***
— Корнелия, тебе уже нужно домой, не стоит заставлять родных людей переживать за тебя, — прошептал парень, пригладив шелковистые волосы и поцеловав девушку в лоб. — Мне хуже уже не будет. Не думай, что я гоню тебя. Прости, но… наверное, мне лучше побыть одному несколько минут. — Хорошо, я понимаю, — вспомнив, как он так же предпочел побыть один после инцидента с матерью на горе Танос, согласилась девушка. Как только до Калеба донесся звук телепортации, из-под повязки на глазах на его колени упало несколько одиноких слезинок.***
Калеб и хотел бы не думать сейчас ни о чем, но в голове сам собой закрутился калейдоскоп давних и не очень событий. Оракул была важным созданием для Меридиана, и отчасти ее нахождение в доме Джулиана изначально было тайной. Только зайдя в дом или огороженный забором сад, она сменяла холодность Оракула Меридиана на женщину, которая приходилась ему матерью. Только спустя несколько лет он узнал и еще позже осознал, что она попросту снимала маску, становясь собой там, где нет посторонних глаз. Парень вспомнил за несколько часов очень многое из того, что какое-то время предпочитал отрицать. Вот ему семь лет — самое раннее из воспоминаний о матери: он играет с того же возраста Олдерном в мяч, а родители наблюдают со стороны. Джулиан стоит на виду, он только что вернулся с охоты — уж чем-чем, а некоторым продовольствием он снабжал свою семью. А вот мама готовит незатейливый ужин, ставит на стол три тарелки, хотя знает, что одна из них так и не понадобится сегодня. Ему восемь, на Меридиане наступали наиболее суровые времена, отец уже не королевский стражник, он помогает организовать мятеж против тирана. А мать всячески помогает, принося новости и исцеляя некоторых раненых. Калеб с трудом мог осознать, почему все вдруг начало резко меняться вокруг, но только до тех пор, пока мама не обняла его после очередного кошмара и не рассказала сыну, почему Меридиан изменился. Следующее воспоминание было о долгих и нудных уроках, однако принесших ему пользу в дальнейшем. Образование на Меридиане было уделом знати, но Калеб получил его от матери. Отец же стал приходить в дом чаще, но в основном чтобы научить его владеть мечом и поступать по чести. Внезапно память подкинула несколько моментов, когда мама залечивала его раны и ссадины после неудачных вылазок с такими же, как он, мальчишками, а также после первых тренировок с отцом. Внезапно вспомнился даже момент, когда она не дала папе дать ему ремня за нарушение родительских правил — вместо этого она наклонилась и, взяв его за подбородок, выдала целую лекцию, слушать которую было даже худшим наказанием. Потом вспомнились события прошлого года: его мать оказалась вовсе не Оракулом, а ведьмой по имени Нерисса, которая хочет отомстить Совету Кондракара и захватить мир; их разговор на горе Танос, большую часть которого он слушал вполуха… а вот злосчастный Хэллоуин, когда он видел ее в последний раз перед исчезновением в кристалле, вспомнился почти в деталях. С Хэллоуина он более чем четко вспомнил момент, когда ради отвлечения ее внимания от несчастного кота начал кидать в нее шарами с игрового прилавка. Она тогда ему ничего не сделала, лишь отгородила лицо рукой от летящих в нее шаров; взорвала игровой шатер, но его не тронула. «Вообще, сколько раз она заточала меня в клетку или просто исчезала с поля боя, когда была вероятность задеть меня?.. Не сосчитать». Калеб тяжело вздохнул, пытаясь честно ответить себе на один простой, казалось бы, вопрос: за что он вообще возненавидел мать? «За обман?.. За то, что прикидывалась давно умершим человеком? Обидно? Да. Но не более… ведь, как выяснилось, у нее были на то причины, и ей они казались вескими. Оказалась преступницей, жаждущей власти и мести? Может быть… у нее и тут были действительно веские причины? Сейчас кондракарцы ничего не делают для стражниц, Нерисса была права — им плевать, их волнует только их власть, а если Мудрейший видит многое, что происходит, возможно, ему известно о том, что стражницы разочаровались в них, и он просто ждет, когда враг от них избавится, чтобы просто забрать кристалл у отбившихся от рук девушек и назначить новую пятерку?! Господи! Да это же действительно может объяснить их выбор защитников, их бездействие… А что, если они так же поступали и с командой Нериссы, а она не собиралась позволять манипулировать собой? Голова кругом, но как я раньше об этом не задумывался?!» Калеб, доселе сидевший неподвижно, устало выдохнул, проведя пятерней по затылку и взъерошив темно-каштановые волосы. «Возможно. Это вполне возможно… Но все это стало понятно только сейчас, когда Кондракар проявил себя как безразличное сборище с только им понятными принципами…» — парень судорожно выдохнул, ссутулившись. «Я мог бы сейчас сказать, что злюсь на себя и прощаю ее… но я не смогу сказать этого… уже ничего не смогу ей сказать! Она сдалась Виллиану, зная, что подписывает себе приговор! И все равно она сделала этот шаг… из-за меня или ради — не важно уже… Я так долго откладывал разговор с ней… что потерял в итоге саму возможность услышать ее голос. Когда-то я думал, что потерял отца… теперь, вероятно, потерял мать. Как бы ни были сложны наши отношения, но все же… даже если бы я до сих пор злился на нее или презирал за некоторые поступки… смерти я никогда не желал ей… Прости меня… я не решился и в итоге не успел… не успел сказать, что очень многое простил за прошедшее время, толком и не сказав ничего».***
Вилл тихо сидела в своей комнате, прокручивая в голове последние события и с болью смотря на фотографию матери в своих руках. Прошла уже неделя с той злополучной аварии, женщине повезло, что она выжила и даже почти не пострадала, так что скоро ее выпишут, но это было сильным ударом для юной Вандом. И уже четыре дня минуло с того злополучного вечера, когда Нерисса пожертвовала собой ради спасения сына — сдалась в плен и так и не вырвалась. Подростки смирились с тем фактом, что женщина, скорее всего, мертва. Вилл делала вид, что она держится, но ее вечно красные безжизненные глаза говорили об обратном. Девушка винила себя во всем. В том, что не способна помочь своим подругам, в том, что боится того, что могут сделать Кондракарцы, если она отдаст кристалл, и что может сделать Виллиан, если получит «этот чертов кулон». Она винила себя и в том, что ее двойная жизнь ударила по самым близким ей людям: по матери, по Мэтту, по друзьям, в особенности по Ирме и Калебу. Девушка не знала, что ей делать, из нее словно выкачали все силы. И пускай Фобос всерьез занимался тем, что защищал их на пару с Мэттом и другими регентами, это не меняло того факта, что уже трое их защитников оказались на том свете. И если Седрик и Миранда вызывали лишь легкую грусть своей смертью, то исчезновение ведьмы до удивительного сильно задело ее. Эта женщина делала все, что в ее силах, выполняя свою часть сделки. Она, даже будучи порой невыносимой, многому успела научить ее, до странного хорошо сумела поддержать трижды и единожды, но спасти ей жизнь. Вилл дала себе слово, что никогда не забудет того случая, когда женщина заслонила ее собой, рискуя без веской надобности. В какой-то степени девушка даже сочувствовала Эсканору, который при любом упоминании Нериссы хмурился, а когда слышал, как кто-то говорит о ее смерти, либо отходил в сторону, либо грубо требовал закрыть рты, утверждая, что женщина жива. Как бы Вилл ни относилась к нему, но все же поведение князя сильно смахивало на травму, на отрицание утраты. Мужчина никогда не плакал, всегда выглядел собранным, действовал быстро и не подпускал Рафаэля на пушечный выстрел, наплевав уже на то, как выглядит со стороны, хватая профессора за руку и шипя в его сторону какие-то слова… но при всем при этом он стал вспыльчивее обычного, агрессивнее, и… вне всяких сомнений, он с трудом переживал эту потерю. Если в первый день Вилл не особо поверила в реальность их с Нериссой тайного романа, то видя, как мужчина готов рвать масок голыми руками после всего одной реплики от Арджентума: «Не хочешь узнать, как там твоя подружка? Она так кричала, я уж думал, что оглохну» — Вандом осознала, насколько больно Серебряный делает князю всего-то несколькими словами, только потому что они о ней. Вилл не до конца понимала, как после стольких дней Фобос продолжает верить, что женщина еще жива, как он может не терять такую, казалось бы, наивную надежду? Подумав еще немного, Вилл пришла к выводу, что, возможно, князь всегда верит в лучший исход, несмотря на паршивость положения. Он долго стремился к трону Меридиана и, даже попав в тюрьму, не терял чувство собственного достоинства и готовность действовать — только дай дорогу. В голове промелькнула мысль о том, что по сравнению с этим темным князем она, должно быть, выглядит очень жалко и беспомощно. Девушка обхватила свои ноги руками, уткнувшись в колени лбом. Каждый день превратился для нее в сущий ад, в котором она просыпалась и засыпала в страхе за всех, кто ей дорог. В голове снова и снова проскальзывала мысль — отдать психопату сердце, и пусть делает, что ему в голову взбредет, лишь бы оставил ее близких в покое, лишь бы прекратить эту пытку, это психологическое насилие. Вилл судорожно выдохнула, вспоминая, как Калеб отреагировал на тот факт, что выжил, но остался слепым. Парень с трудом смирился со своим недугом, но когда князь сказал, что никто не будет искать Нериссу, он действительно не смог понять, почему Седрика и Миранду попытались спасти, а ведьму не собираются искать. Казалось, если бы Калеб мог, то явился бы в школу с красными глазами. Она была его матерью, пусть даже отношения их заметно испортились, он никогда не желал ей смерти, и Вилл прекрасно это понимала, да и видела, и слышала. Его теория о причине, по которой Кондракаров совет забил на них и просто ждет, чем кончатся эти «голодные игры», еще больше убедила Вилл в том, что они были не правы, смотря им в рот и послушно принимая их точку зрения. Видевшая все это Ян Лин словно вспомнила про свой возраст, ходила мрачная и постоянно уточняла у них, все ли в порядке. Сборы в подвале «Дракона» стали у них ежевечерним занятием. Стейси Кроссник официально считалась пропавшей без вести, отец Ирмы искал призрака, у которого не осталось ни родни, ни прошлого. Женщина, возникшая из ниоткуда и исчезнувшая в никуда. Разумеется, запрос детективов в Бостон ничего не дал, ведь там никогда не жила женщина с такими именем и фамилией. И разумеется, на все вопросы люди разводили руками, а стражницам оставалось только следовать их примеру. Ян Лин лишь обмолвилась, что действительно ее знала в молодости, но не знала, куда та уехала много лет назад, откуда приехала и тем более куда могла пропасть. В общем, детективы бились головой о стену, но из тупика в следствии выхода не находили. Вилл отпустила свои ноги, откинувшись на подушку, и бесцельно уставилась в потолок, не понимая, чем они все заслужили то, что происходит с ними теперь. По щекам потекли соленые слезы, девушка чувствовала себя надломленной под самый корень и не представляла, как двигаться дальше.***
Фобос в очередной раз вошел в пустующую квартиру. Девушки находились по домам, так что на их счет можно было немного выдохнуть, но мужчина одернул себя, пытаясь сосредоточиться на плане дальнейших действий. Как он ни пытался, Рафаэль ни на миг не оставался один, ни одна маска не сообщала ничего дельного. Это был тупик. Эсканор подумывал о том, что миссия стала не выполнима, но мужчина откинул эту мысль прочь. Нет. Он должен что-то придумать, он должен сделать все возможное, чтобы жертва Нериссы не стала напрасной. Эсканор вздрогнул, все же мысль о ней промелькнула в голове. И эта мысль была как лезвие, вновь рассекающее ему что-то внутри. Когда в последний раз мужчина позволял себе проронить хоть одну слезу? Если только в раннем детстве. Стало быть, пришла пора скатиться по щеке еще одной. В прошлый раз был лишь гнев, но все же тогда он с трудом верил, что она вообще попала в этот плен. После он, сам того не до конца понимая, попросту избегал этой темы, заполняя мысли целиком и полностью своей задачей. Иногда в них врывалось имя, которое хотелось произносить снова и снова, и оно вызывало лишь ненависть. Ненависть ко всем, кто имеет отношение к ее исчезновению. Прошло четыре дня. Словам врагов и подопечных он так и не поверил. Сейчас, сидя в пустой квартире, мужчина, даже сам того не замечая, погрузился в воспоминания, которые раньше считал чем-то светлым, а теперь они лишь причиняли боль, напоминая о том, что он, вероятно, потерял навсегда, едва обретя. В голове сами собой возникали образы из прошлого и слышался уже ставший родным мелодичный женский голос: «— Ты такой же живой щит и пушечное мясо, как и они, — надменно фыркнула Нерисса в самый первый наш день на Земле в качестве защитников стражниц. Помню, что мы были уже в подвале «Серебряного Дракона». Я тогда сказал, что она тоже в этом же положении… сейчас ее ответ звучит даже успокаивающе. — Не, меня убить — это еще надо очень постараться, — все еще помню ее тогдашнюю самоуверенность». На губах мужчины возникла хоть и слабая, но все же улыбка при воспоминании о том дне в Меридианской библиотеке: «Нерисса тогда поднялась на самый верх по передвижной лестнице и, чуть не столкнувшись с Хай Лин, рухнула вниз. Я даже не помню, как успел подхватить ее. Зато очень хорошо запомнил ее удивленное, даже слегка растерянное лицо, когда сказал ей: — Знаешь, Нерисса, когда я сказал скинуть мне книгу, я не имел в виду, что нужно это сделать вместе с собой. Для нее это был, наверно, не самый приятный инцидент, но не для меня. На самом деле это было даже слегка забавно. Хотя все рекорды в этом вопросе побьет тот случай в подвале «Дракона». Меня тогда сильно ранили. Помню, каким скептическим был ее взгляд, когда сказал ей, что было бы неплохо хоть ненадолго представить, что кретином я не являюсь. А уж тот странный разговор я никогда не забуду: — Я и не волнуюсь. Просто лицезреть тебя совсем уж… в общем, нет такого желания, — никогда не забуду, как на ее лице образовался, откровенно говоря, миловидный румянец. И ведь оправдание-то какое придумала! — Просто здесь жарко, вот и все, не выдумывай. — Ты сама-то поняла, что сказала? Жарко ей… — Я, видите ли, его лечу, а он издевается! — никогда не забуду эту мелкую перепалку». Эсканор усмехнулся, вспоминая их первое объятие. Женщина тогда сделала это не по своей воле, отчего, должно быть, и возникло это чувство подавленности и неловкости. К чему, вне всяких сомнений, приложил руку и сам князь, однако в тот же день Эсканор заподозрил в Нериссе некие скрытые чувства к нему, на тот момент не романтические, но положительные: « — Если ты забыла, то там пруд, покрытый льдом и рыхлым снегом, — тут же пояснил я, отпуская ее ладонь. — Ты могла поскользнуться, навернуться и сломать себе что-нибудь, — должно быть, на тот момент моя забота и впрямь казалась ей неуместной, но тогда у меня просто не было желания подвергать ее риску просто так. — Вы только посмотрите, какие мы заботливые. — Да что ж ты такая колючая-то? Еще немного, и я начну подозревать тебя в самом страшном…» Мужчина тяжело вздохнул, поднимаясь со своего места и подходя к окну. Всматриваясь в чистые от снега улицы ночного города, Эсканор продвигался дальше в своих воспоминаниях, которые и мучили, и согревали его изнутри одновременно: « — Не беги, я тебя не убью! — она тогда походила на разозленную гарпию, так что я не особо ей поверил. — Я в этом не уверен… — Правильно, я тоже… — а уж что началось после… Нерисса искренне старалась задеть или ткнуть в меня клинком — не сказал бы, что тогда у нее это получалось, но, вспоминая ту тренировку, начинаю думать, что она и впрямь здорово продвинулась в этом деле. В итоге мы оба оказались в снегу. Вернее, я был в снегу, а она свалилась на меня. Наверно, наш смех был слышен за мили… но… все же это очень походило на странное подобие счастья просто от того, что с кем-то можно быть собой, не пытаясь доказать что-то или удерживать некий контроль. Вообще учить ее — это увлекательное занятие. И если в борьбе у нее были некоторые навыки, то вот танцевать она и впрямь не умела. Но оттого учить ее было только интереснее. Никогда не вылетит из памяти тот… момент. Тот миг, когда Нерисса подняла на меня взгляд прямо во время несколько неловкого танца и остановилась. Вся квартира словно исчезла, оставив только нас двоих в каком-то незримом пространстве. На какой-то краткий миг Нерисса приблизилась практически вплотную к моему лицу, почти поцеловала, но в последний миг передумала и просто обняла меня. Но мне и того хватило, чтобы понять, что шанс у меня все-таки есть. И этот шанс себя оправдал, пусть и не самым красивым образом из-за этого идиота Артура. Однако все же судьба дала нам шанс. А Нерисса дала шанс мне. Первый поцелуй с ней получился слегка своеобразным: она схватила меня за рубашку, притянула к себе и, на миг остановившись, как и в прошлый раз, в миллиметрах от моего лица, все же поцеловала меня. Такое не забывается. Как первая ночь вместе. Даже тут Нерисса поступила слегка своеобразно: — Я тебя внимательно слушаю, — произнес я, когда она вошла в тогда еще мою спальню, впоследствии ставшую нашей. — Не могу решить, как мне лучше. Так? — она легко взмахнула ладонями, привлекая внимание к своему халату. — Или так? — в считанные секунды шелковая ткань упала к ее ногам, и, откровенно говоря, отвести взгляд или даже просто моргнуть на тот момент было нереальной задачей. — В чем дело? Лишился речи? — пожалуй, весьма иронично то, что она ввернула мне мои же слова». Эсканор тяжело вздохнул, отгоняя прочь наваждение, при этом осознавая, что, покидая мир своих воспоминаний, он начинает только сильнее тосковать по не столь давним временам, по женщине, которая запала ему в самую глубь души, увидев именно там человека за маской темного князя. Сильная, саркастичная и женственная воительница. Как бы все его окружение ни старалось убедить его в том, что она мертва и он больше никогда ее не увидит, не услышит этот саркастичный, а порой очень ласковый голос, не увидит на таких нежных губах лукавой ухмылки или ироничной усмешки, не заглянет вновь в изумрудные глаза… он продолжал верить, что она жива. — Душа моя, я знаю, что ты жива, — тихо прошептал мужчина, вдыхая свежий воздух и смотря во тьму открытого окна. Думал ли он раньше, что когда-нибудь сможет испытать такие чувства хоть к кому-то? Нет, конечно. Но как вода точит камень, так время и события меняют ту или иную часть личности человека. — Моя любовь не может умереть.***
Ведьма очнулась в полуобморочном состоянии. Первое, что она поняла, так это то, что она подвешена цепями к цементному потолку в небольшой круглой кирпичной комнате с железной решеткой, в которой была дверь. Дернувшись в своих оковах, она поняла, что и ноги ее прикованы, только к полу, уложенному каменными плитами. Помещение, в котором легко может развиться клаустрофобия, освещалось парой лампочек, подвешенных на потолке. Что находилось за пределами решетки, было не разобрать, ибо там царил кромешный мрак. Не было окон. Следующее, что ведьме удалось понять: ее кто-то раздел вплоть до нижнего белья. Здесь было довольно прохладно, но Нерисса не боялась низких температур; тем не менее холод в помещении давал намек на то, что она находится в подвале какого-то здания. Тряхнув головой, чтобы прийти в себя, она осознала, что ее волосы острижены до уровня плеч. Постепенно чувствительность возвращалась, руки казались чем-то отдельным от тела, пальцы занемели, кисти стерлись до крови от кандалов. Она попыталась воспользоваться магией, но ничего не вышло по какой-то причине. В голове проносились мысли о сыне, Нерисса не знала, жив ли он, сумел ли Фобос понять, чем его отравили, и смогли ли найти противоядие. От этих дум на глаза наворачивались слезы, но ведьма старательно сдерживалась. Она не понимала, сколько времени так провела. — Кандалы в двадцать первом веке? — хрипло и очень тихо произнесла брюнетка, ощущая сухость во рту и жажду. — Виллиан, да ты «романтик»… Послышался тихий скрип и щелчок замка. В комнату вошел Рафаэль Силия, лицо мужчины было покрыто шрамами, так любезно оставленными Нериссой, в его руке женщина разглядела черный прут. — Ну, здравствуй, Стейси, — усмехнулся мужчина, подходя к ней. — Нерисса… мое имя: Нерисса, — пробормотала та, — Здравствуй… подонок… Мужчина ударил ее по лицу, попав ей в глаз, да так, что зазвенело в ушах, но ведьма лишь вернула голову в прежнее положение. — Если бьешь в голову, то жертва сразу теряется и не сможет воспринимать дальнейшее в полной мере… — она криво ухмыльнулась, тряхнув головой, чтобы прийти в себя. — Пришел меня пытать, дилетант? Просто хочешь удовлетворить тягу к насилию, мстишь за личико или тебе от меня что-то нужно? Равнодушный взгляд и спокойный тон женщины раздражали ее мучителя. Больше всего ему хотелось услышать, как она будет умолять его остановиться, но эта надежда была несколько наивной, и любой, кто знал Нериссу, сейчас назвал бы Рафаэля глупцом. Ведьма могла покладисто сделать, что от нее требуют, если это не навредит никому, кроме нее, но вот умолять о пощаде было ниже ее достоинства. Рафаэль зашел за спину Фокслер. Несколько секунд не происходило абсолютно ничего. Ожидание удара поневоле заставляло нервничать. Первый удар пришелся по пояснице, резкая боль пронзила Нериссу, словно ее полоснули ножом. Женщина поморщилась, зажмурилась и стиснула зубы, стараясь не издать ни звука. Мистер Силия не спешил со следующим ударом, словно решал, куда ударить теперь. Новый удар! На этот раз на уровне лопаток. С каждым новым ударом боль ощущалась все острее, слезы сами собой стекали по скулам, женщина судорожно вдыхала, рефлекторно дергаясь в своих оковах, отчего боль пронзала еще и запястья с щиколотками. Она ощущала, как по спине стекают капли крови. И тем не менее ведьма сдерживала крики, изредка что-то сдавленно и хрипло бормоча. Она не знала, сколько прошло времени, но вот, наконец, удары прекратились. Судорожно выдохнув, она проводила красными от слез глазами покидавшего ее камеру Рафаэля. Уже закрыв дверь, он посмотрел на Нериссу сквозь решетку. — Не волнуйся, если при встрече кто-то спросит меня, почему тебя давно не было, я извинюсь и отвечу им, что ты занята… ты умираешь, — с усмешкой произнес блондин и растворился во мраке. Нерисса закрыла глаза, позволяя себе провалиться в бессознательное состояние. Когда она пришла в себя в следующий раз, перед ней уже стоял Арджентум в серебряной маске и капюшоне. — А, это ты… — безразлично пробормотала женщина. — Знаешь, а я даже слегка разочарован, что твой дружок даже не попытался тебя найти, — невозмутимо сказал тенебрис, прохаживаясь вокруг женщины. — Думал, что ты для него хоть что-то значишь. — Ты хочешь сделать мне больно, — с ухмылкой прошептала женщина. — Боюсь, что зря ты это затеял. Что бы ты ни сказал, я либо не поверю, либо это не будет для меня болезненно. Сейчас ты лишь дал мне знать, что Филипп все сделал правильно. А вот ты поступаешь неправильно. Смотри, как надо, — Нерисса вдохнула поглубже, после чего заговорила вновь. — Да, это мы убили Алую Деву. Она была дорога тебе. Но я прострелила ей колени и даже наступила на одно из них со всей силы, разбила губу и сломала ей руки. Она была похожа на сломанную куклу. Вот видишь, тебе уже больно, а ведь я еще даже не сказала, что она рассказала нам почти все ради того, чтобы мы убили ее быстро. Но она все равно умерла медленно и в муках. Потому что принимала участие в насилии, обращенном ко всем нам. А теперь ты намерен мстить нам в ответ. — Заткнись! — прорычал мужчина, ударив ее по лицу и разбив губу кастетом. Во рту почувствовался металлический вкус крови, потекшей по подбородку. — Вы оба поплатитесь, — прошипел Арджентум, ударив ее еще раз прямо в лоб с правой стороны, после чего женщина провалилась в бессознательное состояние. Снова открывая глаза, она обнаружила, что лежит на старом матрасе в какой-то маленькой камере. Похоже, это была местная темница. Голова гудела, к правому виску было невозможно прикоснуться, на губе и подбородке, на щиколотках и запястьях запеклась кровь. Спина болела от недавних ударов прутом, на ней так же засохла кровь, чуть стягивая кожу. На шее ощущался металлический обруч. Поднявшись кое-как на локтях, женщина обнаружила, что сидит на привязи, как какая-то собака. Рядом с матрасом обнаружилась миска с хлебом и кружка воды. — Я кошка, а не собака, придурки, — фыркнула женщина, принюхавшись к воде и хлебу. Решив, что питаться ей все равно нужно, если она хочет отсюда выбраться, ведьма все же съела и выпила то, что ей дали. Облокотившись плечом о стену, Нерисса тяжело вздохнула, пытаясь понять, как ей выбраться отсюда, но ничего на ум не приходило. Постепенно она смирилась с тем, что, пока ее не начнут переводить в другое место, она никуда отсюда не денется. Магия все еще не могла покинуть ее тело по непонятной причине. В голове то и дело проносились мысли о Калебе, о стражницах и о Фобосе. Все они в той или иной степени были ей дороги, и женщине искренне хотелось верить, что все они еще живы, хоть у нее и нет ни единого шанса достоверно узнать об этом. «Калеб… мой дорогой мальчик… хоть бы ты выжил», — женщина тихо вздохнула, пытаясь переключить свои мысли на что-то другое, на что-то, не причиняющее боль, но поняла, что у нее нет таких мыслей, все они были связаны либо с подростками, либо с Фобосом. Женщина невольно вспомнила свои не столь давние слова: — Если я выживу, я вернусь к тебе… к тебе и к сыну… Моя любовь никогда не умрет… и я буду стремиться к вам, пока у меня есть силы бороться, — тихо прошептала в полумрак ведьма. Она не знала, сколько прошло времени, но в какой-то миг в нее выстрелили каким-то дротиком; ведьма с шипением выдернула его и распознала знакомый запах снотворного вещества, прежде чем лишиться сознания. Когда она очнулась в следующий раз, то снова висела на цепях в той же мрачной комнате.***
Чувство времени было полностью утеряно, как если бы она снова оказалась на горе Танос, с той лишь разницей, что там ее никто не трогал. Очнувшись все в той же темнице, брюнетка поморщилась, руки затекли и онемели, горло раздирало от жажды, голова кружилась то ли от слабости, то ли от начинающегося обезвоживания. Чувствовать внутри себя магию и не иметь возможности ее использовать было очень странно и пугающе. Кулон все так же висел на шее — никто не мог снять его без личного согласия Нериссы, а она его не даст. Сегодня в ее камеру снова вошел Рафаэль. Он больше не разговаривал с ней, мужчина приходил, только чтобы заставить ее выпить воды и снова избить ее. Иногда в камеру начали приходить другие маски, но они не трогали ее, только смотрели, как Арджентум показывает на ней болевые точки на теле человека. До ведьмы едва ли дошло, что в такие моменты она лишь предмет изучения. Радовало лишь то, что тенебрис во время таких «уроков» чаще всего лишь рассказывал, что можно с ней сделать, не переходя при этом к практике.***
Женщина не понимала, сколько прошло дней. Чувство времени было напрочь утеряно. Холодный сырой подвал напоминал тюрьму на Меридиане. Тело ужасно болело и покрылось багровыми отеками и ссадинами. По запястьям стекали капельки крови: кандалы натирали запястья. Скрип двери заставил Нериссу дернуться всем телом, отчего кандалы еще больше впились в кожу, с губ сорвалось тихое шипение. В помещение вошел некто в темно-зеленой маске. — Ты?.. — хрипло произнесла ведьма, узнав этот оттенок. Незнакомец, некогда пощадивший ее, не заговорил с ней, он обработал ее раны, смазывая какой-то мазью. А потом ушел, так и не вымолвив и слова. Через некоторое время раны затянулись и исчезли, но только для того, чтобы Рафаэль наносил ей новые увечья. Со временем ведьма решила, что ее лечат и заставляют пить только ради того, чтобы продлить ее мучения, так что приходящим маскам несколько раз приходилось чуть ли не силой поить ее.