. Разумеется, Надир тут же насторожился! — А что, племянник, не поехать ли тебе в Гюльнару самому? Людей для охраны я тебе выделю, паланкин тоже можешь забрать — надоел он мне хуже просяной каши! Уж в Гюльнаре и книг, и этих твоих красок всяко больше, чем в Салмине. Все-таки главный город целой области! А Салмина что… Храмовый город, конечно, зато небольшой, да и заправляют там жрицы, а они благолепия и послушания требуют. Сроду ничего интересного не было в городах, где власть у девок! М-м-м-м, как интересно! С чего это дядюшка пытается сплавить его в Гюльнару, минуя Салмину? Прищурившись, Надир поверх чашки разглядывал воодушевленное лицо дяди, краем глаза примечая, что даже Хазрет ир-Нами морщится от такой явной и простодушной попытки своего господина повлиять на племянника. А дядюшка между тем продолжал: — Опять же, ты ведь просил, чтобы я тебя к делу приставил! Вот и поезжай, начни без меня к управлению в Гюльнаре присматриваться. Да и к людям не мешало бы! Парень ты сметливый и образованный, учил тебя Бехрам на совесть! Где сам не разберешься, я помогу, как приеду, но пусть видят, что я тебе доверяю и хочу знать, что ты о местных порядках скажешь. О, а вот и лесть в ход пошла! Лесть! От дядюшки! Это было бы невероятно смешно, если бы в сердце Надира тут же не вцепилось чувство тревоги — что же такое происходит вокруг и лично с дядей? Джинны его подменили, что ли?! «О да, — шепнула в ухо вчерашняя обида. — И ты знаешь, как этого джинна зовут! Черноглазого белокожего джинна, которому дядюшка так доверяет… А не показать ли ему письмо Джареддина? Не спросить ли, что теперь опытный воин и шахский наместник думает о странном чужаке? Вот любопытно, что окажется тяжелее на весах дядюшкиного доверия? Великая услуга, оказанная Раэном, или то, что о нем говорит придворный чародей? «Я схожу с ума, — тут же одернул он этот злой голос, отравляющий рассудок. — Я обязан Раэну жизнью, как и дядя. Да он же истинное благословение для нашей семьи! Если бы только дядя больше мне доверял… Если бы я знал, почему слово обычного целителя, пусть и мага, имеет для него такой вес! Что такого дядюшка знает, о чем упорно не говорит мне?» — Как же я брошу вас одного? — вслух посетовал он, и даже кофе стал казаться вкуснее, потому что беседы, похожие на переправу через ручей по скользким камням, Надир любил и знал в них толк. — Разве в Салмине вам не понадобится доверенный человек, способный вести ваши документы? Не вы ли мне говорили, что не доверяете писцам, и что лишь родная кровь может быть преданной по-настоящему? И я оставлю вас ради развлечений Гюльнары! Ах, дядя, как обидно, что вы обо мне так подумали! Джандар, молча тянувший кофе, издал какой-то странный звук и поспешно опустил взгляд в чашку, а дядя шумно вздохнул, открыл рот, чтобы сказать что-то еще, закрыл его и посмотрел на Надира с какой-то пугающей внимательностью. — Все шутишь, — буркнул он. — Оставить он меня боится, гляди-ка, Хазрет! Месяца не прошло, как уехать в Харузу грозился и государю в ноги кинуться. Не хочешь в Гюльнару, так в столицу поезжай! За сестрой присмотришь, она по тебе уже слезы льет, наверное. — А не вы ли, дядюшка, еще говорили, что в Харузе мне жить нельзя? — вкрадчиво поинтересовался Надир, отщипывая кусочек ореховой пахлавы, обильно сочащейся медом, и закидывая его в рот. — Что погубят меня там друзья-развратники? Что стыдно в моем возрасте ходить в Дом Удовольствий, а надо думать о женитьбе и будущей семье? Что лежа на шелковых коврах с непристойными книгами да слушая музыкантов, ни чести, ни славы, ни награды от государя не выслужить? И теперь сами толкаете меня на прежний путь? В объятия разврата и порока? Когда я, можно сказать, только начал привыкать к службе и всем сердцем радоваться ей? Воля ваша — но не поеду. В Салмину так в Салмину, жрицами меня не испугать, зато поучусь благочестию, вдруг пригодится. Шумный возмущенный вдох дядюшки и новый смешок джандара — теперь уже совершенно точно это был смешок! — слились воедино. А потом Хазрет поставил чашку на стол и — неслыханное дело! — подал голос, причем спокойно и уверенно: — Да расскажите вы ему, светлейший, от правды беды не будет! А вот если парень сдуру что-нибудь натворит — куда как хуже получится. И выразительно посмотрел в сторону Надира, словно напоминая о той ночи в грозу. Надир, который точно знал, что джандар ухитрился скрыть его побег и возвращение от дядюшки, молча глотнул кофе, про себя признавая правоту ир-Нами. Натворить что-нибудь сдуру — это он легко! А как не натворить, если дядюшка держит его в неведении и на привязи, окружая не то охраной, не то соглядатаями. И, главное, ничего не объясняет! — Хазрет! — рявкнул дядюшка, но джандар покачал головой и с той же рассудительностью, почтительно, однако без капли страха добавил: — Вы же сами, светлейший, твердите, что племяннику вашему пора взрослеть и становиться мужчиной. А как это сделать, если бережете его, словно цыпленка однодневного? Ни ступить свободно не даете, ни шишек набить. Разве можно научиться ходить, ни разу не упав? Сами говорите, что он умен да образован, только жизни не знает. Ну так из дворцового окна ее и не увидишь, разве нет? Саблей у него махать не выходит, но для этого не всякий рождается. А в иных делах он побольше вас, уж простите, смыслит. — И ты туда же, Хазрет, — нахмурился дядюшка, а потом перевел взгляд на Надира. — Что, думаешь, выжил из ума тупой старый пес? Взаперти тебя держу, ничего не позволяю, еще и не говорю всего, что ты знать хочешь? — Дядюшка! — воскликнул Надир, чувствуя, что краснеет. Ну, про пса ему бы и в голову не пришло, все-таки его учили уважать родичей, пусть даже… немолодых и не очень умных. Но ведь это все истина! Удивительно, что сказал ее именно Хазрет ир-Нами. И обидно, что к словам джандара дядя прислушивается куда больше, чем к родному племяннику. С другой стороны… Они ведь друзья, хоть и не равны по положению. «Совсем как вы с Раэном, верно? — подсказал все тот же глумливый внутренний голос. — Он тебя точно другом зовет. А ты упорно считаешь почему-то, что целитель тебе не ровня, хотя сам ведь не сомневаешься в его высоком происхождении». Надир досадливо отогнал какие-то неправильные и очень несвоевременные сейчас мысли, прямо глянул дядюшке в лицо и сказал, тщательно подбирая слова: — Разве джандар ир-Нами не прав? Если всю жизнь держать охотничьего барса на поводке, с ним, конечно, ничего не случится. Но и вкуса добычи он тогда не узнает. Будет не охотником, а балованным домашним котом, только для подушек пригодным. Простите меня, дядя, но такая забота может сослужить нашей семье дурную службу. Сейчас вы мой меч и щит, но… — Он запнулся и договорил с немалым трудом: — Когда-нибудь вы оставите меня старшим мужчиной в нашей семье. И уже не сможете ни решить за меня, ни прикрыть от любой невзгоды. И на кого мне тогда полагаться, кроме себя? Он замолчал, и в комнате стало совершенно тихо, только джандар невозмутимо ел пахлаву, отщипывая ее от большого куска и запивая кофе. Надир увидел, как горло дяди дернулось вверх, потом вниз, словно старый воин пытался сглотнуть особенно большой кусок. А потом дядюшка вздохнул и тяжело уронил, опустив взгляд: — Может, и верно. И он то же самое говорил, да что может чужак знать про нашу семью? Вот вы втроем об одном твердите, а я, дурак старый, боюсь. Один ты у меня, мальчик мой, понимаешь? Боги мне своих детей не дали, так я надеялся, что ты наш род продолжишь… Э, не вспыхивай, не о том сейчас речь! Хоть бы ты жив остался, большего у богов и просить не смею! Думаешь, легко мне было, когда тебя чуть не убили? Да если бы я тогда мог — свою жизнь отдал бы взамен, еще и порадовался, что так дешево сторговался. Сам бы в Бездну сунулся, только не дано мне этого! А он вот смог… Пошел за тобой, и чудом оба вернулись. Я в чародейских делах ничего не смыслю, но людей, вернувшихся из-за Грани, повидал, потому ему и верю. Ну да опять не о том речь… Он порывисто вздохнул, и Надир, затаивший дыхание, торопливо подвинул дяде чашку, которую тот отставил. Наиб глотнул кофе как воду, поморщился и выдохнул: — Всего сказать не могу, даже не проси. И слово дал, и… не нужно тебе этого знать. Поверь — не нужно. Скажу только, что идет на наш род охота. Великая охота, страшная! Отец твой, брат и матушка уже пали ее жертвой, остались мы трое. Но я — пустоцвет, не способный дать семени. Кому я нужен? Мне и жить-то осталось всего-ничего… А вот вы с сестрой — дело другое. Кому-то очень нужно, чтобы род ир-Дауд пресекся, а последний в этом роду попал под чью-то недобрую власть. Понимаешь теперь, почему я за тебя дрожу, как… Он безнадежно махнул рукой, и Надир вскинулся, собираясь разуверить дядюшку. Охотиться на них с Наргис? Да кому это надо?! Они всего лишь дети покойного визиря, который не оставил им в наследство ни страшных тайн, ни заклятых врагов! Кому нужны их жизни?! Приподнялся над скамеечкой и… сел обратно. Обрывки воспоминаний сложились вместе, словно мозаика из множества кусочков. Та ночь, когда на их караван напали, недомолвки Раэна, его исчезновение утром и возвращение потом… Гроза, ночь в Степи и снова недомолвки… И опять целитель пропал, чтобы вернуться позже. Их тайные беседы с дядей, странное доверие, которое дядюшка питает к чародею — одним спасением Надира такое вряд ли объяснить. За подобную услугу лекаря следует щедро наградить, но чтобы по одному его слову менять путь шахского наиба, направляясь в Салмину вместо Гюльнарид? А вот если предположить, что Раэн — посланник кого-то могущественного, кому даже дядюшка не может отказать… Но тогда Джареддин ошибается или попросту лжет! Или… нет? — Вы поэтому не хотите брать меня в Салмину? — спросил он прямо. — Думаете, мне там грозит опасность? Но я же под вашей охраной, что может быть надежнее? — Вот и я так думал, — досадливо отозвался дядя и покрутил в пальцах опустевшую чашку. — Но кто-то к нам подобрался на том постоялом дворе… А в Салмине у меня не так уж много власти, там жрицы всем заправляют. И не ехать нельзя! Приятель твой Раэн уверен, что там темные дела творятся, и пресечь их надобно без промедления. Если на дорогу в Гюльнарид взглянуть, не такой уж большой крюк сделаем. Но что нас там ждет — одним богам известно! — Что бы ни ждало, я поеду с вами, — решил Надир и снова встрепенулся: — А как же Наргис?! Вдруг она в опасности? — Ну, до нее добраться не так легко, — отозвался дядя. — Девица она благоразумная, из дома почти не показывается, а если куда и выезжает, так с охраной. Слава государю нашему шаху, в Харузе еще не дошли до такого, чтобы нападать на дома благородных людей прямо среди города и воровать оттуда девиц. Да и не думаю я, что дело в ней. Целитель сказал, что дело в крови ир-Даудов, а Наргис выйдет замуж и род сменит. Возьмет же ее кто-то, в конце концов, — добавил он дрогнувшим голосом. «Род моя сестра, может, и сменит, а вот кровь — нет, — отстраненно подумал Надир. — Еще вопрос, кто из нас его продолжит. Дядюшка все не теряет надежды найти мне жену и дождаться внуков по прямой линии, но… Если я так и не смогу возлечь с женщиной, придется Наргис взять себе мужа, согласного войти в наш род. Понятно, почему дядя отказывается даже думать об этом, он воспитан так, что для него женщина лишь приложение к мужчине. А я знаю, что в истории были подобные случаи. Даже шахский престол наследовался через женскую кровь, что уж говорить о нас? И это значит, что Наргис тоже может попасть в беду. Вопрос только в том, где для нее опаснее? Дядюшка считает, что Харуза — мирное благодатное место, а я-то знаю, что в этом райском саду под каждым кустом по ядовитой змее или скорпиону. И чем ближе к шаху, тем эти твари злее! Что же делать… Во всяком случае, нужно хорошо подумать!» — Я понял вас, дядюшка. — Он встал и поклонился. — Больше не буду отказываться от охраны и противоречить вам по пустякам. — А по серьезным делам, значит, будешь? — хмыкнул наиб с некоторым удивленным смущением, разглядывая Надира, будто видит его в первый раз. — Ладно, поехали в Салмину. Только от меня никуда, всеми богами заклинаю. И вообще… осторожнее. — Буду осторожнее, — кивнул Надир, и тут ему в голову пришла, наконец, полезная мысль: — Дядя, а можно послать кого-нибудь из отряда в Тариссу? У меня дело к Аледдину ир-Джантари. — Если речь о сговоре с Наргис… — нахмурился наиб, и Надир торопливо качнул головой. — Нет-нет, что вы! Упавший плод на ветку не вернешь. Наргис тут ни при чем, клянусь вам! Спроси дядя, что именно Надир хочет узнать у Аледдина, пожалуй, можно было и рассказать. Но он поспешно склонил голову, словно радуясь примерному поведению племянника, и торопливо заключил: — Посылай, отчего же нет! Да кланяйся Аледдину от меня. Он славный юноша, и семья наша ему обязана. «Обязана, — вздохнул про себя Надир. — За согласие разорвать брачный договор без урона для чести невесты. Аледдин взял весь позор на себя, объявив о своей болезни, и беспрекословно уехал в Тариссу. Но кто знает, вдруг отец тогда единственный раз в жизни оказался не прав? Целители говорили, что Аледдин не протянет и года, а прошло уже несколько лет, он жив, управляет большим торговым городом… Вдруг его болезнь не так уж страшна, а мы разлучили его с Наргис, и теперь боги наказывают за это нашу семью? Сестра ведь так и не вышла замуж, а черные слухи летят впереди нее…» — Благодарю, дядя, — поклонился Надир. — Позвольте вас оставить? Напишу письмо… Дождавшись кивка, он вышел, остро сожалея, что нельзя как-нибудь обернуться мухой, словно в сказке, и подслушать, о чем будут говорить дядя с джандаром. Увы, здесь возле двери тоже стоит охранник, даже два. И один из них — тот самый нистальский пастух, который приехал с Раэном! Хм… Надир окинул взглядом широкоплечего высокого парня с красивым лицом, но слишком простодушным взглядом. Вгляделся в него повнимательнее и бросил: — Эй, как там тебя, Фарис? Иди со мной. А ты, — обернулся он ко второму воину, — скажи джандару ир-Нами, что это я забрал нистальца. Хочу его нарисовать! — Да, светлейший! — поклонился охранник и велел парню: — Иди с господином Надиром и делай, что он скажет. Да не бойся, дубина, светлейший не колдун, чар не наведет! — Вот, значит, что обо мне говорят? — усмехнулся Надир, когда они с нистальцем свернули в нужный коридор. — Что я могу навести чары? И ты тоже так считаешь? — Я — нет! — отозвался нисталец и тут же смутился: — Простите, светлейший господин. Люди и правда говорят, что если кого-то нарисовать, можно этим рисунком украсть его душу. Но вы-то не маг, да и… — Да и что? — полюбопытствовал Надир, первым проходя в свои покои и пуская нистальца, на которого вытаращились его собственные стражники. — Говори уж, не бойся. — Я не боюсь. — Тот и вправду пожал плечами с редкостным простодушием и принялся оглядываться вокруг, словно уличный кот, которого впервые пустили в покои. — Раэн говорил, что вы достойный человек. — Раэ-э-н… — протянул Надир и вгляделся в нистальца, чувствуя, как внутри потянуло нехорошим подозрением. — Так вы с ним говорили обо мне? Наверное, вы очень близкие друзья, раз он так тебе доверяет? Нет, не может быть! Этот Фарис, конечно, хорош собой… Да так, что нарисовать его и вправду стоит! Но чтобы Раэн и этот нистальский увалень… Как можно предпочесть его — Надиру?! «Еще как можно, если смотреть только на лицо и тело, — подсказал беспощадный внутренний голос, которому Надир сегодня дал многовато воли. — Ты ведь художник, ты видишь, как парень красив! А что двух слов сложить не может, так в постели слова не всегда нужны — и это ты тоже отлично знаешь! Да, если кто-то предпочитает не изысканные лотосы, а крепкие степные колючки, то выбор ясен. Но… зачем тогда Раэн оставил его здесь?! Потому что парень слишком прост и будет путаться под ногами в тайных заботах господина чародея? И не ошибка ли тогда то, что ты собираешься сделать?» «А что мне остается? — огрызнулся Надир сам себе. — Этот нистальский пастух — единственный, кого не было в отряде, когда из моей шкатулки пропал портрет Раэна. Он может быть кем угодно, даже любовником целителя, но к тому случаю точно не причастен!» — Я бы хотел быть его другом, — смущенно признался Фарис, замирая у двери, и доверчиво пояснил: — А еще лучше — звать его старшим братом! Раэн такой отважный и мудрый… Он спас мне жизнь. Больше того, он спас мою честь, когда меня обвинили… Простите, господин, вам это не интересно! — О, ты ошибаешься! — заверил его Надир и хищно глянул на чуть покрасневшего нистальца. — Мне очень, очень интересно! И если уж вы с Раэном говорили обо мне, так не будет большого греха, если я тоже поговорю с тобой о нем. Знаешь, у нас есть кое-что общее… — Он таинственно понизил голос, и яркие синие глаза нистальца вспыхнули любопытством. — Мне он тоже спас жизнь! Садись-ка сюда, чтобы свет падал из окна. И не бойся, ничего неприличного в этом нет! Я часто рисую что-нибудь красивое! Цветы, лошадей, людей иногда… Он затаил дыхание, ожидая, что нисталец смутится еще сильнее и спросит, действительно ли светлейший господин считает его красивым. Ну не может такой простак удержаться, если хоть чуть склонен к пути жасминовой ветви, как в Харузе называют мужскую любовь… Но парень лишь глянул с тем же удивленным простодушием, пожал плечами и сел, куда было велено. А свет и вправду падал так дивно! И ничего удивительного, что планы Надира слегка поменялись. Не нарисовать такое лицо — преступление перед богами, создавшими подобную красоту и спрятавшими ее в глухом Нистале. А пока руки Надира будут держать кисть и карандаш, глаза и уши тоже возьмут свое! Что-нибудь интересное этот пастух ему непременно расскажет. Ну а потом… потом он все-таки отправится гонцом в Тариссу. Джареддин дал отличный совет насчет своего брата, и вовсе не обязательно возвращаться в столицу, чтобы этим советом воспользоваться. Господин чародей может и дальше хранить свои тайны, Надир все равно найдет к ним путь!