Глава девятая. Возлюби.
24 июня 2019 г. в 12:39
Пять девочек-кандидаток в невесты Теодорику разъехались по домам ни с чем. Для Инфанты же настали темнейшие дни, состоящие из страшных испытаний вроде ходьбы по линеечке с книгами на голове, уроки вежливости, — она их игнорировала, — занятия правильной речи. Девочка принимала свою участь молча, но не без попыток сбежать: четыре раза за две недели адовых мук порядка она сбежала из-под стражи и чуть было не скрылась за воротами, но каждый раз её ловили зоркие дозорные.
— Как ты не понимаешь, — говорил Альфонс монотонно, рассматривая свои карты в темной части библиотеки, — это нужно для спасения твоей страны… твой Родины. Как рожденная на земле королевства Астурия, ты должна, родственник ты мне или нет, сделать все, чтобы государство, в котором ты живешь, процветало.
Инфанта только раздраженно закатывала на такие речи глаза, тяжко вздыхала и тихо цедила сквозь зубы, что «государство, в котором она живет», дало ей только нищету, полное тяжелой работы детство и многочисленные болезни и проблемы, особенно с желудком, а теперь еще и хочет со всего этого что-то взять. «Сколько задолжала, столько и отдам» — говорила она тихо.
Теодорик нагло усмехался, следя за мучениями свое избранницы издалека. Однажды Инфанта не выдержала тихих насмешек — снова набросилась с кулаками. Оба отделались синяками и легкими ушибами, а у недо-принца на лбу появилась огромная шишка от удара об перила лестницы. По счастливой случайности Инфанта не полетела по этой самой лестнице вниз — удержалась за края ковра, а там ей на помощь пришли три дамы.
С тех пор, как уже окончательно было решено, что она будет помолвлена с Теодориком, три придворные дамы начали относиться к девочке совсем иначе, во всем ей помогали, потакали и спасали из неприятных ситуаций. Единственно, чего они не делали в дружбу, так это не выпускали её из душной коробки замка. Даже в маленький сад Инфанта выходила либо с ними, либо с Теодориком — последнее заканчивалось если не дракой, то криками на половину дворца.
Инфанта изо всех сил стремилась показать, что она не годиться в принцессы. Она делала абсолютно все, что только могла прийти в голову: убирала на кухне, ссорилась со всеми подряд, вела себя вызывающе, — но все было без толку. Три придворные дамы оставались слепы и глухи к её жалким попыткам спастись из оков Теодорикова кольца.
И вроде бы Инфанта и видела, что ничего такого этот Теодорик сделать ей не может, кроме как нахамить и дать пару тумаков, а все равно на душе скребли кошки каждый раз, когда она замечала на себе его ледяной взгляд. Не зря — когда Изабелла в срочном порядке приехала в замок во второй раз, она шепотом, под маской строжайшего секрета, рассказала про трех наложниц сына Императора Запада. Поведав не только об ужасный условиях содержания несчастных девушек, но и о слухах о постоянном их избиении, Изабелла с такой жалостью смотрела на шокированную Инфанту, что создавалось ощущение, будто маргаритковая девочка провожает свою подругу в последний путь.
— Проще убить этого Теодорика и избежать мучений, чем сбегать из замка, — сказала Инфанта, сидя с отрешенным лицом в кресле своей комнаты.
Изабелла только плечами пожимала: она была согласна, но смерть Теодорика не входила ни в чьи планы.
Можно было списать такие рассказы на слухи, на злоязычие, да на все что угодно, лишь бы успокоиться. Но Инфанта успокаиваться не хотела, и во время очередной встречи с Теодориком, — на этот раз в бальном зале, и она со всех сил старалась держать себя в руках, — спросила у него насчет наложниц.
Сын Императора Запада усмехнулся и подтвердил, мол, да, есть три девушки, он часто с ними «играет». От последнего слова девочку скривило: она догадывалась, в чем заключались его «игры». Изабелла рассказала.
До коронации оставалась две недели. Инфанта ходила по своей комнате, заламывала себе руки и умоляла подругу, которая не отходила от неё ни на шаг, придумать любой план побега — даже самый безумный. Изабелла закрывала лицо руками и плакала навзрыд — все ходы были перекрыты, везде ходила стража. Фокус с переодеванием, который часто проделывали принцессы, у них бы просто не прошел: слишком по-разному выглядят. Если Изабелла — это чудесная девочка-маргаритка, то Инфанта, особенно сейчас, в такое тяжелое время, больше была похожа на колючую крапиву.
— Я поклялась себе! — восклицала девочка, расхаживая по комнате. — Я поклялась! Я не могу не выполнить клятву!
— Клятвы самой себе не считаются, — тихо говорила Изабелла, тут же куксясь под яростным взглядом подруги. Как бы то ни было, отказываться от своих личных стремлений и мечтаний она никак не собиралась, и до самого последнего разрабатывала план побега.
Когда же приходил король, — Изабеллу при этом выгоняли из спальни, — Инфанта переступала себя и просила его о помощи. Не молила, — просила, рассказывала, что узнавала о Теодорике, требовала защиты. «Если я обручусь! — девочка яростно сверкала глазами, разъедая взглядом отца. — Если я обручусь, я окажусь в самом центре паутины ваших политических интриг! — может, вежливость у Инфанты и страдала, но уроки красивой речи окончательно развязали её бойкий язычок. — Теодорик меня унизит! Он будет подвергать меня ситуациям одной опаснее другой! Всегда будет происходить что-то, что будет превращать мою жизнь в Ад!»
Во время таких речей Альфонсо Второй никогда не смотрел на свою дочь. Он смотрел в стену, в окно, в пол, изредка кивал и говорил, что все во благо королевства. «К черту королевство!» — девочка отворачивалась к окну и смотрела на далекие горы.
Вдвоем они, каждый раз после этой фразы, могли находиться на своих местах часами. Король не двигался вовсе, даже едва дышал, а Инфанта, сначала переминаясь с ноги на ногу, в последствие стояла так твердо, как стоят каменные истуканы на могилах далеких предков. И так — часами. Пока кто-нибудь из них не выдерживал и не сдавался, не уходил. Обычно это был король. Едва он только поднимался, как Инфанта поворачивалась к нему и шипела вслед: «отбирая у меня свободу, ты отбираешь у меня жизнь». Альфонсо игнорировал это — каждый раз! — и уходил, громко хлопая дверью.
По вечерам разгоряченная ежедневными криками, ссорами, уговорами девочка сидела у окна, подставляя холодному ветру свои горячие щеки, и в полнейшем молчании смотрела на звездное небо. Ночи были удивительно ясные, словно луна специально каждую ночь выходила, чтобы узнать, как же дела у маленькой Инфанты. А дела были откровенно паршивыми.
За две недели она повзрослела до неузнаваемости. И дело не во внешности — осунувшееся лицо, впалые глаза, красные белки — все было следствием недосыпа и ежедневных рыданий, во время которых девочка приговаривала «И почему я только не сбежала тогда сразу?! Надо было бросаться бежать сразу же!», а её крики после ночных кошмаров слышали даже в самом низу лестницы.
Как бы она ни храбрилась, сколько бы ни говорила себе в зеркало каждый день «я справлюсь, я найду выход», дни неумолимо тянулись к памятной дате, к коронации, и в тот же день была помолвка.
Теодорик продолжал изводить её историями про своих наемниц. Изабелла все так же смотрела на подругу с невыразимой тоской. А король, отец (!), продолжал отмалчиваться. Единственной поддержкой, единственным человеком, который продолжал до самого последнего искать пути к отступлению, была кухарка Лола. Но и она, несмотря на свои частые громкие заверения о скором спасении, понимала, что выхода, как такового, нет.
И как больно было видеть ей, когда Инфанта, не поднимая головы с подушки, едва слышно бормотала «прочь все…», а потом громко с надрывом рыдала. Альфонсо закрывал глаза на постоянные качания своей дочери во время приемов, их встреч, на её вдруг неожиданно частые падения. И крики — Изабелла в жизни бы никогда не поверила, что Инфанта способна так много и долго кричать на всех в округе.
— Мне кажется, — сказала маргаритковая девочка однажды, столкнувшись с Теодориком в коридоре, — что гнуснее тебя и нет никого на целом свете.
— А я виноват? — отозвался он тут же, остановившись прямо перед Изабеллой. — Не нужна она мне вовсе, да только если не женюсь на родной кровинушке короля Астурии, меня отец наследства лишит. Сдалась она мне…
— А зачем тогда ты ей угрожаешь?! — воскликнула Изабелла.
— Я не угрожаю. Это нормально, — Теодорик схватил девочку за подбородок и притянул к себе, — вы, женщины, не более чем рабыни, ясно?
— Да мы кто угодно! — Изабелла вывернулась. — Кто угодно! Вот только Инфанта тебе в рабыни не пойдет ни в какую! — выпалила он на одном дыхании и тут же убежала, обливаясь слезами. Как же боялась она за свою подругу, не передать словами! После ухода короля она каждый раз прошмыгивала обратно к Инфанте, укрывала её одеялом, шептала успокаивающие слова. Сколько раз она пыталась выкрасть ключи! Сколько раз мужественно отводила охрану — все не работало.
За три дня до события три придворные дамы пришли и заставили заучивать наизусть едва двигающуюся от бессилия Инфанту огромную речь, которую она должна была сказать народу с балкона после коронации. К общему удивлению, крестьянка все выучила быстро, пустым взглядом смотря в потолок, и даже не запиналась.
Жизнь остановилась. Замерла. В последний день своей свободы девочка лежала в постели, слушала неровное дыхание Изабеллы, сидевшей на краю, и смотрела в пустое окно. Затянутого тучами неба она не видела — как и ничего вокруг. Сложившаяся ситуация казалась Инфанте концом света, да и не только ей. Половина замка, которая успела подружиться с храброй работящей девчонкой, впала в траур. Все понимали, что Теодорик ей — не самая лучшая пара, но высказывать это никто не хотел.
Инфанта не спала всю ночь перед коронацией. Смысла в этом и не было — в четыре часа утра три придворные дамы, как всегда, бодренькие и свежие, вошли в спальню двух подруг, совсем сошедших с ума от горя. Обеих их собирали и утирали им слезы, обеим ласково шептали утешительные слова.
Дорога до церкви в душной карете, вместе с Теодориком, принесла девочкам немало гадких чувств. Недо-принц смеялся над ними, насмехался над их общим горем, с иронией клялся, что «не тронет маленькую сладенькую принцессу, когда она приедет к нему в замок».
— Отвратительно, — прошептала в очередной раз Инфанта после этой фразы. Ей хотелось еще разок, — и не один, — надавать этому зажравшемуся сыну Императора тумаков, и единственное, что её останавливало помимо тесного платья, так это отсутствие вообще каких-либо сил.
Церковь приняла всех могильным холодом. Девочка стояла посреди круглой залы, одна, и смотрела на криво разрисованное лицо Сына Божьего, изображенного на потолке. Люди — самые богатые и уважаемые в стране, — садились на свои скамеечки, тихо перешептываясь. А из огромных окон лился ледяной свет, который совсем не грел этот промозглый воздух.
— Ты тоже отвратителен, — сказала она тихо, — раз позволяешь произойти этому. Кто ты вообще такой, что говоришь людям, как вести себя? «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит», — проговорила Инфанта выученные наизусть слова. — Так вот какова твоя любовь. — Пока все собирались, расходились по местам, присаживались на скамейки, девочка все шептала себе под нос. — Церковь ведь твоя, она тебе подчиняется. Сейчас я стану в ней принцессой, потом поднимут меня на самый высокий балкон, чтобы я сказала речь, а после продадут как последнюю дрянь человеку, которой и за живое существо меня не считает. Разве не ужасны твои дела, Господи?
— Пути Господни неисповедимы, — подошла к Инфанте сзади придворная носатая дама, чтобы поправить плащ.
— Тогда зачем их исповедовать? — произнесла девочка с каменным лицом. В наступившей тишине эти слова прозвучали слишком громко.
Тяжко завыла музыка, глубоким голосом священник начал объявлять будущее Инфанты. Она стояла без эмоций, смотрела на дальнюю дверь, прямо напротив неё, и думала, что, возможно, она сама виновата в том, что Господь с ней так поступил. Сколько раз набожная соседка, живущая через улицу, говорила ей о следовании заповедям, о прощении и прочем? А она не слушала. Неужели во всем этом она сама виновата?
На голову девочке возложили тяжелый венец. Он кренил её к земле, будто шептал на уши «кланяйся Господу, кланяйся». Под общие аплодисменты Инфанта растерянно оглянула Изабеллу, которая тоже хлопала, но медленно, лишь бы не отрываться от толпы. Девочка чуть кивнула подруге, а та повела плечами — никто из них не знал, что хотела сказать другая.
— Вам нужно сосредоточиться перед речью, — сказала одна из трех подошедших придворных дам и с поклоном они провели её в комнатку, так и не дав поговорить с Изабеллой. В комнатке они оставили ей одну.
— «Верь в Господа Единого», — произнесла Инфанта, когда дверь закрылась. — Я верю. Луна — не господь мне, она мой друг. «Не создавай себе кумиров». Единственного человека, которого я почитаю и слушаюсь беспрекословно — это я сама. «Не произноси имя Господа напрасно». — Девочка подняла глаза к потолку, остановив взгляд на маленькой трещинке посередине. — Я и так не говорю о нем нигде, кроме церкви. «Всегда помнить о дате выходном». Если бы я еще и по воскресеньям работала, я бы умерла еще в замке. «Почитать родителей своих», — она перевела взгляд на дверь. — Отец мой — враг мой, и не отец он мне вовсе. Семья есть семья, а он мне едва ли только родственник. «Не убивать» — с этим мне повезло. «Не прелюбодействуй». «Не воровать». «Не лгать». «Не завидовать», — Инфанта вдруг усмехнулась. — Есть помарки, но меня можно вознести к лику святых, — она подошла к окну.
Комната находилась в нескольких метрах над землей и выходила на теневую сторону церкви, в сад. Балкон же, с которого должна была говорить Инфанта свою речь, находился на солнечной стороне, направленной к площади, к народу, медленно начинавшему собираться у входа.
В дверь три раза постучали. «Теодорик» — тут же подумала девочка, и не ошиблась. Сын Императора Запада вошел без всяких проблем, оглянулся и сел в кресло, уставившись ледяным взглядом на свою суженую.
Несколько минут они молчали, пока Теодорик не заговорил:
— Я не хочу, чтобы ты испортила помолвку. Я уверен, что ты ляпнешь «нет» и все сорвешь.
— А у меня есть выбор? — спросила Инфанта, поворачиваясь к юноше. Со сложенными у живота руками и осунувшимся лицом она стала похожа на призрака прекрасной леди с одним единственным недостатком: она не хотела быть леди.
— У тебя нет выбора, — ответил Теодорик, — и я пришел тебе об этом напомнить.
— Я не забыла, спасибо, — они снова замолчали. «Возлюби ближнего своего» — подумала девочка. — «Возлюбить. Ближнего. Как самого себя». — Зачем тебе вообще все это надо?
Теодорик закатил глаза:
— Сначала подружка твоя спрашивала, теперь ты… Наследство мне нужно, понятно? Если не женюсь на тебе, когда тебе будет пятнадцать, отец лишит меня наследства, потому что я ему «планы попорчу».
— Так все только из-за денег? — удивилась Инфанта. И сама же себя остановила: конечно, из-за денег. Из-за чего еще Теодорик мог пойти на все это?
— Если бы, — вдруг сказал юноша.
— Тогда в чем дело?
Сын Императора Запада поднялся с кресла и подошел к девочке, косясь на закрытую дверь.
— У тебя есть кто-нибудь кроме отца и этой твоей подружки? Родственники, с которыми ты жила раньше, друзья? Должен же быть кто-то, я слышал, ты всего пару месяцев назад в замке появилась.
Не ожидавшая такого личного вопроса, Инфанта на мгновение растерялась, но тут же собралась:
— Да. Брат, бабушка. И куча соседей, которые были моей семьей, — она прикрыла глаза. В окно запрыгнул ветерок, ласково погладив её по щекам.
— Где они сейчас?
— Не знаю. Слухи ходили, что в тех районах многие заболели оспой, я думаю, — девочка чуть дернула плечами, — если бы с ними все было в порядке, Лино бы уже приехал за мной.
— Лино — это твой брат, как я понимаю, — Теодорик стал на удивление спокойным. Он больше не смотрел с таким нахальством, даже выглядел как-то мягче. Понимающе.
Инфанта кивнула. В саду гуляли люди. Они разговаривали, смеялись, и совершенно не смотрели на церковь. Если бы хоть кто-то вдруг поднял голову и посмотрел на башню, то, наверное, очень удивился расстроенным лицам двух детей.
— Я не могу уехать из замка, мне нельзя, чтобы меня выгнали, — юноша снова оглянулся на дверь, — моя мать перед смертью родила мне сестру, она чуть меньше тебя, и о ней никто не знает кроме меня и одной горничной, которая приглядывает за ней по моей просьбе. Она никогда из подвалов не выходила, и я не могу вытащить её пока из замка. Поверь, если бы у меня был вариант не ехать сюда и вообще не знать тебя, я бы выбрал его. Но без меня она умрет.
— Если ты сейчас выдумал всю эту историю, для того чтобы я не испортила тебе помолвку, я тебя ударю, — сообщила Инфанта.
— Я не мастер придумывать.
— Тогда зачем было все это? К чему все эти?.. — девочка вскинула руки.
— А как ты предлагаешь мне себя вести? Мне нужно удовлетворять все желания моего отца, чтоб он не выгнал меня из замка, разве не ясно? Веду себя так, как он хочет, что еще делать?
— И девушек ты тоже используешь только потому что «заставляют»?
— Здесь все немного сложнее, — признался Теодорик, — ну, может, чуть-чуть отсебятины есть. В любом случае, если ты обручишься со мной, ты мне вообще не будешь нужна. Приедешь на день в замок, познакомишься с отцом и тут же вернешься, и до свадьбы мы тобой только по праздникам будем видеться. Потом свадьба, я вывезу сестру, мы поселимся где-нибудь, — он махнул рукой куда-то за горизонт, — далеко, да и все. Я обещаю тебе, — юноша взял Инфанту за руку, — я тебе ничего не сделаю, и все будет так, как я сказал. Все просто, и никаких проблем.
Девочка аккуратно освободила свои пальцы из его цепких паучьих лап и с сомнением посмотрела на Теодорика. Сомневаться не приходилось, его рассказ тронул её душу, да и обещания, и вообще не самый худший вариант жизни. Как может поменяться мнение о человеке после трех минут, проведенных наедине! Всегда за ними наблюдали — три дамы, люди, приехавшие с принцем, — а сейчас вдруг стало все так понятно.
— Мне бы даже понравился такой выход, — произнесла девочка с сожалением, — не будь ты таким мерзким вначале, я бы не поклялась себе, что не обручусь с тобой. Это моя клятва, — Инфанта снова повернулась к окну.
— Из-за какой-то своей клятвы ты рискуешь жизнью моей сестры!
— Нет у тебя сестры, Теодорик. Не лги мне, — лицо девочки вдруг озарила улыбка.
— Что? — произнес он с недоумением. Даже со страхом.
— Нет у тебя сестры. Ты и вправду не мастер выдумывать истории.
— С чего ты?..
— Брат никогда не скажет, что девушки — лишь рабыни, если у него есть сестра и он действительно любит её, — Инфанта чуть склонила голову. — Даже в порыве притворства и игры на публику. В этом сама суть любви в семье — все любят друг друга и никому ни за что не продадут, — девочка отошла к креслу, присев на него. Она сняла с головы венец и тут же ощутила небывалую легкость, словно камень с дыши упал. — Прости, — вдруг сказала она, прерывая опустошенное молчание, — что разрушила твой план оставить меня в своем замке. Я же знаю, когда я приеду, ты отправишь Альфонсу письмо от моего имени, что в замке Карла мне очень даже неплохо, и я останусь в нем. На самом же деле ты будешь мстить мне за то, как я тебя избивала. И ты, кстати, хороший актер.
Теодорик ледяным взглядом оглянул Инфанту, резко развернулся и вышел, хлопнув дверью. Девочка уже привыкла к этим бесконечным раскатам недовольства окружающих, которых она как-либо не удовлетворяет. Что король, что Теодорик, что три придворные дамы.
Инфанта посмотрела на свой венец. Она ощущала себя на удивление спокойной, будто все шло так, как и должно быть, будто все в порядке. Необычное ощущение, словно весь мир сосредоточился на тебе, уставшей, но уверенной в своих силах. И не только в силах: еще и в плане, вынашиваемом два дня.