***
На рассвете дождь кончился и ветер, словно отняв у него силу, заревел так, что за окном то и дело пролетали сорванные ветки. Серый свет плохо освещал зал собраний, потому к естественному природному освещению добавились заправленные маслом лампы. Бледные, уставшие, с темными синяками под глазами Аароны сидели за столом в мрачном молчании, обдумывая прошедший ночью кошмар. Смерть водителя не имела сверхъестественный характер. Его именно убили. Но хуже всего был тот факт, что, едва первые лучи солнца окрасили небеса в серый, старый Йоханес таинственным образом вернулся в гроб. Изумленный Альфред внимательно осмотрел покойника и обнаружил капли крови на рукавах и пыль с грязью на подошвах. Несмотря на пережитый ужас, Аароны согласились с тем, что нуждаются в сне и отдыхе. Раз уж старик вернулся в гроб, было принято решение поспать до полудня, а затем спешно похоронить «беглеца» в родовом склепе. И только после привести в замок жандармов. Хоть Харпер и приказал Вольфгангу ехать в город за подмогой, тот без всяких раздумий взял с собой обоих служанок и почти все личные вещи. По его болезненному облику, по бледным лицам девушек становилось ясно: этой ночью они видели старого Йоханеса, потому Аароны не лелеяли надежды на их возвращение в замок. Закончив обсуждение кошмара, родственники разошлись по комнатам, надеясь, что пережитый ночью ужас не помешает уснуть. Альфред и Габриэль не могли уснуть, настолько сильно их нервы раскалились от пережитого ужаса. Перед глазами стояли зловещая белая маска во вспышках молнии и искаженное ужасом лицо мистера Бронсона. Они погасили лампу, и в комнате царил природный полумрак. Тьма соседствовала с тусклым серым светом, а по стеклу хлестали порывы ветра. Габриэль попыталась прогнать из памяти лицо водителя и крепче прижалась к Альфреду. — Тоже не можешь уснуть? — болезненно спросил Альфред, проводя ладонью ей по волосам. Обнажённые тела переплелись под тонким белым одеялом, но даже огонь страсти не мог успокоить измученные усталостью и страхом души. Габриэль приподняла головку, посмотрела брату в глаза и, болезненно улыбнувшись, сказала: — Не могу уснуть. От тебя воняет козлиной. — Ты тоже не благоухаешь, — усмехнулся Альф. — Не могу выбросить из головы его лицо… Произошедшее ночью… Мне страшно, Альфи. Я подумала: что, если в замке убийца? Что, если все это — жестокая игра, попытка обмануть нас? — Ты думаешь? — хмуро спросил Альфред. — Но кто убийца? Харпер? С чего бы ему убивать своего водителя? Лютер и Мия? Они, считай, дети. — А если есть кто-то еще? — болезненно прошептала Габриэль. — Еще один наследник? Незаконнорождённый сын? — И что? Ты ведь читала завещание, Гэби? Если наследство нам не достанется, то не достанется никому. — Читала… — с горечью ответила Габриэль, крепче прижимаясь к Альфреду. — Не могу поверить, что он так с нами поступил. Дал меньше всех только потому, что мы любим друг друга. Бессердечный ублюдок. — Меня это не удивляет, Гэби. Но. Откуда он узнал? Мы хорошо скрывались, никто нас не видел, никто не слышал! Этот мерзавец провел последние десять лет жизни в этом замке. Он никак не мог о нас узнать. — Значит, кто-то рассказал. — Священник, — вдруг озарило Альфреда. — Только он знал, что мы женаты. Он нарушил слово и все рассказал Йоханесу. — Священник? — встрепенулась Габриэль. — Ну конечно, кто же еще! Ничего, вернемся в Лондон и тогда… — Я с него шкуру спущу, — прорычал Альфред. — Голыми руками. — Он нам за все заплатит. — Ладно, все это уже неважно, — грустно сказал Альфред, закрывая глаза. — Продадим каравеллы и фирмы, и, может, наберется кругленькая сумма. Купим домик на итальянском побережье. Не роскошная вилла, но все равно. — На Корсике. Подальше от этого гнилого мира. — На родине Бонапарта? — хохотнул Альфред. — Да ты, Гэби, умеешь выбрать место. — А ты сомневался? — Ни на минуту. Ты у меня умница, Гэби. За это я тебя и люблю. Габриэль посмотрела Альфреду в глаза и, улыбнувшись, поцеловала в губы. Тонкие пальчики скользнули по груди. — Люби меня, — прошептала она.***
Мертвец всегда кажется живым. Ты смотришь в гроб, и кажется, одно мгновение и покойник раскроет глаза, сладко зевнет и, посмотрев на тебя, скажет: «Зачем разбудил? Еще ведь рано». Ты понимаешь умом, что перед тобой не более, чем кукла таксидермиста. Выпотрошенные, забальзамированные останки, но как сложно себя в этом убедить! Возможно, всему виной сущность смерти. Она настолько противна нашему сознанию, что оно отказывается принимать ее. Так думал Харпер, глядя на Йоханеса Аарона, мирно покоящегося в гробу. Когда родственники ушли, он расстегнул костюм, убрал жабо и убедился в том, что швы от вскрытия остались. Йоханес Аарон, по крайней мере, тот, что лежал в гробу, никак не мог подняться и пойти по коридорам. Разум кричал об этом, но американец прекрасно помнил то, что видел ночью. Он видел призрака. Самого настоящего призрака негра, заморенного голодом где-то в глубине замка. Все естество кричало: негр привел его к люку неслучайно. Таинственное исчезновение Йоханеса, смерть охранника — все это зловещая загадка, и ответ на нее скрыт под двухсантиметровым слоем металла. Вот только замок там такой, что ломать багром можно вечность, и то едва ли выйдет, а ключа нет. — Я потерял целый день, старый ты ублюдок, — зло прошептал Харпер. — Но ничего, через час я запихаю тебя в склеп. А потом съезжу в город, найму пару крепких парней, и мы вскроем твой лючок. Какие же тайны скрываются под ним? Только ли кости или старинные документы? Промелькнула мысль о том, что, возможно, в таком закрытом подвале может храниться нечто более серьезное, нежели мёртвые тела нигеров и пыльные бумаги. Перед глазами возникло золото ацтеков, привезенное в ящиках Хуаресом Аароном. Американец вдруг подумал, что, если спрячет это золото и не скажет родственникам, то сможет все потратить на нужды фирмы. — Если золото нашлось в доме Йоханеса — значит, оно его, а значит, и делится по наследству. Но если замок будет мой… — на лице Харпера появилась жадная ухмылка. — Подумать только, и от дохлого нигера есть польза. Американец бросил взгляд на зловещую фарфоровую маску, презрительно хмыкнул и вышел из комнаты, полный стремления покончить с тайнами этим же днем. Оставалось множество вопросов без ответа, но Харпер верил: в том погребе, за листами железа, есть все и даже больше. Пустые взгляды старинных портретов вели американца по серому коридору, бросая в спину осуждающие взгляды. У одного из них тот остановился. Внимание привлекла необычная, исключительная красота женщины в корсете, смотрящей на него величественным, но немного грустным взглядом.«Екатерина Аарон. 1595 – 1616 гг.»
— Двадцать один год, — хмыкнул американец. — Умерла молодой. Рядом с портретом женщины — лик высокого, статного мужчины с густой черной бородой. Черное одеяние с густым меховым воротником, типично аароновские черные зрачки.«Бенедикт Аарон. 1615 — 1645 гг.»
— Тридцать лет… Хм, рановато умер. От безумной мысли похолодело нутро. Американец принялся рассматривать портреты и с каждым новым чувствовал подкатывающий к горлу ужас. Два десятка изображений предков. Женщины и мужчины в возрасте от шестнадцати до сорока — все ушли из жизни неестественным способом. Неожиданно их лица приобрели инфернальные черты, они будто смотрели на Харпера со множеством пугающих смыслов в глазах. Американец вскрикнул и бросился в соседний коридор. Там он так же осмотрел картины. Еще дюжина умерших не своей смертью. Он бежал и бежал, в каждом коридоре находя ряды мертвых лиц, пока не оказался в кабинете Йоханеса, где над столом висел один-единственный портрет: некрасивая женщина в зеленом платье с грустными глазами. Дрожащими руками американец перевернул картину и содрогнулся, увидев полуистлевшие испанские буквы.«Мария Аарон. 1568 — 1602 Любимая жена. Свет, покинувший мою душу. Без тебя вечность — что во тьме».
Вдруг зазвенело стекло, и в комнату ворвался порыв ураганного ветра. Харпер отскочил, пораженно глядя на упавшую на пол ветку. Осколки стекла засыпали медвежью шкуру. Ветер за окном бесновался так, что почти оглушал. Американец отвел взгляд от окна и тихо вскрикнул. Женщина на портрете сменила позу и будто смотрела на него со зловещей, демонической улыбкой на лице. «Мария Аарон, — подумал Харпер, пятясь. — Первая жена Хуареса. Так значит, мать не врала. Аароны — потомки чернокнижников. Вот почему Саланду Аарон сожгли в Салеме!» Американец резко развернулся и вышел из комнаты. Черная магия, призраки, восставший из мертвых — все это идеально вписывалось в пугающие истории, рассказанные покойной матерью в детстве. И снова перед глазами возник тот самый, зловещий люк, источающий едкий, но отчего-то до боли знакомый запах. Харпер вышел в гостевую комнату и тут же замер, подняв взгляд на лестницу. Над перилами болталась старая висельная веревка. Зловещая петля медленно качалась на железной люстре. Американец судорожно вздохнул и, движимый безумным любопытством, поднялся по лестнице и остановился у веревки. Та казалась очень старой, почти древней. — Интересно… — Вещи висельников считаются сурово магическими, как ты и говорил. Харпер резко обернулся и пораженно уставился на подкравшегося сзади. Старый фрак, белое жабо и чудовищная фарфоровая маска, сверкающая в тусклом свете. От него пахло бальзамирующей жидкостью и гниением. Вдруг тот резко схватил американца за грудки и потащил к веревке. Американец завопил, забился, но не мог вырваться из захвата. — Нет! Пусти! Нет! Веревка мгновенно обвилась вокруг шеи. — Бог ненавидит нигеров. А любит ли он тебя? — спросил мертвец и, точно невесомого, перебросил Харпера через перила. Крик застрял в глотке, ужас ледяной волной пронесся по телу. Резкий рывок, позвонки шеи затрещали, но выдержали. Краткий миг адской боли сменился удушьем. Американец дрыгался, хватаясь руками за веревку. Мысли путались, легкие горели, капилляры в глазах полопались. Серый мир покрылся красными пятнами, и тут веревка с хрустом порвалась. — Надо же, — хохотнул мертвец, глядя, как американец падает на пол и, задыхаясь, пытается сорвать с шеи веревку. Узел ослаб, Харпер судорожно вздохнул и закашлял, глядя то на верёвку, то на призрака. Алая пелена спадала, рука потянулась к револьверу, и тут раздался мерзкий железный скрежет. Американец едва успел поднять голову и увидеть стремительно приближающееся железо. Раздался краткий полный ужаса вопль, грохот и омерзительный хруст. А затем все стихло, и лишь едва слышный свист ветра нарушал тишину.