Языкастый

      Продравшись по вихляющей тропе до лесной опушки, авто остановилось в нескольких ярдах от деревянного стола с узкими скамьями. Вокруг миролюбиво шумели далекими кронами деревья, ветер гнал по траве пожелтевшую листву, покачивал упавшие на стол лодочки, точно родитель колыбель. Мы покинули салон вчетвером, взрослые достали из багажника вместительную корзину с продуктами, а также два туго связанных полиэстеровых рулона — клетчатые пледы, которые мистер Фишер постелил на скамьи, пока мама сметала со стола листья.       — Так и мягче, и для здоровья полезнее, — обмолвился мистер Фишер и присел за стол. Рядом с ним занял место Филлип, хмурый, молчаливый, куда бледнее обычного, так что я сел на вторую скамью, по правую руку от мамы, выкладывающей на стол пакеты с сэндвичами. — Выглядит очень аппетитно, — улыбнулся ей отец Филла, и мама ответила ему обольстительной улыбкой, стукнув по столешнице донышками бутылок газировки.       Филлип сидел напротив меня, не подымая глаз, вцепился в местами коричневеющий — умирающий листок и одарил его всем имеющимся вниманием, лишь бы мне не досталось ни капли… Рука мистера Фишера нырнула в нагрудный карман легкой куртки и извлекла нечто маленькое, длиной не более нескольких дюймов. Я засмотрелся на мелкий предмет, пытаясь его разглядеть, — мистер Фишер это быстро подметил и, тепло улыбнувшись, протянул мне его на ладони. Не решаясь взять чужое без озвученного позволения, я вперил изумленный взгляд в миниатюрную пузатую птичку, вырезанную из дерева. При ближайшем рассмотрении поделка была достаточно груба, но на расстоянии казалась невероятно реалистичной, в особенности глаза-бусины и перья, обозначенные тонкими царапинами на кусочке древесины.       — Это соловей, — пояснил мистер Фишер и опустил неустойчивого птенца на стол, возле бутербродов. — Я вырезал его из ветки липы. Отличное хобби — когда нечем заняться в окруженном природой городишке, как наш.       — Очень красиво, сэр, — искренне сказал я, вблизи любуясь соловьем.       Филлип следил краем глаза то ли за неподвижной птицей, то ли за так и сяк наклоняющимся мною (хотелось изучить фигурку со всех сторон, но прикасаться было боязно, словно я мог раскрошить дерево в труху, едва дотронувшись до соловья). Мистер Фишер извлек из другого кармана пластиковый футляр и показал мне небольшие инструменты со светлыми деревянными рукоятками и короткими металлическими лезвиями различных форм.       — Резцы я всегда ношу с собой, — вымолвил он, — так что, если вдруг тебе это интересно, я мог бы научить тебя использовать их. Надо только найти подходящую ветку.       — У меня так никогда не получится, — разочарованно поморщился я.       — Начинать стоит с малого. Хочешь вырезать свое имя?       Его предложение сверкнуло в темноте моего разума подобно падающей звезде!       — Не обязательно же обычные буквы вырезать? — вмиг загорелся я. — Можно сделать «деревянное граффити»?       — Как тебе угодно, — улыбнулся мистер Фишер.       — Я в деле! — вскочил я со скамьи. — Что надо искать?       — Ну, перво-наперво отламывать ветки от деревьев нельзя, потому что это не только по-варварски грубо, но и не принесет пользы. Ветка должна уже лежать на земле, быть сухой, ведь влажность потом деформирует древесину и загубит все твои старания. Также лучше бы на выбранной тобой ветке не было сучков: волокна в тех местах будут закручиваться — сложнее вырезать…       — Мышонок, — позвала моя мама Филлипа, все это время неотрывно глядящего на меня, — не хочешь тоже найти себе ветку для поделки? Дилан уходит, а тебе, вероятно, интереснее будет с ним, а не с нами. О, или, может, поедим сначала? — спохватилась она.       — Я поищу ветки, — мотнул головой я, спиной вперед отходя от стола. — Если начнется дождь, все промокнет, искать уже будет нечего, верно?       — Верно, — подтвердил мистер Фишер, и мама не шибко тихо сказала ему на ухо:       — Ура, вы поладили!..       Я повернулся передом к лесу — и только тогда услышал, как скрипнула скамья под поднявшимся Филлом: последовать за мной открыто ему не позволяла гордость. Вот только на что он обиделся снова? Совсем как в день нашего знакомства, когда он отругал меня за стереотипность мышления: сам бы я ни за что не догадался, из-за чего он надулся. Однако тогда он мне сразу сказал; возможно, Филл сделает то же, останься мы наедине посреди редкого леса?..       — Только не уходите далеко! — выкрикнула мать нам вдогонку.       — Да ладно, — больше себе, чем ей, ответил я. — Максимум, что может с нами случиться, — нас захуярит гризли…       Позади смешливо хрюкнул Филлип, но когда я обернулся, объятый надеждой, что все вернулось на круги своя, Филл уже смотрел куда-то вдаль, усиленно сдавливал посветлевшие губы, не подпуская к ним улыбку. Вот пузырь надутый…       Под нашими подошвами шелестели листья и трава, хрустели, надламываясь, ветки, настолько тонкие, что вырезать из них будет, элементарно, нечего. В моей голове сформировался образ того, что я хотел сделать: мне необходима была ветка окружностью не менее двух с половиной дюймов и длиной дюйма три-четыре, хотя «холст» и таких габаритов вызывал неуверенность в собственных силах. Но в случае успеха у меня будет уникальная деревянная подвеска! Охуенно же! Стоит стараний!.. К сожалению, подходящего материала мне пока не попадалось, Филлип же как будто вообще ничего не искал. С отчего-то ранящей меня отстраненностью он пинал хрустящие листья, сунув руки в карманы, плелся за мной как на привязи.       — Если есть что сказать — говори, — пожал я плечами, мол, мне и не интересно вовсе, однако сделаю уж милость, выслушаю…       Филлип остановился, я тоже. За его спиной средь частокола стволов частично виднелись машина и стол с нашими воркующими родителями, точно кто-то спрятал солнечный яркий витраж за решетку. Обрывки чужой беседы до нас уже не долетали, следовательно, мы отошли достаточно далеко для откровенного и прямолинейного личного разговора.       — Я слишком сильно толкнул тебя в туалете?       — Нет, — влет ответил Филл.       — Я опять сказал что-то пиздецки грубое?       — Да нет же…       — Тогда что, блять? Какой мой поступок вызывает у тебя это уебанское выражение лица?       — Ну спасибо, — хмыкнул он в сторону.       — Да блять! Это не оскорбление: я злюсь — я не понимаю, что происходит, где я налажал и как это исправить. Я чем-то задел тебя — скажи чем! Я сам не смогу догадаться, уже весь мозг себе сломал.       — Ты ничего не сделал…       — И поэтому ты ебешь мои извилины игнором?       — Я сам не знаю почему, ясно?! — отчаянно выпалил Филлип, всплеснув руками. Тотчас он обернулся: родители не услышали его восклик, по-прежнему не видели нас. Филл метался взглядом по цветастому ковру под нашими ногами, и всякая его попытка посмотреть мне в глаза проваливалась с треском. — Я понимаю, правда, ПОНИМАЮ, почему ты оттолкнул меня тогда, — уже значительно тише произнес он. — Ты правильно сделал: я не хочу, чтобы отец узнал, — понятия не имею, как он вообще может отреагировать на подобную новость и что станет с его отношениями с твоей мамой…       — Тогда что тебя злит?       — Я не знаю!.. — Точь-в-точь ребенок, он закрыл лицо обеими ладонями, и я тихо подошел к нему, воспользовавшись моментом. — Умом я все понимаю, но чувствую себя просто ужасно! Ты представить себе не можешь, как это больно — когда тебя отталкивает тот, кто н… нравится тебе… — прошептал Филлип в подрагивающие ладони. — Я вряд ли выдержу это еще и еще, бесконечное количество раз — а ведь иначе никак не получится, если наши родители останутся вместе, поженятся… Да и в школе… гейские шутки — дело одно, но если все узнают о том, что между нами это всерьез… не представляю, что может случиться, чем обернется для нас…       Вопрос вертелся на кончике языка, но скорее я откушу себе этот самый язык и захлебнусь кровью, чем спрошу вслух: «Ты хочешь все прекратить?» — я не хочу заканчивать это! Я не желаю вновь становиться для Филлипа хорошим знакомым, только есть вместе в столовой да болтать на переменах от большого безделья… А что же меняется от наличия отношений? Не в объятиях, поцелуях и держании за руки дело; я хочу, чтобы он впредь так смотрел на меня — восторженно, завороженно, с желанием быть рядом двадцать четыре на семь, какое испытываю я сам!..       Впервые в жизни я оказался между двух огней. С одной стороны — паникующий страдающий Филлип, для которого наши (так толком и не развившиеся) отношения — тяжкая ноша; с другой — мое эго, упорное, наглое, никого не слушающее «Хочу!», бегущее от новой порции боли к теплу его рук, ставших для меня родными…       Филлип вздрогнул, когда я обнял его за плечи, крепко, тесно, уткнувшись носом в его шею. Он отнял руки от лица, но из-за меня, вставшего к нему вплотную, опустить их не смог, и кисти оказались прижатыми к груди — между нашими сердцами, от волнения ускорившими отсчет до катастрофы…       — Дилан… родители… — задыхаясь не от моей хватки, пролепетал Филлип.       Мои губы и язык хищно коснулись его шеи — я чудом удержался, переборол жгучую вспышку собственничества, желание оставить засос в качестве метки. Моя левая рука по-прежнему не давала Филлу хоть сколько-нибудь отстраниться; правая медленно спустилась по спине на поясницу, собирая мешковатую одежду в гармошку. Пальцами я чувствовал под тканью худое хрупкое тело, но и этого мне было слишком мало! Страх потерять эту близость, отказавшись от всего во имя спокойствия Филла, завладел моими мышцами: пальцы вжались в поясницу Филлипа, бедра томно толкнулись навстречу, и Филл застонал мне в плечо. Пару секунд мы пятились к ближайшему дереву — Филлип соприкоснулся со стволом спиной, кора поранила тыльные стороны моих ладоней, но боли я не замечал, полностью отдавшись звериным движениям. Филл простонал мое имя, будто под колпаком боли, — я поднял лицо, и он неумело впился в мой рот. Мы распахнули губы сразу, постанывая в нос. Ободравшись о дерево еще больше, я обхватил Филлипа вокруг пояса, второй рукой с наслаждением погладил напрягающуюся, как и бедра, задницу. Так, не переставая ласкать друг друга языками, мы двигались в едином темпе! Все у́же становилось сознание, все ближе — темнота! Ветер яростнее шумел над нами, ерошил волосы, переплетал пряди челок. По моим кистям из ссадин скатывались капли крови, впитывались в бугристую кору. Мы с Филлом задыхались, с каждым рывком падали в узкий бесконечный туннель, резкое погружение во тьму которого отдалось силовой волной по оголенным нервам! Оборвав поцелуй, мы надрывно стонали в плечи друг друга; мышцы сокращались хаотично, в трусах растекался вязкий жар…       Я не мог держать Филлипа, разжал объятия, уперся ладонью в ствол. Филл медленно съехал по нему на траву. Наши легкие шумели пуще ветра, сердца таранили ребра, но их энтузиазм кончался — адреналин в венах иссякал.       — М-мерзко… — пробормотал Филлип — и я в ту же секунду неописуемо сильно захотел его пнуть!       — Чего, блять?! — рявкнул я с покрасневшими щеками.       — В штанах… — жалобно пояснил Филл, задрав голову.       Ебать, в этом смысле… Слава, блять, Богу…       — …И как теперь быть?..       — Снять трусы, сунуть в карман и делать вид, будто ничего не было.

***

      После «семейного» перекуса на свежем воздухе мистер Фишер отправился вместе со мной на поиски материала для моей будущей поделки. Филлип остался с моей мамой. Когда мы с мистером Фишером покидали опушку, Филл сидел рядом с матерью, как в рот воды набрав; когда же мы вернулись, естественно, с идеальной веткой (так же естественно, найденной не мною), мама увлеченно рассказывала что-то Филлипу, время от времени пощипывая его за бока, — Филл посмеивался и не выглядел уже зажатым, как прежде. Мы уселись за стол. Одна рука мистера Фишера протянула мне набор резцов, вторая по-отцовски похлопала по спине. Я сидел рядом с ним, слушал вполуха о том, в каких случаях применяется каждый из диковинных для меня инструментов, но по большей части мысли мои были заняты Филлом. Я так и не смог решить проблему, угнетающую его… Он говорит, что не выдержит отношений в тайне, а я не смогу от него отказаться — потому что люблю себя?.. Я поднял взгляд всего на мгновение — и Филлип успел мне улыбнуться с противоположной стороны стола, где он что-то объяснял моей маме. Аж светится весь изнутри, когда спокоен и счастлив… Я взял в пальцы резец, приставил металл к заранее очищенной от коры и подпиленной мистером Фишером деревяшке. Тонкий цилиндр был груб, но снимать резцом волокно за волокном оказалось легким, в чем-то даже расслабляющим занятием; я понял, почему мистеру Фишеру так нравится это. Слева от меня он доделывал своего соловья. Порой мы обменивались резцами, вернее, он протягивал мне инструмент, добавляя, почему сейчас мне необходимо использовать именно его. Вырезаемые мною буквы он отметил теплой улыбкой, после объяснил, как наскоро выточить петельку для шнурка.       Время пролетело незаметно. Мама и мистер Фишер начали сворачивать пледы, прятать остатки еды и пустые бутылки из-под газировки в багажник. Мы с Филлом отошли от стола, чтобы им не мешать. Он задумчиво глядел вдаль, я тупо мялся, как первоклашка, не решающийся спросить у дежурного, где туалет… Хлопнул багажник — и стало понятно: вот-вот нас позовут в машину, а там с глазу на глаз поговорить не удастся! Я дернул Филла за руку, вложил в его пальцы цилиндр, надеясь, что попутно не вогнал в нежную кожу занозу.       — Если хочешь, можешь взять, — как скороговорку, произнес я.       Он с любопытством взглянул на результат моих усердных трудов, далеко не идеальный, где-то кривоватый, нуждающийся в отшлифовке.       — Ты же хотел вырезать свое имя, — припомнил Филлип, освещая улыбкой подвеску.       — Скажи «спасибо», что хуй с яйцами не сделал!..       — И как, получилось бы в масштабе «один к одному»?       — Еба-а-ать-копать! — пораженно пропел я, растянув губы в веселой ухмылке. — Это что, сейчас был приличный подъеб? «Филлип отныне — паровозик, который смог»?       — От тебя и не такого нахватаешься, — очаровательно усмехнулся он и со сверхдовольной миной покрутил в пальцах подарок. — Дома найду для него шнурок. Спасибо…       — Всегда пожалуйста, — ответил я фальшивым похуизмом. — Когда тебя застанет старческий маразм, эта херовина напомнит тебе твое имя.       — Мальчики! — окликнул нас мистер Фишер. Мать уже заняла водительское кресло, щелкнула ремнем безопасности. — Пора!       Филлип направился к машине первым, я намеренно плелся без спешки. Провожая тяжелым взором его затылок, я думал о том, что так и не смог пообещать ему разобраться с проблемой, которая его беспокоит. Потому что не знаю до сих пор, что могу сделать.