Скованные одной цепью

День серый, как и облака, которые плывут по небу над Питером. Возможно, оттого он и серый, что облака такие. Накрапывает небольшой дождик, смывая остатки и без того жалкого снега. Союз стоит у окна, наблюдает за жизнью двора бездумно, лишь бы глаза хоть куда-нибудь смотрели. Мысли сейчас не здесь, в другом месте. Где? Не понятно где, сам коммунист этого толком не понимал, стреляя сигарету за сигаретой. На него это не похоже. Он приподнял майку и печально осмотрел свой бок, рана заживала быстро, словно как он и говорил «на собаке». Сейчас там была только повязка, кусочек мягкой ткани, пропитанной в растворе да пластыри бумажные, которые держали всю эту конструкцию. Это все сделал доктор, с тех пор как Союз завалился в обморок, тот наведывался два раза в день : утром и вечером, для перевязок, мазей, уколов и прочей чепухи, которую коммунист выносить не мог. Но терпел, всеми силами желая скорее залечить свою дырку на теле. Союз осторожно стряс пепел от сигаретки в жестяную банку из-под растворимого кофе «Nescafe», как оказалось, эта банка являлась пепельницей для многих курящих в России и странах содружества. Да уж, приехали. Его рука скользнула в карман от треников, которые ему были выданы Россией. Удобные, свободные – ничего не скажешь. И карман есть. Из него он как раз достал нечто заветное для себя. То, что вчера он нашел на своей вылазке в комнату сына. То, что он собственно искал – адрес гостиницы и номер комнаты немца. Вернее – немцев, но на бумажке было написано лишь «Германия». Союз покрутил бумажку в руках и снова уставился в окно, размышляя о том, что ему надо добраться до гостиницы, пока немцы еще не двинули в свой Берлин. Вот как он будет туда добираться – проблема. Доктор прописал ему постельный режим, никак не уйдешь, а Россия и Беларусь очень строги к его режиму и выполнению указаний доктора. Коммунист бережно запрятал бумажку обратно в карман, боясь потерять. Она была как напоминание, он со вчерашнего дня постоянно доставал ее, мял, обдумывал, размышлял. Дверь в комнату Союза осторожно открылась, слабо скрипнув. Коммунист испуганно выронил сигарету, но та, на удачу, угодила прямо в пепельницу. Сейчас он хотел одним прыжком преодолеть приличное расстояние от окна до кровати, чтобы его «перекур» не был замечен. Хотя какое там, нужно было еще закрыть форточку, а на это не оставалось и капли времени. - Что, опять куришь? – В комнату вошла Беларусь, она спокойно направлялась прямо к отцу, в ее голосе не слышалось укора, но коммунист таки испугался и уже хотел ретироваться к кровати, но Беларусь остановила его, осторожно ухватив за край свитера: - Расслабься. Россия уехал до завтрашнего вечера. Ты уже вполне здоров, как я погляжу. Как же хулигански. Вылитый Союз в молодости, ей богу. Девушка осторожно достала аккуратную и красивую коробочку. Коммунист сразу сообразил, что это сигареты, особые, тонкие, но удивился , не знал-таки, что младшая дочь курит. Тоже. Словно отец. - Ты тоже? - А ты удивлен? – Спросила она поверх вопроса, вставляя сигаретку меж губ. Аккуратным движением она зажгла спичку, а затем и сигаретку, прикрывая пламя ладонью. - Честно говоря – да. Союз осматривал ее. А с виду ведь она такая легкая и нежная. - Держусь перед Россией, ему не нравится это, сам знаешь, раз не куришь при нём. А ведь иногда хочется, вот так вот, душевно. Ты не думай, я редко. Раз-два в неделю, а то и реже бывает. Некогда мне. - Я и не собирался отчитывать тебя, - вяло и с ноткой грусти проговорил Союз, - взрослая ведь уже, чтоб оправдываться. Мужчина смотрел в окно, дочь пристроилась рядом, наблюдая в ту же точку, что и отец, явно пытаясь познать неведомый смысл или достигнуть «дзен», который видимо достиг Союз, выкуривая не первую сигарету, стоя у этого окна. - Вид у тебя больно печальный со вчерашнего дня. Не могу смотреть. Видно же, что ни голова, ни сердце не на месте. Далеко где-то, а ты тут один. Пустой. И взгляд пустой. Ты таким был прямо перед смертью, вот чего я волнуюсь. Белка осторожно потушила свою сигарету и бросила ее к остальным «бычкам» в банку-пепельницу. Ее окурок явно выделялся на фоне остальных, грубых, сигарет, что предпочитал курить Союз. Полюбившееся коммунистом в 70-е сигареты «Прима»* застали его спустя тридцать лет после смерти, этот факт очень радовал Союза, ведь этот дым, этот вкус ни с чем не спутаешь и ведь по цене – благодать. Им не сравниться с тонкими палочками, что курит дочь, и этим палочкам не сравниться с «Примой». - Все в порядке. – Сухо и коротко отрезал Союз, складывая руки на груди. - Да, поэтому ты не лазал в комнату России. Потому что у тебя все в порядке, никаких проблем, которые нужно решить так ведь? – Беларусь особенно выделила частицу «не» в первом предложении, тыкая его в бок острым локтем. Она все знала и собиралась вывести отца на чистую воду, вот откуда этот жест и взгляд. Взгляд с хитринками, мол «колись, старик, знаем мы твою подноготную». - Откуда узнала? – спросил Союз, ничуть не сконфузившись, от того, что его «спалили». Теперь ему было интересно, где же он допустил осечку, где же его рассекретили и засекли. Ведь Белки на тот момент дома не было, он вымолил ее сходить в магазин. За той самой «Примой», мол «на потом» и за ватрушками с молоком. А Россия где-то тем временем пропадал, по делам, якобы. И вроде бы все тщательно сделал, все на место сложил ведь, как было. Нашел и ушел с тем, что искал. - Заметно, знаешь ли, после моего прихода в лице переменился совсем, улыбался. Довольный такой, как кот, который сметану всю выжрал, пока хозяйка отвернулась. Да и дверь за собой не закрыл, а я точно помню, что она была плотно закрыта. Видимо, так счастлив был, что позабыл обо всем, даже про конспирацию. Беларусь весело рассуждала, голосом подражая интонациям голоса Ливанова из серий фильмов о Шерлоке Холмсе, опять же без укора, а просто с каким-то детским хулиганством, неподдельным интересом перед верностью своих же теорий. Будто не дочь она его вовсе, а старый дружок, с которым он вместе бегал по двору и тайно стрелял сигаретки за гаражами. - Да уж, юный сыщик, тебе бы в КГБ служить. – Союз произнес это на выдохе, наконец дослушав ее. В уме он шлепнул себя ладонью по лбу за такое упущение с дверью. На какой же мелочи он посыпался. - Ты меня обижаешь. Я уже. - Моя дочура. – гордо сказал СССР, погладив ее по плечу, одобрительно и с отцовской лаской. Та улыбнулась, немного просияв, но ее лицо быстро сменилось на прежнее, едва угрюмое. - Так что с тобой происходит, отец? Вот чего и разведкой мне не понять. - Сам не знаю, как тебе сказать. Да и стоит ли. Я не понимаю сам себя, отчего ты должна понять? Советы почесал рукою затылок, сейчас он не врал. Он и сам не понимал, что творится у него на душе, да и сильной охоты рассказывать не было. - Со стороны, может, понятнее будет? Попробовать, знаешь ли, стоит. Душу освободишь, легче станет, если вновь на тот свет собрался. - Ну-у-у… Это.. Знаешь..? – Союз максимально сосредоточился, пытаясь истолковать то, что у него на душе лежит неподъемным грузом. Его брови сдвинулись вместе, между ними появилась очень заметная морщинка. Беларусь стояла и ждала хоть чего-нибудь, но поняв, что чуда не свершиться, с толикой строгости сказала: - Нет, так дело у нас не пойдет. Пойдем за мной. Белка сделала быстрый разворот вокруг своей оси и устремилась из комнаты вон, Союз лишь заинтересованно посеменил за ней следом. Оба пришли на кухню, Беларусь сразу же придвинула стул к одному из шкафчиков, квартира рассчитана на Россию, тут все прибито так, чтобы ему было удобно, а Россия – парень высокий, особенно если сравнивать его вместе с Беларусью. Та была вообще мелкой девчушкой, но такой прыткой, спортивной и ловкой, что «недостаток» ее роста легко списывался за счет этих качеств. Вот и сейчас, она стояла на носочках, оглядывая содержимое полок высокого шкафчика, отодвинув две жестяные банки в красный горошек, на которых было написано «гречка» и «сахар», Белка достала заветную для себя бутыль с прозрачной жидкостью. - Вот он – ключик в наши с тобой беседы. – Она победно подняла бутыль над головой, показывая ее отцу. Как же она осторожно спрыгнула со стула – чистая грация хранителя бутылки. - Белка, а ты уверена, что это поможет? Я, знаешь ли, пью и не пьянею. - Я, знаешь ли, тоже. Она звучно поставила бутылку на стол и направилась за рюмками и закуской. - Так, возможно, у тебя язык развяжется, мысль пойдет. А я чтобы понять тебя на твоём уровне, тоже хлопну стопарик. - Не верю, что буду выпивать с.. - Дочкой, да. Я бы тоже на твоем месте выпала в осадок. Но такая она есть, такой я стала. Не мы такие - жизнь такая. Она, недолго покопавшись в холодильнике, достала из него упаковку с колбасой в вакуумной упаковке, кусочек сыра и банку огурцов, тем самым сообразив нехилую закуску, в зубах она держала пакет с бородинским хлебом. СССР вздрогнул, еще раз дивясь переменами в дочурке, она стала ну очень похожа на него. Вот Россия, более строгий что ли, от многих отцовских привычек и замашек отказался, но все же союзовское в нем было, добрая такая часть. Только нужно приглядеться. Но тут особый случай, видно без приглядки. Беларусь просто его женская копия. - Ладно, чего уж там, наливай. -Союз вздохнул и посмотрел на закуску. Давно он не пил. Очень давно. А тут. За просто так наливают, чтоб поговорить. Беларусь присела на табуретке, поджав под себя ноги словно какой-то йог. Простая душонка, русская, теплая, такой можно открыться. Ее тонкая рука осторожно открыла бутылку, предварительно сорвав бумажку. Так же осторожно и легко она разлила, обжигающий нутро напиток по рюмкам. Каждому ровно, будто мерила. - Ну, давай. – Произнесла она поднимая рюмку, выжидая, пока отец сделает тоже самое. И они хлопнули. Жижа тут же опалила горло, ударила в нос, и теплым ручейком полилась в самую глубь, в нутро, согревая и расслабляя тело. Оба вздохнули, Союз занюхивал ароматный кусочек бородинского хлеба, а Белка жевала кусочек сыра. Оба пока молчали. Что-то странное было в этой посиделке, но что-то близкое и душевное. - Знаешь, не хватает мне борьбы какой-то. Страсти, сражений. Чтоб каждый день был неожиданным поворотом в жизни, чтоб кровь кипела и застывала в миг раз от раза. Союз рисовал руками в воздухе какие-то схемы, а Белка зачарованно глядела на него, вникала, кивала с пониманием. Оно у нее как будто было, за счёт вида заинтересованного. - Вот по снегу ходить мне понравилось, мертвым себя не чувствовал. Жить хотелось, идти.. - С немцем-то? Ты что, как с врагом-то идти в компании? Это невыносимо. - Сердито фыркала Беларусь, наливая новую порцию водки по рюмкам. Свою рюмку она хлопнула сразу, будто штрафную, ибо до сих пор не понимала о чем толкует отец, она мигом заела это дело огурчиком из банки. Вторая, как всегда, заходит хуже первой, вот она и сморщилась вся. - Он омерзителен, даже факт цепи не смирил меня сосуществовать с ним рядом. Удушила бы эту гадину! Она отодвинула ворот своего свитера и показала длинный шрам на ключице отцу, чтоб тот либо все понял, либо осознал ее отвращение и боль. Союз прикрыл глаза и печально вздохнул, боль от войны никогда не покинет его, так же как и его детей, которые хлебнули горя. - Я как его увидел, так сразу бросился со злости бить и душить…Кровяку, псина пустила знатно, – Начал вслух вспоминать Союз, - Но он тоже умер, понимаешь? -Не понимаю. – Беларусь смотрела на него, изогнув одну бровь. - Это не тот гад, которого я убил тогда, в Берлине, вернее, он сам себя убил, но я этому только поспособствовал. Но все равно не тот, не защищается, не бросается, не хочет меня убить. Ересь какая-то, а не нацист. – Под конец Союз сбился на шепот, сжав кулак, кажется от досады и злости. - Хочешь теперь наверстать упущенное и отправить его своими руками в ад? - Беларусь оживленно приподнялась, ожидая услышать то, что так хочет услышать. - А толку-то, толку? Он, как и я, утратил всю силу и власть, что ему, сына убивать, чтоб занять его место? - И то верно, - Беларусь теперь просто жевала огурец. Союз выпил вторую рюмку и скромно зажевал ее хлебом. - А я, вот, - начала Беларусь с каким-то всхлипом, - Я просто хочу быть сильной, но не получается, у меня нет ни-че-го… Совсем, только семья, но сама по себе я просто никто. Я так хотела быть как ты. Она жалобно посмотрела на отца и отвела взгляд. - Не говори ерунды, ты сильная, под стать России, правда. – Коммунист ласково и с одобрением погладил ее плечо. - Хотелось бы, батя… Россия хороший парень, но не туда свои силы вкидывает, запустил он все, тобой оставленное, смотреть жалко, на их отношения с Украиной тоже. Вообще на все смотреть жалко. А я молчу, стараюсь усидеть на всех стульях и сразу, знаешь, как сложно… - Знаю, дорогая, знаю. Но вы мои дети, значит, выйдите и из этого, прорветесь. - Коммунист старался выглядеть максимально по-доброму и обнадеживающе, будто он полностью уверен в том, что сказал, будто так оно и будет, надо лишь поработать, надо лишь подождать. Хотя в душе что-то неприятно покалывало. Как раньше уже точно не будет. - Ладно, забудем, теперь государство – не твои проблемы. Ты-то рассчитывал, что мы вместе, разом, будем у штурвала, а вот как вышло. Никак. Она вытерла губы об рукав и потянулась к бутылке, СССР думал раньше ее остановить, но после сказанных слов подумал, что позволит пригубить еще одну рюмку. Но дальше ни-ни, еще не хватало женский алкоголизм устраивать. Она разлила по рюмкам и отставила бутылку в сторону, верно прочитав строгий взгляд отца. - Третий за любовь и с левой руки, - быстро проговорила она, перекладывая рюмку в левую руку, советы лишь подивился и последовал ее примеру. - Любовь? А я и не любил никогда, не умел, и не буду уметь, не мое это. Вот детей, да, люблю. А так.. -Так может и воскрес, чтобы наконец полюбить? Она выпила, буквально «закинув» рюмку резким движением. Союз же задумался, затормозил, но все же неспешно выпил рюмку следом за ней. Белка сейчас наблюдала за ним, явно поняв то, что вопросом задела в отце что-то, отчего тот задумался и снова отключился от реальности. Теперь она знала куда идти и на что жать, Союз тоже понял это и уже был готов к вопросам. - Финляндия сказал, что ты рану свою получил, нациста прикрыв. Зачем прикрыл? - Да так, по привычке. – Советы отвел взгляд. - Ага, то-то ты на войне каждого врага собой заслонял? В цепи или без цепи он твой враг, что ж ты кинулся? Как будто ему твой труп легче тащить, чем тебе его. Беларусь сложила руки на груди и уставилась на отца, прожигая взглядом, тот отвернулся, его раскрыли, нашли не ту лазейку. - Ну защитил и все, подумаешь. Он бы сразу помер от раны, а я... – Союз пытался оправдываться, но понял, что звучит максимально неубедительно. Мысленно он желал Финляндии всего лучшего за то, что тот раскрыл тайну его ранения. - Мы поклялись в первый день, что не убьем друг друга. Ни в оковах, ни после их снятия. - А вдобавок, ты пообещал хранить его от всех бед, так? - Нет. Можно больше без расспросов? – Мужчина начал приобретать раздражительность, Беларусь это заметила и смолчала, закатив глаза. Ей больше ничего объяснять не нужно. - Я не враг тебе, бать, пойми. Я просто хочу тебе помочь. Думала я, думала. Вот что надумала. Вы оба появились друг для друга, для схватки, для войны, как бы в противовес друг другу. Столкнулись. Ты победил его, а толку, вскоре сам загнулся. Война эта, с Америкой и вытекающие оттуда конфликты еще как-то держали тебя, но и оно приелось. Ты ослаб, умер… Белка подняла свой взгляд на потолок, разглядывая там то, что видит только она. Союз тоже посмотрел в потолок и застыл. - Может вы и освободились от невидимых оков, но от душевных – никак. Езжай в Ренессанс к нему. Россия с Германией в Москву укатили по «очень важным делам» - девушка показывала пальцами обоих рук «кавычки», делая упор на неважность этих важных дел. Вернее на другой, скрытый их характер. – Вернешься до его прихода, а перевязочный материал и лекарства я у доктора возьму и сама тебе все сделаю, как ты вернешься. - Они вместе, так ведь? Ну.. Россия с Германией. – Союз глянул на дочку, почесав рукою затылок. Он задумался, ведь уже догадывался об этом. А сейчас он просто ждал вердикт от эксперта. - Ну конечно, и слепец поймет это. А Россия все скрывает-скрывает. Мне-то все видно. Как дети малые, ей богу. Беларусь начала убирать со стола, но заканчивать разговор она не собиралась: - Этим вы с ним похожи. Тайну свою таите, а не тайна она вовсе. Я, конечно, не в восторге от вашего выбора. Но разве вам прикажешь? Пх. Да и не мне указывать как лучше. Уважение коммуниста к этой девушке возросло до пределов. Такую подругу в жизни захотел бы иметь каждый. Она, конечно, не во всем тактична и предусмотрительна, зато. Что бы ни отмочил ее родственник, он все равно останется для него родственником, она не отречется и поможет, чем сможет. - Спасибо, - коммунист осторожно и благодарно обнял ее со спины, - Я все же никого еще не выбрал. - Благодарить рано, а если ты не выбрал, то он тебя уже давно. Не отвертишься. Иди, собирайся, прихорашивайся. Дважды повторять не нужно, СССР послушно пошел в свою комнату. Сейчас он ощущал себя мальчишкой, сердце начало биться более быстро в его груди. Кровь наполнилась каким-то телом. На сегодня появилась какая-то цель и желание, спонсором исполнения которых послужит Беларусь. «Должен ей буду, как земля колхозу» - подумал Советы, стоя у зеркала. В руках сейчас была бумажка, та самая, которую он стащил со стола России. Коммунист решил взять ее с собой, хоть уже наизусть запомнил все, что на ней написано. Мысли сейчас занимала только мысль об вылазке, хоть вопрос об одежке был более важным. По части внешности русский был не особо требователен к себе, наоборот. Лишь бы удобно. Вот и сейчас, на нем обычный свитер, обычные черные брюки – ничего примечательного. Он осторожно вышел в прихожую, осмотрелся. Сейчас он искал свою шинель и уже такую родную ушанку. - Держи. Позади Союза стояла Беларусь, она держала в руках его шинель. Было видно, что она выстирана, ухожена, ибо после снежных хождений странно было, что она до сих пор жива. На голове Беларуси была ушанка, но чистая. Видно, девушка, позаботилась обо всем. - Прямо как фея-крестная! – Не сдержался от шутки мужчина и задорно хохотнул. Беларусь рассмеялась в ответ, протягивая ему шинель и ушанку. Шинель тут же оказалась на Союзе, он повертелся у зеркала, осматривая ее. От крови и грязи не осталось и следа. Вид у мужчины был довольный. Девушка все еще держала ушанку. Но Союз не принял ее, протянув обратно Белке. - Она твоя по праву, носи с честью и удовольствием. Беларусь тут же просияла, в глазах полыхнули детские огоньки. Как будто она нашла под ёлкой подарок, или же ее заветное желание наконец сбылось. Она улыбалась и сейчас напоминала Союзу маленькую дочурку, но никак не боевого товарища, что предстал перед ним сейчас. - Мне, я думаю, пора.- сказал СССР, счастливо улыбаясь. - Погоди. – Беларусь тут же вышла из своего радостного образа, но счастливый вид не утратила. Она скользнула мимо отца, к пальто России. Покопавшись в карманах с десяток секунд, она достает одну мятую купюру – 500 рублей. - Держи, пригодится. Гостиница недалеко, но мало ли когда ты решишь возвращаться обратно, а такси тут много. - Разбойница. – Союз неодобрительно покачал головой, но позже хохотнул, мигом убирая появившуюся в воздухе серьезность. - Не в первый раз ведь у него деньги беру, потом рассчитаюсь, - весело сказала Беларусь и хлопнула отца по плечу, - А теперь вперед. С песней. И Союз вышел, благодарно кивнув напоследок, по лестнице он спускался весело и живо. Доктор знал свое дело, хорошо подлечил, заштопал. Ноги сами знали куда идти, и шел он легко, быстро. Тут не так уж и далеко: десяток-другой минут и он на месте. Он молча рассуждал, что скажет нацисту, что творится на его душе и насколько права дочь. Она не юная девочка, и не старушка, а вещи толкует весьма глубокие. Может и любит он эту псину окаянную? От одного вопроса Союзу поплохело, внутри образовался мерзкий ком. Возможно, что-то близкое, сродни тому, но не любовь. Как увидит его снова воочию, так и на место все встанет. Это точно.