I
Хун приносит его домой и укладывает на диване в гостиной. По белому как полотно лицу Ючана стекают струйки воды. Джейсон с Вау не говорят ни слова, помогая раздеть младшего и размять его окоченевшие руки. Горячее вино оттаивает губы, во фланелевый плед спелёнуто тело — Ючан с неохотой разжимает веки, краем уха улавливая надрывную мелодию чаек над заливом. Он остаётся безучастен ко всему, и к рукам Хуна в том числе, оборачивающим его лицо к себе. — Ягнёнок… — Пальцы треплют тёмные прожилки брусничных волос. У юноши нет сил даже на улыбку в ответ на ласковое, но совершенно дурацкое прозвище. В сумеречной синеве стёкол веранды отражаются огни дальнего света — вероятно, приехал Джунхи. Ючан никого сейчас не желает видеть, а врача с маяка в особенности. Взгляд его оливковых глаз —неуютный, пугает. Он хочет выключить весь этот ненужный мир, оставив его без света и звука — совсем как тогда, когда он провалился в глубокую бездну океанского омута. Тогда он вдруг ощутил спокойствие, выстелившее мягкой плёнкой изнанку его плоти. —…Ты знаешь, — говорит он однажды Хуну. — Ты знаешь, что я почувствовал тогда, уходя вглубь? Они праздно валяются в кровати. Пахнет проросшей пшеницей, сладким перцем и горячим солоноватым духом животного, идущим из-под ног. — У меня закончился кислород в лёгких и начало темнеть в глазах, но тут я увидел мерцающий свет над головой и мне стало нестрашно. Я знал, что пока не закрою глаза, ты меня увидишь и последуешь за мной. — Разумеется, — отзывается Хун. — Они практически не заговаривают о том случае, а парень предпочитает ни о чём не спрашивать. В последнее время он слишком многое привык оставлять за скобками. — Разумеется, пойду за тобой, куда бы ты ни отправился. Ючан тихо смеётся, соскальзывая ногами на пол, и опрокидывается навзничь, по-кошачьи выгнув шею и глядя на Хуна снизу вверх. — Пошли, — говорит он. — Прямо сейчас? Он утвердительно кивает головой. Хун нехотя поддаётся, шурша ногами по разбросанному зерну. Ему хочется спать — дрёма не отпускает с самого утра, впитываясь в кожу густым запахом. Из комнаты багряной нитью ведёт небольшая извилистая тропинка из пшеницы, усеявшей пол. Тепло. Босые ступни слегка пожигает — это ощущение напоминает Хуну о горчичниках, ложащихся на подрагивающую спину в незатянувшихся шрамах. Неожиданная ассоциация из детства, от которой парню становится пугливо-больно. Он сжимает Ючана за запястье. Они поднимаются на чердак, куда Хуну ещё совсем недавно был запрещён вход — их уже ждут. Именно оттуда, из большой антикварной вазы на полу курится дым, вызывающий у Хуна вспышки внезапных галлюцинаций. Это место ему слишком знакомо. Кажется, здесь он провёл большую часть своей жизни — однако сейчас оно неумолимо изменилось, дышит жаром сквозь калейдоскоп прозрачно-жёлтого ландрина. Подняв глаза, Хун видит над собой высокие своды великолепных анфилад, а в ушах нарастает торжественный церковный… нет! хор ангелов сопровождает его на пути в неизведанное, а руку обволакивает нежное прикосновение. У него внезапно немеет язык. Едва двигая пересохшими губами, он шепчет «мама», и оборачивается. Ючана нигде не видно. «Мама» мягко обнимает его за плечи сильными руками и говорит тихим голосом Вау: — Пойдём. Кровь смешалась с раздавленными пшеничными зёрнами — белёсо-красная смесь неравномерно покрывает его грудь, плечи, живот, смешивается с волосами и оставляет следы на небрежно сброшенной одежде Вау. Хор ангелов звенит, раскатывается эхом в куполообразных сводах под плавные движения материнских рук, что осторожно укладывают Хуна на пол и гладят его по губам, шевелящимся в беззвучной молитве. Тело Вау изогнулось над ним — ослепительно красивый нагой ангел сошёл со старых мозаик молитвенного дома, чтобы спасти его. Подарить свою улыбку и обнадёжить. — Мама, смотри, — бормочет Хун сквозь стекающие слёзы. — Мама, он пришёл за мной. Русоволосый херувим проводит по его векам окрашенными в пурпур пальцами и Хуну внезапно становится легко — словно с груди сбросили тяжёлую громаду, мешавшую дышать все эти годы. Долгие зимние вечера в неотапливаемом помещении на коленях, псалмы наизусть надорванными детскими связками; сухие руки матери, сложенные на коленях, и засиженный мухами незатейливый витраж на окне; побои отца за малейшую провинность и гнетущее ощущение того, что он никогда не будет прощён после той ночи, проведённой взаперти внутри церкви. Насмешки и попрёки. Ангел сметает все тяжёлые воспоминания, принося облегчение — Хун тянется к этим пальцам в крови, он хочет целовать их, чувствовать их вкус, благодарить за освобождение. Наконец он может плакать полной грудью. Ючан стирает солёные капли с подбородка, смотря на Хуна. Он сладко счастлив, ему хочется петь — но горло перехватывает спазмом. Оступается, опрокидывая зажжённую на полу свечу и заливая лодыжку горячим воском. Тихо поскуливает от тупой боли в ноге. — Эй, бедолага, — негромко говорит Джейсон, свернувшись клубком в тяжёлом кресле. — Давай пожалею. Маленький и обнажённый, весь будто выточенный из слоновой кости, он сидит и ждёт, когда юноша подойдёт к нему; медлительно распахивает колени, кивком головы подзывая садиться у него между ног. Ючан взбирается на широкое кресло, подбирая под себя ноги. Джейсон пододвигает его к себе, скрещивая крепкие голени вокруг бронзового тела, проводит пальцем вдоль шейных позвонков и вдруг неожиданно сильно смыкает обе руки вокруг шеи младшего. Ючан истерично хрипит и вскакивает с места. Ему вдруг становится до жути страшно. Сейчас он не видит ничего, кроме черноты суженных до мелкой горошины и слегка подрагивающих зрачков. Янтарные глаза Джейсона внимательно и сухо смотрят на него. Наверно, он что-то сделал неправильно. Да, он всё сделал неправильно, и должен это немедленно исправить. Ючан протягивает ладони к лицу парня и тянет того к себе. Он в курсе, что Джейсон очень восприимчив к его рукам, а особенно когда они находятся у него на паху, ласкают член и царапают ногтями низ живота, выжимая изо рта парня стоны. Если он когда-нибудь и слышал пение ангелов, то оно звучало как хлюпающий звук, с которым старший плавно садился на его бёдра и поднимался, высоко запрокидывая голову и прикусив до крови нижнюю губу. Маленький опиумный агнец со слегка вьющимися волосами и прозрачной кожей на каждом выдохе разжимает зубы, чтобы одарить Ючана очередным грязным словом, дрожит как безумный и кусает юношу за скулы, задыхаясь всё больше, чем ближе дело подходит к концу. Потом Ючан опять лежит между его ног, целуя ровное поле внутренней стороны его бедра — оно почти мраморной чистоты и скользкое от спермы. Обтачивает острым языком впадины между пальцами ног и прикусывает зубами сухожилие повыше пятки, наблюдая, как прозрачный шафран глаз Джейсона мутнеет от наслаждения. Он слегка хлопает Ючана по щеке, едва тот поднимает голову, и вяло наблюдает, как по его коже разливается розоватое пятно. Хлещет по другой— для того же эффекта. Две нервные розы загораются на скулах, придавая лицу юноши совсем детское выражение — которое так любит Джейсон, притягивая младшего для поцелуя и устраивая его голову у себя на груди. Ючан больше не видит лица плачущего на полу Хуна. Он отворачивается, почти вжимаясь в рёбра Джейсона, обнимает его. Он готов выдохнуть из лёгких те слова, ради которых пришёл сюда. — Мы хотим уйти. Разрешите нам уйти… — Уйти? Зачем вам уходить, дурачок? Джейсон улыбается ласково, теребит розовую прядку за ухом. Ючан едва сдерживается от болезненного вскрика, когда волосы под пальцем друга наконец стягиваются в тонкую струну. А Джейсон продолжает удерживать его, с любопытством разглядывая мучительную гримасу на лице младшего. Потом, словно очнувшись, отпускает его. Выписывает восьмёрки по коже над ключицами и наклоняется, захватывая кончиком языка кривящиеся в судороге сухие ребяческие губы. — Всё образуется… Дым в комнате понемногу рассеивается, лишая мансарду опиумного очарования. Плечи парня на по полу беззвучно сотрясаются в плаче, слёзы текут сквозь мутные разводы на щеках. Бескрылый голый ангел сидит рядом с ним, уронив голову на колени в задумчивости. Тяжело продираться через пелену иллюзий к свободе, не отдавая взамен что-то очень важное. С тех пор все дни тянутся как одно очень длинное сновидение — Хун потерял счёт вечерам, когда они выходили на улицу полностью обнажёнными и бродили лугами по острой, режущей ступни ногами — но боли почему-то не было. Не было теперь и солнца — светила только луна, почти касаясь блестящей люминесцентной тарелкой волос Хуна. У него замирало сердце, когда Вау вставал на колени, опершись руками в землю, и вскидывал голову вверх в протяжном вое, сливаясь голосом с койотами и приветствуя ночное светило. Теперь он уже не был похож на ангела, но парню не было страшно, когда он рассматривал клочьями сползающую с Вау человеческую кожу, обнажавшую кровавые язвы. Или это был только сон?.. Но Ючан обнимал его по-настоящему, горячо, пытаясь заставить отвернуться от страшного зрелища. А потом луна уходила. Исчезали и трава из-под ног, и надрывный собачий вой в ушах, и их дом за зеленью травы — ничего этого уже не было. Осталась только мёртвым солнцем выжженная земля. А у его спутника вплетена в волосы влажная болотная лилия. Только Ючан знает путь спасения, но лишь грустно улыбается на все вопросы Хуна.II
Ючан устало присаживается возле кровати, бессильно уронив руки плетьми в грязный пол. Хун отгоняет мушек перед глазами, на локтях придвигаясь к юноше. Ему и сердце щемит при взгляде на него — но и на душе пусто. Изнутри словно вынули сосуд с жизненной силой. Хочется приласкать своего мальчика, но он и сам измучен донельзя. Вчера они возвращались домой из долгого путешествия по кругам кручёной верёвки каннабиса, ведшей их по зыбким топям, шумным бетонным мышеловкам и по граням опасных кошмаров подсознания. Ючан вдруг тоненько смеётся, не открывая рта — жутко. Он похудел ещё больше с тех пор, как они отправились в свой трип. — Хун, — говорит он, внезапно обрывая свой странный смех. — Хун, поехали отсюда. — Куда на этот раз? Мы только что вернулись, давай отдохнём. — Не понял ты меня. Давай совсем уедем из этого места. Не могу я здесь больше. И смотреть на то, как ты здесь будешь погибать, тоже не могу. Ючан совсем надломленный. Сегодня утром он зашёл в гараж сложить свои вещи, и увидел, что все кактусы до единого сбросили свои цветы, хищно протянув вперёд зелёные продолговатые лапы. Мальчика мороз пробрал по коже. Захотелось швырнуть на растения тяжёлую доску, раздавить эти шипы и вытопить сок из жадно протянувшихся толстых листьев. — Хун, — его солнечный мальчик складывает худые руки на груди, поскуливая. — Вставай, Хун. Нам нужно идти. Пожалуйста. — Он неестественно бледный, вымучивает улыбку с губ и слегка пошатывается, сидя на коленях. — Да какое, к чёрту, «идти»? Ты выглядишь совсем плохо, — пугается Хун. — Со мной или без меня, но ты должен уйти отсюда. — Ючан прислоняется затылком к стене и тяжело дыша горлом. Хун почти физически чувствует, с каким трудом в его лёгкие попадает кислород. — Ты не знаешь, что тут происходит. Ничего не знаешь. Не задаёшь вопросов… потому что боишься правды. Или тебе всё равно. Но нет. Я видел, как ты тогда молился и плакал. Ты просто искал место, где сможешь высказаться от чистого сердца, ты ушёл тогда не из дома, а убежал от самого себя. Тебе кажется, что сейчас ты обрёл новое прибежище, но это не так. У тебя под ногами кровь ребёнка. У меня на руках кровь всех этих детей. Мои кактусы скинули все цветы — ненавижу их. Хочу выжечь это место, но боюсь за тебя. Не хочу, чтобы ты снова пострадал от моих рук. Как тогда… — Когда «тогда»? — Начинает раздражаться Хун. — О чём ты вообще? — Трюмо, второй ящик снизу, — сбивчиво шепчет Ючан. По полке ровным слоем рассыпается стопка фотографий. Цветные размытые снимки детей и взрослых —преимущественно мужчин, снятые торопливой рукой в разнообразных уличных локациях. Дети. Много детей. Вот спиной к снимающему повернулся мальчик с сандалиями в руках, весь позолоченный зарёй шагает навстречу маяку — недалеко от того пирса, куда они ходили несколько раз. Хун хочет показать это фото Ючану, когда его внимание привлекает другой снимок, который он нечаянно прихватывает за корешок из общей кучки вместе с предыдущим. На фотографии — его лицо крупным планом. Хун с противным холодком в животе разглядывает свои плотно закрытые веки, свежие кровавые полосы на правой щеке и спёкшиеся губы. Он ещё внутри — потерявший сознание от потери крови, вжатый в консервную банку раздавленной машины с изрезанными лохмотьями рук. Он ещё дышит, пока его кто-то хладнокровно снимает — снимок получился на редкость чётким, в отличие от большинства. Когда Хун начинает кричать, Ючан даже не смотрит на него, застряв взглядом где-то в задребезжавшем от звука стекле, за которым уже который день не появляется солнце. Хун не бранится и не обвиняет мальчишку — он просто изо всех сил кричит, закрыв руками уши и раскачиваясь из стороны в сторону. Мозг прошивает не такая уж и безумная мысль: а правда ли он выжил тогда? Ведь всё, что происходило с ним после аварии, больше похоже на бесконечный лимб, где адские страдания переплетаются с райским блаженством наподобие клубка их обнажённых тел, где бьётся одно на двоих сердце. Когда он наконец замолкает, в комнате становится слишком тихо: слышен даже шорох червей в осколках зерна на полу, пропитанного сгнившей кровью. Хун судорожно вдыхает затхлый воздух полной грудью, как ребёнок после долгого плача. — Так вот что ты хотел сказать. — Он переходит на шёпот, чтобы не пугать мальчика, по-прежнему внимательно смотрящего в окно. Слышно, как муха бьётся лапами в муть стекла, едва слышно стрекоча. — Теперь я понял. Вернее, нет. Хотел бы понять, но не стану спрашивать — какой это имеет сейчас смысл?.. Тот ребёнок у заброшенного причала — мы ведь из-за него тогда пошли смотреть на закат? Он ведь умер, так? Господи… Нет. К чёрту. Бог умер. И я тоже так и остался в своём раскалённом Крайслере. На языке до сих пор привкус сгоревших покрышек — не отскоблить. И зачем ты меня только вытащил оттуда. Снимки летят обратно в ящик, но Хун не закрывает его, нашаривая в глубине продолговатый предмет, и вытаскивает оттуда видавший виды старый полароид. Затаив дыхание, заглядывает в крохотный глазок, захватывая в фокус сначала тёмную комнату, затем профиль Ючана. — Посмотри на меня. Скажи мне что-нибудь. Хотя нет, просто улыбнись. Здесь слишком темно… Но тот вовсе не намерен позировать ему. Он слишком устал, тяжело прислонившись к стене взъерошенной головой и крепко поджав губы. — Какой же я идиот! — Полароид с грохотом летит на пол, Хун на секунду прячет лицо в руках, потом хлещет себя по щекам. — Ючан, ударь меня, пожалуйста. И посильнее. Они же все — все мертвы, правильно? И я тоже должен был сгнить там. А ты своими руками сначала убил меня, чтобы потом собрать по кускам нового человека. Кто я без тебя? Лишь мертвец. Кусок мяса. Ты нужен мне как кислород. Ючан молчит. Хун на четвереньках подползает к нему, дотрагиваясь до щеки. Тихо шурша волосами по голубым обоям, юноша долго — как в замедленной съёмке, скользит на пол, тычась заострённой скулой в дощатый пол. Охваченный дурным предчувствием, Хун трясёт покрытое испариной худое запястье, пересчитывая ладонью каждую косточку и фалангу истончавших пальцев. — Ючан, — срывающимся голосом повторяет парень. — Это несмешно. Поднимайся… Ючан даже не думает шутить, но и подниматься — тоже. Он обвисает тряпичной куклой с неподвижным взглядом в руках Хуна, трясущего его за плечи. Голова на расслабленных шейных позвонках болтается как на шарнирах. Хун слышит отчётливую капель густой струйки крови из уголка покрытых сухой коростой приоткрывшихся губ — она тут же застывает, попадая на пол и напоминая разлитую лужицу вишнёвого желе. Юноша ложится рядом с ней ничком, неловко подвернув под себя руку. — Тебе же неудобно. И ты никогда не спишь на животе, — с укором говорит Хун. Этот парень всегда всё делает ему наперекор. Он машинально поправляет заломленную под бедром руку, разворачивает маленькое лицо к себе и осторожно касается недвижимых век. Те тихо закрываются. Ючан наконец-то уснул. Горло Хуна захватывают истерические спазмы, но плакать он не может. Как будто из него выкачали всю жидкость, иссушив до костей. Ручка двери за спиной с щелчком проворачивается. — Без двадцати минут два, — бесстрастно оповещает Джейсон, поглядывая на большие настенные часы с треснувшим стеклом, и слегка зевает, поводя плечами. В руке небольшой ежедневник, куда он быстро кидает пометку карандашом, и тут же захлопывает. Его золотистые глаза на миг темнеют, быстро скользя взглядом по разлитому по полу вишнёвому джему и Ючану, свернувшемуся рядом. — Пора обедать, но этот мальчишка заставил себя ждать. Всё это заняло слишком много времени… — Он переводит взгляд на Хуна, блестит в полумраке ленивой улыбкой. — Хун, пошли есть. Сегодня твой любимый рис.