Пустошь

      Утром Пустошь была очень безлюдной. Казалось, что люди куда-то пропали за ночь. Серый, скучный и некрасивый рассвет разбудил Микасу, которая лежала в палате вся мокрая, уставшая и обессиленная. В её рту было сухо, как в пустыне Сахаре, её тело выкручивало, как на смену погоду, её разум не соображал ничего, а веки были, как две чугунные сковородки старых времён.       Из приоткрытого окна повеяло холодом, Микаса поморщилась и заворочалась, пытаясь укрыться одеялом. Было такое ощущение, что бедную брюнетку выжали, как лимон и кинули на больничную койку, чтобы отдыхать. Аккерман не знала, сколько времени она пролежала с открытыми глазами, прежде чем дверь в её палату открылась, и на пороге появился Рэми: уставший, с огромными мешками под глазами. Вряд ли он спал этой ночью.       Эйвери подошёл к Микасе и сунул ей подмышку градусник, чтобы измерить температуру.       Микаса выглядела так, как будто потеряла смысл жизни. Её глаза смотрели в одну точку, были пустыми.       Я не слышала плачь ребёнка. Он мёртв!       Микаса тяжело и глубоко вздохнула, как будто пыталась вытолкать из лёгких весь воздух, словно он сдавливал её изнутри. Опять она чувствовала себя опустошённой и никому не нужной. Мир был так жесток к Микасе. Только вот за какие свои грехи она заслужила к себе такое отношение и такую сложную судьбу полную боли, разочарований, потерь...       Я не хочу больше жить. Мне не для кого и не для чего. Я не хочу ничего: ни есть, ни пить, ни спать.       — Температура слегка повышена, но это нормально. — Рэми сбил градусник, положил его в светло-зелёный футляр и сунул в карман своего белого медицинского халата.       — Мне плевать... Я не хочу жить, — хриплый голос Микасы раздался в полупустой палате, как будто из далекой пещеры. Он был приглушённым и полностью отчаявшимся. Взгляд девушки опустился в область её колен, накрытых светлым одеялом, цвета слоновой кости. Микаса сидела в положении полусидя и сомкнула руки в замок. Она хотела расплакаться, но слёз просто не осталось, она выплакала их все. Ей очень хотелось пить, но она не просила, желая умереть от жажды здесь и прямо сейчас, желая больше никого не терять. Отмучиться и уйти в более лучший мир. Закрыть глаза и отделить сознание от тела, рассыпаться на миллиарды звездных частиц и превратиться в космическую пыль.       — Микаса...       — Я знаю, что у меня никого не осталось. Все умерли.       — …твоя дочь жива. Леви тоже жив. — Рэми подошёл к окну, сунув руки в карманы. Он смотрел на покачивающиеся от ветра тополя, которые всегда поражали его своей высотой и волей к жизни, когда их корни разрушали асфальт, пробираясь сквозь него к свету.       — Как? — разум Микасы не верил в сказанное врачом. Казалось, что Эйвери просто пытается успокоить её, но это было так жестоко с его стороны – обманывать девушку, давая ей ложную надежду. Он не врал.       — Я могу принести тебе ребёнка. Малышка здорова, хоть и не дышала, когда родилась. — Рэми развернулся к пациентке лицом и облокотился задницей на узкий подоконник. Ему так нелегко далась сложная операция. Он думал о Хельге, что она мертва, и он опять один. Работа и забота о пациентах – всё, что у него осталось в этой жизни.       — Как не дышала? — по лбу Микасы скатилась капелька пота. Хоть в палате и было не жарко, но слова Рэми бросили девушку в жар. Её ребёнок не дышал.       — Я не буду тебе объяснять, почему малышка не дышала. Я просто скажу тебе, что Донна, врач-гинеколог с тридцатилетним стажем работы, откачала твою дочь. Моя коллега поступила очень профессионально и быстро среагировала. Я всю ночь просидел возле твоей девочки, наблюдая за её дыханием. Бывает, что детей подключают к специальным аппаратам, но твоя девочка дышит сама и с ней всё отлично, — у Эйвери заплетался язык. Было видно, что он мертвецки устал, но Микаса этого не заметила. Она занервничала и задрожала. Ей очень хотелось увидеть ребёнка, и Рэми вышел из палаты, чтобы принести Микасе дочку.       Эйвери появился в палате через двадцать минут, держа в руках маленький кряхтящий сверток, замотанный в светлую пелёнку. Микаса протянула руки, Рэми дал её ребёнка, объясняя, как её держать. Девушка прослезилась и улыбнулась, рассматривая маленькое личико с закрытыми глазами и тёмными волосиками на голове. Малышка открыла глаза. Они были серыми, как у Леви.       — Сильно не тискай, а лучше попробуй её к груди приложить. У тебя есть молоко? — Рэми потёр свои глаза. Он валился с ног от усталости, но хотел рассказать и показать Микасе начальные азы по уходу за ребёнком.       — Я не знаю... Она так похожа на Леви... — Микасе сразу захотелось жить ради дочери, которую она назвала Карлой. Девушка поняла, что стала матерью, но до сих пор не могла в это поверить. Все её проблемы в миг растворились в воздухе и вылетели в форточку. Микаса поцеловала маленькую Карлу в макушку и с облегчением вздохнула. Её радости не было предела. В календарике её приятных дат появилось ещё одно число – рождение её родной дочери. Микаса не могла нарадоваться своему материнству, держа их с Леви дочь на руках. Рэми с трудом удалось унести Карлу и объяснить, что так нужно, а Микаса ещё успеет устать от забот о маленьком ребёнке, но девушка не верила, что устанет от своего чуда. Аккерман смогла поесть молочную кашу, которую ей принесли на завтрак и уснуть от усталости.       Проснувшись через полчаса от недолгого сна, Микасе стало интересно, что там случилось с Леви, ведь, будь он жив-здоров, то обязательно бы явился в больницу.       Что с ним? Почему Рэми не сказал? Мне нужно выяснить...       — …это! — закончила в слух девушка, свесив ноги с кровати.       Плитка в больнице была холодная, но Микаса нашла под кроватью тапки и обула их. Она вышла в больничный коридор, оглядываясь по сторонам. Мимо шли медсёстры, но их было немного. Штук пять за несколько минут. Они шли не в палаты, а куда-то вперёд, возможно, к лестнице, на другие этажи. Микаса посмотрела по сторонам. Справа виднелось окно, на подоконнике которого стояли комнатные цветы. Значит, там был тупик. Повернув свою слегка затёкшую шею налево, девушка увидела там огромную, открытую дверь. Подобные двери, обычно, ведут в сторону лестницы. Микаса пошла туда, с трудом передвигая ноги. У неё болела поясница, а тело было слабым, не готовым никуда идти. Оно требовало покоя и тишины, желая отдыхать после родов, но Микаса не могла просто лечь и валяться, как квочка, не зная, что там с Леви.       Вцепившись руками в перило лестницы, Микаса миновала шаг за шагом лестничный пролёт. Её взору открылось фойе и белая пластмассовая дверь, ведущая на выход из больницы. Девушка доползла до регистратуры. Девушка в светлой медицинской шапочке писала что-то в большой книге с жёлтоватыми страницами. Регистраторша подняла взгляд на Микасу и взяла в руки чашку, наполненную ароматным кофе, дарящим свой аромат всему первому этажу.       — Вам помочь?       — Да. Леви Аккерман. Что с ним? — спросила Микаса и вся внутри сжалась от страха. Она боялась услышать, что его больше нет.       — Леви... Аккерман... Правильно? — регистраторша начала листать свою книгу, водя по фамилиям своим указательным пальчиком, намазанным розовым лаком. — О! Нашла! Но вам стоит поговорить об его состоянии с его лечащим врачом – Рэми Эйвери. Вы поднимитесь на второй этаж, он сидит в двенадцатом кабинете. Он лучший наш врач, выхаживает даже самых тяжелых после травм.       Травм?       Микаса кивнула головой и направилась в кабинет Рэми. Двенадцатый. Аккерман с трудом дошла до нужного кабинета. Ей было тяжело подниматься по лестнице, ноги сильно заболели, а тело слабело с каждым шагом.       Двенадцатый.       Микаса прижалась лбом к светлой двери кабинета и тяжело вздохнула. Она постучала. Рэми открыл ей. Он был весь взъерошенный и помятый, так как заснул, но услышав стук, подскочил. Вдруг, кому-то плохо стало? Увидев на пороге Микасу, подумал, что ей стало плохо, либо она хочет увидеть своего ребёнка.       — Почему ты поднялась с постели? Тебе нужно отдыхать. Твой организм перенёс сильный стресс и должен восстановиться. — Рэми потёр глаза и повёл девушку в палату. Микаса села на кровать, чувствуя изнеможение каждой клеточкой своего организма. Такое ощущение, что её выжали, как половую тряпку. Её руки сильно немели в конечностях.       — Леви? Что с ним? — обеспокоенно спросила Микаса, укрываясь одеялом.       — Вчера мы тестировали на полигоне взрывчатку. Произошёл взрыв, Леви получил серьёзные травмы. Мне пришлось собирать его чуть ли не по кусочкам. Ему удалили селезёнку, зашили левое лёгкое, на правой ноге у него открытый перелом, который пришлось тоже оперировать. У него множественные переломы ребёр. Задет позвоночник. Сильное сотрясение мозга. Я не знаю, выживет ли он или нет. — Рэми выдохнул. Леви был в реанимации в крайне тяжелом состоянии. Сильные переломы пророчили инвалидность в лучшем случае, а в худшем – летальный исход.       — Он... — слезы закапали из глаз, плавно опускаясь на грудь. — …можно к нему?       — Нет. Его состояние критическое. Как только я увижу улучшения, то обязательно отведу тебя к нему, но ты должна пообещать мне отдыхать и меньше волноваться. Теперь ты должна думать не только о себе, но и о своей малышке, — врач тяжело вздохнул, понимая, что если Леви не выживет, то Микасе будет трудно поднимать одной ребёнка. Физически-то ей помогут, а вот морально быть матерью-одиночной ей будет трудно.       — Можно, я увижу Карлу? Пожалуйста, принеси мне её, — попросила Микаса, чувствуя, что после таких новостей нуждается в своей, в их с Леви дочери. Единственное, что останется с ней после него.       — Да, хорошо. Я принесу тебе её. — Эйвери ушёл за ребёнком, а Микаса согнула ноги в коленях и тяжело вздохнула. Ей ужасно не хотелось терять Леви, тем более после рождения ребёнка. Она проклинала взрыв, полигон и всех, кто был виноват в том, что Леви теперь при смерти. Микаса твёрдо решила быть сильной ради маленькой Карлы и воспитать из неё достойного человека, даже если Леви не станет. Она расскажет дочери, что её отец был храбрым человек и героически погиб. Но Микаса предпочитала этого не говорить, а чтобы Леви сам рассказал всё это дочери.

***

      Томми собрал с полигона все ошмётки взрывчатки в картонную коробку и привёз этот хлам своему командиру. Полковник тоже приехал, так как он знал, как выглядит детонатор и принцип действия взрывчатки. Уэгельс знал Хименеса с времён, когда мать маленького Стиви со смешными брекетами, была жива. Уэгельс был уверен, что Хименес никогда не позволил бы тестировать подобное мощное оружие, если бы не был до конца уверен в исправной работе. Полковника напрягала Хистория со своими законами и желанием сделать как лучше. Уэгельс, отдавший свою жизнь армии имел весьма широкий кругозор и неоднозначные взгляды на жизнь. Он твёрдо знал, что люди не меняются, просто однажды скидывают со своего лица маску, под напором каких-то обстоятельств в их жизни. Хименес же был всегда настоящим, преданный науке, исследованиям. Он даже в детстве был таким.       — Ищем детонатор? Это он? — Томми достал из коробки какой-то кусок и покрутил его в руках.       — Нет, это не он. Высыпай всё из коробки на стол и будем искать его. — Уэгельс махнул рукой на стол, и Томми послушно перевернул коробку, высыпая её содержимое на стол.       Запахло чем-то палёным и жжёным, что всем ударило в нос. Уэгельс надел на руку чёрную кожаную перчатку и начал ковыряться в обломках. Он нашёл детонатор и начал крутить его в руках, слегка щурясь. Годы брали своё, и зрение начало ухудшаться, а очки для полковника были чем-то позорным.       — На первый взгляд, с детонатором всё в порядке. Нам нужно собрать аналогичную взрывчатку и проверить детонатор.       — Вы в своём уме? Чтобы опять кто-то пострадал? — Найл всё больше и больше разочаровывался в полковнике, которому, очевидно, не терпелось на тот свет. Кто после такого взрыва с жертвами, будет создавать повторный?       — Нет, жертв не будет. Нам нужно просто проверить работоспособность детонатора и понять, почему он сработал так быстро. — Уэгельс покрутил детонатор в руках и увидел, что с одного бока он слегла подплавился, что означало, что он перегрелся, защитный механизм расплавился и произошёл взрыв. Хименес должен был предвидеть подобное и устранить перегревание. Датчик лампочки, предупреждающий о перегреве, мигал довольно ярко. Вряд ли Стивен стал бы позориться при всех. Если бы взрывчатка не была готова, Стив бы отложил её тест, чтобы устранить все неисправности. У Хименеса всё всегда было идеально.       — Полковник, может есть способ проверить детонатор, не собирая взрывчатку? — поинтересовался Томми, всё ещё рассматривая железки.       — Допустим, что есть, но для этого нам нужна помощь Хименеса, — сказал полковник.       — Нет. Это невозможно, я не выпущу его из камеры. Хистория, если узнает об этом, не просто снимет меня с должности, а ещё и открутит голову, — возразил Найл.       — Она не узнает об этом, и никто не говорил, что Хименеса нужно выпускать из камеры. Мы вполне можем воспользоваться его помощью, не выпуская его из камеры. — Уэгельс улыбнулся, кладя детонатор на стол.       — А... Как это? — Томми заметно растерялся.       — Полковник предлагает нам превратить камеру Хименеса в передвижную лабораторию. Я категорически против этого! — возмутился Найл и вышел из своего кабинета. Уэгельс и Митч переглянулись, понимая, что не могут действовать сами. Это был тупик.       Рэми уснул. Он смог поспать два с половиной часа. На улице было пасмурно и прохладно. Вокруг Леви постоянно крутились врачи, каждые четыре часа одна медсестра сменялась другой. Аппараты, поддерживающие жизнь покалеченному мужчине, ритмично пикали, оповещая о своей работоспособности. Микаса крутилась вокруг реанимации, пытаясь пробраться к Леви, но медсёстры не пускали.       — Он слаб. Да и вы тоже. Вернитесь, пожалуйста, в свою палату.       Но как Микаса могла вернуться в палату, не навестив Леви? Хотя бы мельком посмотреть на него и удостовериться, что он дышит. Девушка маялась и не могла найти себе места. Ей не лежалось и не сиделось. Ей на недолго приносили Карлу на кормёшку, а потом уносили, а Микасе становилось одиноко. Невыносимая пустота сразу поселялась в сердце, создавая ощущение тревоги.       Рэми подошёл к реанимации и увидел Микасу, сидящую рядом на деревянном стуле (одна из медсестер пожалела девушку и вынесла ей стул). Врач понял, что брюнетка не успокоится, пока не увидит Леви. Он решил, что если девушка зайдёт в реанимацию на пару минут, то это не повредит никому.       — Ладно, но не больше двух минут. — Рэми надел на Микасу халат, шапочку и маску на лицо, а после разрешил войти к Леви.       Аккерман лежал весь в трубках, проводах, капельницах. Его лицо было в ссадинах и синяках. Его глаза были плотно закрыты, а грудная клетка поднималась и опускалась, правда не так, как у здоровых людей. В реанимации что-то пикало, хлопало. Микаса подошла к возлюбленному и дотронулась до его пальцев. Она заплакала и закрыла одной рукой рот, чтобы не взвизгнуть от увиденного, ведь на Леви почти не было живого места.       Рэми вышел, оставив Аккерманов наедине друг с другом.       Микаса несколько раз всхлипнула. Ей было ужасно больно видеть Леви таким. Она привыкла за те месяцы, что они жили вместе с разведчиком, что он сильный, приносит продукты, готовит. Он – опора. Микаса сейчас лишилась этой опоры, и это было слишком ощутимо. Через неделю их с Карлой выпишут, а Леви останется здесь ещё на месяц, год... Никто не знает, на сколько. Микаса будет одна с маленьким ребёнком, в квартире. Ей придётся самой выкатывать коляску, покупать продукты, содержать дом. Девушка не знает, как с этим всем справится без него.       — Леви, у нас с тобой девочка родилась. Я назвала её Карлой, надеюсь, тебе понравится это имя. Ты не умирай только. Хорошо? Ты слушай мой голос и иди на него... Знай, что ты очень нужен нам с дочкой. Мы очень ждём, пока ты поправишься. Прошу... Не бросай нас! — плакала Микаса. Рэми увёл её из реанимации, считая, что этого хватит.       Кома – глубокий сон. Пульс замедляется, привычные рефлексы угасают, глубина и частота дыхания нарушаются, температурная регуляция тоже нарушается. Видит или слышит человек в этот момент? Точно неизвестно. Леви вдруг оказался в бескрайней пустыне, облачённый в белые одежды. Его босые ступни обжигал раскалённый песок.       Ад или Рай?       Чистилище. Душа Леви застряла именно между двумя мирами. Травмы были серьёзными, но шанс на то, что Аккерман выживет, – был. Главное, чтобы ему было ради чего жить.       Он не чувствовал боли или ещё чего-то. Он не чувствовал даже своего тела. Вроде, песок ещё и обжигал, а вроде, было и плевать на это.       — Ты слушай мой голос и иди на него.       Леви слышал голос Микасы, слышал, что у него родилась дочь, которую девушка назвала Карлой. Аккерман не мог умереть сейчас, хоть и устал от жизни, которая была испытанием с самого его рождения. Леви мало хорошего видел в своей жизни, одно сплошное выживание, борьба, попытка выкарабкаться из преступного района и жить, как все. Он только-только узнал, что значит любить Микасу, заботиться о ней, работать и зарабатывать деньги честным способом.       — Зачем тебе держаться за твою жалкую жизнь?       Вокруг Леви появились бесформенные фигуры. Театр абсурда начал набирать обороты. Белые, полупрозрачные фигуры тянули к Аккерману свои руки, пытаясь утащить его за собой, шепча ему на ухо, что он теперь может отдохнуть, ни о чём не думать. Речи были красивые, но только поначалу, а вскоре превратились в громкий ропот, который разговаривал разными голосами, пищал, кричал и плакал.       — Я не могу умереть. Я не могу оставить Микасу одну с грудным ребенком, — шептал Леви, прикрывая глаза. — Не могу умереть. Не могу умереть. Не могу умереть.       Назойливые крики, как будто с людей сдирали заживо кожу, били по барабанным перепонкам. Вдалеке слышался непонятный писк, похожий на свинячий. Леви начал проваливаться в темноту, а руки всё сильнее и сильнее утягивали его во тьму, за собой. Шёпот прекратился, вместе с остановкой сердца.       — Остановка сердца! — кричала медсестра.       — Адреналин внутривенно и дефибриллятор. Срочно! — Рэми начал приоткрывать веки Леви и надавливал на грудную клетку, чтобы сердечные мышцы сокращались и насыщали органы кислородом.       — Разряд!       — Ничего!       — Разряд!       — Ничего!       Рэми судорожно смотрел на монитор, но там была лишь прямая полоса.       — Ещё раз! Прибавь мощность! — закричал Эйвери. — Давай же, ты не можешь умереть. Я так старался, оперировал тебя. Давай, ради своей семьи. Живи!       — Разряд!       Леви оглянулся и открыл глаза. Он лежал на полигоне и похрипывал от боли. Медный привкус чувствовать во рту было отвратительно. Люди что-то бубнили и надоедали.       — Леви, не бросай нас!       Голос принадлежал Микасе и был таким нежным, заботливым, домашним.       — Леви!       — Разряд!       — Пульс. Слабый, но есть, — медсестра нервно засмеялась, а Рэми посмотрел на монитор. Прямая линия начала искривляться, оповещая, что сердце снова бьётся.       — Не отходить от Аккермана не на секунду! — Эйвери, у которого тряслись руки от волнения, вышел из реанимации, прижался спиной к стене и опустился вниз, падая на задницу. Давненько врача так не перетряхивало.       Леви всё ещё находился в критическом состоянии, балансируя между жизнью и смертью, он видел сны. Красочные, серые и мрачные. Картинки были очень разными и разнообразными. Медсёстры боялись сидеть возле больного Аккермана после того, как он пережил клиническую смерть.