С чего ты взял?

— Ты ведь ни к чему его не принуждаешь? С тех пор как хён узнал о прошлом Тэхёна, он полностью перешёл на его сторону. Теперь он спрашивал не «у вас всё в порядке?», а «у Тэхёна всё в порядке?» Чонгук чувствовал себя неловко, обсуждая с хёном (натуралом!) свою сексуальную жизнь. Он и так жил в тисках между своим вожделением (снизу), необходимостью отсекать Тэхёновы назойливые подкаты (слева) и желанием сделать ему хорошо (справа), не надо его ещё и сверху плющить! Он ответил честно, но так, чтобы прекратить расспросы: — У нас разные темпераменты. Мы уже притёрлись друг к другу. Темперамент Чонгука по утрам гнал его в ванную, пока темперамент Тэхёна сладко посапывал. Ну что ж тут поделаешь. Расталкивать и тормошить неподвижное тело, приговаривая «А ну просыпайся и скажи, что мне можно»? Да и так ясно: тебе можно дать другому поспать! Как-то утром Тэ, не открывая глаз, протянул руку и ухватил выбиравшегося из кровати Чонгука за край пижамы: — Не уходи. — Я опоздаю, если буду разлёживаться. — Не бросай меня. Когда так ставят вопрос, то уйти уже нельзя, хотя это манипуляция чистой воды. Ладно, сегодня можно пожертвовать некоторыми утренними процедурами. — Только десять минут, а потом мне нужно идти. Тэ приоткрыл глаза: — Ты ведь дрочишь под душем, да? Можешь прямо тут. Мастурбировать-то само по себе нормально, а вот на спящего — это как-то по-извращенчески, нет? Чонгук собирался просто проваляться эти десять минут в обнимку, но не учёл одного: разнеженного со сна Тэхёна хотелось так, что утренний недостояк стал каменным. Только и оставалось, что попросить: — Не смотри. Глаза Тэхёна закрылись раньше, чем прозвучали эти слова, и он устроился поудобней между двух подушек, явно намереваясь досмотреть сон. От этой возни у него немного задралась пижамная футболка, открывая кусочек тела карамельного цвета. Идеально. Нельзя так сильно хотеть спящего человека. Но если думать о том, что он специально заводит… Нет, конечно нет. Но если думать о том, что он ничего не увидит… Нельзя такими глазами смотреть на того, кто пережил психологическую травму, но Чонгук ничего не мог с собой поделать. Тэ с этими растрёпанными волосами, длинными ресницами и приоткрывшимися губами был такой желанный, такой… развратный даже. Это были грязные мысли, но от них становилось горячо. Тайна и стыд добавляли удовольствию электрического напряжения. Нужно было вести себя тихо, и Чонгук закусил костяшки левой руки. И оттого ли, что он предавался в собственной постели постыдному наслаждению, — этим разрядом тока его шибануло так, что пальцы на ногах онемели. С тех пор обычный утренний распорядок стал иногда меняться, и Чонгук хоть и ругал себя за это, но в глубине души любил эту часть дня… пока однажды не увидел уставившийся на него глаз. И, чёрт, Чонгук был уже не в том состоянии, чтобы остановиться. — Не смотри. Тэ просьбу не выполнил. Открытый глаз глядел внимательно, и тело под одеялом как будто слегка шевелилось. — Не смотри! — Хочу тебя, — просто ответил Тэхён. Чонгук… слетел с катушек. Ну, не до того чтобы вот прямо тут же начать трахать Тэхёна, но одеяло он с него сорвал, потому что «хочу тебя» — это «тебе можно». А Тэ подлил масла в огонь: — Хочу тебя всего. «Тебе можно всё» в переводе. Стаскивать одежду, путаясь в рукавах и горловинах пижам, и… — Я не готовился, Гуки. Когда угодно, но не сейчас. А сейчас что угодно, только не это. Тёплый после сна Тэхён был такой сладкий, что Чонгук мог думать только о том, как у него внутри тесно, влажно и горячо. В смысле, он вообще думать не мог. У него под кожей зудело от предвкушения. — Что угодно, да. — Чонгук сам удивился своему низкому голосу. — Что угодно, ты сам сказал. Пусть нельзя трахать, но можно трогать — везде, где прежде было запрещено. Чонгук весь превратился в руки, а Тэ — в изгибы, впадинки, округлости, в гладкость и мягкость, в места, где надо нежно вести подушечками пальцев, и места, где можно надавить. Эта кожа была создана, чтобы её гладить, едва касаясь, чтобы с силой тереть её, чтобы царапать её чуть-чуть, не оставляя следов, а только дразня. Чонгук мог бы заласкать Тэхёна до смерти. Он мог бы кончить только от того, как чужое тело ощущалось на кончиках пальцев и под ладонями, как оно дрожало и выгибалось, и старался не задевать самого себя лишний раз даже случайно. Но Тэ вдруг ловко вывернулся и оказался лежащим на боку головой к ногам Чонгука, и сразу влажное, горячее и тесное, как и хотелось, обхватило ноющий от возбуждения член. Вот так, да-а-а. Случайно или нарочно, но они оказались в позиции шестьдесят девять — в той её любимой Чонгуком версии на боку, когда оба могут одинаково двигаться и никто не задыхается ни под чьей тяжестью. Быть с Тэ вот так — просто влажная мечта всей жизни. Мокрая, хлюпающая, причмокивающая, как рот Тэхёна на его члене. Отвлечься, отвлечься, отвлечься. Рано, рано, рано. Но как же сладко! Сам Тэхён был в полной готовности, и даже на кончике члена блестела, как слеза, капля, но его нельзя было там целовать. Однако он сказал «что угодно». И Чонгук настолько сильно хотел сделать ему хорошо! И губы так скучали по ощущению налитой тугой плоти! — Можно? — спросил Чонгук и прижался щекой. Позволь мне, умоляю. Тэ не мог ответить, но издал звук, скорее похожий на согласие, чем на отказ. Можно. В шестьдесят девять можно всё: повторять друг за другом или друг друга доводить, играть в догонялки или двигаться слаженно. Вы соревнуетесь, кто сделает приятнее, и если ты проиграл, то ты выиграл. Лучше всего — тот момент, когда вы сливаетесь в едином потоке удовольствия и вас обоих закручивает и несёт к концу, как к водопаду. Но пока — нельзя. Ещё рано отпускать себя, иначе Чонгук и десяти секунд не продержится. Член Тэхёна ощущался под губами таким же твёрдым и гладким, как в тот единственный раз на день рождения. Чонгук заглотил так сильно, что почти ткнулся носом в чужое бедро. Нужно было сосредоточиться на этом, а не на том, как Тэ дразнил, отстраняясь, щекоча языком кончик, будто вынуждал — толкнись, насади меня на себя, сделай это. Может, не специально. Может, ему самому было непривычно, и он не мог продолжать. Он, как и всегда, не стонал во время секса, но сейчас ёрзал, а его бёдра непрерывно двигались. Нет, он не вбивался в рот Чонгука, но его колени тёрлись друг о друга, будто он с трудом пытался сдержаться. Влажное тепло снова охватило член со всех сторон и сжало. Тэ двигался в рваном ритме, но брал теперь глубоко, и он, как и Чонгук, тоже ласкал руками, немного беспорядочно, немного слишком резко, на грани боли — но приятной боли, как раз такой, как надо. Догонялки, значит. И тут Тэхён сделал то, что всякий раз срывало у Чонгука затвор. Он застонал протяжно — заныл, не выпуская изо рта, заставляя чувствовать вибрацию изнутри, и это была последняя капля, вот честно. Водопад вдруг разверзся прямо перед Чонгуком и затянул его в себя, закружил, поглотил, вытряс душу, наполнил рот солёными брызгами. После такого классного секса хотелось валяться в обнимку, болтать всякое и уплывать в сон, но Чонгуку нужно было уходить, и он только и успел из всех нежностей, что быстро поцеловать в губы… и ещё один раз… и в глаза ещё… и сказать на ухо «люблю тебя», но всё равно слишком мало. Из-за этого весь день внутри скреблось чувство, будто он чего-то не доделал. Утром они занимались тем, что Тэхёну официально не нравилось, и ничего не обговорили ни до, ни после. Может, Тэ сейчас расстроен. Или сердится. Может, он чувствует себя использованным. Или наоборот, минет отныне разрешён? Когда они встретились вечером, Чонгук задал вопрос, который весь день не давал ему покоя: — Я ведь ни к чему тебя не принуждаю? Тэхён сдвинул брови и надул губы: — Как же! А вчера к уборке?!..