Шпана

Вельзевул уже не особо сомневалась, какую именно правду она рано или поздно выведает. Но она не ожидала, что услышит её именно в таких словах: жёстких, болезненных, злых. Это было совершенно непохоже на ту Терезу, которую она успела узнать за пару дней, мнимо беззаботную и весёлую, не склонную к долгим переживаниям. Ощущение было странное. Будто ты поднял за шкирку щенка цербера, с виду абсолютно беспомощного, которого уже собирались отдавать на корм из-за его неподходящего для работы в Аду характера, а тот вдруг взял да разодрал тебе ладонь ядовитыми зубами. Наверное, именно поэтому Вельзевул захотела узнать, что стояло за этим оскалом. В угрюмом взгляде Терезы отчётливо читалось недоверие — что было абсолютно естественно и понятно — и какой-то тщательно маскируемый страх. И вот эта людская эмоция, обычно приносившая Вельзевул тёмное, сытное удовольствие, сейчас вызывала у неё лишь неловкое желание окружить ребёнка собственным роем — и вовсе не для того, чтобы обглодать до костей, чего можно было легко ожидать от Князя Ада. В конце концов, наверняка в этом испуге виноваты люди — кто же ещё может навредить человеку, как не его собрат. А Вельзевул не любила, когда люди вставали на пути её подробных извилистых планов по достижению её интересных целей. И Тереза была одной из этих целей. На самом деле, испытываемые Вельзевул на данный момент эмоции были гораздо сложнее и требовали тщательного внутреннего анализа, который помог бы избежать многих проблем заранее. Но, увы, как и все мои верные демоны, Вельзевул считала такое изобретение, как рефлексию, современной дуростью примерно того же сорта, что и отсутствие латыни в официальной школьной программе Лондона. Будто реагируя на мрачное настроение владыки Ада, над парком сошлись почти чёрные тучи. Дождь, неприятная морось которого в страхе разлеталась прочь от демонической магии, вдруг хлынул с новой силой, и даже слабые чары Вельзевул не могли целиком оградить их от начавшегося ливня. Конечно, её власть над пространством на этом не заканчивалась, но непроницаемый «пузырь» был бы слишком заметным. Тереза тут же насупилась, прячась от дождя, и стала похожа на намокшего воробья. В её разуме, играя друг с другом в догонялки, сменяли друг друга мысль о быстром побеге, теряющая популярность, раздражение от мокрой кофты и непроходящая тревога за собственную тайну. А ещё она была голодная, вдруг уловила Вельзевул, и то яблоко было её первой едой за последние восемнадцать часов. Пара дозорных мух, отправленные патрулировать периметр парка на случай незваных гостей, уютно грелись под обогревателем, который был неуклюже зацеплён за причудливую небольшую вывеску. Вельзевул, последний раз заходившая куда-то за людской едой в девятнадцатом веке, признала в заведении современный аналог трактира и положила ладонь на дрожащее плечо Терезы. В этом жесте не было практического смысла: сказать, куда надо идти, можно было и словами. Но часть болезненного напряжения тут же исчезла из чужого сознания, поэтому Вельзевул руку не убрала и просто повернула в сторону своих патрульных. — Куда вы? — В кафе, — прочла вывеску Вельзевул — понапридумывали непонятно чего, и чем это слово отличается от того, которым они обозначают напиток из кофейных зёрен? — Или ты хочешь под дождём мокнуть? — Нет, но я… — Тереза беспокойно потёрла ладонью плечо. — Я как-то редко в кафе бываю, сами понимаете. Честно сказать, Вельзевул поняла не сразу. Когда условности существования в активно развивающейся капиталистической модели социума сложились в единую картинку у неё в голове, она раздражённо фыркнула. — Ерунда, — и щёлкнула пальцами в кармане. В один и тот же банк второй раз за последнюю неделю выехал несколько раздосадованный полицейский наряд. Почему в один и тот же? Правильно, потому что Вельзевул было лень искать какой-то другой. Они уселись в самом тёмном уголке и без того не самого освещённого заведения, где обеим было комфортно. Вельзевул позволила неестественной черноте скользнуть в глаза, во взлохмаченных волосах тут же затерялись невысокие рога — одна из многих пар, но хоть лоб не так чесался. Тереза же с радостью спряталась в необитаемый угол, локтем смахнула оттуда паучка — на его место тут же приземлилась приставленная к ребёнку муха. Шарф Вельзевул закрывал добрую половину чужого лица, поэтому обычный человек мог разглядеть только недружелюбно сверкающие тёмные глаза. Демонам, конечно, людские тряпки не преграда, но какой смысл следить за мимикой, если можно следить за мыслями? Официант, засыпающий на ходу, положил между посетителями две картонки. К защите в виде шарфа немедленно прибавилось меню — судя по надписи сверху, так назывались эти карточки с доступной к употреблению едой. Вельзевул в очередной и, судя по всему, не последний раз за день глубоко вздохнула. Проходившие мимо витрины студенты неожиданно ощутили страшный голод при виде привлекательно обсыпанных пудрой эклеров. Двое, сидевшие на диете последние четыре месяца и бдительно избегавшие предательских оповещений о скидках в локальных пекарнях, продержались дольше всех. Вельзевул добавила в чужое сомнение нежный запах ванили, и последняя линия обороны пала — шумная компания ввалилась внутрь, немедленно заливая пол водой со своих зонтов и отвлекая внимание. — Итак? — спросила Вельзевул. Тереза нехотя отложила картонку и устало взъерошила пальцами волосы. — Ничего интересного, — предупредила она уже по привычке. Вельзевул усомнилась — тоже по привычке. — Я последние полгода перебиваюсь в Лондоне, а так, изначально, жила в Ситтингборне, потом успешно оттуда свалила. Карту окрестностей Лондона Вельзевул помнила ещё хуже, чем карту Лондона, учитывая, что после очередной масштабной мясорубки почти восьмидесятилетней давности количество маленьких и совершенно одинаковых населённых пунктов вокруг столицы опять умудрилось возрасти. — Это же за пятьдесят километров от Лондона. — Ну да, — пожала плечами Тереза, к которой вроде бы вернулась её внешняя невозмутимость. — Так там же вокзал. На поезд сел и поехал, главное, улизнуть от кондуктора. Я просто из вагона в вагон перебегала между станциями. Хоть не пешком шла, уже что-то. — А что такого плохого было в Ситтингборне? Тереза с омерзением фыркнула, в точности как Дагон, которой предложили позагорать на пляже, даже носы они морщили так же. — Да всё!.. Здесь проснувшийся официант решил всё-таки вспомнить, что в кафе сидит не только шумная и щедро заказавшая по горячему на человека компания. Вельзевул бы с радостью выдрала ему язык — не мог на две минуты попозже подойти со своими вопросами? — но вместо этого лишь махнула ладонью в сторону Терезы, чтобы та заказывала первой. Когда этот невозможный ребёнок тыкнул пальцем в первый попавшийся чай, Вельзевул всё же изволила проглядеть местную стряпню. Конечно, ничего нормального не было. Она выбрала наугад какие-то пирожные — одно с яблоками, повинуясь собственной памяти, — и взяла себе кофе покрепче. Тереза проводила взглядом официанта, пока тот не скрылся за стойкой, и только после этого продолжила, уже гораздо сдержаннее: — Да всё там было плохо. Приют ужасный, чуть ли не с тараканами, относились как к собаке, старшие ребята напоминали маньяков, заставляли ходить в эту убогую девчачью гимназию, где на тебя тоже смотрели как на мусор… Так уж и быть, Вельзевул не стала ей говорить, что в былые века женщинам вообще образование не предлагалось, даже в столь убогой форме. Что-то ей подсказывало, что дело было абсолютно не в этом. — Ну не могла я там больше, — закончила девочка вдруг дрогнувшим голосом. Вельзевул насторожилась: со слезами она работать не умела в принципе, это был абсолютно не её профиль. Если чувство голода она, будучи владыкой чревоугодия, угадывала безошибочно и легко с ним разбиралась — как правило, антиподом оного, безбожным обжорством, то с другими людскими эмоциями ситуация обстояла гораздо сложнее. И всё равно что-то мерзкое, противное зашевелилось в груди, когда она заметила, с какой силой Тереза сжала пальцы обеих ладоней в замок. Разве такой по всем божественным правилам должна быть жизнь обычного — вполне себе добродетельного — ребёнка? Вельзевул знала, как беспощадна Она бывала к тем, кто не вписывался в рамки божественного замысла, испытала это на своей изрядно потрёпанной шкуре. Но чем праматери существования не угодили ни в чём не виноватые и как правило нормальные дети? Вельзевул потёрла переносицу. Словно она вернулась в далёкое прошлое, ещё до своего дурацкого развоплощения, словно вокруг сидят Люцифер и Дагон, и они смотрят, как распространяется по миру чума, как гибнут обыкновенные люди, не идеальные и не чудовищные, и точно так же пытаются найти ответ на этот вопрос, и точно так же не находят. — Здесь, конечно, тоже не сахар, — добавила Тереза, будто разговаривала сама с собой. — Но всяко лучше. И я не жалею, и совершенно не хочу туда возвращаться! С последними словами она яростно уставилась на Вельзевул, будто думала, что её силой потащат обратно в этот несчастный городишко, название которого успешно испарилось из демонической памяти, стыдливо осознав свою крайнюю бесполезность и самоустранившись. — Значит, всё ты сделала правильно, — наконец сказала Вельзевул, наконец протолкнув слова через скованное странной, незнакомой судорогой горло. — С эгоцентрической точки зрения? — в растерянном голосе Терезы звучала нерешительная улыбка, хотя сама она смотрела в стол и соскребала какую-то деревяшку ногтем. — Именно, — и Вельзевул невольно улыбнулась в ответ. Запомнила, надо же. Когда им принесли заказ — кофе ожидаемо оказался паршивым, а в выпечке сахара было больше, чем в застывшей карамели — Тереза с удовольствием обняла руками небольшую чайную чашку, согреваясь. Вельзевул глотнула полуостывшего кофе. Конечно, он и в подмётки не годился тому, который варил Люцифер, когда случалось ему быть в хорошем настроении. Потом она для вида потыкала ложечкой в одну из сладостей и придвинула тарелку Терезе: — Будешь? Ребёнок посмотрел на неё очень внимательным взглядом: — Это откровенная дешёвая манипуляция? — Во плоти, — не стала отрицать очевидное Вельзевул. Тереза усмехнулась, но ложку, разумеется, не взяла. — Из крайне бла… Хороших побуждений, так что ешь спокойно. Она добавила в голос долю неестественной убедительности. Компания по соседству решила раскошелиться ещё и на десерты. Сидевший в квартире над кафе мужчина внезапно испытал свирепейшее желание угоститься яблочным пирогом. Тереза сомнительно ковырнула ложкой одно из пирожных и ещё раз покосилась на Вельзевул. И только после очередного кивка неуверенно откусила кусочек. Мучивший чужое сознание голод чуть унялся, хотя было видно, что Тереза с большим трудом сдерживается, чтобы не наброситься на еду чуть ли не руками. В принципе, Вельзевул, которая зачастую лицезрела, как её собратья пожирают души грешников, особенно не возражала против любого варварского метода поглощения калорий. Но говорить об этом не стала — незачем. — Тереза, — как раз прикончившая трюфель девочка вскинулась от своей кружки с чаем, уставившись на неё настороженными глазами. — Я не собираюсь никаким образом тебя отлавливать и отправлять в… — Ситтингборн. — Да, туда, — наученное горьким опытом название даже не рискнуло на пять секундочек закрепиться в голове Вельзевул. — Мне до этого нет никакого дела. Тереза дёрнулась, будто её ударили, уставилась в собственную чашку. Это была не совсем та реакция, на которую Вельзевул рассчитывала. Точнее, совсем не та. Она ещё раз повторила в голове всё, сказанное ею ранее, не нашла ничего критичного. Оставалось лишь в очередной раз удивиться причудливой работе человеческого мозга, который, казалось, генерировал проблемы быстрее, чем солнце генерировало тепло, а небесная канцелярия генерировала дурацкие идеи. Поскольку изначально она имела в виду совсем другое: — Но про лингвистику я тебе охотно могу порассказывать. И в этот раз Тереза всё-таки подняла на неё взгляд, чуть прищурилась и улыбнулась — как тогда, когда задала вопрос про старые сундуки и ждала ответа.