Языкастый

      — …Знаешь, почему у Брэда и подобных ему любимые оскорбления — «пидор», «педик» и похожие? Потому что этих людей, как и отцов, воспитавших их, смущает до безумия тема мужиков, обсасывающих крайнюю плоть друг друга!..       — Не называй это так, — стыдливо рассмеялся Филлип, и мои губы без разрешения растянулись в скованной улыбке. Блять, почему я улыбаюсь-то ему постоянно, сука?.. Опершись ладонями на бетонную плиту, Филл внимательно смотрел на меня, «выступающего» перед ним стоя, и покачивал ногами — шелестел травой, высыхающей всякий день лишь больше.       Ветер в округе понемногу поднимался, но небо было чистое, с розово-оранжевым отливом, и дождя не предвиделось — можно еще немного времени провести наедине…       — Нападая на слабаков, терпил и всяких мямлей, «Брэды» рассчитывают увидеть столько стыда и никчемности, чтобы они сами на фоне жертв выглядели бесстрашными сорвиголовами. А ты будь сильным, напомни им об их комплексах, поймай оскорбление и заряди обратно обидчику в рыло!       — Я не смогу, — улыбчиво пожал плечами Филлип, — я как раз-таки слабак и мямля. По мне сразу видно.       — Говорить-то ты умеешь — большего не нужно.       — Как собраться с мыслями моментально после нападки и придумать хоть что-то, пока в голове сплошная паника? — спросил он, подавшись корпусом вперед, согнувшись над острыми коленями. — Мне даже слышать, как других оскорбляют, тяжело… Однажды моего знакомого в школьном дворе чморили из-за бедности, и я чувствовал себя так, как будто это меня словами вжимают в асфальт… Может, на какие-то наезды вообще не существует ответных слов?..       — Что ему сказали, ты помнишь?       — Да, но… не повторю, — помотал Филлип головой.       — Если хочешь научиться отвечать так, как я, должен начать изрыгать такие фразы, от которых внутренности слушателей заноют. Так что вперед, — взмахнул я руками, — повтори, что те уебки сказали.       Филл помялся секунду, зажевав губы: попытался раскрыть рот да не смог.       — Нет, Дилан, у меня все равно не получится…       — Не будь блядской неженкой, — максимально дружелюбным тоном воскликнул я, чтобы хоть как-то смягчить грубый посыл. — Ну же!       Филлип глубоко вздохнул, спрятал взгляд еще больше.       — «Т-ты… жалкий нищеброд… Небось, в картонной коробке всей семьей живете?..»       — Именно! — вызывающе выкрикнул я. — Сегодня утром на завтрак мне пришлось сожрать раздавленную грузовиком крысу — и смотреть на ее гнилые кишки было приятнее, чем на твою кривую рожу! Это я, естественно, не про тебя! — влет досказал я, и Филлип рассмеялся в кулак. — Прикол в том, что если кто-то сам про себя так шутит, долбоебы, желающие побычить, не смогут делать то же, потому что воровать шутейки своей жертвы — пиздецкий зашквар! Да и раз некто сам себя подъебывает на эту тему, значит, она для него не ахиллесова пята, а повод для улыбок и самоироничных подхеров. Не сопротивляйся, не отнекивайся, используй оскорбления, брошенные в тебя, и перенаправляй их, позволь им увеличиться, как снежному кому. Ты педик!       — Д-да!.. — с заминкой отозвался Филлип.       — Че «да»? Пизда! Ты провоцируешь следующую вспышку агрессии. Не изображай жертву. — Подступив, я поднял его за плечи. Филлип посмотрел мне в глаза — блять, я слишком близко… — Стой прямо, говори уверенно! — командовал я, вновь отстраняясь на пару шагов. — Произноси слова с тем же гонором, что и твой обидчик. Позой и тоном давай понять: хуй тебя испугаешь. Ссаная нищенка! Слыхал, до сих пор материнскую сиську сосешь, потому что денег нет нихуя!       Я разразился первым выпадом, пришедшим на ум, раньше, чем успел подумать. Блять, ну что я за гандон-то такой?! У Филла же матери нет! Взял ведь специально не слишком близкую ему тему нищеты — и все довел до кромешного пиздеца, затронув мать!.. Но Филлип не выглядел угнетенным, раненым, побитым. Он стоял прямо, выкатив грудь, чуть боком ко мне, словно собирался достать револьвер и застрелить меня на месте в стиле изживших себя европейских дуэлей.       — Т-так и есть! — подражая мне, громко заявил он. Зрачки бегали из стороны в сторону — метались, искали идею. — П-постоянно сиську сосу!.. У-у тебя отсосать?!..       — Чего, блять? — на весь пустырь расхохотался я, схватившись за живот. Филлип от раздражения притопнул, всплеснул руками и не нарочно зарядил ладошкой мне по макушке. — Господи, ты безнадежен! При чем тут вообще… Не пришей кобыле хвост!..       — Совсем плохо?..       — Ну, — выдохнул я, вытирая выступившие от хохота слезы, — стоял ты браво, говорил громко — но хуйню какую-то, честное слово!..       — Тебе-то легко такие темы затрагивать, раз ты гей… — затухающе вымолвил Филлип.       — Прости, что? — Вся моя веселость в тот же миг испарилась, как если бы меня поймали на месте преступления с украденным в руках. — О чем ты вообще?..       Филлип сел на плиту, потупил взор, впился нежными пальцами в корявый камень, покрытый заскорузлой грязью.       — В тот день, когда ты поставил Брэда на место, я слышал вашу первую стычку…       — И что? — возмутился я. — Я же не всерьез тогда сказал, что хуи сосать люблю, Филл! Или ты считаешь, что и про крысу я сейчас правду спизданул? Ну ты… даешь, блять… — спокойно подытожил я и присел слева от него. Наши руки, ищущие в бетоне опору, случайно соприкоснулись мизинцами, но ни один из нас не отодвинулся, не вздрогнул… — Из-за переезда в это захолустье мне с девушкой пришлось расстаться… Не то чтобы у нас там что-то серьезное было, но… жаль, — неказисто подытожил я и наполнил легкие вечерней свежестью до предела.       Филлип долго молчал, как и я, вот только его немота была давящей, напряженной, невыносимой для нас обоих.       — Ты все еще думаешь о ней?.. — нерешительно осведомился он. Мизинцем я ощущал, как легонько дрожит его рука и, наверное, все тело.       — Не вспоминал о ней до этого момента — с того дня, как наехал на Фраззла, — улыбнулся я траве, и Филл сделал в точности тоже. Понял, что было заключено между строк…       «…с того дня, как я встретил тебя…»       — Ну что, — как ни в чем не бывало стряхнул я с плеч неловкость, — хочешь еще потренироваться в метании словесной грязи? Или хватит с тебя на сегодня?       — Я не думаю, что в таких тренировках есть смысл, — качнул он головой, упрямо избегая смотреть мне в глаза. — Я все равно никогда не смогу делать это так виртуозно, как ты. У нас с тобой разные тактики выживания: ты пугаешь противника рыком, а я маскируюсь под стены и мебель, чтоб никто не увидел, никто не нашел… И, признаться, меня все устраивает…       — Тогда зачем попросил меня научить тебя? — беззлобно удивился я.       — П-потому что… мне нравится слушать и смотреть, как ты это делаешь… и хотелось провести с тобой побольше времени… — огорошил меня Филлип ворохом волнительных заминок.       Над пустырем летели черные галки, точно нарисованные кистью, — птицы изредка взмахивали крыльями, певуче кричали, быть может, предупреждая о надвигающейся ночи, холоде и одиночестве во тьме… о продолжающейся бессоннице на набитой сомнениями и сожалениями подушке…       — Хотел проводить со мной больше времени — считая меня геем? — мягко напомнил я, и Филлип вздрогнул, съежился, так и не повернув головы. — Выходит, ты бы со мной общался и дальше, если бы выяснилось, что мне нравятся парни…       — А… ты бы… — с придыханиями заговорил Филл. — Ты бы… общался со мной?..       — Если бы что?       — Е-если бы… мне нравились п-парни…       Он сжимался все сильнее, точь-в-точь нахохлившийся голубь в теплых потоках пара, валящих из люка, — таких сцен я видел предостаточно, пока жил в большом городе. Но, вот те раз, ни о нем, ни о своей бывшей девушке, ни о прошлой школе я не вспоминал с тех пор, как впервые заговорил с Филлом. Я глядел на него неотрывно, и чем больше он прикладывал усилий, чтоб сквозь землю провалиться, тем крепче невидимый кулак стискивал мое сердце, лишал кровь достаточного количества кислорода, из-за чего дыхание мое сбивалось, а разум охватывало головокружение.       — Если бы тебе нравились парни — или если бы тебе нравился парень? Всего один.       Он ничего не ответил, зажмурился, и я, сам до конца не осознавая собственных намерений, коснулся его правой щеки ладонью. Филлип дернулся, как от удара током, забылся — взглянул на меня! — и остолбенел с несомкнутыми губами и распахнутыми от страха глазами. Осторожно приближаясь к нему, указательным пальцем я очертил узоры его правого уха: Филлип млел от медленных движений; веки опустились, и в темноте под ними для Филла не осталось ничего, помимо тепла моей кожи и ожидания, сплошного, многотонного, бросающего в дрожь. Я смотрел на его губы, сражаясь с мандражом за шанс осуществить задуманное. На нервах сглотнул — не слишком ли громко? Не сухие ли у меня губы? А если оближу их — еще успею! — не станут ли чрезмерно влажными? Приятно ли от меня пахнет после учебного дня?.. Казалось, голова взорвется от множащихся вопросов без ответа — но все они вмиг превратились в гаснущие искры, как только я поцеловал Филлипа, нежно, легко, невесомо. Его ослабевшие пальцы уцепились за мой рукав, и я поцеловал Филла снова, едва отстранившись от губ. Опять и опять — так по-детски, словно мне вновь стукнуло четырнадцать лет. Филлип отвечал все смелее, его руки согрели мои ребра сквозь одежду, эмоции захлестнули меня! — и я, бережно повалив его спиной на плиту, скользнул языком в его приоткрытый рот. Филлип застонал от неожиданности и смущения, но обхватил меня теснее, как и я его. Мы целовались до сумерек, до боли в плечах и руках от холода и отсутствия движения, а разъединив губы, еще какое-то время ошпаривали шеи друг друга дыханием и прикосновениями вскользь…       Ткань моих трусов стала влажной, но, слава Богу, не брюки. После поцелуя я чувствовал себя хуже, чем до него: очень многое теперь усложнится, а я и вовсе не знаю, как с Филлом отныне говорить… По его лицу можно было сказать абсолютно то же. Отряхиваясь, мы не смотрели друг другу в глаза, а по пути ко мне домой не размыкали губ — самые неловкие минуты за всю мою жизнь!..       До материной лавки, внутри которой продолжался ленивый ремонт, оставалось лишь перейти дорогу. У самого бордюра пунцовый Филлип дернул меня за рукав, и я обернулся, остановившись. Он по-прежнему не мог поддерживать зрительный контакт, посему мне было в разы легче смотреть на его покрасневшее от неловкости лицо; порозовели даже уши, а губы заметно тряслись, как и пушистые ресницы.       — Это… что было… — сбивчиво начал он, и я кивнул, будто он мог это заметить, уставившись на тротуар. — …было… просто так?..       По-честному? Да. Я не думал о чем-то конкретном, решаясь на тот поцелуй, поддался сиюминутному желанию, жгучему, неукротимому…       — Мы встречаемся, — нелепо заявил я, корча из себя во всем определившегося смельчака.       Пальцы Филла соскользнули с моего рукава. Он ломанно улыбнулся, с незначительным перевесом одолев волнение, и вполголоса повторил:       — М-мы встречаемся…       Мы перешли дорогу плечом к плечу, поднялись по крылечку, я взялся за ручку двери — и оба мы окаменели, заглянув через стекла в торговый зал.       Посреди пустой более-менее облагороженной комнаты стояли наши родители, тесно прижавшись друг к другу. Мистер Фишер улыбался, прищурив глаза, сонно шевелил губами, в то время как моя мать посмеивалась в его джентльменских объятиях, кратко целовала его в нос, щеки и подбородок.       …Я не против мистера Фишера. Я не против маминых отношений. За прожитые вместе с ней годы я знакомился с несколькими мужчинами, претендовавшими на роль моего отчима, и не все они были плохи или злы. Всегда я ясно видел в собственном будущем маму, стоящую под руку с нечетким мужским силуэтом — с человеком, которого она выберет сама, слушаясь интуиции и шепота сердца; с человеком, который станет ей поддержкой, отрадой, защитой от любых штормов. Моя мама заслужила семейное счастье, достаточно лет прострадала в одиночестве, скучая по моему отцу и искренне оплакивая его. Вот только теперь ее любовный успех может разбить на осколки мои прозрачные мечты?.. Что будет, если мы с Филлипом… станем братьями?..