***
Бакуго и вправду был довольно неплохим поваром. Он всегда легко справлялся с печью; с грацией, подвластной только ему, умел сделать не только вкусно, но и красиво. Иногда у Киришимы в голове не укладывалось: как можно так запоминать все рецепты и уметь это все воплотить в жизнь. Даже сейчас, готовя простой омлет, он умудрялся делать все максимально изысканно. — Ты смотришь, долбоящер? Эйджиро слегка отвлекся, разглядывая что-то в углу, но быстро вернул свое внимание к столу. — Прости, прослушал. Так что нужно дальше делать? Кацуки рыкнул подобно злому волку и повторил сказанное. Киришима перенес слова Кацуки на бумагу, но все равно был не уверен, что сможет сделать такое. — Принеси бочонок с молоком. — Туда и молоко надо? — удивился парень и поднес то, о чем его просили. Вылив немного на сковороду, блондин перемешал всю смесь и накрыл крышкой. — Ждать, пока не поджарится до слегка хрустящей корочки по бокам. Только запомни: не сделай из нее угли! — Есть, сэр! — выкрикнул Киришима, отдавая честь Бакуго, словно какому-то генералу. К слову, омлет у него снова подгорел.***
Ближе к обеду Кацуки прошелся по замку. Звенящая тишина была до жути приятна. Никаких криков от матушки и наставлений отца. Буквально никого, кроме редко пробегающей рядом прислуги. Выйдя в сад за поместьем, Бакуго удивился окружающей нежной красоте. Это все были земли Мицуки. Она никого, кроме мужа, сюда не пускала. Наверное, ей нелегко держать это все в красоте и в порядке, но это того явно стоит. Проходя узкими тропинками между кустов и клумб, Кацуки заметил маленький фонтан в середине садика. Парень быстро приблизился к нему и оглянулся. Сейчас, наблюдая нежные, ранимые розы, резкие, яркие тюльпаны и другие не менее красивые цветы, Бакуго на мгновение обрел спокойствие. Звуки медленно текущей воды в фонтанчике успокаивали и заставляли думать, что ничего им не грозит. Кацуки глянул на свое отражение в прозрачной воде. Спутанные волосы, заебавшийся взгляд. На кого он стал похож? И это только из-за этого тупого Мидории Изуку. Именно он сейчас перевернул его спокойную, размеренную жизнь с ног на голову. Его вид кружил голову, если не знать, что это парень. Он был превосходен: красивый, стройный; в глубоких, зеленых глазах можно было утонуть, словно в траве в начале весны. — Какого хрена я думаю об этом идиоте? — спросил у отражения Кацуки и провел по водной глади рукой, дабы не видеть самого себя. Он влюбился в человека, который оказался парнем. Он вправду влюбился. Он редко испытывал симпатию к девушкам, которым представляла его мать — они все одинаковые дуры, заинтересованные только в деньгах. А этот отличался не только красотой: он любил книги, а не бумажки, которые можно обменять на все, что угодно. — Черт! — крикнул Кацуки, зная, что его все равно никто сейчас не услышит. Скорее всего, разъяренная Мицуки и Масару сейчас стараются оправдаться перед Инко за его действия. «Он сбежал ночью на драконе» Вот это заголовки будут в прессе уже вечером. Мысленно посмеявшись, Кацуки прошелся по манящему своей красотой саду, сорвал немного только поспевшей клубники и отправился обратно в замок.***
Мидория уже несколько часов сидел взаперти, только и получая тусклый свет сквозь окно с решеткой. Неприятная, влажная темница — это лишь малая доля того, что его ждет за столь бездумный поступок. Инко не изверг, поэтому парень просидит здесь всего несколько часов. Но для него это время тянется, словно дорога в горизонт. Зато сейчас у него есть время подумать (собственно за этим его и заперли). Мысли по поводу блондина то и дело заводили его в тупик. Кацуки был довольно красив по тем обрывкам памяти, которые сохранились, как строчки из книги. Высокий, сильный, способный на многое, судя по слухам об этом принце. Если бы он и впрямь был девушкой, хотел бы быть только с ним. Тут же Изуку ловит себя на мысли, что вовсе не прочь выйти замуж за такого человека. — Что за чушь? — шепчет парень, складывая из камушков, что нашел на полу, слова, которые появлялись в голове: платье, имя лучшей подруги, книга, разоблачение. Неосознанно выкладывая последнее слово, Мидория неслабо удивился своим же действиям. На полу красовалось слово «Любовь», и оно не спеша давило на разум реальностью.