в самый последний раз
26 июня 2019 г. в 22:26
— Серьёзно блять, какого чёрта, Бакуго? — Джиро врывается в тесную каморку перед сценой.
Кацуки смотрит сквозь неё безразлично и пусто, стряхивает пепел прямо на пол.
Мина, вошедшая следом, подходит, чтобы выхватить у него сигарету; затягивается нервно, перед тем как выкинуть её.
— Не игнорируй меня! Какого хуя здесь делает Шото?
Ашидо встаёт между ними, рукой ограждая гитаристку.
— Тише, давайте спокойно это обсудим?
— Да блять! Может быть, кому-то пора перестать быть таким законченным мудаком? Почему бы тебе по-нормальному всё не решить? Как ты объяснишь это Мидории?
— Тебя ебёт? — Кацуки даже не удостаивает её взглядом.
— Чт… — Джиро прервала Мина, обеспокоенно шикнувшая.
Она подошла к Бакуго, взяв его лицо руками, внимательно всмотрелась и произнесла тихо через минуту.
— Кё, он, походу… обкурился?
— Боже, какого? Чёрт, — Джиро, явно на взводе, стиснула зубы от злости, пнула стену и рухнула на высокий табурет, вся съёжилась, закрывая лицо руками. — Какого хуя?! Где носит Денки?
Мина уложила Бакуго себе на колени, гладила волосы. Его мелко потрясывало.
В комнату зашли Каминари и Киришима.
— Йоу, народ, мы отключили аппаратуру, можем валить, — Денки оценил обстановку и понял, что что-то явно не так. — Хэй?
— Каминари, откуда у Бакуго трава? Скажи мне, блять, что это не ты, — Кьёка смотрит испытующе, тонкие брови напряжённо сошлись.
Парень поморщился от холода в голосе подруги, она давно не говорила с ним так.
— Кё, ты знаешь — я завязал, — Денки подпирает плечом стену.
— Да ну? Посмотри на него, это же пиздец.
— Почему ты не веришь мне? Ты же знаешь, через что я прошёл, думаешь, я стал бы снова? Серьёзно, блять?
Мина с немой мольбой смотрит на Эйджиро, надеясь, что он разрядит обстановку. Тот угрюмо молчит какое-то время, скрестив руки на груди, но понимает что нужно вмешаться.
— Давайте успокоимся, сейчас не время и не место ссорится из-за этого.
Но Кьёка уже разошлась, она встаёт и кричит направляясь к двери:
— Я заебалась бегать за вами, что за сраный детсад?! Истеричка на таблах, бывший торчок, и просто ебаная ходячая проблема, — она махнула рукой в сторону Кацуки. — Идите к чёрту!
Хлопок двери.
Ашидо закрывает уши и зажмуривается.
Каминари бьётся затылком о стену, прикрывает лицо рукой, глотает слёзы.
Киришима тяжело вздыхает, отдирает Денки от стены, пальцами хватается за плечи и слегка встряхивает, шепчет успокаивающе:
— Ты знаешь, она не хотела, — сталкивается лбами и говорит ещё тише. — Мы все знаем, как много усилий ты приложил.
— Я не… Никакой травы, Эй-чан, ты же знаешь?
— Я верю тебе, мы все верим. Джиро остынет и вы поговорите, да?
Каминари кивает — понял.
Быстрыми отточенными движениями поднимает Кацуки с дивана, осматривает его лицо, запрокидывает голову, смотрит глаза, закидывает его руку себе на плечо и тащит из комнаты.
— Справишься? — Киришима не сомневается.
Каминари горько усмехается.
— И похуже откачивали.
Как только они уходят Эйджиро опускается на колени рядом с Миной, она смотрит в никуда, подпирает руками лицо.
— Неделька выдалась непростой, а?
Мина слабо и чуть устало улыбается.
— Это точно.
Бакуго пьёт жадно уже третий стакан воды. Сознание прояснилось, только горло жгло и гудела голова.
Каминари открывает дверь подсобки, в которой он велел Кацуки ждать, смотрит испытывающе. Из-за его спины появляется Шото, благодарно кивает Денки и прикрывает дверь.
— Ты пришёл.
— Ты ведь позвал, — Тодороки блуждает бледными пальцами по пыльной поверхности стола, безразлично смотрит куда-то в стену. — Хорошо отыграли, — губы трогает нежная улыбка.
Кацуки держится изо всех сил, собирается с мыслями, собирает себя по кускам. Но всё летит по пизде, как всегда в их случае.
— Блять, — Бакуго срывается, сокращает расстояние между ними. Утыкается носом в предплечье, зажмуривается. Точно бесхозный котёнок. — Больше не могу.
— Кацуки, пожалуйста, не нужно.
Но тот не слышит, мажет солёными пересохшими губами по скуле, аккуратно очерчивает шрам.
Шото измученно прикрывает глаза, руки дрожат. Он так сильно скучал.
— У тебя есть пара, ты не должен этого делать, — слабая попытка воззвать к разуму.
— Перестань, ты же всё понимаешь.
— О чём ты? Если не говоришь — как я пойму?
Бакуго хмурится, хочет увильнуть, но понимает — больше шансов ему не дадут; судорожно ведёт руками по воротнику чужого пальто, гипнотизирует пол, сорванным голосом произносит:
— Мне никто не нужен, потому что без тебя так хуёво — хоть на стенку лезь. Я люблю тебя.
Шото мелко трясёт, он жмётся, стискивает футболку до белых пальцев, дышит жадно. В подсобке душно, пахнет потом и почему-то лекарствами.
— Я тебя люблю, — уже увереннее повторяет ударник, принимая в свои объятия, как в спасательный круг.
Это всё так плохо, так на грани отчаяния. Нужно заканчивать, иначе…
У Шото всегда холодные руки, он тихий и покладистый — как раньше.
Это всё ложь — потому что ничего этого больше у них нет, но обманывать себя и друг друга, переплетать пальцы, собирать углы всей мебели в комнате, шипеть от боли, тихо смеяться — всё, что имеет смысл сейчас.
Бакуго смотрит болезненно, знает, чем всё кончится.
— Уйдёшь?
Шото целует урывком в плечо, собирает вещи молча, и только у двери оборачивается, улыбается немного грустно и кивает, будто с благодарностью.
Бакуго ждёт пока шаги утихнут, выдыхает шумно, шарит по карманам в поисках пачки и зажигалки, натягивает футболку. Наткнувшись на Изуку, который, поникший, стоял за дверью, Кацуки глядит тяжело и виновато.
Он небрежно, как умеет, треплет его по непослушным волосам и тихо произносит:
— Прости.
Дойдя до запасного выхода, Бакуго оседает на крыльце, затягивается судорожно и утыкается лицом в колени. Его мутит. Почему-то накатывает чистая усталость, как в детстве, когда ревёшь долго и надрывно, а после засыпаешь быстро и надолго.
Они всё сделали правильно.