I
Ючан уходит на рассвете. Хун засыпает крепко, не замечая скрипа половиц под босыми ногами, не видя тёплой нежно-розовой струи света, брызнувшей ему на лицо из-за прозрачной занавеси, не ощущая мимолетного подрагивания пальцев на своей щеке. Он проваливается в глубокий предутренний сон как в люльку, и просыпается только ближе к полудню от грохота где-то на чердаке. Он открывает глаза. На свету хорошо видны мириады пылинок, кружащихся в воздухе. Комнату наполняет сладковатый запах роз, к которому примешивается пудра детской присыпки, густо оседающая на непокрытых ногах Хуна. В дверь постучали. Это Джунхи. Он как всегда немногословен: ощупывает руки, выслушивает слегка впавшую грудь Хуна — в последнее время тот здорово похудел; разглядывает узкие зрачки и словно мимоходом переводит взгляд на смятую подушку, лежащую по соседству с Хуном. Парень его о чём-то спрашивает — тот неохотно отвечает, почти не разжимая зубов. — Почему почти не заходишь сюда? — Работы много. — Странно, за то время, что я здесь провёл, я не увидел ни единой живой души, кроме вас, — признаётся Хун. Ему показалось, или в оливковых глазах Джунхи на секунду мелькнула враждебность? Тот размеренно говорит чуть глуховатым низким голосом без капли неприязни, однако со странным акцентом, как иностранец, тщательно подбирающий слова: — Просто вы живёте в слишком безлюдном месте. Вот тебе и кажется, что ты на вымершей планете. — Я не думаю, что это плохо, — пожимает плечами Хун. — По крайней мере, это место дарит ощущение безмятежности. Меня практически не беспокоит шум в голове. — Отголоски небольшого сотрясения мозга. Теперь с каждым днём ты будешь чувствовать себя всё лучше и лучше. — Я уже ощущаю себя здоровым, — улыбается Хун. Красивые руки его собеседника сжались узлом, потёртое серебряное кольцо тускло блеснуло на указательном пальце. — Значит…не планируешь уезжать отсюда? Хун зачем-то оглянулся на окно. Занавески колышутся под сухим пряным воздухом с улицы. — Там посмотрим. Ючан юрко, как гибкая ящерка, спускается с откидной лестницы мансарды — синхронно стуку двери, с которым Джунхи выходит из угловой комнаты. Выражение его слегка бледного лица не меняется, когда он встречается взглядом с мужчиной, только взволнованно горящие глаза лучиками расходятся в лёгкой равнодушной полуулыбке. — Привет, Джун. — Значит, ты теперь с ним? — Быстро перебивает его Джунхи тихим голосом, приближаясь вплотную. — В смысле? — Глаза Ючана перестают улыбаться. — В прямом. Ты и Хун. — С чего ты взял? — Не ври мне. От его постели пахнет тобой. Ты спишь с ним, капаешь на его руки своей спермой, часами держишь его лицо в своих душистых ладонях, отдаёшь ему всего себя… — Да чтоб тебя, Джунхи! — Внезапно рассердился Ючан, вспыхнув румянцем. — Пускай даже и так, но это не твоего ума дело! Кто ты такой, чтобы отчитывать меня как ребёнка? В конце концов, это моя комната, а он в ней живёт вот уже месяц! Чем ему ещё пахнуть, как не мной? А вот от тебя ничем не пахнет, кроме твоих пробирок, что очень печально, — на последней фразе голос мальчишки дрожит в досадном смешке. — Тебе нужно почаще бывать в обществе людей. Мальчишка немного растерян как застанный врасплох вор, и слишком погружён в свои мысли, чтобы продолжать перебранку с Джунхи. А тот внимательно смотрит на прилипшее к его губе маленькое зёрнышко. — Я просто хочу знать, у тебя чувства к нему? Или братья… — Джун, у нас ещё дела, — перебивает, неспокойно сощурившись. Выпроваживает. — Значит, не передумаешь? — Тут не о чем думать, — быстро говорит Ючан. — Мне действительно пора. — Смотри не пожалей… И сотри кровь с щеки. Ючан недоуменно скользит рукой по лицу — во второй раз дверь угловой слегка скрипит. Джунхи уходит, не пожелав остаться праздным свидетелем того, как пахнущие розовой пыльцой окрашенные красным пальцы Ючана смыкаются на затылке Хуна. Влажные губы касаются открытого лба. — Странный парень. — Забудь о нём, — юноша тянет к себе парня, но, заслышав возню наверху, отпускает его руки. — Что у вас там происходит? Я проснулся от грохота, будто что-то упало. — Опять братья выясняют отношения. — Странно, мне казалось, что у них всё идеально. — В тихом омуте.. — улыбается Ючан, глядя на приподнятые в удивлении брови Хуна. Он пытается не думать о том, что услышал от Джунхи, не воспринимать всерьёз все слова, что когда-либо говорил этот человек. «Держись от него подальше» — было первым, что сказал ему Джунхи, когда увидел раненого Хуна, лежащего в машине без сознания. Ючан тогда только снисходительно улыбнулся. Ему хорошо известно о тонком чутье и провидческом даре нелюдимого врача со старого маяка, однако он не собирается убегать от судьбы, что бы они ему ни готовила. На чердаке по-прежнему стоит назойливый шум и мелкой дробью дрожит перегородка потолка, словно что-то с силой перекатывают по полу. Ючан со смехом прикрывает Хуну уши, выводя парня прочь из дома, насквозь пропитанного сладковатым ароматом цветов. Шепчет ему что-то неразборчиво и ласково, а в это время на полу мансарды в судорогах бьётся маленькое тело, сквозь залепивший рот плотный скотч выплёвывая розовую пену. Ючан с раннего утра исколесил побережье, толкался на местном рынке и для виду торговался за свежие морские ушки, переодевшись в неприметную одежду рыбака и повязав на голове бандану. Братья велели ему вести себя осторожней, поэтому только когда далеко сзади стих людской гомон и шум прибоя, он пошёл по следам мальчишки лет десяти, что брёл навстречу заброшенному пирсу по гальке, сняв сандалии. Он был одет в городскую одежду, похожую на форму одной из частных бостонских школ — вероятно, сын приезжих. И плакал — скорее всего, заблудился. Сюда часто приезжают на экскурсии школьники, но только сегодня Ючан решил последовать за одним из них, отбившимся от своей стайки. Мальчик не сразу обернулся на его негромкий зов. Юношу тогда охватило странное чувство, от которого он не мог избавиться какое-то время. Он и прежде уводил маленьких детей, но местные нечасто обращались в полицию или спасательную службу — да и чем им там могли помочь? Океан не выпускает обратно свою добычу. Некоторые из престарелых рыбаков, доживающих свой век на острове, считали, что детей забирает божество с головой в виде солнечного нимба — братья не раз, смеясь, пересказывали ему эти истории; но над их Ючаном и правда переливался венец, когда солнце мягкими дланями обнимало его красную макушку, заставляя гореть её пламенным костром. И сейчас, когда он приблизился к ребёнку — тот внезапно напомнил ему его самого в детстве. Стоит ему толкнуть в грудь мальчика, как он тотчас рассыпется в порошок наподобие прозрачной пудры, а потом его освобождённая тень улетит ввысь, подхваченная кумачовыми крыльями заката. Ючан и сам так исчез одним утром, бросив свой портфель возле воды — наверно, в уцелевших полицейских реестрах он до сих пор числится пропавшим без вести, если архивы десятилетней давности ещё не отправили в утиль. Ючан привёз ребёнка домой, к братьям — все были к нему добры. Детское доверие сразу же завоевал светло-кареглазый дружелюбный Джейсон, с невероятной артистичностью показывавший фокусы с исчезновением карт — когда-то его отец работал иллюзионистом в бродячем цирке. Вот он ловко вынул из кармана мальчика конфету в яркой обёртке — у того глаза распахнулись в пол-лица от изумления. «Держи», говорит Джейсон, смеясь. Через десять минут они укладывают крепко уснувшего ребёнка на белые плотные листы, подложенные на пол, обвязывают обвисшие плетьми руки и ноги за ножки тяжёлых кресел, и Ючан укладывает его голову на своих коленях, чтобы помочь Вау влить в крепко сжатый детский рот несколько капель резко пахнущей даже сквозь респираторную маску жидкости. Юноша разглаживает на его лице полоску скотча и несколько минут придерживает маленькую голову за виски, когда мальчик, ещё не приходя в сознание, начинает мелко дрожать всем телом, а потом замирает, вытягиваясь в струну и широко распахивая глаза. Что он видит в этот момент? Лицо Джейсона, что склонилось над ним с холодным изучающим взглядом, или.. пустоту? Ючан прижимает палец к губам, глядя в его расширенные зрачки — мальчика начинает рвать. Жёлто-красные от крови сгустки желчи капают на руки, чердачное помещение наполняется отвратительным запахом. Вспышки исступления становятся всё сильнее, ножки кресел ходят ходуном под конвульсивными движениями рук и напрягшихся ног, а под руками Ючана дико пульсируют мышцы под пергаментом посиневшей кожи — они похожи на щупальцы живых медуз, закрытых в полиэтиленовом пакете. Почему это так мучительно? Жизнь так мучительно покидает тело. Мальчик плачет, задыхаясь и кривясь в ужасных спазмах. Плачет и Ючан, глядя на него. Но отпустить его он пока не может. Когда из горла ребёнка начинают вырываться страшные хрипы, парень не выдерживает, сдавливая его горло руками, и тут же чьи-то пальцы крепко стискивают юношу за подбородок, разворачивая его лицо в сторону: Вау отрицательно качает головой и отпускает его. Ючан оглушён, не обращая никакого внимания он продолжает давить. На секунду он вглядывается в искажённую блёкло-синюю маску, раньше бывшую лицом, и с криком вскакивает с места, наталкиваясь спиной на стоящего сзади Вау. Побледнел, затыкает уши испачканными руками. Пунцовые губы брата беззвучно шевелятся, и, когда он замечает, что его слова уходят в пустоту, то отвешивает испуганному Ючану лёгкий подзатыльник, молча указывая на выход. Вечером они вместе с Хуном провожают мальчика с дальнего пирса, подсаживая его на крыла огненного заката. Вернее, Ючан провожает, сцепив на груди бронзовые с едва заметными красными подтёками руки, а Хун со стороны смотрит на его немного осунувшийся, резко очерченный на фоне бескрайней синевы профиль, не понимая, что происходит, но уже чувствуя свою вину. Дома парень даже не притрагивается к ужину — не позволяет сесть за стол и Хуну. От запаха жареного страшно мутит. Ему кажется, что братья сердятся на него за то, что произошло сегодня, но Джейсон ловит его за руку и отводит в сторону, утешая негромким голосом: — Всё хорошо, дурачок. Ты со всем справился. Эта кровь проложит себе русло через зёрна в землю, а душа выберет свой путь. Но почему ты ревел? — Это был не я, — шепнул Ючан. — Ребёнок плакал моими слезами. Ночью Ючан тоже приглушённо всхлипывает, давя рыдания и спрятав голову на груди Хуна. Не от боли, а от познания острого наслаждения — впервые. Горячо сжимает острыми коленями узкие бёдра, толкаясь вперёд поступательными движениями и доводя Хуна до экстаза. По спине ползут капли пота — невыплаканные слёзы детей, по ягодицам стекает горячее семя — результат оргазма любовника. Не меняя положения, он укладывается щекой на быстро вздымающейся груди, чувствует под рёбрами взбалмошный стук молоточка сердца, и внезапно вспоминает то трепетание вен под кожей ребёнка сегодня утром. Человеческое тело не прочнее куска бумаги, которую можно скомкать и разорвать на части за считанные секунды. Тело Хуна совсем прозрачное — Ючан впитывает буквально каждый его звук, ощущает дыхание почти на кончиках пальцев и чувствует вибрацию неведомой, прорывающейся наружу энергии; ему хочется исследовать каждый мускул и чёрточку под этой кожей, но едва он обводит пальцами сосок парня, как Хун начинает и тут же обрывает тихий стон. Ючан помнит, как он вытаскивал это тело из искорёженной машины, как вынимал из ран дымящиеся куски железа, как наскоро обматывал жгутом обнажившуюся белую кость из сломанной руки — у него сердце начинает биться быстрей от мысли, что пропитанная кровью и запахом сгоревшей резины плоть подводит итог стараниям именно его рук, что две ночи подряд сооружали хитроумную ловушку для проезжающих машин. Незримая нить связи протянулась между ними леской, прикреплённой к небольшой коробочке взрывного устройства, что подорвалась под колесом на повороте, завертев машину волчком на месте. «Ты мой» — завороженно шептал Ючан в побледневшее от боли лицо потерявшего сознание незнакомца, ломом кое-как открыв заклинившую дверь автомобиля. Это было упоение избалованного ребёнка, оборвавшего крылья стрекозе и наблюдающего за ней сквозь стекло банки. Вседозволенность. Он не позволил братьям поднять его на мансарду, заявив, что его «добыча» останется с ним — до тех пор, пока он не выздоровеет. Кормил с ложки, поправлял руки, выполнял всю ту ежедневную рутину, временами ощущая, что растворяется в этом новом для него чувстве заботы. Через призму пронесшихся кометой нескольких недель приходит острое понимание, что это он, Ючан, освободил его. Это он знает Хуна лучше всех. И никому не хочет его отдавать. Лучше матери, родившей его, лучше кого бы то ни было на этой планете. Каждый нерв, каждую морщинку под глазами, каждый миллиметр кожи на шершавом листе впалого живота, что он исследует своим языком, и день ото дня всё более крепнущие руки, которые приподнимают его и переворачивают на спину. Юноша так и остаётся в позе зародыша, когда Хун нависает над ним и мягко входит. Влажные волосы щекочут закушенные в безмолвном крике губы, искривлённые пальцы снимают с ресниц вновь выступившие слёзы — они как питьё из артемизии, горьковатые на вкус. Ючан весь состоит из перебродившего сока полыни и солнечного сияния, пробивающегося сквозь кожу наружу. Кажется, если проткнуть её вязальной спицей, то он сквозь вспоротую рану озарит комнату ярче лунного света, что играет на его лице холодным мерцанием. Хун вдвигается до основания, заслоняя своей тенью этот омерзительный мёртвый отблеск. Солнечное тело извивается под ним, зубы впиваются в сосок, острые колена колотят по рёбрам — юноша кончает, выплёвывая из себя даже не крик, а протяжную гортанную мелодию вместе с густыми ручейками спермы, растекающимися по простыне. Мышцы горла дико сокращаются, будто ему не хватает воздуха, а Хун опускается к его ногам, собирая языком пахучее молоко. В остаток ночи ему снится, как щели между досками потолка набухают кровавыми полосками, и он спокойно принимает падающие в рот липкие солёные капли.II
Ючан чувствует себя совсем опустошённым. За завтраком у него всё валится из рук — когда Хун уже в третий раз отходит к раковине, чтобы помыть оброненную мальчиком вилку, Вау перегибается через стол и наклоняется к его уху: — Да он высосал из тебя все соки, малыш. Скажи ему обращаться с тобой понежнее. Или, может, мне намекнуть?.. Не поднимая глаз от тарелки, Ючан пинает мужчину в лодыжку. Хун недоуменно оглядывается на шипение Вау, которого утягивает к себе Джейсон: — Оставь его в покое. — Но мы должны что-то сделать.. — Начинает было Вау, но его рот бесцеремонно затыкают звонким поцелуем. — Ни слова больше. Я знаю, что мы с тобой должны сейчас сделать, — с усмешкой говорит Джейсон и встаёт из-за стола, подмигивая младшему краешком красиво подведённого глаза. Ючан чувствует тепло благодарности: только этот человек может убаюкать причуды вспыльчивого Вау. Тот со смехом уворачивается и выходит, щёлкая задвижкой туалета у входа. Джейсон тянется в прихожую за ним, но его хватает за руку Ючан: — Постой, — и целует овал красиво прочерченных полуоткрытых губ. Джейсон от неожиданности отступает и врезается затылком в стену, но быстро приходит в себя и наклоняет Ючана за волосы к себе — он чуть ниже ростом. Его язык ящеркой скользит по зубам, трётся о язык юноши, алые губы распускаются свежим цветком под густой слюной — это он научил Ючана целоваться, ласкать и доставлять удовольствие своему телу. Он резко отталкивает от себя мальчишку в унисон шагам за дверью и голосу Хуна из гостиной, зовущему Ючана. Быстро облизывает возбуждённые горящие губы: — Позже. Джейсон с Вау всегда занимаются любовью после завтрака. Они клюют как воробьи, почти ничего не съедая из тарелок и как будто выполняя свой интимный ритуал, а потом занимаются сексом действительно громко — стенка ходит ходуном за стеной их комнаты. Хун молча слушает эти звуки и смотрит на бледное лицо Ючана, домывая посуду, а потом они вместе идут в гараж. Юноша вдруг вспоминает, что он забыл пересадить свой кактус — тот самый, что пострадал от неловкости Хуна, а у входа в гараж до сих пор лежат разбитые глиняные черепки. Пересыпав землю в новый горшок, он бережно подсаживает корни эхинопсиса в почву и выравнивает цветок, очищая лепестки от грязи. Ему грустно. Ючан прекрасно понимает, с чем связано его нынешнее состояние, но он не может рассказать об этом Хуну толком, чтобы тот понял, улыбнулся и утешил его. Заговаривает зачем-то о луне, которая способна довести до сумасшествия слабых, питаться силами здоровых и воскрешать мёртвых; она выжидает момента, когда перед ней появится смертный с особой силой, чтобы воспринять это как сигнал к действию — она начинает расти, разбухать, готовая поглотить всех и вся, и в одну ночь она испепелит всё вокруг. И, кажется, она уже нашла этого человека. Но Ючан не хочет отдавать его. — На редкость занимательный рассказ, — смеётся Хун, хватая парня за руку. — А пошли на пирс? — Кажется, он счастлив. И вот они снова на том же месте, что и вчера. Персиковое солнце обнимает их за плечи, шарит по обветренным губам Хуна сухой жаркой ладонью — пока не погас последний закатный луч, они ещё будут любимы на этой земле. Молодые люди растягиваются на пахнущих водорослями досках плечом к плечу. Ослепительная синева неба бесконечно прекрасна — чайки с криком исчезают в пространстве. Ючан провожает их глазами: интересно, а может быть, аквамариновые воды залива — это только отражение небес? И на самом деле волны — всего лишь фикция, плод их воображения? А если так, то не стоит бояться захлебнуться, утонуть в глубинах океана. Ведь его не существует. Хун встаёт, потягиваясь, распахивает руки навстречу тускнеющему красками горизонту, встаёт у самого края. Скорее всего, и он скоро исчезнет. Растает, померкнет, будет сожжён. Распрямив плечи, выйдет под полуночный крик койотов, ведомый Ючаном, и будет забран мёртвым солнцем. Ючан сквозь сон отчаянно сжимает кулаки. Это всё глупо, глупо! Плачущие дети, розовая пыль, капли пачули меж досок, заглаживающие вину. Яды и ловушки, тихие слова молитвы. Он не желает отпускать Хуна, а если уж уходить — то готов только с ним. Юноша тихо поднимается с досок. Как-то он оставил свой портфель у подножья залива, чтобы спустя десять лет прийти обратно к этим водам. Хуну не стоит бояться — они не утонут, а сразу вознесутся кверху, подхваченные крыльями вечерней зари. Он крепко обнимает Хуна со спины, толкая его вниз. Непродолжительный шум, за которым два человека скрываются из виду. Словно их и не было. Ючан помнит, как с бешеным всплеском волн они погрузились в воду — а потом на уши надавила гнетущая тишина, словно мир в одно мгновение лишился звуков. Хун беззвучно извивается в его руках и безуспешно пытается выплыть наружу, оплетённый чужими ногами. Он сильный, гораздо сильнее Ючана, но под давлением воды это преимущество сводится до мизера; своими усилиями он только приближает себя к концу, выбиваясь из сил. Ючан сжимает руки замком ещё крепче, утыкаясь в скользкую спину лицом. Мечтает раствориться в ней. Подожди ещё чуть-чуть. Они медленно погружаются всё глубже и глубже, но от внезапного холода горло Ючана захватывает спазм, и он судорожно открывает рот, тут же захлёбываясь. Пары секунд ослабленной хватки достаточно для того, чтобы Хун освободился и оттолкнул его от себя. Мальчик падает вниз спиной в чёрную пропасть океана. Его глаза закрыты. Сквозь опущенные ресницы едва брезжит свет. Он вздыхает и открывает глаза — насквозь вымокший Хун тревожно заглядывает ему в зрачки, не отнимая руку от щеки, говорит о чём-то. Парень его не слышит. В горле, во рту, в носу — всё горит. Хочется выплюнуть лёгкие от саднящего горького привкуса. Ючана долго и мучительно рвёт на разопревшие доски мола солёной водой и зеленоватой жижей. Звуки постепенно возвращаются к нему. Всё-таки там, внизу, совсем не отражение неба. — Давай уедем отсюда, — шепчет он перед тем, как потерять сознание.