Бартимеус
7
Я хорошо помню те давние времена, когда письменность человечества ограничивалась глиняными табличками. Какие тогда были внушительные библиотеки! Помнится, одного беса из личных рабов Гильгамеша расплющило в маленькую сверкающую лепешку, когда он случайно задел крылом одну из стопок. Меня литература всегда привлекала. [Если, конечно, это не книги заклинаний или списки духов. В таких случаях я считаю своим долгом найти способ их уничтожить. Увы, такой шанс мне предоставляется нечасто.] Раньше люди писали в основном о религии, так что чтиво было не сильно разнообразное. Но примерно с 12 века этой эры стало поинтереснее. Нынешнюю эпоху я мало за что могу похвалить. Многие темы под запретом, а библиотеки массово сокращаются. Все это — давно пройденный этап. Колесо правительственной Сансары. [Все правители во все времена в какой-то момент запрещали и жгли книги, освещающие политику с неугодных им сторон. Охват был широкий: от злополучных религиозных трудов до детской литературы.] И тем не менее человечество далеко шагнуло вперёд. К чему я веду, спросите вы? Так получилось, что домашняя мэндрейковская библиотека стала единственным для меня безопасным местом. Моей тихой гаванью. Моим райским островом посреди бушующего шторма. Ну а если вы не поняли, о чем я говорю, поясню простыми словами: духам запрещено входить в библиотеку. А мальчишка так вообще сюда почти не заходит. Все важные и наиболее нужные книги хранятся у него в кабинете или в библиотеке, примыкающей к его спальне. Здесь же, к глубокому моему удивлению, обнаружились не только всеразличные исследования Иного Места и его обитателей, но и вполне себе неволшебная художественная литература. Подозреваю, что заполнял полки кто-то другой. Та же Пайпер, например. Потому что книги, у которых присутствует приставка «не» перед «волшебно» обычно Мэндрейка не интересуют. [Эпизод с Шекспиром был скорее исключением, чем правилом.] Мне это только сыграло на руку. Помещение под библиотеку Мэндрейк выделил добротное. На стеллажи тоже не поскупился: они были сделаны из дорогого кедрового дерева, аромат от них вился настоящий и сладкий, без всяких магических ароматизаторов. На мебели и книгах лежало сохранное заклятие. То есть старость, ветхость, грязь и пыль им теперь нипочем. Можно было бы, конечно, вызывать для уборки бесов, но Мэндрейк пошел легким путем. То есть приказал некоему джинну [Не будем показывать пальцем на возможных кандидатов.] тут все законсервировать. Сижу я в дальнем углу комнаты. Это закрытое место. Чтобы его обнаружить, нужно специально обойти ряд стеллажей. Тут же стоят кресло и журнальный столик, стилизованный под древнегреческую круглую трапедзу. На нее я и сложил те свитки и книги, которые меня заинтересовали. Но по правде я сюда совсем не читать пришел. Вот идет уже второй день нашего с Мэндрейком соглашения: я не покидаю пределов особняка и не разглашаю его истинное имя; он же обеспечивает мою защиту и проживание. Звучит неплохо. Но, как оказалось, подпунктом в мои обязанности была вписана еще одна деталь: я должен бессловесно и покорно сносить все действия так называемой комиссии. Иначе [Кто уже догадался?] меня ждет уничтожение. На Натаниэля я уже не злюсь. Он оказался примерно в тех же условиях, что и я. Вчера я воочию убедился в том, что парень впал в немилость, сохранив мне жизнь. И, честно, я затрудняюсь сказать, почему он продолжает это терпеть. Вчера вечером, после всех наших моральных (пострадали мы оба) и физических (только я) истязаниях я был уверен, что он сдастся и откажется от меня, особенно если помнить тот момент, когда я пытался его убить. Но он меня удивил. Итак, вчера был день «икс». Я постараюсь передать вчерашние события со всеми подробностями, но имейте в виду: в силу ограниченности человеческих возможностей я более не способен погружаться в воспоминания, как мог это делать раньше. Насколько примитивен человек! Утром был завтрак. Мальчишка сидел напротив, чинно выпрямив спину. Он так внимательно глядел в свою тарелку, что у меня невольно закрались подозрения, не выгравирован ли на дне тарелки один из его драгоценных отчетов. В столовой царила этакая идиллическая картина: утро, нежный розовый свет — раннее солнце неохотно просачивается через розовый тюль, и мы двое, друг против друга, сидим за одним столом. Стол тянется через всю комнату. Чтобы просто сказать «привет», мне придется кричать. Мы едва перебросились и парой слов. Это был серьезный день. Сегодня Мэндрейк сообщит своим гарпиям о том, что я очнулся. Вернется он наверняка не один. Это было настолько очевидно, что мальчишка даже говорить ничего не стал, лишь многозначительно сдвинул брови. [Признаться, на секунду мне показалось, что его одолели судороги.] И вот они мы — сидим за одним столом [Даже в самых своих страшных фантазиях я не мог представить ничего подобного!], дружно завтракаем и слушаем перекличку птиц за окном. Он смотрит в тарелку, я смотрю на его шею. Она, белая и гладкая, вызывающе торчит из кипенно-белого воротничка рубашки; верхние пуговицы Нат расстегнул, так что еще я мог видеть мальчишески-острую бледную ключицу. Глядел я на эту шею не удовольствия ради. [Гадость какая!] Этой ночью после разговора с моими сородичами, ко мне вернулись воспоминания о ночи бесславной — той самой, когда я попытался убить Ната. И теперь, когда я сжимал в руке вилку, глядя на эту шею, мне чудилось, что у меня в руке нож для вскрытия писем, а своими пальцами я ощущал фантомное биение пульса о серебро. Человеком я, однако, оказался впечатлительным. Мне кусок в горло не лез из-за всех этих фантазий. И, вероятно, из-за того, что одна назойливая мысль никак не давала мне покоя: что произошло за эти три года такого, что я при первой же возможности, притом не самой лучшей, решил убить мальчишку? Нат отправил в рот очередной кусочек яйца, тщательно его пережевал, сглотнул (кадык дернулся под тонкой кожей) и вдруг заговорил: — У тебя хобби такое, наблюдать за людьми, которые едят? — Я просто ужасно волнуюсь. Через пару часов увижусь с сильными мира сего… — Не паясничай, — скривился Нат. — В чем дело? Я решил закинуть удочку. — Вспомнил кое-что. Так, мелочь. Тщедушные плечики под рубашкой заметно напряглись. Натаниэль как можно беспечнее наколол на вилку бекон и поднял на меня темные глаза. — Что же? У меня зачесался язык, так хотелось сказать правду. Но придется сдержаться: не хочу потом страдать только из-за мимолетного желания полюбоваться выражением его лица и тем, как он хватает ртом воздух. — То, как ты заставлял меня разносить листовки и приносить тебе кофе. Тоже, между прочим, правда. Мальчишка закатил глаза. — Ничего смертельного с тобой из-за этого не случилось. — Я мог бы поспорить! — Не порть мне настроение, от него зависит твоя судьба сегодня. — А теперь ты мне угрожаешь… — Бартимеус!.. — Ладно-ладно. Не волнуйся, я буду паинькой. Я улыбнулся Нату так сладко и обнадеживающее, что его замутило. По крайней мере лицом он явно позеленел. Перед уходом он, кто бы мог подумать, вручил мне целый список того, что мне нельзя делать перед комиссией и как правильно себя вести. Вероятно, он решил, что после обращения я мог отупеть. Не буду его винить за подобные заблуждения, все-таки люди и правда стоят на порядок ниже духов по умственному развитию. А я человеком стал лишь физически. Следующие несколько часов я запомнил смутно. Ничего интересного не происходило. Я выпил лекарства, понаблюдал за тем, как пара бесов в облике садовников ухаживают за садом [Знание о том, кто они на самом деле пришло ко мне так же, как знание о моих собратьях тем вечером.], а потом шатался по особняку в поисках чего-нибудь интересного. Так я и обнаружил не запертую более для меня библиотеку, а кроме того вспомнил еще несколько проклятых заданий с листовками и даже (!) парочку раз, когда мне пришлось поработать посыльным. Работа бесов! Вот вернется Мэндрейк, и я задам ему пару-тройку интересных вопросов. Вернулся он тогда, увы, не один. Как мы оба подозревали, за ним увязалась шайка коллег. Так называемая «комиссия». В комиссию входила старая добрая остроносая щепка Уайтвелл, стервозная Фаррар, сильно раздобревший [Фигурой, естественно.] Деверокс и один неизвестный мне ранее волшебник. Он оказался очередным министром. С собой волшебники притащили пару джиннов. Заранее меня никто не предупредил о визите, поэтому когда я услышал подозрительный шум с переднего двора, пришлось поспешить в холл. [Я бы с большим удовольствием остался там, где и был, однако же в инструкциях мальчишки ясно говорилось о том, что это я должен ждать комиссию, а не они меня. Поверьте, в любой другой момент я бы с радостью проигнорировал все написанное. Сейчас же от неповиновения паре закорючек на бумажке могла зависеть моя жизнь. Как бы то ни было, а жить мне нравится.] Я успел, но был близок к провалу: когда я спускался по лестнице, дверь уже открывалась. Пришлось воспользоваться перилами. Никто ничего не заметил. [Из людей, разумеется. От своих сородичей я потом наслушался достаточно. Посмотрел бы я на них на моем месте!] Первым делом шайка сбросила на мэндрейковских слуг свои плащи и пальто и направилась чаевничать в столовую, оставив приглядывать за мной своих джиннов. Пацан успел только сказать мне вполголоса оскорбительное «Веди себя прилично». Да за кого он меня принимает? Итак, я ждал тридцать шесть минут. Само собой, мои дражайшие собратья [Я говорю о тех, что стоят на службе у Ната] не обошли стороной мое жалкое положение. Не припомню точно, что они мне говорили [Вот ещё один минус моего положения. Слабая память.], но безусловно знаю, что ответы мои были лаконичны и гениальны, как всегда. Время шло. Я созерцал стены цвета яичного желтка и навешанные на них картины и предавался раздумьям. Я ощущал спиной взгляд пришлых джиннов, чуял их ужас и отвращение, до которых мне не было дела. Я конструировал возможные развития события и подбирал остроумные фразы [Кои мне не пригодились, поскольку мне было велено молчать как рыбе, не считая нескольких исключений.], гадал, что нам с мальчишкой уготовили его драгоценные коллеги и тосковал по огню в груди. Заняться, как видите, мне было чем. Наконец великолепная семёрка соизволила выйти и перенестись в гостиную. Со стороны несведущего человека Нат выглядел прилично. Но я видел: мальчишка уже был изрядно измучен. При взгляде на меня, готов поклясться, я увидел проблески сочувствия. Нечто совсем из ряда вон! Под конвоем двух джиннов я проследовал в гостиную следом за остальными. Эти двое несчастных рабов так и оставались для меня безымянными. Я без труда вспомнил мэндрейковских слуг, но впервые столкнувшись с другими духами, ясно осознал всю ограниченность человеческого зрения. Я не смог понять, кем были эти джинны. Я мог видеть только оболочку, жалкий первый план. Будь мне доступны хотя бы первые четыре плана, я уже мог бы сказать, встречался ли я с ними ранее. Может, мы вместе рубили утукку под Аль-Аришем? Или бились за Прагу? Я был слеп и слаб. Рабы стояли за моей спиной, у двери. Лопатками я чуял холодок их взглядов. Мэндрейк и его коллеги расположились на диване и креслах передо мной, полукругом. Я стоял в центре, открытый всем ветрам. Не поймите меня неправильно, я люблю внимание. Мне нравится вызывать восхищение. И если бы все эти люди собрались тут для того, чтобы спросить моего совета или узнать об одном из моих подвигов, я бы с удовольствием поделился с ними своей мудростью. Но сейчас я вдруг оказался в роли уродца перед жадной публикой. Сюда бы клетку, несколько тычущих в меня указательных пальцев [Впрочем, этого я недолго ждал] да цирковую музыку на фоне, — и отличий вы не заметите! Единственное, плясать меня не заставили. Наглядевшись на меня, они заговорили. Первым начал обожаемый мальчишкой Деверокс. — Что ж, — сказал он, деловито поглаживая себя по колену потной ладонью. [Я хочу сказать, — вы вообще видели Руперта Деверокса? За эти несколько лет он сильно сдал: из подтянутого молодого мужчины в расплывшееся нечто неопределенного возраста. Конечно, ладони у него будут потными! Мне необязательно проверять лично, чтобы понять это.] — Что ж, мистер Мэндрейк, мы вас услышали. Тут я навострил уши, но ничего интересного премьер больше не сказал. Дополнил только: — Хотелось бы во всем убедиться лично. — За этим мы, собственно, сюда и приехали. — Это был неизвестный мне министр. По комплекции — отличная пара премьер-министру. — Только не затягивайте. Нас ждет работа. Я насторожился: с чем это не затягивать? Что там мальчишка наговорил им? Появился первый указательный палец. Он был длинным, сухим, а ноготь на нем был заостренным, как игла. Палец Уайтвелл. — Ты, бывший демон. — Я гордо проглотил двойное оскорбление. — Что последнее ты помнишь? Каков соблазн был сказать что-нибудь вроде «помню, как полчаса торчал в коридоре, пока вы набивали животы в столовой Мэндрейка»! Всей своей новоприобретенной человечьей шкурой я ощутил горящий взгляд мальчишки. И нечего так на меня смотреть. Я все-таки не идиот. А судить по себе — вредно. Я ответил как по шпаргалке. Так оно и было, по правде говоря. Все по письменным инструкциям Ната. Мой ответ их не удовлетворил. Фаррар бросила шпильку моему хозяину: — Вы, видно, часто беседуете. Мыслите как одно целое! Нат прожег меня взглядом. А я-то что?! Я сделал, как было сказано. Ему самому нужно было соображать, что говорить. — Демон, — вновь оскорбила меня Уайтвелл, — кто устроил пожар в доме подозреваемого? Я переступил с ноги на ногу. — Я не знаю… Я не помню. — Кто поглотил сопровождавшего вас посыльного беса? — Не знаю. — Кто был обращен первым? — Я не помню, с кем я тогда был. Допрос начинал действовать мне на нервы. Щепка Уайтвелл задала мне еще несколько столь же бесполезных вопросов, и тут на один из них моя память откликнулась. — Что ты почувствовал, когда тебя обратили? Перед глазами всполохом пронеслось видение: жар, гнет, чей-то визг. У меня на секунду сбилось дыхание. Это был первый раз, когда я вспомнил что-то из того дня, когда меня превратили в человека. Я постарался ухватить эти образы и увидеть что-то еще, но у меня не получилось. Да и не особо хотелось, если честно. Не самые приятные воспоминания. Мальчишка и Фаррар подались вперед, заметив мою заминку. Уайтвелл вскинула острую бровь: — Ну? Я медленно покачал головой. — Нет, не помню. Мелькают смутные образы… не могу уловить. — Какого рода образы? В таком темпе мы беседовали около десяти минут. Должен признать, беседа была лучшей частью этой бессмысленной встречи. [Очевидно, если выбирать меньшее из зол.] Я стоял в окружении чужих взглядов и отрешенно слушал стрекот их голосов. За окном раскачивались полуголые ветви деревьев. Сейчас я бы с удовольствием посмотрел на летнюю зелень, а не на красно-желтые перья. Ощипанная осенью природа. Мальчишка на меня пялился. Я чувствовал и его взгляд, и его напряжение, какое, надо сказать, передалось и мне. Он как будто заразил меня им. Министра, которого я видел впервые, звали Коллинз. Человек преотвратный. Местами даже хуже Мейкписа… …прощу прощения, отвлекся на горячий шоколад. [Бесподобный напиток! Я серьезно недооценил шоколад и все с ним связанное.] Так, о чем это я… Коллинз. Да. Но начну по порядку, — с обожаемой Натом стервы Фаррар. — Послушайте, — сказала она, покачивая ножкой, обутой в туфельку на острой шпильке, — думаю, мы зря теряем время. Все то же самое мы слышали от мистера Мэндрейка. Я предлагаю пойти иным путем. — Каким же? — осведомился мой хозяин. Выглядел он светски и даже дружелюбно, но я-то заметил наметившуюся между бровей морщинку. Он не доверял им. [Не подумайте, я им тоже не доверял. Но чего, скажите, бога ради, я должен ожидать, когда даже Мэндрейк ожидает худшего?] — Вы, я полагаю, в курсе, для чего мы пригласили с собой пару демонов… — Об этом я осведомлен не был, — жёстко оборвал он ее. — Разве им поручена не охрана? Нам с ним все меньше и меньше нравилось происходящее. — Не стоит так горячиться, Джон, — подняла тонкую белую ладонь Уайтвелл. — Джиннам было приказано наблюдать за вашим слугой и его состоянием, а после поделиться соображениями. Отчитаться. — Давайте послушаем, к чему клонит мисс Фаррар, — подал голос Деверокс. Выглядел он уставшим. — Джейн, объяснитесь. Девчонка, лукаво улыбаясь уголками губ, перебросила через плечо свою гриву и поменяла местами ножки: положила левую на правую. Юбка ее при этом немного забралась кверху. Коллинз красноречивым взглядом отметил этот путь. — Всенепременно, мистер Деверокс. Я всего лишь хотела сказать, что нам неизвестны истинные возможности стоящего перед нами существа. Пусть он и утверждает, что не располагает более магической силой… Но можем ли мы доверять этим словам? У него амнезия. И, очевидно, некие другие психические травмы… Прошу прощения! Что за намеки?! О, как я жалел в тот момент, что не могу сожрать ее! — Ближе к делу, пожалуйста, — поторопила ее Уайтвелл. Вот уж кто не любит хождения вокруг да около. Фаррар покорно склонила головку. — Уже, мадам. Предлагаю нашим демонам протестировать существо на наличие магии. Мэндрейк нахмурился: — И как вы себе это представляете? — Очень просто, — по ее губам скользнула змеиная улыбка. — Пусть демоны проведут несколько магических атак, а существо попробует их отразить. Коллинз крякнул. — Отличная идея! — Если так подумать, — задумчиво потер Деверокс тройной подбородок, — и правда неплохая. Уайтвелл медленно кивнула, глядя прямо на меня. У меня по спине пробежал табун мурашек. Меня как пригвоздило к полу. Несколько магических атак? Да мне и одной хватит. С лихвой. — Возражаю! — это был Мэндрейк. — Если мы погубим его, то не сможем узнать ценных сведений. — Кто говорит о смерти, Джон? — мягко возразила ему Фаррар. Стерва. — Конечно, это будут слабые атаки. Их выдержит и животное. Я слушал их неторопливую беседу, мрачнея духом и сердцем. Даже дышать стало тяжелее. Ясно. Не убить, так искалечить? Мэндрейк… — Я по-прежнему против. Доктор категорически запретил помещать его в стрессовые ситуации. Память может не вернуться, и что тогда? Заново собирать с миру по нитке? Простите. Я знаю, что вы продолжаете усердно работать над этим делом… Но допросить напрямую свидетеля будет действеннее. Нервно почесав запястье, я украдкой покосился на хозяина. Похоже, он говорит то, как в самом деле думает. Веры в мальчишку у меня особо не прибавилось, а вот надежда затеплилась… А вдруг сможет отстоять? Ведь не дал же он меня убить? Ведь это был он, так? Он не дал им меня убить. — Да, мы заметили ваше трепетное отношение к слуге… — многозначительно заявила Фаррар. Мальчишка, казалось, не заметил постыдной шпильки. Хотя кулаки стиснул. И все-таки моя надежда была безжалостно растоптана могущественными (и полу-) волшебниками Британии. — Что толку лелеять это существо? Еще неизвестно, способно ли оно оправиться. Я считаю, что небольшая встряска пойдет ему только на пользу, — продолжала девчонка. Уайтвелл встряла с неожиданной поддержкой моего хозяина: — В словах мистера Мэндрейка есть здравое звено. Существо небесполезно. — И тем не менее: — Но согласна с тем, что нужно провести магическое воздействие. Однако я против атак. Они совершенно ни к чему. Ранить свидетеля неразумно. — Что ж, полагаю, мы пришли к согласию, — подытожил Деверокс. — Проведем небольшой магический эксперимент. Мальчишка согласился. У нас с ним у обоих не было выбора, но это не помешало мне мысленно пожелать ему страшной смерти. Так называемый магический эксперимент и впрямь вышел небольшим. Меня разок шарахнули Молнией и немного поджарили Судорогами. К счастью, обошлось без Взрывов, Мэндрейк был категорически против них. Мне и без того хватило. Мне было жарко и холодно одновременно. Я трясся как сурок, а мышцы у меня непроизвольно подергивались то тут, то там. Но в целом вышло терпимо. По крайней мере теперь эти люди наверняка выяснили, что во мне не осталось ни капли магии. [Будь в них больше веры в меня, обошлось бы совсем без жертв. Но о чем это я? Чтобы волшебники слушали «зловредных» демонов? Сказка, да и только.] Для себя я выяснил: никакой сопротивляемости к магии я также не обрел. А ведь была надежда… Не может быть, чтобы такой неординарный джинн выродился в ординарного человека! Финальная проверка стала для нас обоих большой неожиданностью: на закуску, как на сладкое, мальчишку попросили наказать меня. Ударить Конвульсиями или использовать Направленное Ущемление. Я уставился на него темными злыми глазами. Он уставился на меня в ответ. Дыхание его участилось. И немудрено. Попробуй, и я верну тебе сторицей… Но тут и он, и я вспомнили: я больше не дух. — Это не сработает, — медленно пережевал слова Натаниэль. — Он более не привязан ко мне приказами. — Поэтому мы и просим вас произнести заклятие. Он был к вам привязан, — равнодушно отозвалась Уайтвелл. — Еще одна проверка. Последняя. Не пойму, о чем вы беспокоитесь. Мы смотрели друг на друга недолго. Я, уставший от унижения и проверок, и он — обеспокоенный сохранностью тайны своего имени. Тут он сделал странное. Как-то многозначительно моргнул и нахмурился. К сожалению, я понял его безмолвную просьбу: если сработает, то, будь добр, потерпи, а? Вот же засранец! Меня захлестнула безрассудная волна негодования: если заклинание сработает, то я обращу его против мальчишки. Так я решил. Но заклятие не сработало. Мы оба вздохнули с облегчением. — Что ж, — подытожил Коллинз, — полагаю, ничего интересного мы больше не узнаем? За ним я следил с тревогой. Мне были неприятны все мэндрейковские коллеги, но этот был единственный, кто не сводил с меня взгляда, какой я мог бы назвать жадным. Или оценивающим. Бывали у меня хозяева, которые смотрели точно так же. Хотели они от меня вовсе не корзинку фруктов или золотую статую. К счастью, зачастую самые жадные были самыми неосторожными. Волшебники о чем-то чирикали между собой. Я слушал их краем уха. Главное, что я уловил, — пытать меня больше ничем не собираются. И, кажись, они понемногу засуетились. Значит, собираются уходить. Однако слова Коллинза я услышал ясно. Он был угрозой. — Мистер Мэндрейк, — спросил он, деловито перебирая пальцами по ручке дивана, — куда вы денете существо, после того, как оно станет не надобно? — Простите?.. Фаррар фыркнула. Деверокс кивнул и поддержал тему: — Очень хороший вопрос. Нам не нужны в стране самовольно разгуливающие гибриды. Подумать только, какой хаос оно может привнести в жизнь страны! Что думаете, Джон? Я сглотнул вязкую слюну. Эти вопросы волновали и меня самого. Интересно, мальчишка скажет правду, солжет или съедет с темы? — Если честно, — услышал я его голос, — я больше думал над первостепенной задачей. То есть найти и обезвредить преступников. Но раз вы подняли такой вопрос, то, думаю, лучше всего будет, если Бартимеус и дальше останется под моим присмотром, в качестве слуги. Я несу за него ответственность как-никак. Неужто? — Да что вы! — крякнул Коллинз. Не отрывая от меня расчетливо блестящих глаз, он поднялся и шагнул ко мне. — Вам вовсе не обязательно держать его у себя. Вы всегда можете рассчитывать на меня, мой друг. Такой прекрасный экземпляр! — Что ж вы своего тогда сожгли? — сухо осведомилась Уайтвелл. Коллинз обернулся к ней. — Сами знаете. Он был совершенно неразумен. А этот даже почти похож на человека. Я совсем не заметил, как близко он оказался. Что я заметил, так это быстроту его толстых пальцев: они проворно, как атакующие змеи, вскинулись вверх и больно стиснули мой подбородок. Он вертел мою голову, из стороны в сторону, сжав мясистыми подушечками пальцев мои щеки, рассматривая как диковинную зверушку. Грудь моя пылала яростью, глаза застлало пеленой. Я хотел его убить. Но не убил. Стиснув зубы, я терпел унижение и горел жаждой мщения. А потом и это прошло. Кому и чем я могу отомстить в моем нынешнем виде? Меня запросто могут скормить простейшему бесу. Я не помню, как они ушли. Идти следом за ними меня подтолкнули джинны. На их лицах застыло отвращение. Не могу их винить в этом. Я сам себе противен. Я глядел в прямую спину Мэндрейка с недоверием и злостью. После сегодняшней экзекуции он точно захочет от меня избавиться. Его унизили за его же проступок, а все шишки он свалит на меня. Себя он виноватым никогда не хочет видеть. Джинны подталкивали меня вперед. Видно, сильные мира сего захотели позабавиться моим видом, прежде чем разъехаться по делам. Солнце по-прежнему стояло высоко. Небо было голубым, с редкими набегами облаков. Виднелась обедневшая листвой живая изгородь. Мне дико хотелось наружу. И плевать, что будет дальше. Я не мог больше оставаться в этой коробке. И вновь мне пришлось предстать перед их лицами. Но что удивительно, внимания они на меня особого не обратили. Одна только Фаррар потянула ко мне свои белые ручки, чтобы потрепать за щеку, как пса. Хотел отгрызть ей руку, да вспомнил что нечем. — Джейн, будьте добры. Перестаньте, — раздался слева от меня металлический голос хозяина. Я по-прежнему его игнорировал. Фаррар снисходительно хмыкнула. — Ну что вы, Джон. Не стоит устраивать сцен. Мы все всё поняли. Он весь ваш. Мальчишка даже не сразу нашелся что сказать. — Я ведь уже не раз упоминал… — Да, да, душевное равновесие. Мы заметили, что вы очень уж о нем печетесь. Здесь нечего стыдиться. У каждого свои привязанности. От вас я, правда, такого не ожидала. Мои с трудом соображающие в тот момент мозги натужно заскрипели. Я отринул самоуничижение и злость и сконцентрировался на беседе волшебников передо мной. Лицо у Мэндрейка было каменное. То есть такое же неподвижное и пятнисто-бледное. Особая стадия ярости. Когда я его довожу, он становится пунцовым. Тут же, казалось, у него вся кровь отлила от лица. — Я действую в интересах работы. — Кто-то разве отрицал это? Никто не запрещает мешать работу с удовольствием. Впрочем, вкусов я ваших не разделяю… Премерзко все это. А вот с мистером Коллинзом вы, похоже, нашли общий язык. У меня отвисла челюсть. Девица, заметив это, сморщила лицо и, не став дослушивать лепет моего хозяина, зацокала к двери. Там ее уже поджидали остальные. И не только ее. — Мистер Мэндрейк, — стены, казалось, поглощали сухой голос Уайтвелл, — нас ждет работа. Не заставляйте ждать вас. Он прошествовал к ним, стиснув за спиной кулаки. Пальцы его подрагивали. Не знаю, о чем они говорили на прощание, но когда Мэндрейк обернулся, лицо у него было страшное. Мне сразу стало все ясно. Тут я вынужден ненадолго прерваться. У меня разболелась голова. Никто мне раньше не говорил, что от незначительных умственных усилий у людей болит мозг! Да что у вас вообще не болит? [Ладно, признаюсь, замечание несправедливое. Это первый и последний раз, когда я признаю свою неправоту! По крайней мере у вас не зудит тело из-за враждебной вам атмосферы. Я уже почти забыл о боли, что терзала мою сущность…] Придется мне вылезать из моего укромного убежища. Нужно отыскать мальчишку. Опять, наверное, безвылазно сидит в своем кабинете. Сегодня утром он невзначай обронил о неких новых зацепках, которые приведут прямиком к виновнику произошедшего со мной. На мой закономерный вопрос о том, что это за зацепки, откуда они и почему он так уверен в их надежности, пацан лишь сказал, что расскажет обо всем позже. Мол, ему надо подумать. Времени у него было предостаточно! Я не беспокоил его полдня. Пора узнать, что там у него «надумалось». Особняк и в любой другой день тих и безмолвен, но сегодня не было слышно даже бесов. Те обычно по любому поводу поднимают гвалт. Сегодня здесь стояла какая-то особая тишина. Пустая. Скорее всего Мэндрейк отправил большинство духов по делам. Кто-то из джиннов наверняка охраняет особняк, а кто-то (мы все знаем, кто) приглядывает за мной. Тишина тишиной, но стоило мне покинуть библиотеку, как у меня возникло ощущение, будто некто стоит у меня за спиной. Как мне не хватает моего зрения! С дверным Стражем мальчишки мне болтать было не о чем. Мы с ним не особо поладили с того вечера, как он не хотел меня пускать. Нат после этого озаботился новыми приказами, так что вход для меня стал свободным. Единственное, — нужно было обязательно постучать. Можно подумать, он занимается там чем-то неприличным, что его предупреждать нужно. Хотя кто его знает, а? Он тот еще тихоня. А в тихом омуте… кхм. Открыл он мне сам. Никаких духов при нем не было. Вид у мальчишки был задумчивый и малообещающий. — Ну, — тем не менее спросил я, — как успехи? Натаниэль взглянул на меня, круто выгнув бровь. — Не слишком ли рано спрашивать? Я, уже по привычке, занял диван. Надо бы намекнуть мальчишке, чтобы прикупил другой: этот больно узок и коротковат. Совсем неудобно лежать. — Ты же мастер по хитроумным планам. А за полдня и ребенок справится. Он уселся за своим столом. На этот раз никаких завалов не виднелось. Только две тонкие стопки лежали от него по обеим сторонам. Пытаясь показаться жутко занятым, он взял ручку и сделал вид, что собирается что-то писать дальше. Кажется, и в самом деле принялся калякать. — Я весь день работал. Не до планов было. Это все, что ты хотел узнать? — Да нет. Утром ты… ммм… — я сделал паузу, пытаясь подобрать слово точнее; мальчишка настороженно на меня уставился. — Утром ты выглядел весьма взбудоражено. Не верю, что ты мог задвинуть «важные новости» подальше и преспокойно усесться за свои листовки. Он помолчал. Ага, значит, я попал в точку. — Бартимеус, мне нужно все серьезно обдумать. Будь уверен, до пятницы я обо всем тебе расскажу. Без тебя тут никак не обойдется. — Та-ак… — помрачнел я. — И какую же роль ты отведешь мне в своем расчудесном плане? Роль приманки? Недолго, однако, продержался наш мир. Виски вдруг заломило сильнее. Я тотчас вспомнил, для чего на самом деле сюда пришел. — Не будь идиотом, — прервал мальчишка мои измышления. — Рисковать тобой попросту неразумно. — О! Ну да. Это меняет дело. — Оставь сарказм при себе, — поморщился он. — Ты понял, что я имел в виду. — Вообще-то нет, не понял. Просвети меня. Я сполз ниже; прижался виском к валику подлокотника. Ноги неудобно торчали за края. Из-за неудобной позы сухожилия потянуло болью. Я подтянул колени к себе и повернулся на бок. Теперь мне в глаза светило солнце. Час от часу не легче! Какой идиот выдумал поставить диван напротив окна?! Нат тем временем вновь оторвался от своей писанины, чтобы посмотреть на меня особым, полным раздражения, взглядом. Причем сделал это так, чтобы мне стало ясно, как сильно я отвлекаю его от важных дел, насколько я нежеланный сейчас гость, и как же невероятно он устал от меня. Я ответным взглядом выразил, насколько мне на это плевать. — Бартимеус. Ну почему с тобой всегда так… — он снова сморщился, — сложно. Я не собираюсь использовать тебя как приманку. Ни сейчас, ни потом. Это подло. — И неблагоразумно? — Да что ты… прицепился! С точки зрения этого проклятого дела, — да, неблагоразумно! Но я в любом случае не собирался бросать тебя им как собакам мясо на растерзанье. — Кхм. — Неопределенно сказал я в ответ. Мне хотелось привести в пример вчерашний день: бросил ведь на растерзанье, а? Еще мне хотелось спросить, почему же раньше, когда я был духом, он не раз преспокойно отправлял меня на смерть? Но я не стал ничего говорить, а тем более спрашивать. Мальчишка на вопрос ответа найти не сможет. Только наговорит гадостей, как всегда. Сейчас, глядя на него, такого привычно раздраженного и типично-мэйндрековского, мне сложно было поверить, что вчера этот же юноша рвал, метал, нецензурно отзывался о своих коллегах и распивал спиртное. Вы не ослышались. Я сейчас и правда говорил о Натаниэле. Вчерашняя проверка сказалась не только на моих нервах. Ну, а когда он принялся рыться у себя в поисках таблеток от головной боли [Я таки озадачил его своей проблемой], у меня невольно всплыл в памяти наш разговор после памятной встречи с комиссией. Чем-то мальчишка напомнил мне те напоенные коньяком часы… Может, своей небрежно заправленной в штаны рубашкой, а может — помятой мордой. Морда, кстати, была почти такой же страшной, как когда он ко мне обернулся, распрощавшись со своими дорогими коллегами. Я помрачнел духом, сознавая, что лимит натавского благодушия ко мне исчерпан. Он поглядел на меня черным взглядом и, проронив краткое гулкое «Идем.», твердым шагом направился наверх. Мне не оставалось ничего другого как последовать за ним. Так, в грозном молчании, мы поднимались по лестнице на второй этаж. В кабинет. Если бы мальчишка хотел поговорить доброжелательно, он мог бы сделать это в той же гостиной или в отведенной мне спальне. Ему незачем было тащиться со мной в кабинет, если только он не собирался решать крупную проблему. Судя по настрою, — связанную со мной. Нам и беса по дороге не попалось. Все предпочли тихонько смыться с дороги разъяренного хозяина. Даже Страж не высунул наружу свой горбатый, в нарывах, нос. Что еще больше насторожило, мальчишка, раскрыв дверь кабинета, кивком указал мне пройти первым. Взыграла обостренная паранойя? Может быть. Вот только от взгляда мальчишки так веяло угрозой, что у меня на затылке волосы зашевелились. С глухим недобрым стуком он закрыл дверь и опечатал ее несколькими заклинаниями: в первую очередь, как всегда, Пузырем Молчания, чтобы нас не могли подслушать; а после — несколькими заклятиями, указующими Стражу не допускать никого внутрь и не тревожить вопросами. Короче говоря, мальчишка был явно настроен разобраться со мной здесь и сейчас и, возможно, собственными руками… Я глядел на него и не верил: неужто вот этого всего было достаточно для того, чтобы Натаниэль отринул все свои идеалы и какую-никакую, но человечность? Самоуважение? Не выдержала психика. Он же еще ребенок совсем, конечно, не выдержала. Поддался низшему зову. — Сядь. Я молча выполнил приказ. Пока он жестко чеканил шаг в направлении своих шкафов, я тихо сканировал местность. Если мальчишка и впрямь собирается от меня избавиться, я так просто не дамся. Сперва, конечно, стоит с ним поговорить. Иногда он умудряется проявлять благоразумие. Но если я не сумею его переубедить… Дальнейшие планы я не успел обрисовать, потому как обнаружил, что мальчишка каким-то образом оказался рядом и уже протягивает мне некий небольшой стеклянный объект… — Держи. Я принял бокал в немом недоумении. Хотите верьте, хотите нет, а в тот момент я напрочь лишился своего главного оружия — речи. Мальчишка сел рядом. Он со скрипом подвинул к нам журнальный столик и водрузил на него бутылку коньяка. Откупорил ее [Я подметил, что там уже не хватало около трети. Ах ты ж маленький пьянчужка!] и первым делом наполнил свой бокал. Потом, взвесив бутылку на весу, немного подумал и поставил ее на место. Тихо сказал: — Себе сам нальешь. Меня алкоголь никогда не привлекал. За всю свою долгую жизнь я видел только, как это питье развращает души людей да мешает их с грязью. Гадкое, в общем, пойло. Хотя если так поглядеть, мальчишка еще не выглядит как завсегдатай пабов, и в лице его не видно того капризно-обрюзгшего выражения, какое бывает у пьяниц. Правда, ведет он себя порой неадекватно, но таким он был уже при нашей первой встрече. Маловероятно, что тогда он прикладывался к бутылке… — Кончай глазеть на меня! — огрызнулся Нат. Он сидел, горбясь; в пальцах крутил тонкую ножку бокала, из которого уже успел испить. — Иногда… бывает, — сказал он, сделав многозначительно паузу, а после чего добавил: — Обычно я не пью. Я неопределенно хмыкнул. Что тут скажешь? Нет, конечно, я много чего мог сказать. Я мог высмеять его секрет, поиздеваться над тайной страстью, ссыпать целый мешок колкостей по поводу и без, в конце концов. Но сейчас я нашел нужным промолчать. Потому что, увы, я вдруг понял это его «иногда». Так что без лишних слов [Которые, будем честны, подпортили бы не только момент, но и наше с мальчишкой шаткое перемирие. Порой лучше промолчать.] я плеснул себе коньяка, после чего осушил бокал. Алкоголь опалил мне рот, отчего я вдруг закашлялся. На глазах выступили слезы. Горло жгло какой-то горечью и непонятным теплом. На миг возникло чувство, будто моя огненная суть решила возродиться у меня в глотке, притом не самым приятным образом. Затем миг прошел. Натаниэль смотрел на меня с участием. Признаюсь, это был единственный момент за всю мою карьеру, когда человек вызвал во мне ужас. Кошмар какой! К счастью, почти сразу он отвернулся. Пока он наливал себе еще, я тихонько перевел дух. Тут я решил испортить нашу мирную пьяную посиделку. — Ты это… чего вдруг? Я увидел, как мальчишка скривил лицо. Он сделал, морщась, пару глотков, и лишь тогда заговорил. Сказал он только одно слово, но из него я сделал вывод, что мальчишке с лихвой хватило и одного бокала. — Достали. Я протянул многозначительное «ааа». Чтобы заполнить паузу, я шумно наполнил свой бокал. Любопытство, увы, я сдержать не смог: — Не припомню что-то, чтобы ты раньше запивал визиты своих коллег. Или за последние пару лет многое изменилось? Он недовольно покосился на меня. — Тебе обязательно болтать? — О, еще как, мальчик! Я молчал больше часа. И, между прочим, покорно стерпел все пытки. А ведь мог бы… — Я знаю. Я прикусил язык. Вот черт. Беседа вышла на скользкую дорожку. Я ведь не напомнил ему своими словами о покушении? Мы так мирно сидим! Не хотелось бы снова цапаться. Хотя бы сегодня. Мы синхронно допили. Я было потянулся за бутылкой, но вздрогнул от неожиданности: Натаниэль вдруг ожил, распрямился, схватил бутыль, порывисто наполнил бокал почти до краев (куда столько?!) и яростно грохнул ее обратно на стол. — Эээ… — я не успел вставить комментарий, поскольку мальчишка вдруг вскочил и злобно заметался по комнате. — Подумать только! Столько лет преданной, непрерывной работы, а стоило один чертов раз сказать слово наперекор, и я теперь для них на правах врага народа! Да какое они имели право отпускать непристойные замечания?! Я хоть раз, хоть один, черт возьми, раз позволил в себе усомниться?! В моей работе! В моей преданности! Я хотел напомнить ему про эпизод с големом, но счел за лучшее молча понаблюдать за выступлением. Не каждый раз увидишь, как Джон Мэндрейк костерит на всякий лад своих обожаемых коллег! Он носился и ругался еще около пяти минут. Я с удивлением наблюдал за ним. Что-то мне было сомнительно, что на трезвую голову Нат позволит себе ругань в адрес премьер-министра и остальной компании. Он вдруг застыл на шагу, влил в себя несколько глотков, — пара капель упала на расстегнутый воротник, — и обернулся ко мне. Какое страшное мне предстало зрелище! Глаза у мальчишки были откровенно бешеные, рот перекошен… Пожалуй, я поторопился с выводами. Наверное, на грудь он все-таки принимает давненько. — Хватит так на меня смотреть! — рявкнул он. — Как? Я старался говорить с ним мягко, словно с… — Как будто я алкоголик со стажем, и ко всему прочему — псих! Оу. — Да ты что, Натти, я и думать ничего такого не думаю, — соврал я. — У тебя все на лице написано, паразит. И перестань так меня называть! — Это я-то — паразит?! — Не цепляйся к словам! — Не цепляйся к моему лицу! У меня прекрасное лицо, в отличие от некоторых. Парень взвыл. Кажется, он хотел вцепиться в свои волосы и выдрать оттуда клок-другой, однако вовремя вспомнил, что все еще держит почти полный бокал. — Это все из-за тебя, Бартимеус! — завел он старую как мир песню. К такому волей-неволей постепенно привыкаешь: если у хозяина возникла проблема, — он винит во всем старину Бартимеуса. Мэндрейк по количеству обвинений обыграл всех моих прошлых хозяев. Я такое оскорбление сносить не стал. Пусть я все еще зависим от пацана, но рабом я более не был. В меня нельзя было тыкнуть серебром или наказать Конвульсиями [Что мы успешно выяснили]. Короче говоря, сегодняшний стресс плохо на меня повлиял. Я тоже взорвался. — Ой ли?! Знаешь, парень, тебе пора научиться отвечать за свои действия! Я сижу сейчас здесь только по твоей вине! — Я спас тебя, неблагодарная ты сволочь!!! — Если ты собираешься попрекать меня своим подвигом каждый раз, когда тебя грозят укусить за задницу, то лучше бы не спасал! Я почти слышал магическое гудение Пузыря на высших планах. А может это у меня в ушах звенело от визга мэндрейковского голоса. — Значит, — удивительно спокойно сказал Натаниэль; я не хотел слышать того, что он скажет. Я знал, что он скажет. — Значит, лучше бы не спасал, да? Во рту было кисло и горько от коньяка. Зря я его выпил… В желудке тоже теперь жгло. Мне не хотелось отшучиваться. Любая шутка сейчас выглядела бы жалко. Я бы с куда большим удовольствием сейчас заперся в своей спальне и упал в мягкую постель. Усталость дня вдруг страшно навалилась на меня. Плечи тянуло к земле под грузом выпитого и сказанного. Пауза затянулась непозволительно долго. Мальчишка хмыкнул. В этом пренебрежительном звуке я, казалось, услышал все, что он хотел мне еще сказать и, более того, что хотел сказать ему я. Мы оказались удивительно синхронны в этих мыслях. Джон махнул рукой и, запрокинув голову, допил. Он морщился и кривился, как человек, редко пробующий алкоголь или вовсе к нему раньше не притрагивавшийся. И все-таки я должен был это сказать. Он тоже чувствует гнет этого дня. — Я жизнелюбивый джинн. Мы оба долго молчали и оба избегали смотреть друг на друга. Однако же напряжение, повисшее над нами как грозовая туча, развеялось, и мы смогли дышать свободно. Мальчишка вновь потянулся за бутылкой, но я не дал ему ее взять, заградив своей рукой. Хмельное тепло растекалось в животе, а в голове уже туманилось, так что вместо того, чтобы отпустить колкость, я проворчал, словно добродушный дядюшка нерадивому племяннику: — Вредно много пить в столь юном возрасте. Тебе уже хватит. — На себя бы посмотрел, — завредничал мальчонка. — Мне пять тысяч лет, малец. — А физиологически не больше шестнадцати. Я хорошенько подумал над его словами. — Вот черт… Плохо помню, что было дальше. Кажется, оставшуюся часть коньяка мы распивали молча. Хотя изредка Нат вновь начинал костерить Фаррар или Коллинза, или всех остальных. Я ему поддакивал. Он возмущался тому, что я плохо отзываюсь о его коллегах. Ненормальный. Потом мы вырубились. Ночью я проснулся, выкарабкался из-под пьяно завалившегося на меня Ната и ушел спать с удобствами в свою спальню. Сейчас мы с Натом успешно делали вид, что второй половины вчерашнего дня не существовало. Притом он казался настолько убедителен, что невольно у меня закрались сомнения, — а не забыл ли он и впрямь все, что было после первого бокала? А, плевать на самом деле. Ссора между нами произошла или мир, все это в свете сегодняшнего дня кажется уже нереальным. Но что-то изменилось наверняка. Я это чувствую. Осталось только понять, что. Стоило мне выпить таблетку, как мальчишка нагло принялся выдворять меня вон. — Прошу прощения! Я только пришел. Ты не можешь просто взять и выгнать меня. Это негостеприимно. Нат страдальчески закатил глаза. — Если тебе нечем заняться, я могу найти тебе работу. — Я тебе не раб больше. — Официально ты все еще значишься моим слугой, — нахально заявил он и многозначительно на меня уставился. Я вжался в спинку дивана. Тут и спинка была неудобной. Невольно закралась мысль — каково сейчас спине Мэндрейка? Он-то тут наверняка на всю ночь застрял. — Ты не сможешь меня заставить. Он вздохнул и подпер кулаком щеку. — И не собирался. Но ты же явно маешься скукой. Могу предложить занятие, которое тебя заинтересует. Звучало чертовски подозрительно. Но моя любопытная натура взяла верх над осторожностью. В конце концов, если я не захочу делать то, что он собирается предложить мне, то просто не буду. — Какое? Он дернул уголком рта. Я бы назвал это намеком на улыбку, но… это же Мэндрейк. Так что скорее всего это был нервный тик. — Разобрать свитки. Мне завезли их вместе с некоторым антиквариатом. Я подумал, раз тебя заинтересовала моя библиотека, то ты будешь не против поработать с папирусом и пергаментом. Я подумал. Предложение из уст мальчишки прозвучало притягательно… чересчур притягательно. — Дай угадаю, Нат. Ты ведь собирался мне поручить это как задание еще до того, как меня обратили, а? Он даже не пытался этого отрицать. Пожал плечами и сказал как ни в чем не бывало: — Собирался. Но раз уж тебе нравится возиться с бумажками, почему бы не совместить приятное с полезным? Каков хитрец! Мне просто из вредности захотелось отказать, но… только я представил, как тягомотно-долго будет тянуться оставшийся день… — Черт с тобой, наглый мальчишка. Показывай свои свитки. — А! — он, казалось, не ожидал, что я так просто соглашусь и потому на мгновение растерялся. Однако мальчишка быстро взял себя в руки. — Они в подвале. — В подва-але?! Нашел куда деть тысячелетние свитки! Да они размякнут там от влаги, если уже не размякли! — Все с ними в порядке, Бартимеус. На них лежит сохранное заклятие. — Ну ладно… Я поднялся. Честно сказать, мне уже не терпелось заглянуть в эти древние желтые списки, исписанные теми, чей язык слышен ныне лишь в разговорах духов. Отчего-то мне подумалось, что так я смогу взглянуть на страницы собственной молодости. Предаться сладостным воспоминаниям давних сражений и побед… Так, как я мог это делать будучи духом. Натаниэль тоже вдруг встал. На лице его было то задумчивое выражение, которое я так не люблю. — Погоди, я с тобой. Покажу, где лежит. — Зачем это? Уж поверь, я не заблужусь. Мне доводилось бывать в катакомбах, на мысли о которых у тебя фантазии не хватит. А тут один маленький вшивый погребок. Мальчишка раздраженно одернул манжету. — Там лежат не только свитки, Бартимеус. Я не хочу, чтобы ты устроил мне бардак. Вот так и получилось, что мы пошли туда вместе. Я глядел на его ровную, упакованную в белую рубашку, спину, и все гадал: запомнил или нет? И если да, то отчего он так спокойно со мной общается? Он ведь недурно сглупил вчера вечером. Снова подставил спину. Впрочем, я его не тронул. Так что нечего мне рассуждать об этом так, словно я опять стоял над ним с ножом в руках. Все, чего я хотел ночью, — это добраться до нормальной кровати и хорошенько поспать. Мы спустились вниз. Мальчишка зажег свет, и я увидел небольшое подвальное помещение. Оно было куда больше, чем представлялось взгляду, потому как было разграничено каменными перегородками. Как раз кстати всплыло короткое воспоминание: я тут уже бывал. Чуть дальше, в комнате слева, хранились продукты, еще дальше — благовония, ингредиенты для заклинаний и прочая магическая дрянь. Тут же, когда мы только спустились, мне предстала интересная картина. Часть помещения компактно загромождала некая конструкция, в которой смутно угадывалась мебель различной старины. Здесь готические вазы и подсвечники мешались с подлокотниками в типичном барокко, а столы и кресла в стиле ренессанса приобрели восточные нотки благодаря вбитым в них другим столам и креслам. Мой глаз подметил несколько элементов, относящихся также к античности и классицизму… и много чего еще, что по отдельности совсем было не разобрать. Я не преминул прокомментировать увиденное. — Ух ты, ну и уродство! Тут и завалящей дощечки не вытащить. Это кто тебе так все утрамбовал? Аскобол? Кормокодран? Эти двое всегда все делают через задницу. — Ты. — А что, выглядит очень даже неплохо… Особенно вон та спинка стула, стертая в труху под давлением тумбочки. Или это была полочка? Мальчишка закатил глаза. Всегда знал, что у него напрочь отсутствует чувство стиля. Вышла замечательная скульптура. Хоть сейчас на выставку! Натаниэль проигнорировал созданную мной модельную фигуру, и прошествовал к ящику, сиротливо стоящему поодаль. Ящик был прикрыт, но не заколочен. Сохранные заклинания доступны глазу, начиная со второго плана, но я и без того ощутил на руках знакомое электрическое покалывание, которое уже не раз сумел на себе прочувствовать за отдых в библиотеке. Духом я бы ощутил и увидел куда больше. — Все здесь. Если хочешь, можешь попросить Мвамбу отнести ящик тебе в спальню или взять с собой пока только часть свитков. — Возьму с собой, — кивнул я. — Сначала мне нужно просмотреть их. А, и, Мэндрейк, — окликнул я его, когда он уже подымался наверх, — маленькая просьба. Я знаю, что ты приставил Мвамбу присматривать за мной, но пусть она останется наверху, а? — Мальчишка собрался запротестовать, так что я поспешно прибавил: — Уж тут я никуда не денусь и ничего со мной не станется. Я не хотел бы, чтобы мне дышали в спину, пока я занят работой. Он долго молчал. Я уж было думал, что мальчишка откажет мне в моей маленькой просьбе, но он не стал: — Ладно. Она останется наверху, но будет слушать. Я чуть позже загляну к тебе. — Устроишь проверку? — Спрошу, отыскал ли ты в той трухе что-либо стоящее. С этими словами он наконец ушел, а я наконец оказался предоставлен себе самому. Без надзора. В голове уже почти не стучало. Чувствовал я себя на удивление хорошо. И, верите или нет, ощущал даже некое воодушевление. Я жив, я здоров, — и это главное! В будущем мне придется нелегко. Но сейчас у меня было хорошее настроение, которое не омрачили даже воспоминания вчерашней экзекуции. Каким-то образом все ужасное перестало выглядеть таким уж ужасным после вечера, который вышел для нас с мальчишкой неожиданно искренним. Пусть я половины не помню, а он и того больше, но отпечаток сказался на нас обоих. В конце концов он сегодня тоже не рычал на меня и не глядел исподлобья как на злостного врага. С легкой душой я разместился у ящика [Предварительно подостлав себе приятную турецкую подушку, которая изящно лежала посреди скульптуры, почти ничем не придавленная] и вскрыл его. На меня пахнуло древностью. Теплое дыхание старины: запах бумажной пыли и песка, запертый в пергаментах и папирусах. Дух подвальной сырости отступил перед ящиком, наполненным бумажным золотом. Я запустил ладонь в ворох свитков. Знание языков мое не пострадало. Беглого ознакомления мне хватило для того, чтобы понять, что, вопреки надеждам мальчишки, стоящего тут ничего не нашлось: подсчеты урожая, списки продуктов или материалов для строительства, приказы волшебников и счета-счета-счета. И тем не менее сильное, грустное, но греющее чувство ностальгии овладело мной… Я глядел на иероглифы, на древнегреческую и латинскую письменность и эти старые слова, записанные на древних языках, всплывали у меня перед глазами вспышками моих былых приключений. Табличка с шумерскими иероглифами так и вовсе напомнила мне мой первый вызов. Я почти ощутил ветер, впервые бьющий мне в лицо; как я рассекал впервые воздушные просторы. Как скоро доведется мне вновь подняться в небо? И вновь список продуктов: уверенный, чуток косой, почерк, которым выведены древнеегипетские слова… Похоже, писалось это в те времена, когда Птолемей был еще жив. На секунду мне показалось… да нет, глупость. У Птолемея был совсем другой почерк. И все же зачем-то я продолжал разглядывать эту рукопись. Чем занимался Птолемей, когда писался этот свиток? Может, он был занят собственными записями? Расспрашивал меня или моих сородичей об Ином Месте, о нашей сущности… Или мы просто беседовали, как это бывало. Или я вновь и вновь говорил ему о том, что ему стоит быть осторожнее. Что-то разгорелось у меня в груди. В горле стало жечь. Это походило на щедрый глоток коньяка, но гораздо хуже его. Мне стало тяжело дышать. И только когда глаза мне окончательно заволокло туманом, а затем этот туман внезапно исчез и проявился на папирусе темными мокрыми пятнами, только тогда я понял, что это были слезы. Я скорблю. Я, согнувшись над жалким древним свитком двухтысячелетней давности, содрогаясь спиной и давя сквозь зубы рыдания, скорблю по Птолемею; по себе; по своей сути; по моей никогда не обретенной свободе. Как мне плохо сейчас! И как хорошо, когда эта боль, эта злость, эта мука покидает через слезы мое тело. И только когда я выплеснул свою боль и остался блаженно опустошенным, я понял, что больше не один. На лестнице стоял Натаниэль. Я увидел его краем глаза. Мне стало противно от того, что кто-то, — человек! мальчишка! — наблюдал за мной, пока я был так беззащитен перед проклятыми человеческими эмоциями. Я собрался с силами и сказал, так и не подняв головы: — Уйди. И он ушел.