Бартимеус
5
Не нужно меня осуждать. Я не буду говорить «вот были бы вы на моем месте!..», я не настолько человек [И оставаться им не планирую.]. Я просто напомню: волшебники всегда действуют только из собственной выгоды. Мальчишка спас меня, ну и что из этого? Уже наутро он показал свое истинное лицо. [Да и само это «спасение» один только предлог. Я жив, только пока нужен ему.] Стоило ему понять, что я никоим образом не спасу его жалкое положение, как появились запреты: ни шага на улицу, ни даже мысли об улице, и, ах да, по особняку, Бартимеус, можешь гулять только в сопровождении моих слуг. А какие говорил громкие речи! Человек — земное существо. Низкое. И я говорю это не для красного словца, а из собственной практики. Первое, что я почувствовал, когда боль от обращения притупилась, был гнет сверху; я впервые за свое долгое существование осознал, что воздух имеет вес. Небо придавило меня, воздушного духа, ступней к земле. Я ненавижу землю. И вот теперь я ее часть. Итак, мальчишка сам виноват в том, что не приставил к своей спальне охрану. Я беспрепятственно проник внутрь [Да, я сбежал от своих нянек. Кто я, и кто они? Будь я хоть трижды человеком, пятитысячелетний опыт никуда не исчез. В душе я все тот же Бартимеус Урукский, Сакар аль-Джинни и далее по тексту.]. Впервые за три года службы у Мэндрейка я оказался в его спальне [Напомню, что духам запрещено туда входить. На меня запрет более не распространяется, к счастью это или к худу.]. Признаться честно, он меня удивил. Я ожидал от него, как от волшебника, роскоши. Волшебники обожают вычурность, а особенно они обожают спать в шикарных апартаментах. У Мэндрейка же всего было по минимуму: широкий стол в углу, парочка книжных шкафов, простая одноместная кровать у стены. Никакой позолоты или драгоценных камней, или сверкающих люстр. Вкус к минимализму он явно перенял у своей наставницы. Джон Мэндрейк спал на спине, раскинув руки в стороны. Одним своим видом он уже являл собой место преступления. Вряд ли он проснется в процессе, а жаль. Хотелось бы видеть его лицо, когда он поймет, что к чему. Было почти светло — круглая луна висела в самой середине окна как светильник на веревочке. На столе блестел серебром нож для вскрытия писем. Вот и нашелся единственный плюс в моем человеческом облике: серебро больше не причиняет мне боль. Мальчишка спал, запрокинув голову. Его тонкую цыплячью шею освещала луна, что было очень кстати. Я больше не мог превратиться в кого-то, кто может видеть в темноте, поэтому мне нужен был свет. Даже такой никудышный. И даже если в этом свете Мэндрейк выглядит лет на тринадцать. Подумать только, он несколько лет держал меня на поводке, опасаясь за свою жизнь, но безбожно расслабился теперь, когда на меня не действуют ни запреты, ни приказы! Это, не иначе, судьба. Серебро на ощупь было прохладным, как и любой другой металл. Он не жегся и даже казался приятным, гладким. Острым. Не пойму, на что он надеялся, оставив меня в живых? Что я поблагодарю его за спасение? Что я останусь тут, в этом проклятом доме, добровольно, в качестве раба? Каков идиот, а! Это же надо так умудриться: печься о своей безопасности, чтобы в итоге быть мной же убитым. Одно нажатие ножом — и прости-прощай. Говорят, что люди чувствуют, когда на них смотрят, или когда они в опасности. Интуиция или еще что не даст им спать. Птолемей говорил, что это ощущается как некий толчок. Что ж, для справки: все вышеперечисленное отсутствует у Джона Мэндрейка. Я стою, нависнув прямо над ним, прижимаю нож к его сонной артерии, а он продолжает спать как ни в чем ни бывало. Вдох — грудь поднимается, выдох — грудь опускается, глаза бегают под веками, черты лица расслаблены, уголки губ опущены как у грустного мима. Руки раскинуты в стороны. [Как я уже сказал, — готовое место преступления.] Удивительно, как Мэндрейк еще не замерз. От сквозняка из открытой форточки даже у меня дрожат руки. Я прижал лезвие сильнее и ощутил отзвук пульса мальчишки в своих пальцах. На его коже выступили капли крови. Очень красная кровь на очень бледной коже. И тут произошло нечто непредвиденное. Мое тело учинило бунт. Живот скрутило, а от солнечного сплетения куда-то вверх поднялась волна. Перед глазами встала пелена, горло сжало спазмом, а в следующий момент я обнаружил себя корчащимся на полу. Мой желудок оперативно избавлялся от ужина. — Черт возьми!.. — услышал я над собой через набат пульса голос Натаниэля. — Господи, Бартимеус! Что случилось?.. Нож валялся тут же у меня под рукой. Красноречивое молчание мальчишки — признак того, что он его заметил. Придется менять план. Я так… ужасно себяНатаниэль
Джон и раньше, бывало, задерживался на работе, так что ему не впервой возвращаться домой в девятом часу. Такое происходило либо когда выдавалось сложное дело, либо когда его заваливали документами (в последнее время он все чаще брал их на дом, но и так ему не удавалось как следует выспаться). Возвращаясь в свой особняк на «бентли» волшебник думал о том, как хорошо, что солнце уже село. На улицах горят только фонари. Людей нет: комендантский час. Одни лишь следящие шары изредка появляются то тут, то там. Бартимеус жался к противоположному окну. Джинн продолжал дрожать, несмотря на то, что был многослойно закутан в теплую одежду: лыжные штаны (Мэндрейк понятия не имеет, как те оказались в его шкафу; может, это был очередной подарок Мейкписа, а может, шутка самого Бартимеуса), футболка, вязаная кофта да зимняя куртка. И это уже не говоря о том, что Бартимеус самостоятельно умудрился стащить себе варежки и шапку. Джон не был против, он даже ничего не сказал, не желая ставить бывшего слугу в еще более неловкое положение. Им многое придется обсудить, когда Бартимеус придет в норму. Или когда он хотя бы станет чувствовать себя лучше. В автомобиле стояла сонливая из-за позднего часа тишина. Радио — выключено. Музыка не играет. Тонированная перегородка между водителем и пассажирами поднята — Джон нажал кнопку сразу, как только увидел, что Бартимеус нервничает из-за присутствия постороннего человека. Мэндрейк покосился на джинна. Как бы тот не уснул. Не хотелось бы задействовать других слуг для того, чтобы затащить Бартимеуса домой. Да и вряд ли тот этому обрадуется. Между ними двумя установилось шаткое равновесие, почти доверие, было бы глупо его нарушить. Когда Джон, минут двадцать назад, вернулся в свой кабинет с кружкой горячего чая, то обнаружил, что джинн уже полностью оделся. Чай грел волшебник зря — Бартимеус отказался его пить, все отворачивался и кривился, а потом и вовсе заявил с отвращением: «Я это поглощать не буду!». Еще одно связное предложение. Джон не стал спорить. «Бентли» завернул к особняку. Мэндрейк опустил перегородку. — К черному входу, будьте добры. Пусть Департамент уже в курсе состояния Бартимеуса, Джон не хотел бы разгуливать под бдительным прицелом любопытных соседей. Мэндрейку не понадобилось помогать джинну с дверью автомобиля, он вполне успешно и сам выбрался на свежий воздух. «Бентли» не стал долго задерживаться — взял гулкий старт и умчался, оставив клубы выхлопных газов. Бартимеус закашлялся. — Давай зайдем в дом, — с беспокойством оглядел бывшего слугу Джон. Не хватало еще, чтобы тот простуду подхватил. Теперь это вполне возможно. Бартимеус замотал головой, и волшебник с трудом подавил раздосадованный вздох. Теплая постель так рядом! А он так устал за этот бесконечный беспокойный день. Да и джинну нужно отдохнуть. Глядишь, завтра полноценно заговорит. Мэндрейк крепко взял Бартимеуса за запястье. — Пойдем в дом. Мы специально идем с черного хода, раз ты так не хочешь попадаться на глаза. Слуг тоже попробуем обойти, если тебя волнует это. И — удивительно — Бартимеус перестал сопротивляться. Они успешно поднялись на второй этаж и почти дошли до гостевой спальни, когда из-за поворота вынырнул Аскобол. — О, хозяин! — Черт! — не сдержался Джон. Бартимеус судорожно дернулся и нырнул ему за спину, всеми силами стараясь казаться как можно меньше. Ощутив потребность защитить джинна, Мэндрейк закрыл его рукой. — А это там кто? — Аскобол, ужин готов? — Эээ… — настырный джинн все пытался заглянуть за спину хозяина; в его циклопьем глазу блеснуло узнавание. — Бартимеус, ты, что ли? Волшебник спиной ощутил нервную дрожь бывшего слуги. — Аскобол, я кого спрашиваю! — рявкнул Джон, и джинн вытянулся по струнке. — Да, хозяин! — Подай на две персоны и оставь сервировочный столик у гостевой спальни. Сейчас же! Циклоп испарился, словно его и не было. Джон раздраженно толкнул дверь в спальню и завел внутрь безвольно повисшего Бартимеуса. Тот тяжело дышал, взгляд его был расфокусированным, лицо мокрым. Коротко выругавшись, волшебник принялся стягивать с него жаркую одежду. Бывший джинн не сопротивлялся. Казалось, он совсем не понимает, где он и что с ним делают. Едва только Джон подвел Бартимеуса к кровати, тот повалился без чувств. Мэндрейк тяжело выдохнул и вытер пот со лба. Он и не заметил, как сам вспотел. — Это был очень долгий рабочий день… Поужинал Джон там же, не отходя от Бартимеуса. На ночь его одного он тоже не решился оставлять, поэтому постелил себе на диване; и заснул сразу, как лег. Утром Мэндрейка разбудил стук в дверь. Он подорвался, вспомнив, что не запрещал слугам входить в гостевую комнату, как это сделал со своей спальней. Может, те уже успели заглянуть и все как следует разглядеть. Как невовремя! И надо же было так глупо забыть о безопасности! — Не входить! — сонно каркнул он, пытаясь выпутаться из-под одеяла. Послышался гнусавый голос: — Хозяин, вам письмо. Джон провел пятерней по взъерошенной макушке и одернул мятую рубашку, которую не удосужился снять перед сном. — Ну так оставь его у кабинета! Ты в первый раз корреспонденцию видишь?! Или тебе нужно устроить особое напоминание? — Здесь пометка «Важно». Джон выругался сквозь зубы и услышал копошение на кровати. Бартимеус проснулся от шума и теперь сонно осматривался. Он явно не понимал, где находится и что происходит: взгляд у него был расфокусированный, движения вялые, дезориентированные. Руками, ногами он тыкался в разные стороны и грозил вот-вот свалиться на пол. Волшебник поспешил подхватить джинна и подтолкнуть ближе к стене. Бартимеус что-то промычал и стал вяло отбиваться, что ему не очень-то помогло. Опасной близости от края он избежал. — Оставь письмо на полу, — попутно приказал Джон, — и не отвлекай меня больше! Сюда никому не заглядывать. Понял? Никому! Скоро я освобожусь и займусь вами. Демон издал странный звук и поспешил убраться прочь — Натаниэль ясно слышал топот. Джон уселся на пол. Бартимеус тихо мычал и качал головой, спрятав лицо в ладонях. — В чем дело? Тебе больно? — Зат…кнись… Натаниэль встал и хмуро осмотрел спальню. Сейчас, на свежую голову, он понял, насколько бессмысленна идея прятать Бартимеуса от остальных слуг. Он же не может быть с ним рядом двадцать четыре часа в сутки. Кому-то придется присматривать за джинном, пока сам волшебник элементарно умывается, ходит в туалет или занимается делами. — Не вставай, — предупредил волшебник Бартимеуса и, пригладив мятые со сна брюки, вышел в коридор. Понял ли тот, что ему сказали? Услышал ли? В доме стояла тишина. Все вокруг чуть ли не потрескивало от напряжения. Мэндрейк кожей ощущал источаемое слугами любопытство. Он подобрал с пола конверт и решил, что водные процедуры и завтрак подождут. Как бы ему не хотелось переодеться в чистое и свежее, первым делом нужно отдать новые приказы демонам. Этим он и занялся. Он коротко оповестил духов о произошедшем, — те взволнованно загомонили в своих пентаклях, — и раздал им указания. Мвамбу, как самую ответственную среди слуг, он приставил присматривать за Бартимеусом: открыто, пока он не освоится, и тайно — после. Ходжу и Аскоболу приказал попеременно дежурить на территории особняка, и предупреждать возможные атаки; в общем, делать все то же самое, только куда более тщательно. Угроза не иллюзорная, противник может вернуться за «очеловечившимся» духом. Джон позволил себе принять быстрый горячий душ. Завтракать он не стал — он уже и так надолго оставил Бартимеуса одного. За ним, конечно, присматривает Мвамба, но что она сможет сделать, если Бартимеус начнет вести себя неадекватно? Только напугать его еще больше своим появлением. Он выудил из шкафа свои старые вещи (все, что может быть необходимо бывшему джинну), перекинул их через локоть и, прихватив с собой конверт с пометкой «Важно», зашагал в гостевую комнату. «Надеюсь, с ним ничего не случилось, пока меня не было», — подумал Мэндрейк, нервно постукивая пальцем по письму. Мвамба стояла, прислонившись к стене, и крепко держала дверную ручку. Джон нахмурился. — Что случилось? — Бартимеус проснулся, но, по-моему, он немного не в себе. Я поставила барьер на окно, чтобы он не смог вылезти. — Он пытался? Дверь содрогнулась от удара. Мвамба красноречиво посмотрела на хозяина. — И продолжает пытаться. Мэндрейк глубоко вздохнул. — Ты свободна, Мвамба. Я позову тебя, когда ты вновь понадобишься. Она послушно склонила голову, обернулась птахой и упорхнула вглубь коридора. Джон прислушался: по ту сторону двери воцарилась тишина. — Бартимеус? Это я… Джон. Я сейчас войду. Что-то глухо ударило в дверь. Возможно, подушка. Натаниэль повернул ручку и толкнул дверь внутрь. Сперва он вкатил тележку с завтраком, а затем вошел и сам. Бартимеус сидел на полу под окном, скрестив и ноги, и руки. Выглядел он враждебно. Он молча проследил за тем, как Джон бросил на кровать одежду, как разместил на круглом ореховом столе тарелки, чашки и столовые приборы, как встал напротив, отзеркалив скрещенные на груди руки. — Как ты себя чувствуешь? — Нет ответа. — Бартимеус, подымайся. Тебе нужно позавтракать. Джинн скривил губы в зловредной усмешке. — Что, собираешься держать меня в качестве питомца? Будешь развлекать гостей. Мне согревать по ночам твою постель? — Что ты, черт возьми, несешь? — Зачем я тебе нужен, Мэндрейк? Вся эта твоя, — кивок в сторону кровати, — «забота»… Ну расскажу я тебе, что с нами произошло, а дальше? — Веришь или нет, но я не собираюсь избавляться от тебя, Бартимеус. Я волшебник, а не монстр. — Это одно и то же. Мэндрейк терпеливо вздохнул, сжал и разжал кулаки. Каждый раз, когда Бартимеус начинал спорить или наносить личные оскорбления, ему тяжело было держать себя в руках. К счастью, у него были годы практики. — Бартимеус, если тебе так хочется считать меня чудовищем, — пожалуйста. Но позволь тебе напомнить, что теперь ты человек. А значит… — Мэндрейк вскинул раскрытую ладонь и повысил голос, едва джинн возмущенно вскинулся. — А значит! Тебе придется удовлетворять свои базовые потребности: есть, пить, ходить в туалет. И бога ради, не делай такие глаза! Оденься. А потом садись за стол. Время завтрака. Бартимеус выглядел обиженным и взбешенным одновременно: губы сжаты, уголки опущены; между хмуро сдвинутых бровей пролегла складка. Сам он весь замер в каком-то полухищном положении — наклонив вперед корпус, опустив голову и злобно прижав к полу подушечки пальцев рук. Натаниэль сглотнул. Он всеми силами пытался держать лицо. «А ведь Бартимеус в любой момент, — осознал Мэндрейк, — может убить меня. Ему больше ничто не мешает это сделать». Судя по дикому выражению на лице Бартимеуса, тот думал так же. И сейчас Натаниэль вспомнил о том, что раздал всем своим слугам приказы, ориентируясь на защиту Бартимеуса, но о своей собственной защите совершенно забыл. По спине Натаниэля пробежал холодок. Волосы на загривке встали дыбом. Он как наяву ощутил за спиной дыхание смерти. Но затем что-то в Бартимеусе изменилось. Выражение его лица смягчилось, плечи опустились. Он весь как-то сжался и стал казаться еще меньше и тоньше, чем был. Послышался урчащий звук голодного желудка. Джон хмыкнул. — Давай за стол, Бартимеус. Ты голоден. Джинн поморщился, но на этот раз спорить не стал. Он, шатаясь, поднялся. Ноги плохо его держали, и он чуть не упал. Натаниэль поддержал Бартимеуса за локоть. — Мне кажется, со мной что-то не так, — тот едва мог стоять. — Я не могу контролировать ноги. Их колет, как ножами!.. — Они всего-то затекли, Бартимеус. Сейчас все пройдет. — И это они «затекли» так?! — Да брось! — Натаниэль довел Бартимеуса до обеденного стола, усадил на стул и сам сел напротив. — Уж про то, что у людей затекают конечности от неудобного положения, ты должен знать. — Я знаю, придурок! Я никогда не чувствовал этого на себе! — Ешь свой завтрак. Бартимеус недоверчиво склонился над тарелкой с омлетом. Скривился. — Я не хочу поглощать это. — Хотя бы попробуй. — Это отвратительно. Вы, люди, отвратительны. И я не могу есть голым! — Ну так оденься. — Отвернись. Натаниэль закатил глаза. Отворачиваться он не стал, только закрыл лицо. Наконец, спустя десять минут приглушенного ворчания старого джинна, они оба приступили к завтраку. Волшебник молча жевал омлет, усиленно делая вид, что не замечает пристального внимания со стороны Бартимеуса. Тот наблюдал за ним со смешанным выражением голода и отвращения на лице. Голод победил. Джон с любопытством искоса проследил за тем, как Бартимеус осторожно сунул вилку в рот, медленно прожевал… а затем вдруг с жадностью набросился на еду. Джон отвел взгляд. Все то время, что джинн ел, он смотрел в окно. Наконец трапеза была кончена. Бартимеус удовлетворенно откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. — Вот что значит быть голодным. Я и не знал, что хочу есть, пока не попробовал. Надеюсь, потом я смогу контролировать процесс. — Бартимеус задумчиво отхлебнул чай. — Чувство сытости мне знакомо. Примерно то же я чувствовал, закусив волшебником или бесом. Но вкус еды нов. — Понравилось? — С ума сошел? — скривился тот. — Это была вынужденная мера. Я собирался вообще отказаться от этой гадости. Чрезвычайно мерзостная система: пихать внутрь посторонние предметы, чтобы выжить. А потом еще и исторгать их. Натаниэль насмешливо фыркнул. Он уже допил чай, и ему не терпелось узнать, что скрывается в конверте — за это время он весь уголок письма измусолил. — Ты бы умер от голода. Но не сразу, а ужасно промучившись несколько дней. Хотя у тебя все равно ничего бы не вышло: организм не позволит тебе морить себя голодом, когда поблизости есть доступная еда. На что только не пойдет голодный человек… — Я уже говорил, что вы, люди, отвратительны? Джон жестом пресек препирательства и вскрыл конверт. Он нахмурился: внутри лежал один единственный листок. Он прочитал то, что там было написано. Перечитал несколько раз. Строчки продолжали складываться в одно и то же. — Черт возьми! — Что такое? Мэндрейк прихлопнул листок к столу. — Меня отстранили от дела! Он с грохотом встал. В пару широких шагов пересек комнату и оперся кулаками о подоконник; обернулся, скрестив руки; провел ладонью по волосам, нервно отбивая дробь пяткой. Бартимеус настороженно за ним наблюдал. Джон метался от стены к стене и успокоился только когда врезался бедром в тумбочку: в тесной комнатушке и ступить было некуда. — Черт! — поддал он тумбочке коленом. — Они не могут отстранить меня! Только благодаря мне мы продвинулись так далеко! — Да, впечатляющий результат, Мэндрейк. Ты отлично поработал. Джон уязвленно наставил палец на джинна. — Не смей обвинять меня в том, что произошло с тобой, Бартимеус! Джинн скупо улыбнулся. — Ну что ты. Ты спас меня. Какое-то время они молча смотрели друг на друга: Мэндрейк — сжатые кулаки, низко опущенный подбородок, и Бартимеус — черный взгляд, прямая спина. Бессловесное сражение проиграли оба. — Если тебе что-то понадобится, обращайся к Мвамбе. Я запрещаю тебе разгуливать здесь в одиночку. И покидать особняк тоже запрещаю. Даже думать забудь об улице. Джон смял письмо и вышел, хлопнув за собой дверью.