Graves He Left Behind

Парень сверху наклонился к его лицу настолько низко, что Персиваль чувствовал, как концы волос Габриэля касаются его щеки. Вверх-вниз. Пряди качались в такт с его бедрами, и это гипнотизировало. Необычно, возбуждающе и почти волшебно — гипнотизировало. Грейвз кончил первым и Габриэль переключил внимание на себя, слегка снижая скорость и помогая руками. Это не заняло много времени, уже через минуту живот Персиваля был залит липким, а рядом с ним на явно не предназначенной для двоих кровати пытался устроиться поудобнее Габриэль. Персиваль приподнялся на локте, слегка нависнув над Габриэлем и залюбовался, забыв, что хотел изначально сказать. А любоваться было чем: острые скулы, светлые кудри до плеч, невероятно выразительные глаза настолько светлого оттенка голубого, что Грейвз первое время едва мог выдержать их взгляд на себе. Эти глаза были какого-то совершенно немыслимого оттенка. Светлые, чуть ли не белые. Не как море, не как небо, даже не как лед — с чем еще принято сравнивать голубые глаза? А какого-то другого, специального габриэлевого оттенка, который до этого в течение миллиардов лет попросту не существовал в природе и вот решил явить себя миру в двадцатом веке. Сейчас Габриэль выглядел растрепанным, волосы у корней — влажными от пота, а глаза расфокусированно смотрели куда-то мимо Персиваля. Грейвз потянулся, чтобы поправить одну из выбившихся прядей, но Габриэль тут же вернулся в реальность и настойчиво отстранил его руку тыльной стороной ладони. — У тебя что, какая-то перверсия? — он бросил на Персиваля сердитый взгляд и затем поправил прядь самостоятельно. — Не надо меня гладить, я не собака и не маленькая девочка. — В противном случае я бы не впустил тебя в свою постель, — Персиваль усмехнулся и потянулся за своей палочкой, чтобы наложить очищающее. — Тергео! — Ты всегда пользуешься вербальными формулами? — Это удобнее и легче, чем невербальная магия, — Персиваль пожал плечами. — Даже на работе? — Габриэль посмотрел на него с неподдельным интересом. — На работе — нет, — Грейвз устало вздохнул. — Ну, в общем офисе и в поле это было бы несколько неуместно. …Габриэлю на вид было около двадцати. Этот юноша, пожалуй, был самым странным из всех, кого Персивалю доводилось встречать. Впервые Грейвз его увидел, когда тот пытался пробиться на подработку в MACUSA по фальшивым документам. И самым странным, пожалуй, было то, что его приняли. Выяснили про обман не ребята из отдела кадров, а младшая сестра Порпентины, которая попыталась воспользоваться связями для того, чтобы отгородить Габи, с которым успела подружиться, от полагающейся ему тюрьмы. Тогда они и познакомились поближе. Габриэль зашел к нему в кабинет во время обеденного перерыва и вместо стула уселся на стол, бесцеремонно сдвинув бумаги в сторону. Разговор был коротким: Габи намекнул на то, что ему надо, чтобы его дело замяли, а потом полез с поцелуями. Сначала Персиваль решил, что это своеобразный способ заявить о шантаже. Не самый лучший предмет для шантажа, впрочем: о его сексуальных предпочтениях знало очень мало людей, но Фина (хм, то есть госпожа Пиквери) входила в это число, так что ничего со стороны начальства ему не грозило, а слухи среди коллег он бы перенес легко. Но, как выяснилось позже, это скорее было предложение взятки. Персиваль и так собирался помочь Тине, а на знакомства последние годы времени не хватало совсем, и он не стал игнорировать такую возможность. А как уж вышло, что это перетекло в долгосрочные отношения, Персиваль едва ли понял сам. Просто Габриэль решил так для себя и начал ходить в квартиру Грейвза как к себе домой, иногда даже задерживаясь на ночь. Не то чтобы тот был против. Но и не то чтобы давал ключи. Тема всплыла только однажды, когда Персиваль ненароком поинтересовался, откуда Габриэль вообще узнал, что его за такие предложения не ударят в лицо и не прогонят. — От Куинни, конечно же, — бросил он тогда в ответ, не отрываясь от изучения содержимого рабочего стола Грейвза. — «Lucky strike»? А на работе ты куришь? Твои коллеги об этом знают? Персиваль закатил глаза и покачал головой. Попытка перевести тему было идиотской, но намек он понял. Чего он не понял, так это откуда подробности его личной жизни узнала младшая Голдштейн. Точно не от сестры — Тина их как раз-таки не знала. Тогда он впервые задумался над тем, сколько людей действительно знают о нем. Он брал в расчет лишь тех, кому признался сам, но раз об этом знала Голдштейн, выходит, было больше. Так сколько? А сколько тех, кто знает про него и Габриэля? Ничего из этого он так и не выяснил… Тем временем закончив свои магические манипуляции, Габриэль приманил с другого конца комнаты грейвзовскую пачку сигарет и без спроса достал две: одну протянул Персивалю, зажег на конце своей палочки огонек и сначала дал подкурить Грейвзу, а потом зажег свою. Тот не одернул его, хотя обычно категорически возражал против курения в квартире. Было что-то несправедливое в их отношениях. Габриэль приходил когда хотел, расспрашивал о работе, рылся в вещах, но так и не назвал своей настоящей фамилии и даже вот не разрешал трогать свои волосы. А иногда так хотелось! Иметь такие шикарные волосы и не любить, когда кто-то с ними возится — какая трата! К его потолку поднималась какая-то сложная дымная арабеска, становящаяся чем дальше, тем заковыристее, — Габриэль любил играть с дымом с помощью трансфигурации. Грейвз находил это весьма очаровательным. Он вообще многое находил очаровательным в Габриэле: как он щурил глаза, как следил неотрывно за Персивалем во время безобидных бытовых дел, как медленно курил, жалуясь, что не привык к сигаретам, как поправлял волосы, слегка дергая головой… — Они постоянно спадают на глаза, так раздражает, — пожаловался Габи. Персиваль понял, что он имел в виду, только после следующей реплики. — Хочу сменить прическу. Мне твоя нравится. — Не надо, — ответил Грейвз, выдержав перед этим паузу ровно в одну затяжку. — Думаешь, мне не пойдут короткие? — уточнил Габриэль. — Он тоже так говорил. А я думаю, будет хорошо. — Он? — эхом отозвался Персиваль, чувствуя неясный укол ревности. Бессмысленное, если подумать, чувство в данной ситуации. — А если бы я был старше? — вместо ответа спросил Габриэль. Грейвз усмехнулся, попытавшись представить его тридцати- или сорокалетним. Получилось не очень. — Все равно плохо, — подвел он итог своим размышлениям. — Оставляй так. Персиваль посмотрел на него еще раз. Габриэль весь был как произведение искусства — от сузившихся вдруг зрачков до элегантного сгиба кисти правой руки, между фалангами указательного и среднего пальцев которой сейчас находилась тлеющая сигарета (именно находилась; он едва ли ее держал — со стороны жест казался небрежным, как если бы Габи просто позволил этому случиться). Что он нашел в Персивале? Грейвз не обманывался на свой счет, он обладал совсем небольшим набором достоинств, как постоянный партнер. Он много работал, не был склонен к романтике, имел множество укоренившихся холостяцких привычек и большинство посчитали бы его скучным собеседником. Да, он был довольно красивым для мужчины своего возраста и хорош в постели, но это никогда не было тем, что могло удержать кого-то рядом, если можно уйти на утро. С такими, как Персиваль, остаются только такие же вечнозанятые трудоголики средних лет или влюбленные придурки. Габриэль, ворующий его сигареты, виртуозно владеющий сложной магией и спящий так чутко, будто в любой момент был готов вскочить и отражать атаку, не казался ни влюбленным, ни придурком.

***

Придурком из них двоих оказался именно Персиваль. Он понял это на второй (или это была уже третья?) неделе заключения в одной из камер Нурменгарда. Гриндельвальд тогда впервые за все время навестил его сам — только вот Грейвз не тупой, сложил два и два, узнал лица некоторых аколитов и догадался. Оглядываясь назад, он видел сходство и удивлялся, как мог его не замечать — вроде как те оптические иллюзии с сигаретных карточек, когда одна линия кажется короче другой, потому что стрелки смотрят не туда, куда надо. Со временем глаз привыкает и становится очевидно. * Вместе с Геллертом пришло еще несколько аколитов. Одну из них, Винду Розье, Персиваль знал, остальные не были так известны, и, должно быть, взяли их с собой скорее ради охраны. Четыре человека, — даже слишком много, чтобы его удержать. Такая себе лесть. Ради приличия какое-то сопротивление Грейвз все-таки оказал, но успокоился сразу после того, как один из аколитов приложил его головой о стену, неожиданно магловским способом для одного из последователей Гриндельвальда. Геллерт даже поморщился, наблюдая за этим, но ничего не сказал. Потом Грейвзу закрепили руки за спиной (уже с помощью магии) и поставили на колени посреди камеры. Стула в ней не предполагалось. — Мне так жаль, Персиваль, — тихо произнес Гриндельвальд, и в его голосе как будто прозвучала настоящая горечь. Но Грейвз знал, что это не так: международному террористу и темному магу не стала бы горчить судьба какого-то там аврора, невзрачного представителя противоположной стороны. — Брось, ты был не так уж плох, — Персиваль криво усмехнулся в ответ, чувствуя, как натягивается кожа на щеке и трескаются следы начавшей запекаться крови. Удар в висок был настолько сильным, что пошла кровь? Мерлин, так вот откуда эта мигрень. Геллерт улыбается в ответ — мимолетно и наверняка незаметно ни для кого, кроме Грейвза. Персиваль огляделся, пересчитывая находящихся в комнате аколитов, но теперь уже без расчета на побег. Интересно, кто-то из них знал о их маленьком романе? А сколькие догадались? В том, что кто-нибудь да знал, Персиваль не сомневался. Всегда есть кто-то, кто знает. — Я сожалею не о том, что лгал тебе. Честно говоря, мне понравилось тебе лгать, Персиваль, — ровным тоном продолжил Геллерт. Грейвз едва сдержался от истерического смешка. Отлично. Преступник номер один всего магического мира ему чуть ли не в любви признается, пока он сидит связанный и обезоруженный в каком-то подвале, — он не думал, что когда-нибудь окажется в подобной ситуации. — Я сожалею о том, что мне придется сделать с тобой, — закончил Гриндельвальд, грустно посмотрев куда-то мимо Грейвза. — Я бы не стал заставлять тебя, если бы мог уговорить пойти на это добровольно. Персиваль сощурился. Мысль Геллерта от него ускользала. Уговорить его добровольно пойти на пытки? Зачем? — Меня найдут, — выплюнул он ни к месту. — Тебя не теряли, — ответил Гриндельвальд с интонацией вежливого сожаления. — Понимаешь ли, я достаточно неплох в монотрансфигурации… И достаточно осведомлен о твоих рабочих привычках. Персиваль Грейвз в этом месяце исправно ходил на работу в MACUSA. Так вот к чем были все те вопросы… Проклятье. И как он мог не догадаться? Наверное, на лице Персиваля отразились некоторые из испытываемых им эмоций, потому что Геллерт вдруг добавил: — Не бойся, я старался держаться подальше от Куинни. Повезло, что ты сам с ней редко пересекался. — При чем… — удивленно пробормотал Персиваль. — При чем тут Голдштейн? — О, так ты тоже не знал, — Геллерт досадливо цокнул. — Она урожденный легилимент. Редкий и действительно необычный дар, верно? Грейвз помотал головой. Нет, это определенно звучало как бред. — Почему она тогда не сказала об этом начальству? Она могла бы быть больше, чем разносчицей кофе! — Не все такие эгоисты как ты, Персиваль. Знаешь, некоторым важны идеи. Я вот полностью поддерживаю нежелание Куинни работать на вашу порочную систему. — Нет, она… она же не одна из твоих фанатиков! — Куинни любит свободу и понимает в глубине души, что ее заслуживает каждый волшебник. Я эту свободу им предлагаю. Думаю, мы найдем друг друга рано или поздно, — Гриндельвальд замолчал, продолжая смотреть на Персиваля. Но тот больше ничего не ответил — и даже не поднял глаз в ответ. — Жаль, что ты не такой, Персиваль. Ты любишь эту систему — ты в ней прижился и тебе наплевать на то, что твоим же собратьям она мешает жить. Ты уже давно сам задаешь правила — сыграла на руку дружба с самой выдающейся ведьмой поколения, а? Ты живешь ради себя — но можешь умереть ради Большего Блага. На последних словах Грейвз дернулся, безуспешно попытавшись вырваться. Ему не нравилось то, к чему вел весь этот идеалогический треп! — Что бы ты ни собирался сделать — не смей оправдывать это своими высшими целями! Я не соглашался вот так умирать! Гриндельвальд поднял в воздух Старшую палочку, — которая еще пару месяцев назад могла свободно валяться среди хлама на тумбочке в квартире Грейвза, особо даже и не замаскированная! — и взмахнул ею. Какие-то предметы залетели в камеру извне, а Персиваль почувствовал, как начинает слабеть. Кажется, на него наложили сонное заклинание. Последними словами, донесшимися до его сознания, была реплика Геллерта, обращенная уже не к нему. — Винда, займись этим, я не могу остаться. Бэрбоуновский сквиб, кажется, наконец-то нашел Обскуриала… Затем — шаги. Затем — удар закрывающейся решетки. Затем — темнота.