Пропасть

      — Малфой, может, ты уже скажешь, на кой хрен мы ходим здесь в этом прикиде? — крикнул Гойл в худощавую уходящую спину. Он выглядел как маленькая первокурсница и, даже выглядя подобным образом, смог передать свою ярость.       Малфой обернулся. Он понимал, что чаша терпения Крэбба и Гойла почти лопнула, но не мог ничего сказать. От этого он нервничал ещё сильнее — так сильно он не нервничал никогда, как нервничает с начала этого учебного года.       — Это не твоё дело, — сквозь зубы, еле сдерживая эмоции, прошипел Малфой.       Гойл хотел было что-то крикнуть (он высоко поднял брови, выпучивая глаза, как делал всякий раз, когда хотел поднять голос), но Малфой быстро прошмыгнул за дверь, ведущую в Выручай-комнату.       Следующие несколько часов Малфой провёл наедине с исчезательным шкафом, но он, этот шкаф, ни в какую не хотел чиниться. На самом деле, Малфой был этому не удивлён. У него не оставалось сил на эмоции: их он истратил ранее. Где-то в глубине души рассматривал варианты побега, но старался изо всех сил на них не зацикливаться: Малфой не забывал, что Тёмный Лорд талантлив в легилименции .       Каждый день, каждую секунду он был на волоске от Азкабана: сначала ожерелье, потом медовуха, и везде, — везде! — чёртов вездесущий Поттер. Малфой иногда сам удивлялся, почему он всё ещё не в Акзабане; он даже думал, что Дамблдор всё знает — нет, не только Дамблдор, а все, абсолютно все! Его не покидало чувство, будто за ним следят, будто над ним постоянно насмехаются.       Это чувство тянуло его ко дну.       Было трудно, невыносимо трудно сохранять самообладание.       Конкретно сейчас, в данный момент, когда Малфой держал в своих бледных, исхудавших руках маленький листок пергамента, впервые за долгое время не испытывал напряжения. Он испытывал гнев, ярость, раздражение и усталость. Ему вдруг захотелось разбить себе голову о стену, чтобы все, наконец, от него отстали.       Малфой протёр глаза и переносицу. Отогнав окончательно негативное наваждение, он вновь прочёл строки: «Очень красиво упал сегодня. Всё в порядке?»       Он правда поскользнулся сегодня на лестнице и прокатился по ней. Но он осмотрелся и не заметил ни одной души. Только сейчас он в полной мере понял фразу: «Даже у стен есть уши». Кто это? Зачем? Для чего? В конце концов, за что?       Скомкав бумажку, он выкинул её и направился в спальню: нужно успокоиться и завтра продолжить чинить чёртов вредный шкаф со свежей головой.       Записки продолжали настойчиво приходить. Они появлялись каждый день почти в одно и то же время. Реагировать и на них так, как в первый раз у Малфоя уже не хватало сил, но чувство тревоги усилилось: он старался никогда не упускать из виду свою сумку, в которой, собственно, и находил эти записки; оглядывался по сторонам в поисках этого загадочного человека. Однако спустя две недели эти записки стали чем-то привычным, чем-то неотъемлемым; Малфой даже задумывался над тем, чтобы начать отвечать.       Загадочная персона, дарившая ему столько внимания, не была надоедливой, что он с удивлением заметил. Послания стали приносить ему удовольствие, он полюбил читать их вечером, отныне не выкидывая, но закладывая в дальний угол своей сумки. Строки излучали тепло и заботу, которой в последнее время ему, Малфою, ужасно не хватало. Так о нём заботится лишь его мама.       «Ты сегодня особенно устало выглядишь. Надеюсь, ты хоть немного спишь.»       «Вообще-то, завтрак — самое важное в дне человека. Но ты, похоже, этого не понимаешь.»       «Эта рубашка идёт тебе намного больше, чем та.»       Читая их, с каждым днём он всё больше и больше желал ответить, поговорить, рассказать, поделиться с этим человеком своими переживаниями, ведь он знал, — просто чувствовал! — что ему, этому человеку, не всё равно.       Пенси злила его с каждым днём всё сильнее. Она была назойлива до неимоверности, не умела слушать, не чувствовала его сегодняшний настрой. Именно тогда в голову начали лезть образы его негласного собеседника: Драко был точно уверен, что он — девушка. А какой парень может слать ему столь нежные послания? Драко желал, чтобы эта девушка была чистой крови.       Нет, он не желал, он был уверен, что по-другому быть просто не может.       Однажды Драко пришла записка больше по размерам, чем приходили ранее: «Ты явно обеспокоен чем-то. Если, конечно, ты это читаешь, то можешь рассказать мне. Извини за дерзость. Ты знаешь, где заброшенный женский туалет на втором этаже? Можешь заложить свой ответ во вторую кабинку. Если хочешь, конечно.»       Такая несвойственная неуверенность вызвала у Драко улыбку. Знала бы она, что он, безусловно, хочет. Однако он колебался некоторое время: ему не хотелось, чтобы кто-то, — хоть кто-то, а тем более какой-нибудь слизеринец, — узнал о подобном сортирном общении. К тому же, неизвестно, с кем.       Но он решился.       Только благодаря этим посланиям он начал чувствовать себя спокойно.       Конечно, он не собирался рассказывать ей ни о поручении Тёмного Лорда, ни о Выручай-комнате.       Драко был готов дать голову на отсечение, что никогда, никогда, никогда в жизни он не чувствовал себя таким счастливым, каким чувствовал себя в моменты, когда воровато проскальзывал в женский туалет на втором этаже. Он, будто оголодавший зверь, скользил по строчкам. Он запомнил её почерк, а потом заглядывал в каждую женскую тетрадь при случае, чтобы, — вдруг, — встретить его самые любимые угловатые буквы.       Он влюбился.       Влюбился окончательно и бесповоротно.       Эти чувства заставляли его продолжать работать над шкафом; они вселяли в него надежду на счастливое будущее.       «… Я о тебе фактически ничего не знаю. Тебе не кажется это несправедливым?.. Как ты выглядишь? Какие дисциплины предпочитаешь? В конце концов, на каком ты курсе?.. Расскажи о своей семье.»       На самом деле, когда Малфой писал это ей, больше всего его интересовал один единственный вопрос — последний.       Ответ пришёл в аккурат на следующий день. Драко впился глазами в угловатые буквы: «Я не думаю, что ты узнаешь меня. Но, если тебе так хочется, то у меня длинные волнистые русые волосы и глаза цвета болота. Такие у многих. В этом году сдаю СОВ. Люблю многие предметы. Сдаю зельеварение и травологию. Может, пойду на медика.»       Её пристрастие к зельеварению дали Драко надежду, что она учиться на Слизерине: профессор Снейп не жалует остальные факультеты.       Однако что-то странное Драко заметил в этом письме — недосказанность. Обычно богатый её язык стал вдруг сухим и отчуждённым. Драко не мог в этом ошибиться: он был внимательным.       Она перестала отвечать.       Шкаф был почти починен.       Учебный год почти подошёл к концу.       Драко понимал, чем закончится починка шкафа: Пожиратели Смерти проберутся в замок, а он сам, Малфой, непременно станет убийцей. Если же нет — убитым. Он нуждался в ней, как в единственной отдушине, единственном лучике счастья в непроглядной тьме, которая сгущалась вокруг него всё больше и всё быстрее. А она не отвечает.       «Как будто мне совершенно нечем заняться… Он ведь всё, гад, понимает, а отправляет на эту чёртову отработку… Тем более, с этой мерзостью!»       Через маленькие окошки почти у потолка кабинета зельеварения сочился мягкий закатный солнечный свет. Временами было слышно, как тёплый ветер колышет свежую листву, как вдалеке, вероятно, во внутреннем дворе замка, бесились первокурсники. В такой вечер Драко желал бы прогуляться в одиночестве, чтобы обдумать много важных вещей, а не находиться здесь, в подземелье, в обществе невнятной грязнокровки.       Драко сидел за столом профессора Снейпа возле доски, которую минуту назад с остервенением отмывал, украдкой посматривая на вышеупомянутую девушку. Пуффендуйский галстук, длинные волосы, собранные в неуклюжий хвост с петухами. Сама она неуклюже перемещала свои худые конечности: то запиналась о деревянные ноги, то из её трясущихся рук выпадали котлы и тряпки. Лицо он даже не рассматривал: не стоит она столько внимания.       — Ты за что здесь? — аккуратно спросила она, не поднимая на него взгляда. Она дочищала последние котлы и вот-вот должна была освободиться. Драко заметил, что к этому делу пуффендуйка подошла ответственно: котлы были вычищены до блеска.       — Тебе до этого есть дело? — огрызнулся он, кинув на неё раздражённый взгляд. — Поймали ночью.       Девушка, даже не посмотрев на него, притихла.       Драко осмотрел класс: всё было чисто, оставались только котлы, лежавшие на плечах пуффендуйки, поэтому он быстрым шагом направился в сторону двери: не хотелось больше находиться в её обществе, а тем более, беседовать. К тому же, девушка тоже закончила с котлами и, вероятно, собиралась в свою каморку возле кухни. Драко почти скрылся за дверным проёмом, как его вновь остановил неуверенный женский голосок:       — Извини! — Он резко остановился и почти из темноты воззрился на неё в ожидании. — Ам… Я просто хотела сказать, — под его внимательным взглядом она съежилась и как будто передумала говорить дальше, — гхм, хотела сказать…       Резко раздались быстрые приближающиеся шаги — профессор Снейп.       — Хотела сказать, чтобы ты поменьше падал, побольше спал и чаще ел, — протараторила она себе под нос, думая, что он, Драко, не расслышал. Нет, он расслышал всё. Но сначала не понял.       Профессор ветром прошелестел мимо Драко, многозначительно глянул на них, осмотрел класс.       — Свободны.       И она пулей вылетела из кабинета. Драко не успел даже ничего сообразить. Он просто в оцепенении наблюдал за бегущей женской спиной, по которой разметались длинные волнистые русые волосы.       И тогда он всё понял.       Он смотрел ей вслед и думал: как жаль, что она родилась в нечистокровной семье. Будь она чистокровной волшебницей, имел бы смысл ему сейчас бежать за ней. Как бы он, Драко, не желал находиться с ней, с этой скромной пуффендуйкой, никогда, никогда, никогда он не сможет сделать этого. Их разделяет надвигающаяся война и господство Тёмного Лорда — эту пропасть ему не перейти.