* * *
От шершавого, грубо обработанного камня веяло сыростью. Хотелось прижаться к нему щекой, а лучше — всем телом, слизать мельчайшие капельки влаги с пористой поверхности, высосать их из толщи стены, как из губки… Раэн потряс головой, отгоняя наваждение. Что это с ним? С чего вдруг обычная жажда получила такую власть над его рассудком?! Вода во фляжке кончилась всего час назад, а он словно целый день по пустыне шел! Все мысли только о воде! Как она льется в пересохший рот — чистая, прохладная… Как, освежая нёбо, скользит вниз, наполняет горло плотной, густой, горьковато-соленой струей с множеством оттенков и привкусов… Что?! Раэн остановился так резко, словно одна из стен коридора выпрыгнула вбок и преградила ему путь. На губах и во рту — он готов был поклясться! — четко ощущаля вкус крови. И был самым желанным, что только можно представить! Аккару, скользивший шага на три впереди, оглянулся и тоже остановился. — Ты ничего не чувствуешь? — спросил у него Раэн. Узник Сулиет пожал плечами: — А что я должен чувствовать? — Не знаю… — протянул Раэн. — Но что-то здесь не так! Он посмотрел на стену. Капельки воды, проступившие на ней, больше не вызывали ни мучительного желания их собрать, ни даже интереса. Но очень хотелось узнать, а что же течет по венам и артериям у его спутника? Должна ведь у нежити быть своя кровь или хотя бы ее подобие?.. Ох, зараза! Этого не хватало! — Чего тебе хочется? — спросил он напрямую и попросил: — Только не надо шуток насчет того, чтобы убраться отсюда. Просто подумай и скажи, чего ты прямо сейчас хочешь больше всего? Несколько мгновений аккару стоял неподвижно, склонив голову, глядя на пол и будто прислушиваясь к чему-то. Потом снова перевел взгляд на Раэна. — Занятно. Вот теперь, когда ты спросил… Кажется, я хочу пить. — Именно пить? — уточнил Раэн. — Не есть? Разве кровь для тебя не еда? — Кровь для меня все, — рассеянно ответил аккару. — Хотя ты прав, это скорее пища, чем питье… Но я не хочу крови! — В голосе аккару послышалась такая растерянность, которой Раэн у него и представить не мог. — Я хочу… воды… — И в самом деле занятно, — согласился Раэн. — Потому что я-то как раз хочу крови. Всерьез хочу, по-настоящему! Что за дрянь здесь творится? — Бред какой-то, — мрачно отозвался аккару и совсем по-человечески облизал губы. — Я не чувствовал обычной человеческой жажды уже… — Он глянул на Раэна, который насторожился, и закончил: — Давно, в общем, не чувствовал. Не говоря уже о том, что должно быть наоборот. Что это значит? Наступила очередь Раэна пожимать плечами. Неожиданную передышку он использовал, чтобы опереться спиной о стену и отдохнуть. Эх, обидно, что аккару так не вовремя спохватился и скрыл свой возраст! Жалко ему, что ли… — Как ты и сказал — бред, — произнес он вслух. — Могу предположить, что мы ощущаем жажду друг друга. Что-то мне это напоминает… Пара серебряных огоньков светилась в трех шагах, не двигаясь с места — аккару терпеливо ждал. — Нет, не знаю, — наконец покачал головой Раэн. — Однако это очень странно! — В Салмине много странного, — сухо отозвался аккару. — Ты готов идти? — Хоть на край света! — буркнул Раэн. — Любопытно, это всего лишь ощущение или я действительно мог бы напиться крови? — Почему нет? Вроде бы люди от употребления крови не умирают, — холодно сообщил пленник Сулиет. — Просто она не приносит им пользы. — Каждому свое, — вздохнул Раэн, покидая такую уютную стену. — Ладно, идем. Несколько минут, пара десятков шагов, и он ощутил, что все возвращается на свои места. Желание отведать крови пропало, зато влага, собравшаяся на стенах, опять стала очень соблазнительной. — Как видишь, это ненадолго, — донеслось из темноты. — А жаль! — заявил Раэн. — Было гораздо спокойнее, когда из нас двоих крови хотелось только мне! — Прошу прощения, — промурлыкала тьма. — Будь у меня выбор… Кстати, о выборе, здесь развилка. — Откуда? — насторожился Раэн. — Ее на карте не было! — Обвалы… В сером полумраке, которым теперь для Раэна выглядел мир, два темных пятна в стене смотрелись одинаково неприглядно. — Уверен, раньше ее не было, — сказал аккару. — Коридор был один. Раэн коснулся камня между двумя неровными, в половину человеческого роста отверстиями. — Я зажгу искру, — предупредил он спутника. — Здесь какая-то надпись. Крошечный желтый язычок пламени расцвел на кончике его пальца, освещая неровные, словно выплавленные в скальной породе буквы. От надписи веяло древностью, по сравнению с которой городские стены Салмины казались новыми. — Хамтур, — определил Раэн и с сожалением добавил: — Я этого наречия не знаю. А ты? И затаил дыхание. Если аккару читает на древнем языке давно исчезнувшего континента, откуда берет начало его порода… Хотя это ничего не значит, вдруг он узнал хамтурский от своего создателя, а тот — от своего?! — Знаю, — равнодушно отозвался его спутник. — Весьма занимательно, однако нам не поможет. Сей текст гласит, что Ур-Ханазуфи, главный жрец храма Златорогого — дряхлый вонючий козел, страдающий всеми видами недержания и половым бессилием заодно. Выражения, конечно, грубее, но смысл именно таков. — И все?! — возмутился Раэн. — А как же мудрость тысячелетий?! Где тайны хамтурских магов? Хоть бы рецепт эликсира бессмертия написали! — Что-что, а этот рецепт мне давно известен, — усмехнулся аккару. — Могу и с тобой поделиться, колдун. Желаешь? — Благодарю, не стану пользоваться твоей щедростью, — любезно отозвался Раэн и добавил ему в тон: — Очень уж у вас диета строгая, да и на солнышке не погреться. И еще я люблю целоваться, а клыки наверняка мешают. — Не мешают, — заверил его аккару и сменил легкомысленный тон на серьезный. — Смотри, вот этот правый проход был закрыт слоем штукатурки, которая отвалилась от землетрясения. Значит, он старый и неизвестно куда ведет. Но обвал может встретиться на любом пути. Куда пойдем? Раэн вздохнул. Вся усталость последних дней словно выбрала именно этот момент, чтобы навалиться на него чудовищной тяжестью. По-прежнему страшно хотелось пить, болела голова, но теперь к тупому болезненному гудению крови в висках добавилась острая резь в глазах, словно их песком засорило. Желудок виновато напоминал, что в его сосущую пустоту надо хоть что-нибудь бросить, а по телу медленно ползло холодное настойчивое оцепение. — Понятия не имею, — признался он. — Будем проверять ходы по очереди или разделимся? — Ни то, ни другое, — ровно сообщил аккару. — Я схожу на разведку один. Это будет и проще, и быстрее, чем таскаться вдвоем. А ты можешь пока передохнуть здесь. — Думаешь, мне так уж сильно нужна передышка? — уязвленно поинтересовался Раэн. Самолюбие взвыло, требуя немедленно доказать обратное, но у более здравой части рассудка мысль об отдыхе вызвала ликование. — От тебя пахнет болью и усталостью, — презрительно сообщил ему темно-серый сумрак, расплывающийся перед глазами. — А если мы отыщем ход к поверхности, потребуется магия, чтобы его открыть. Хорошо бы к этому моменту ты еще что-то мог. — Не сомневайся, смогу, — зло проговорил Раэн, чувствуя, как волна гнева почти смывает боль. — А вот ты вряд ли учуешь потайной ход! Это посложнее, чем мою головную боль унюхать! Он сделал шаг вперед, испытывая жгучее, яростное желание ударить гнусную тварь! Стереть высокомерную ухмылку с тонких, надменно изогнутых губ! Как этот кровосос посмел?! В висках уже не гудело, а лупило кузнечным молотом, на язык вернулся знакомый солено-горький вкус крови… — Стой! — в ужасе крикнул он не то себе, не то аккару, подавшемуся навстречу с хищным огнем в глазах. — Это не я! Не мои мысли! Да чтоб их… Не доверяя кратковременной ясности, он заставил себя сесть на пол — почти упасть! — и обхватил колени руками. В паре шагов от него неподвижно застыл силуэт нежити, то расплываясь, то снова становясь прекрасно различимым. В ушах звенело. Обоняние мучительно обострилось, так что теперь он различал малейшие оттенки запахов, которые волнами наплывали со всех сторон. Даже от его собственной одежды исходили тонкие струйки ароматов, способные поведать очень многое! Например, что несколько дней назад в кармане куртки лежала пригоршня жареных орешков, и что он ел в харчевне на площади… Или что в походе по катакомбам он наступил краешком сапога в кучку старого крысиного дерьма… А еще были запахи его настроения и самочувствия, такие сложные, разнообразные… Ох, как он теперь понимал недавние слова нежити о запахе боли! Остальные органы чувств, похоже, решили не отставать в стремлении свести его с ума. Раэн чуть слышно застонал от нахлынувших ощущений. Чужой гнев отпускал медленно, словно нехотя, мешаясь со своим собственным раздражением. Невыносимо хотелось вонзить клыки в податливую мягкую плоть и пить, пить, пить, захлебываясь наслаждением! — Опять? — бесстрастно спросил аккару. — У тебя тоже? Раэн молча кивнул, боясь открыть рот, чтобы заговорить. Мысли о крови, текущей по венам, стали еще тревожнее, когда он, отводя взгляд от аккару, посмотрел на собственные руки. Под кожей, скрытой грязью и пылью, заманчиво выделялась голубая веточка. Раэн видел ее куда лучше, чем должен был! Кажется, дело плохо… — Я понял, что это, — все-таки заговорил он, изо всех сил стараясь отвлечься. — Спящая в Камне. То есть Младшая Сестра. Это ее игры. — Она еще спит, — проговорил аккару. И его голосу явно не хватало уверенности. — Дремлет, — поправил Раэн. — И скоро проснется. Она где-то близко. Не рядом. Под нами. Но близко… Говорить было не просто трудно, а откровенно больно. Пересохшее горло будто кошки изнутри когтями драли. Тело молило напитать его, оросить каждую частичку блаженной теплой струей, несущей жизнь… Аккару присел на корточки, так что их с Раэном глаза оказались почти друг напротив друга. — Собственная кровь — это не выход, — спокойно сообщил он. — Я вижу, как ты смотришь на свои руки. Но это можно сдерживать. Просто отдели жажду от себя. Ты — хозяин своего рассудка, а не она. Раэн судорожно кивнул. Отделить жажду! Легко сказать! Нет, общий принцип как раз понятен, это как упражнение по контролю над болью… Но у него так мало сил! Снова и снова он разделял сознание, загоняя вожделение крови в малую часть разума, преодолевая его, отстраняя от себя почти блаженное безумие, которое так и подстрекало попробовать! Через несколько минут, показавшихся вечностью, способность думать вернулась почти полностью. Состязание в шахматы он бы сейчас не выиграл, но вцепиться в горло спутника или собственное запястье все-таки не тянуло. — Если это и есть то, что ты испытываешь, то к демонам такое бессмертие, — хрипло сообщил он аккару. Тот пожал плечами. — Лучший способ справиться с искушением — поддаться ему, — сказал он негромко, и Раэн задумался, а какую же битву с самим собой в это время выдержал его спутник. — Ты все еще хочешь пойти со мной? — Не хочу, — признался Раэн. — И очень прошу тебя поторопиться. Не хватало еще нам порвать друг другу глотки в угоду этой твари. Слишком жирно ей будет! А ты уверен, что найдешь ход, если его завалило? — Постараюсь. Тебе пока стоит поспать, колдун. Ты же любишь кошмары? Прежде, чем Раэн придумал достойный ответ, едва заметный шелест дал понять, что отвечать уже некому. Вот ведь! Любит его товарищ по несчастью оставить за собой последнее слово! «А кто не любит? — вздохнул про себя Раэн. — Ну и ладно! Зато я могу поспать, это многого стоит!» Не поднимаясь на ноги, он чуть сдвинулся, выбрав ровное место посреди коридора, одинаково далеко от сырых холодных стен, и растянулся на каменном полу. Успел подумать, что к словам аккару о кошмарах стоило бы отнестись внимательнее и поставить защиту, но Силы и так оставались жалкие крохи. «И пусть только что-нибудь попробует влезть в мои сны!» — подумал он, проваливаясь в тягучее темное забытье.* * *
— Просить о разговоре пойду я, — твердо сказал Маруди. — Светлейший ир-Джантари не раз меня видел в вашем доме, госпожа. Да и одежда не так меняет мужчину, как женщину. Он обязательно меня узнает. А если все-таки случится что-то неладное… Тогда хоть вы останетесь в безопасности. Наргис пришлось согласиться. Не столько из опасений за себя, сколько ради Маруди — он так и рвался искупить вину за свою несдержанность. Впрочем, истина в его словах тоже была. Гораздо приличнее и правильнее джандару исполнить повеление госпожи, чем высокородной девице бросаться к чужому паланкину, словно нищенке, умоляющей о милостыне. Наргис уже и так натворила всякого, не стоит позориться еще сильнее. На этот раз она быстро переоделась в женское — среди юбок Аруджи нашлась одна поскромнее прочих, из темно-синей шерсти с красной оторочкой — а на голову и плечи накинула тонкое темное покрывало, тоже взятое у гадалки. Теперь на первый взгляд никто не мог бы заподозрить в ней трюкачку и позвать стражу. Барс, поняв, что Наргис уходит и не берет его с собой, положил голову на лапы и принял такой расстроенный вид, что ее сердце чуть не дрогнуло. — Охраняй арбу, — приказала ему Наргис. — Уж тебя-то на площади точно запомнили, а под покрывалом ты не спрячешься. — Она погладила пса по голове и пообещала: — Я обязательно за тобой вернусь! Или это будет Маруди, его ты тоже знаешь. Мохнатый страж горестно вздохнул, и Наргис поторопилась выйти из арбы, чтобы не затягивать прощание. — Поторопимся, госпожа, — напомнил Маруди. — Время уже на исходе, потом придется бежать по следам паланкина. Наргис кивнула и поспешила за остальными. Джандару и Марей хорошо, а она, похоже, всего за пару дней отвыкла от юбки! Во всяком случае, в штанах точно проще ходить по городу… Хотя вот Аруджи юбка не мешает. И даже пять юбок, потому что именно столько их гадалка надела, так что из-под верхней выглядывали еще четыре нижних разного цвета и материала. — К важному человеку идем, — объяснила старуха, пока собиралась. — Как же я при нем зарамашкой смотреться стану? И поправила несколько ниток бус — бирюзовых, коралловых, янтарных… — Вот теперь нас, конечно, ни за что за трюкачей не примут, — пробормотала Марей. — И зачем собачку с арбой оставили?.. Наргис промолчала, хотя ей очень хотелось рассмеяться и согласиться. Или расплакаться. Или… что угодно сделать, лишь бы выпустить на волю то, что кипело в ее душе. Страх, надежда, обида и благодарность — все смешалось в единое бурлящее зелье, которое могло обернуться и ядом, и лекарством, и чем-то небывалым, непонятным для нее самой, новым… «Почему они помогают мне? — спросила она себя, торопясь по улицам Тариссы за уверенно ведущей их маленький отряд Марей. — Когда отец и матушка умерли, почти все, кто называл себя друзьями ир-Даудов, перестали ходить к нам, присылать письма и даже просто осведомляться о делах. Словно наш дом стал зачумленным! Я бы подумала, что это из-за меня, но и Надира стали мало куда приглашать, а ведь он всегда был любимцем шахского двора. Пресветлый государь словно забыл про нас, а за ним отвернулись остальные… Но эти люди, незнатные и бедные, не всегда имеющие вдоволь еды и топлива для костра — они приняли меня как родную! Спасли, заботились, отложили ради меня собственные дела… И я могу любыми богами поклясться, что это не ради награды. Может, конечно, от нее и не откажутся, но сейчас я беспомощная беглянка, от которой никакого проку, а вот опасностей — не сосчитать! Но Марей и Аруджи мне помогают, словно я и правда им родная! Как мне их отблагодарить…» — Пришли! — выдохнула Марей, выведя их на окраину большого богатого квартала, на другой стороне которого высился позолоченный храмовый шпиль. — Если еще не проезжал, теперь точно перехватим. Эй, почтенная тетушка! — окликнула она торговку, которая продавала печеные каштаны, жареные орешки и прочую мелкую снедь. — Светлейший господин шахский наместник уже проехал? — Не! — отозвалась та и добавила с удивлением, посмотрев на солнце, далеко миновавшее храмовый шпиль: — Опаздывает наш господин наиб. Никогда с ним такого не было… Неужто разболелся из-за этих головорезов, Бездна поглоти их черные души?! Да как земля таких негодяев носила? Напасть на самого наиба! — Тетушка, правду говорят, что светлейший Аледдин ир-Джантари справедлив и великодушен? — вмешалась в разговор Наргис. Ей вдруг очень захотелось доказать, что она не зря верит в благородство бывшего жениха. Маруди в этом и так не сомневается, но Аруджи с Марей… Казалось бы, какая разница, что две простолюдинки думают о шахском наибе? Им до него как черепахе до луны! И все-таки… — А, вы не местные! — догадалась торговка. — Светлейшего ждете… — Задумалась и сделала совершенно справедливый вывод: — Суда или милости просить будете? Наш наиб, храни его боги, само воплощение справедливости, что верно, то верно. Все законы знает лучше любого судьи, все старые книги ему ведомы! Ни злодей какой, ни мошенник не могут от него скрыться, наиб хоть и молод, а в самую душу человека зрит и все его грехи видит как на ладони. Так что если вы на суд, не сомневайтесь, рассудит вас господин ир-Джантари скоро и праведно! Как в загробном мире! — Вот уж спасибо… — снова пробормотала Марей вроде бы тихо, для себя, но так, что ее услышали все. — Как в загробном мире — это самое то, что нам нужно… — Ну а где еще никогда не врут и всем по делам их воздают справедливо? — рассудила торговка. — Живые-то люди слабые, даже судьи. Кто добрый не в меру, а кто жестокий… Наш господин не таков! У него, говорят, есть весы, на которых можно грехи человека при жизни взвесить! Это ему боги пожаловали за праведность! А вы по какому делу? Наверное, ты, юноша, этих девиц обманул, а они тебя на суд привели? Хотите узнать, на какой из вас он жениться должен? И она алчно уставилась на Марей и Наргис, пытаясь понять, кто из них обманутая девица… — Вот еще, — фыркнула Марей. — Не угадали, тетушка! — Ну, значит, наследство делите, — глубокомысленно заключила торговка. — И кто из вас бедная сирота, которую другие родичи обобрали? — Да мы тут все сироты, — хладнокровно ответила фокусница. — Я своих родителей не знаю… — Я тоже, — хмуро ответил Маруди, а Наргис молча мотнула головой, сама удивляясь, с чего вдруг отвечает бесцеремонной тетке. — Надо же, — усмехнулась Аруджи. — Одна я, выходит, среди вас еще с родителями. — Выудила трубку, висящую на цепочке среди бус, и заявила в пораженном молчании остальных: — А что такого? У нас в горах подолгу живут. Моя почтенная матушка и трое моих батюшек еще в полном здравии! Да у меня младшей сестре двадцати еще нету! Тишина наступила снова. Маруди наморщил лоб и пошевелил губами, Наргис и Марей пораженно уставились на гадалку, как и болтливая торговка, которая отмерла первой: — Это ж как?! — вопросила она пораженно. — Это ж сколько вам лет, почтенная? А матушке вашей? Да разве ж в таком возрасте рожают?! А как от трех мужчин разом родить-то можно?! — Сколько мне лет — все мои, — снова усмехнулась Аруджи и пыхнула трубкой, которую неизвестно когда успела раскурить и сунуть в рот. — Как ни старайся, а на рынке их не продать, на дороге не потерять. Только поменять можно! На мудрость да опыт… Вот смотрю я на тебя, милая, а на сердце-то у тебя кручина… Ой, сколько забот у тебя на сердце… — Так вы гадалка, почтенная?! — истово возрадовалась торговка. — А скажите-ка мне… И она поманила Аруджи пальцем. Та чинно подошла, склонилась к торговке, которая привстала над лотком и зашептала что-то Аруджи на ухо, яростно шевеля губами. — Видишь? — негромко сказала Наргис, обращаясь к Марей. — Люди говорят, что Аледдин справедлив! — Справедлив… — согласилась фокусница и глянула на Наргис очень странно, а потом уронила, едва разжимая губы: — Только про великодушие нам ни слова не сказали. Наргис вспыхнула, хотела возразить… — Едут! — вскрикнул Маруди, и почти тотчас же из улицы, уходящей в сторону храма, выплыл белый паланкин, отделанный серебром. Могучие чернокожие носильщики числом целых восемь важно ступали по мостовой Тариссы, двигаясь ровно, как один человек. Паланкин едва заметно покачивался на шестах, а вокруг него ехали шесть джандаров, тоже одетых в белое… Наргис едва успела вздохнуть, как Маруди рванул наперерез паланкину, остановился шагах в десяти от него, упал на колени прямо на дорогу, поклонился, выпрямился и закричал: — Прошу милости светлейшего господина шахского наиба! Ей показалось, что сердце замерло в груди, чтобы не мешать стуком. Еще шаг, два, три… Паланкин продолжал двигаться вперед, как единое живое тело… А потом по носильщикам словно прошла волна, и они замерли — тоже разом. Паланкин качнулся чуть заметнее — и встал! Из-за занавески высунулась рука… Один из охранников, ехавших справа от носилок, с почетной стороны, спешился, подошел к Маруди, оглядел его с ног до головы и что-то сказал. Маруди поднялся на ноги, и охранник неспешно, очень тщательно ощупал его с ног до головы. — Знают свое дело, — прошелестела рядом Аруджи с явным одобрением. — Теперь видишь, почему парню идти надо было? У Наргис лицо запылало, стоило представить, что эти ручищи шарят по ее телу, пусть и через одежду. На глазах у всех! Обыскав покорно стоящего Маруди, охранник повел его к паланкину. Занавеска снова шевельнулась, теперь уже сильнее. Наргис до боли жадно всмотрелась туда, пытаясь поймать хотя бы краешек одежды… Но ей был виден только Маруди, который стоял перед паланкином и с яростной надеждой на лице что-то говорил! Мгновения тянулись и тянулись, Наргис могла бы посчитать их и запомнить в лицо, как бусины на любимых нефритовых четках — подарке Надира. А Маруди все стоял! Вот он смолк… Потом снова что-то сказал — наверное, ответил на вопрос… И тут все пришло в движение! Двое из охранников послали коней вперед, проскакали мимо Наргис и ее спутниц, перегородили улицу за ними. Еще двое немного отступили от носилок, став позади них, бдительно оглядываясь по сторонам. Пятый тоже спешился, и они с шестым двинулись к беглянкам… — Хорошо в клещи взяли, — пробормотала Марей совсем уж тихонько. — Теперь и не сбежать… «Зачем бежать? — удивилась про себя Наргис. — Бежать от Аледдина?! К чему?!» А занавеска паланкина опять откинулась. Маруди почтительно отошел, из носилок выпрыгнул человек. Наргис, не обращая внимания на стражников, подалась всем телом, даже шагнула вперед… Ее остановил не окрик стражника, велевшего стоять на месте — звук его голоса она услышала краем сознания, а слова и вовсе не поняла. Удержали ее руки Марей и Аруджи, вцепившиеся в ее запястья! Человек, вышедший первым, точно не был Аледдином — она поняла это уже на второй стук сердца. Слишком плотный и невысокий, да и двигался иначе. Аледдин, которого она помнила, обладал медлительным изяществом пардуса, его движения словно струились, а этот мужчина разве что от мостовой не отскакивал, словно упругий кожаный мячик, набитый шерстью… Но вот он наклонился к паланкину, подал руку — и сердце Наргис понеслось вскачь. Аледдин! Точно он! Высокий, стройный, широкоплечий… Смуглое тонкое лицо, знакомое Наргис каждой черточкой, сто, тысячу раз виденное во сне! Его взгляд, который она узнала даже издалека, его походка… Белое длинное одеяние, расшитое серебром… Наргис чуть не зажмурилась — то ли парча его наряда сверкала на солнце, то ли видеть его лицо было так невыносимо сладко и горько разом… Но слезы мигом навернулись на глаза, и она заморгала, радуясь, что хотя бы не накрашена, а то… Боги, какие глупости лезут в голову! Сцепив перед собой пальцы, она ждала. И Аледдин стремительно прошел мимо Маруди, стражников, застывшей торговки… Подошел к Наргис, вгляделся в ее лицо… «Похудел, — отчаянно подумала она. — Повзрослел. Стал еще строже и резче, как острый клинок… И совсем, совсем не похож на Джареддина! Теперь я бы ни за что их не перепутала! Как можно перепутать белоснежного лебедя с черным коршуном?!» — Светлейшая Наргис… Голос у него тоже изменился. Прежний звонкий хрусталь превратился в чеканное серебро. А где-то под ним точно пряталась булатная сталь… — Светлейший Аледдин! — выдохнула Наргис, не сводя с него глаз. Ничто в мире сейчас не заставило бы ее отвести взгляд! — Это ваши служанки? Аледдин быстро оглядел Марей с Аруджи. Не успела Наргис поправить его, как до этого — Лао Шэ, серебряный голос прозвучал снова: — Тарун, мне и господину Айро лошадей. Женщины поедут в паланкине. Джандара светлейшей госпожи посади к себе вторым. Возвращаемся. Тот, что обыскивал Маруди, кивнул и прижал к сердцу ладонь. Двое охранников, которые спешились, торопливо вернулись к лошадям, но лишь затем, чтобы подвести их Аледдину и его спутнику из паланкина. — Светлейший господин! — Аруджи вцепилась тонкими смуглыми пальцами в подол верхней юбки, только это и выдавало смятение гадалки. — А нам-то зачем во дворец ваш ехать? Мы вам светлейшую госпожу привезли, награды не просим, отпустите нас! — Вы едете с ней, — бесстрастно сообщил Аледдин, снова посмотрев на гадалку — теперь с едва заметным удивлением, словно с ним заговорил предмет, вовсе для этого не предназначенный. — То, что случилось утром, должно быть расследовано как должно. Если вы не виноваты, мои люди будут наказаны. В противном случае наказание понесете вы. За услуги светлейшей госпоже Наргис вам причитается награда, ее вы получите в любом случае. — Аледдин, я все объясню! — заторопилась Наргис, поймав отчаянный взгляд Марей. — Это моя вина! Не пугай моих спутниц наказанием, если бы не они, я бы никогда сюда не добралась! Это хорошие женщины, честные и добродетельные! — Я это учту, драгоценная Наргис. На миг ей показалось, что лед в голосе растаял, но лишь на миг! Синие глаза остались такими же холодными и пронзительно-внимательными. Аледдин подал растерянной Наргис руку, почтительно помог сесть в паланкин, а его спутник — богато и удобно одетый, круглолицый, с короткой бородкой и веселыми карими глазами, подсадил сначала Марей, потом Аруджи. Оказавшись внутри, фокусница тут же забилась в угол паланкина, словно испуганная кошка, и оттуда сверкала глазами. Наргис еще сильнее растерялась, не зная, как успокоить названую сестру. Зато Аруджи осмотрелась, расправила юбки, на которые впопыхах села, и преспокойно заявила: — Ну, во дворец так во дворец. Во дворцах я еще не бывала, пора бы это исправить. Марей, деточка, а что это там возле тебя? Халва, что ли? Давай ее сюда, самое время закусить, пока ехать будем. Светлейший наиб — человек богатый, не упрекнет же он бедную женщину, если та съест немножко халвы? — Тут еще рахат-лукум есть, — напряженно сообщила Марей. — И кунжутные булочки. Тоже давать? — Хорошо поедем! — возрадовалась гадалка, и тут паланкин качнулся, разворачиваясь. «Почему он такой? — спросила себя Наргис, вспоминая лицо Аледдина, словно выточенное из драгоценного опала — неподвижное, бесстрастное, непроницаемое. — Он ведь таким не был! Почему так изменился? Неужели это болезнь?! Или… что-то другое? Более глубокой и страшной природы? Странность, которая берет свое начало там же, где появление Джареддина?! Боги, только бы я не ошиблась, приехав сюда, непоправимой, смертельной ошибкой!»